Текст книги "Хозяйка Изумрудного города"

Автор книги: Антон Леонтьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Урсула с матерью отправились в близлежащий город, где поселились в католическом приюте. Сестрымонашки оказались милосердными, и, пообщавшись с ними, Лютеция приняла решение посвятить себя Господу.

– Моя жизнь была с самого начала неправильной, – сказала она, обняв дочь. – Постарайся не совершать моих ошибок. И кстати, дорогая, где та коробочка с порошками, которая была у меня в чемодане?

Оставив мать, метавшуюся между служением церкви и страстью к морфию, Урсула ушла в большой мир, совершенно ей незнакомый и враждебный.

Мать-настоятельница монастыря, добрая душа, которая искренне хотела помочь девушке, нашла ей место горничной в богатом доме местного плантатора.

Супружеская пара, узнав, что Урсула – внучка того самого Ринальдо Баррейро и его блистательной супруги Надин, немедленно согласилась. Их мещанское сознание грела мысль, что им будет прислуживать родственница некогда самого богатого и могущественного в стране человека.

Урсула попала в дом к синьору и синьоре Бальтазаро. Синьора, молодая еще дама, несколько полноватая брюнетка, отвечала за армию слуг. Ее муж, синьор Бальтазаро, выращивал папайю и бананы.

Девушку поселили в отдельной комнате и относились к ней чрезвычайно предупредительно, не загружая особо работой. Урсула, не имевшая представления об обязанностях горничной, старалась, как могла.

Впрочем, добрая синьора Бальтазаро никогда не ругала ее, если она нечаянно разбивала фарфоровую собачку или забывала поливать многочисленные цветы.

– Милая моя девочка, – синьора звала девушку к себе в будуар, усаживала в кресло и самолично наливала ароматный чай. – Скушай это пирожное, прошу тебя, тебе это необходимо. Ты такая худая и бледная.

Думаю, тебе нужно показаться доктору.

Мать-настоятельница, которой Урсула рассказывала о своей жизни в доме четы Бальтазаро, умилялась от счастья, узнавая, как великодушно и с истинно родительской любовью они относятся к девушке.

– Я всегда знала, что они истинные христиане и никогда не оставят тебя в беде, – говорила ей матьнастоятельница. – Цени это, девочка, и выполняй все, о чем бы тебя ни попросили.

Доктор, который произвел осмотр Урсулы, нашел, что она страдает легкой формой анемии. Впрочем, это недомогание можно легко устранить при помощи солнца, большого количества витаминов и положительных эмоций. Бальтазаро обеспечили Урсулу всем необходимым, не загружали работой, а советовали лишний час полежать в гамаке или почитать книжку.

Когда здоровье девушки стабилизировалось, господин Бальтазаро стал наведываться к ней в комнату вечером. Он садился на кровать, гладил ее ноги и руки, восхищался изяществом форм Урсулы. Девушка, совершенно оторванная от реальной жизни и не просвещенная ни матерью, ни монашками в вопросах секса, не понимала, чего добивается хозяин.

– Дорогая, – сказала ей как-то вечером синьора Бальтазаро. – Мой муж хочет доставить тебе приятное, поднимись ко мне в будуар, он тебя ждет. И не сопротивляйся тому, что он будет с тобой делать. Это совсем не больно, а даже приятно. Ты меня поняла?

Синьор Бальтазаро был с ней ласков и нежен и проделал любопытные вещи, о которых Урсула и не подозревала. Так продолжалось еще несколько раз. Синьора строго-настрого запретила рассказывать кому-либо о том, что делает с ней ее супруг.

Через некоторое время Урсула стала замечать, что с ней происходит что-то неладное. Стал расти живот, начались приступы тошноты. Она в панике обратилась к доброй синьоре Бальтазаро. Та, окрыленная радостной для нее новостью, успокоила девушку.

– С тобой все в порядке, у тебя будет ребенок. Ты ведь знаешь, что каждая женщина предназначена господом для того, чтобы стать матерью. Ну да, ты мало что в этом понимаешь, Урсула. Тебе нельзя выходить на улицу и общаться с другими слугами. Ты обязана сидеть в своей комнате.

Она заперла Урсулу в комнате и стала лично носить ей еду. Но в большом доме, полном посторонних глаз и ушей, утаить что-либо было невозможно. Поползли странные слухи, к ним в дом наведалась матушка-настоятельница, чтобы справиться о состоянии здоровья Урсулы. Монашку в комнату к девушке не допустили, сославшись на то, что та плохо себя чувствует.

Через день мать-настоятельница пришла в дом с полицией, которая вежливо, но чрезвычайно настойчиво попросила синьора Бальтазаро провести их к Урсуле Баррейро.

– Она тяжело больна, у нее заразная болезнь, оспа… – бормотала, трясясь от страха, синьора Бальтазаро, не в состоянии объяснить, почему она не сообщила о таком страшном заболевании органам здравоохранения.

Чрезвычайно нехотя синьор Бальтазаро, срочно вызванный с плантаций, открыл дверь в комнату Урсулы. Глазам сердобольной монахини и представителям полиции предстала невероятная картина: Урсула, на седьмом месяце беременности, лежала на кровати и поедала виноград. Она несказанно обрадовалась визиту матушки, которую полюбила всем сердцем..

– У меня будет ребенок, это божья благодать, я должна отдать моего сына или дочку синьоре Бальтазаро, – сказала, улыбаясь, Урсула. – Матушка, вы хотите виноград?

Скандал разразился необыкновенный для небольшого городка, где обитала чета Бальтазаро. Выяснилось, что по причине перенесенного в детстве воспалительного процесса синьора Бальтазаро была абсолютно фертильной, то есть неспособной к деторождению.

Но и она, и в особенности муж нуждались в ребенке, поэтому они и разработали хитроумный план, для претворения коего в жизнь им понадобилась молодая, здоровая и непросвещенная девица. Именно такой и была Урсула, на которой они остановили свой выбор – их прельстило ее благородное происхождение.

Урсула была предназначена для того, чтобы родить от синьора Бальтазаро ребенка. Ребенка, который затем немедленно бы был у нее изъят и провозглашен чадом семейства Бальтазаро.

План почти удался, во всяком случае, под сердцем Урсула носила отпрыска Бальтазаро. На дворе стоял

1972 год, времена изменились, и замолчать такой вопиющий факт было невозможно. Синьор Бальтазаро, как и его бесплодная супруга, предстали перед судом, получили небольшой условный срок и были обязаны выплатить весомый штраф в карман государства.

Матушка-настоятельница, которая сама выбрала для Урсулы семью, причитая и охая, забрала беременную с собой в монастырь. Лютеция к тому времени готовилась принять постриг и, отрешенная от мирских дел, и слышать не хотела о проблемах дочери и невесть откуда взявшегося внука или внучки.

Урсула разродилась в октябре 1972 года крепкой девчушкой с кожей цвета кофе с молоком, пронзительными васильковыми глазами и, что самое невероятное, шелковистыми белыми прядями волос. Ребенок появился на свет третьего числа, в день святой Изабеллы, покровительницы монастыря, что было сочтено особым знаком расположения небес. Поэтому-то девочку и окрестили Изабеллой – Изабеллой Вероникой Марией Баррейро. Ее генетический отец, синьор Витторио Бальтазаро, был обязан выплатить достаточно большую сумму на содержание дочери. Ее мать, Урсула, разрешившись от бремени, приняла решение, вслед за матерью, стать невестой Христа и уйти в монастырь, прочь от несправедливой мирской жизни, полной негодяев и лицемеров. Напрасно матушка-настоятельница уговаривала Урсулу одуматься и заняться воспитанием Изабеллы. Та была тверда, как скала, в принятом решении.

– Это дитя греха и порока, – повторяла она вдолбленные кем-то в ее голову догмы. – Изабелла моя дочь только по плоти, но я не хочу иметь с ней ничего общего.

Даже матушка осерчала, прикрикнула на Урсулу, но ничего не добилась. Та была уверена, что дочь, зачатая ей от синьора Бальтазаро, является дьявольским порождением.

Изабеллу ожидала обычная участь коста-бьянкских беспризорников и сирот – ее отправили в монастырский приют. Католическая церковь была по-прежнему сильна в Коста-Бьянке. Матушка-настоятельница не смогла добиться того, чтобы девочка осталась при ней в ее монастыре. Церковные иерархи, знавшие о скандале, предшествовавшем рождению Изабеллы, настояли на том, чтобы девочку отправили в монастырь Святой Терезы, расположенный в соседней провинции.

Именно туда в начале 1973 года и угодила Изабелла Вероника Мария Баррейро, правнучка Надежды Арбениной, именно там началась ее удивительная судьба…

Евгения, еле пришедшая в себя после смерти Павлуши и исчезновения сестры и племянника, решила навсегда покинуть Берлин, город, в котором было слишком много невыносимых для нее воспоминаний.

В немецкой столице оставалась могилка ее сына, это было единственным, что препятствовало ее переезду.

Но ей был нужен живой Павлуша, а не надгробный ангелочек с его именем и фамилией.

Профессор Майдт был разочарован, узнав о том, что Евгения подыскала себе место в Сорбонне. И все же, понимая ее стремление бежать от самой себя, он напутствовал Евгению теплыми словами и пожеланиями успеха.

– Я крайне завидую моему коллеге профессору Николя де Форжу, он приобрел в вашем лице на своей кафедре блистательного ученого и замечательного человека. Ваша последняя статья, в которой вы полемизируете с Нильсом Бором, просто уникальна…

Евгения полностью погрузилась в перипетии ядерной физики; это позволяло ей хотя бы ненадолго забыть о боли, которая выедала ее душу. Она переехала в Париж, оборвав всяческие связи с Берлином. Прошлое ее тяготило, и она хотела сбросить его бремя в воды забвения.

Париж, огромный, живущий собственной жизнью, поразил и очаровал ее. Она снимала небольшую, но весьма уютную квартирку недалеко от университетского центра. Профессор де Форж оказался предупредительным и галантным парижанином, который с восхищением относился к Евгении и ее идеям.

Постепенно под влиянием веселой атмосферы, царившей на кафедре, возглавляемой Николя, она стала забывать об обрушившихся на нее несчастьях. Вскоре она с удивлением отметила, что уже и не мыслит своего существования без профессора де Форжа. Евгения, давно поставившая крест на личной жизни и считавшая себя некрасивой и непривлекательной, вдруг поняла, что может нравиться.

Профессор, отпрыск знатной и богатой аристократической семьи, приглашал ее в небольшие ресторанчики, по вечерам они сидели в крошечных подвальчиках и наслаждались бокалом красного (или белого) вина. Евгения, которая раньше с отвращением относилась к спиртному, открыла для себя чарующий мир французских вин.

Работа захватывала ее, она с азартом и интересом писала статью за статьей, всегда находя поддержку и понимание у Николя де Форжа. Евгения удивлялась, как профессор, еще нестарый человек, безусловно, привлекательный как мужчина, может обращать на нее внимание. Вокруг него было столько красивых дам, которые мечтали об одном – заполучить в свои руки перспективного холостячка. Как признавался сам профессор, в последние тридцать лет у него не было времени для личной жизни.

Евгения познакомилась с его семьей – благородным стариком-отцом и матерью-герцогиней. О Евгении составились самые наилучшие отзывы – она была блестяще образована, происходила из древнего рода баронов Корфов, обладала некоторым капиталом и, таким образом, не являлась охотницей за состоянием. Самое главное, что она нравилась Николя де Форжу.

Как и он ей. Они понимали друг друга с полуслова, у них были одни и те же интересы. Что еще требовалось, чтобы заключить брак?

Поэтому, когда Николя де Форж декабрьским вечером в ресторанчике сделал ей предложение и преподнес обручальное кольцо с жемчужиной, Евгения не стала долго раздумывать. Николя был тем самым человеком, которого она так долго искала. Он помог ей отойти от боли, все еще пронзающей ее сердце. Она с благодарностью приняла его предложение.

Свадьба прошла без помпы, присутствовали только лучшие друзья и коллеги по работе. Родители Николя были удовлетворены выбором сына. Евгения, не отличавшаяся красотой, их вполне устраивала. Как поняла Евгения, для них самым важным была знатность происхождения и любовь к их сыну.

Они поселились в старинном особняке, наполненном антикварными вещами. Дом так напоминал Евгении петербургский особняк – и в то же время так разительно от него отличался! Отличался тем, что не было у нее больше ребенка, который наполнял бы этот дом своим криком…

Когда в начале 1938 года, в возрасте сорока четырех лет, она ощутила первые признаки беременности, то не поверила. Ведь она давно вышла из возраста девочки, давно превратилась в солидную даму, маститого ученого… Николя никогда не заводил с ней разговоры о потомстве, благо что у него были две сестры и брат, которые позаботились о том, чтобы славный род де Форжей не угасал. Для него, как теперь и для Евгении, существовало одно – наука.

И все же Николя был беспредельно счастлив, когда супруга сообщила ему, что ожидает ребенка. Он уже смирился с тем, что детей у него не будет, и вот горячо любимая им Евгения сообщает, что скоро на свет должен появиться новый де Форж.

– Как же я люблю тебя, Евгения, – признался ей профессор. После четырнадцати лет брака он не уставал повторять это снова и снова.

Евгения расцвела, беременность превратила ее из дурнушки, которой она всегда считала себя, в красивую полную даму, всю светящуюся от грядущего счастья. Профессор настоял на том, чтобы она взяла длительный отпуск и отправилась вместе с его сестрой в Марсель, к Средиземному морю. В летнем доме семейства де Форж на свет и появился Владимир Антуан Гастон де Форж, сын Евгении и Николя.

Его нарекли так в честь дедов – Владимиром звали отца Евгении, Антуаном – отца Николя. Маленький Владимир (его имя произносилось с ударением на последний слог) родился в тот самый момент, когда в Европе вызревала новая война. Евгения в тысячный раз вознесла молитвы, что вовремя уехала из Германии, которая в последние годы превратилась в страну, управляемую безумцем.

Через несколько дней после того, как на свет появился ее сын, началась война – Германия напала на Польшу. Евгения, никогда не увлекавшаяся политическими событиями, в этот раз внимательно следила за происходящим. Она не хотела, чтобы война докатилась до Парижа, но меньше чем через два года французская столица пала к ногам тевтонских завоевателей.

Николя, пламенный патриот, не мог смириться с таким положением вещей. Днем профессор с мировым именем, вечером он превращался в борца за независимость Франции. В их доме находили убежище преследуемые нацистским режимом, Евгения помогала мужу, как могла. Она боялась одного – немцы узнают об их деятельности и разлучат ее с маленьким Владимиром, который стал для нее смыслом существования. Нового удара судьбы она не вынесет.

Профессор де Форж попал на прицел гестапо незадолго до того, как Париж был освобожден. Беснуясь оттого, что власть, казавшаяся нерушимой, уплывает из их рук, захватчики начали тотальный террор. Они вышли на след подпольной организации в Сорбонне, возглавляемой Николя. Его схватили, состоялся скорый и несправедливый процесс. Военный суд приговорил Николя де Форжа и еще двенадцать видных ученых к смертной казни через повешение. Евгения осталась в стороне, профессор не допускал ее к участию в движении Сопротивления.

Она помнила свое последнее свидание с ним в стенах тюрьмы. Николя, изможденный, но удивительно стойко державшийся, пожал ей руку и поцеловал в лоб. Сказал, что любил и всегда будет любить – ее и сына.

Утром приговор был приведен в исполнение.

А еще через три недели Париж, охваченный восстанием против оккупантов, был освобожден американскими войсками. Евгения в который раз убедилась, что судьба выбирает причудливые, тернистые пути.

Почему Николя не было рядом с ней, ведь свобода, о которой он мечтал, была так близка…

Николя де Форж стал одним из национальных героев, а она была его женой и матерью его сына. Евгения снова выжила благодаря присутствию ребенка, он спас ее от тягостных мыслей и черного безумия.

Париж, преображенный после освобождения, стал еще более пленительным, чем до войны. Евгения возглавила кафедру, которой ранее заведовал ее супруг.

Она давно стала признанным авторитетом в вопросах теоретической физики, ее имя значило много для тех, кто занимался фундаментальной наукой. Ее часто сравнивали с Марией Кюри и намекали, что не за горами день, когда Евгения де Форж получит Нобелевскую премию.

Евгения же знала, что единственным человеком, который заслуживал столь почетной награды, был Николя. Николя, повешенный нацистами…

Париж, который она любила всем сердцем, стал для нее ловушкой. Слишком много мест было в огромном городе, которые напоминали ей Николя. Здесь он сделал ей предложение, а в этом ресторанчике она сказала ему, что беременна… Тут они отмечали десятилетие их совместной жизни… О, слишком многое тянуло ее обратно в прошлое.

Евгения ощутила неожиданную тоску по России.

Скорее всего этому способствовали встречи с соотечественниками, которые оказались из-за войны в Париже. Она мало что знала о режиме Иосифа Сталина, безраздельно правившего в Советском Союзе. В Париже, городе вольном и либеральном, всегда в чести были идеи бунтарства, свободы, равенства и братства.

Советский Союз рисовался радужными красками, многие представители интеллектуальной элиты открыто признавались в симпатиях к коммунистам и, посетив Москву, писали восторженные книги о благополучной и идиллической жизни россиян.

Были и те, которые критиковали диктаторские замашки Сталина, указывали на то, что его режим во многом подобен режиму Гитлера, и перечисляли множество недостатков жизни в СССР. Евгения, помнившая, что именно представители этой власти, тогда еще только нарождающейся, убили Сергея Терпинина, ее первого мужа, настороженно относилась к восторгам.

И все же ее тянуло на родину, прошло почти двадцать пять лет с того момента, как она покинула Россию.

Поэтому, когда распространилась удивительная весть о том, что советское правительство позволяет вернуться на родину тем, кто когда-то бежал из империи, Евгения, немного подумав, решила, что это и есть ее шанс. Родители Николя давно отошли в мир иной и не могли противиться ее желанию возвратиться в Петербург, который носил теперь имя Ленинград.

Евгению отговаривали, заявляли, что верить большевикам нельзя, многие друзья, также русские эмигранты, отвернулись от нее. Другие, наоборот, поддержали ее в смелом решении. Владимир, которому к тому времени исполнилось почти восемь, был пленен рассказами матери о России и хотел во что бы то ни стало уехать туда.

Собрав вещи, в основном научные труды и книги, Евгения уладила формальности, побывав в советском посольстве. Там, предъявив паспорт, полученный ею еще в николаевской империи, она получила разрешение вместе с сыном вернуться на родину. К ней отнеслись крайне благожелательно, Евгения, ожидавшая застать в посольстве злобных монстров, поразилась, когда ее встретили так тепло и искренне. Может быть, и на самом деле Советский Союз и есть та самая благословенная страна, о которой мечтали философыреалисты?

Она въехала в Союз и попала в Ленинград. Евгения де Форж знала, что ее родине требовались ученые.

А она была ученым с мировым именем. Ей обещали место в университете и комнату в общежитии.

Обещания сдержали, но Евгения очень быстро убедилась, что жизнь в новой России еще хуже, чем ее существование под игом нацистов в оккупированном Париже.

Сплошной страх, наушничество, интриги – и тотальная нищета, которая почему-то воспринималась почти всеми как благосостояние. Раздутый, непомерный культ личности товарища Сталина, чьи портреты висели везде, был для чем-то идиотически-смешным. – Евгения Владимировна, – с апломбом заявил ей как-то заведующий кафедрой профессор Петров, ставленник декана и послушная марионетка в его руках. Если у вас есть какие-то претензии, то вы имеете полное право возвратиться к себе в Париж.

Нам не нужны те, кто сомневается в правильности коммунистического курса нашей страны и лично Иосифа Виссарионовича!

На родине, в ее России, почти все неузнаваемо и фатально изменилось. От прежней страны ничего не осталось, она была в плену иллюзий и пропаганды, когда приняла решение вернуться в Ленинград. Владимир, посещавший советскую школу, стал предметом насмешек и всеобщей обструкции. Его дразнили буржуенком, часто били, учителя не признавали его несомненных успехов, и даже учительница французского языка кричала, что он-то, свободно говоривший на подлинном французском, не знает языка Мольера и Ромена Роллана.

Евгения подумывала о том, чтобы вернуться в Париж, но, как ей заявили, приехавшие в Советский Союз и принявшие советское гражданство не могут вернуться обратно. Она же не предательница, чтобы ехать в капиталистическую Францию! Евгения не понимала, к чему такие громкие заявления, она любила Францию, ставшую ее второй родиной, ничуть не меньше, чем Россию. Именно Россию, а не Советский Союз, страну, явно ей чуждую и антипатичную.

Евгения чувствовала всеобщее отчуждение и зависть. Но чем же все это могло закончиться?

Как-то глухой ночью в дверь комнаты раздался бесцеремонный стук. Евгения, работавшая над статьей, вздрогнула. Кто бы это мог быть в такое время?

– Открывайте, мы знаем, что вы дома! – повелел грубый мужской голос.

Евгения, в халате, накинутом на плечи, повиновалась приказанию.

– Гражданка де Форж, – на пороге стоял военный в окружении нескольких человек, также одетых в форму. – Посторонитесь…

Как стервятники на добычу, военные ринулись в ее комнатушку. Не предъявив ордера на обыск, который главный военный держал в руках, ничего не объяснив, они стали переворачивать комнату Евгении вверх дном. Владимира, мирно спавшего, бесцеремонно выпихнули из кровати.

Когда Евгения поинтересовалась, в чем же дело, военный, рассмеявшись, сказал, что она как враг народа не имеет права задавать такие вопросы.

– Что ты делаешь в Советском Союзе? – тыкая ей, сказал он. – Зачем к нам приехала, по чьему заданию?

Французской разведки?

– Что за бред, – спокойно заявила Евгения, не веря в то, что эта фантасмагория происходит именно с ней. – Я желаю беседовать с французским послом, причем немедленно. Если я арестована, то хочу переговорить со своим адвокатом! И требую к себе и моему сыну уважения, вы обязаны позволить мне хотя бы одеться!

– Что ты сказала, французская шлюха? – протянул военный. – У тебя еще какие-то требования? Шпионка, враг народа, вот ты кто!

– Что вы себе позволяете, вы пьяны, – Евгения не терпела беспардонного хамства. – Если бы французский полицейский позволил себе такой тон, то немедленно потерял бы работу. Я пожалуюсь вашему начальству!

Военный, грубо отпихнув Евгению, самолично принялся за обыск. Многочисленные бумаги, чертежи, формулы завернули в три простыни, которые опечатали сургучом.

– Это доказательства твоей вины, предательница, – промямлил военный.

– Вы что, взяли на себя функции суда, раз выносите мне приговор? – продолжила Евгения.

Военный, не выдержав, ударил ее по лицу.

И это был только первый удар, который ей пришлось испытать. В тюрьме, куда ее доставили, со всеми заключенными обращались, применяя меры физического воздействия. Когда Евгения разъяснила следовательнице, даме с жирными волосами и скверным дыханием, что враг народа – это изобретение французских революционеров-якобинцев, устроивших когда-то сумасшедший террор и отправлявших на гильотину своих политических противников и вообще всех, кто выказывал хотя бы малейшее недовольство их режимом, та запустила в нее чернильницей.

Евгения знала только, что арестовали ее по анонимному доносу. Она так и не узнала, кто же наклеветал на нее – коллеги в университете, завидовавшие ее успехам и таланту, соседи по общежитию, желавшие получить ее комнатушку, или родители одноклассников Володи, опасавшиеся дурного влияния «буржуенка» на своих чад.

Никакого свидания с французским послом ей не предоставили, разлучили с Владимиром и запихнули в камеру, заполненную такими же, как она, несчастными и недоумевающими женщинами. Евгении предъявили обвинение в шпионаже в пользу французских и американских спецслужб и краже секретных материалов из университета.

На процессе, который более всего напоминал пародийное зрелище, она попыталась объяснить, что физические формулы не являются национальным достоянием, а интернациональны и принадлежат всему человечеству. Ее немедленно лишили слова. Всех интересовало одно – когда, где и как она встречалась с представителями разведки, чтобы передать им секреты производства атомной бомбы. Кто-то явно хотел сделать на Евгении карьеру, представляя ее как супершпионку, желавшую украсть военные тайны страны Советов.

Она пыталась заявить, что в Ленинградском университете производством ядерной бомбы не занимаются, но ее не слушали. Газеты писали о ней как о ренегатке, которая прославилась еще во время революции тем, что работала на охранку, и теперь, спустя много лет, воспользовавшись добротой советского правительства и товарища Сталина, вернулась на родину, чтобы нанести народу СССР колоссальный ущерб, – и все в таком же бредово-пафосном духе…

Тяжелее всего Евгения переживала расставание с Владимиром, о судьбе которого ничего не знала. Она умоляла сообщить ей, что случилось с ее мальчиком, но ей было заявлено, что, только подписав полное признание собственной вины, она получит возможность увидеться с сыном. Евгения отказалась.

– Моего мужа схватили нацисты, однако, с их точки зрения, он совершал преступления, на самом деле борясь против их режима. Я же не совершила никакого преступления, кроме, похоже, одного-поверила россказням и вернулась на родину. Увы, это не моя родина, это нечто совсем другое…

Ей припаяли восхваление фашистского режима.

Евгения, вдова героя Сопротивления, стала «нацистской сволочью», как писали газеты. Ее присудили к двадцати пяти годам лагерей.

Владимира, как она узнала, отправили в детский дом. Сына Евгения так и не увидела. Ее отправили по этапу в Сибирь. Самый страшный сон стал явью…

Евгения попала на лесоповал, где и скончалась через два месяца от дикой простуды, перешедшей в воспаление легких. Ее тело, как тела всех заключенных, бросили в котлован, вырытый в вечной мерзлоте, и засыпали сверху землей. Так и умерла Евгения Арбенина…

Владимир Антуан Гастон де Форж, которому немедленно изменили фамилию (он именовался отныне Владимир Иванович Коротков) оказался в детском доме, где воспитывались в основном отпрыски врагов народа. Отношение к мальчикам и девочкам со стороны персонала было соответствующее, их шпыняли, подвергали унижениям, каждую минуту указывали на то, что их родители изменили советским принципам и находятся в заключении или вообще расстреляны.

Юный Владимир, которому тем временем исполнилось десять, понимал многое – и молчал. Он потерял маму, которая внезапно превратилась во врага народа. Он потерял свою родину – Францию, по которой скучал. Но он не хотел терять самого себя. Он понимал, что единственный способ выжить это смириться, молчать и приспособиться.

Он стал примерным пионером, твердо заучивал наизусть стихи про счастливое детство, писал сочинения про мудрую политику товарища Сталина. Воспитатели его приметили, хвалили, ставили в пример и умилялись тому, что Владимир полностью перевоспитался.

Рожденный двумя гениями от физики, Владимир унаследовал как от отца, так и от матери уникальные способности. В возрасте двенадцати лет он стал победителем городской олимпиады по физике и математике, а еще через три года занял абсолютное место во всесоюзной олимпиаде. Его заметили, о нем стали писать газеты, но, в отличие от его матери, только в восторженных тонах.

Закончилась эра Сталина, наступила оттепель. О его матери, сгинувшей где-то в восточносибирском лагере Гулага, предпочитали не вспоминать. Владимир стал гордостью и надеждой науки. Он без малейших проблем поступил в университет, который закончил за три года. К двадцати годам у него была готова кандидатская диссертация, посвященная плазменным процессам. В двадцать семь лет он стал доктором наук и остался работать на той самой кафедре, где когда-то преподавала Евгения.

Владимир сделал удивительную карьеру. Физика стала смыслом его жизни. Наука, вот что спасало его от суровой и беспощадной действительности. Он знал, что слишком ценен для страны и его не тронут.

Да и времена изменились.

Он презирал интриги, в которые оказались вовлечены его коллеги по университету, ему не требовалось кого-то подсиживать, чтобы в возрасте тридцати одного года стать едва ли не самым молодым профессором.

Он отказался от настойчиво предлагаемого ему поста заведующего кафедрой.

Советское государство, давно заметив его необыкновенные дарования, всячески поощряло Владимира Ивановича Короткова. Большая, просторная квартира в новом доме, автомобиль с личным водителем, дача, огромная зарплата. Он стал заведовать лабораторией, получал большие средства на проведение научных изысканий и экспериментов. Особенно заманчивыми были его разработки в области военных технологий и аэрокосмонавтики.

Наряду с такими корифеями, как Ландау, Капица и Семенов, Владимир Коротков относился к сливкам науки, являлся гордостью всей страны. Он женился на дочери министра сельского хозяйства, Александре, милой и простой девушке, не испорченной столичной жизнью.

В октябре 1972 года, а именно третьего числа, Александра Короткова родила крепкую, здоровую девочку, которую, в честь ее матери, назвали Натальей.

Через восемь лет, в 1980 году, ее отцу присудили Нобелевскую премию. Его исследования в области плазменной физики и новации, положившие начало лазерной технике, нашли понимание и признание за рубежом. Владимир Иванович, к тому времени самый молодой академик Академии наук СССР, поехал в декабре в Стокгольм, где король Карл XVI Густав Бернадотт, пожав ему руку, вручил диплом нобелевского лауреата.

Крупную сумму, равную почти что девятистам тысячам долларов, Владимир Иванович пожертвовал в фонд защиты детей, что не преминули отметить газеты всего мира как самый благородный и бескорыстный поступок. Деньги никогда не занимали Владимира, государство, признав его несомненные заслуги, полностью обеспечивало его всем необходимым. Он относился к элите советской науки, обладал всем, о чем только мог мечтать рядовой гражданин СССР, был удачно женат и являлся отцом замечательной маленькой дочери.

В Наталье Коротковой пробудилась к жизни генетика ее бабки, Евгении Арбениной, происходившей из рода баронов Корфов. Уже в пять лет девочка выделялась среди своих сверстников тем, что была слишком крупная, если не сказать толстая. Круглое лицо, мучнистые щеки, черные, висящие прядями волосы, выдающиеся вперед зубы… Она не была красавицей, и Александра Короткова, эфемерное создание, не переставала удивляться, почему ее дочь получилась такой… Такой страшненькой!