Текст книги "Джек. В поисках возбуждения"

Автор книги: Антон Ульрих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– Какое же наказание вы предлагаете? – спросил я.

– Смертную казнь! – воскликнул Мюррей-младший.

Члены клуба разразились бурными аплодисментами. Пленник закатил глаза и упал в обморок.

– Вот видите, это самая настоящая баба, – со смехом сказал Джордж, указывая на валявшегося у скамьи итонца, которого Малыш Саймон старался привести в чувство ладонью по щекам.

Как только подсудимый пришел в себя, адвокат начал защитную речь. Малыш Саймон в самых теплых красках описал безоблачное детство подсудимого, даже и не предполагавшего, что он может стать не достойным оксфордцем, а проклинаемым всеми итонцем. Отсюда адвокат сделал логический вывод, что подсудимый не виноват в том, что родители уготовили своему чаду ужасную судьбу.

– Скажите, подсудимый, вы играете в регби? – с нарочитой небрежностью спросил у жертвы Саймон.

Тот отрицательно покачал головой:

– Нет.

Джимбо тотчас же подскочил к несчастному и со всего маху закатил ему здоровенную затрещину, вновь свалившую пленного со скамьи.

– Как ты разговариваешь с представителем суда! Надо прибавлять «сэр», – пояснил он свои действия.

Малыш Саймон, не обращая на избиение обвиняемого никакого внимания, повторил вопрос:

– Вы играете в регби?

– Нет, сэр.

– Болеете за команду Итонского университета?

– Нет, сэр.

– Вот видите, – радостным тоном заключил адвокат. – Подсудимый не имеет никакого отношения к проигрышу нашей команды. Итак, я только что сумел отмести два из трех пунктов обвинения. Мой подзащитный не виноват в том, что он учится в Итоне, и в том, что наша команда случайно проиграла в регби. К сожалению, я не могу защитить его от третьего пункта, так как он неоспорим.

Закончив выступление, Малыш Саймон под аплодисменты, более касавшиеся его театрального таланта, нежели блестящей защиты, вежливо поклонился присяжным заседателям и уселся на свое место. Настала моя очередь.

– Я думаю, что выскажу общее мнение наших дорогих присяжных заседателей, – я обвел взглядом членов клуба, – если сразу без дополнительных прений объявлю решение суда.

Члены клуба согласно закивали головами, в нетерпении ожидая, чем же закончится импровизированное судилище или, скорее, игра в суд.

– Обе стороны, и защита и обвинение, выступили блестяще. – При этих моих словах Джимбо и Малыш Саймон с учтивыми улыбками поклонились друг другу, выражая удивительное для судебных баталий взаимное уважение. – Однако защита была достаточно убедительна, чтобы мы прислушались к ее доводам.

Вы бы видели, как от этих слов ожил и встрепенулся наш пленник. Еще мгновение назад его голова безвольно висела, поддерживаемая худыми грязными руками, и вот он уже озирается кругом, словно цыпленок, с такой же худой, как у него, шеей и с такими же птичьими правами в нашем клубе. Щеки жертвы порозовели, хотя до этого он поражал окружающих почти мертвенной бледностью. Глаза заблестели, наполнившись слезами благодарности.

Все сказанное мною было сказано с умыслом. Мне хотелось подольше помучить жертву, бросая ее из крайности в крайность и доводя тем самым до исступления. Мучения, отражавшиеся на лице пленника, возбуждали меня, пусть и не с такой силой, как это было от зрелища задыхавшегося врага или же от ласк кузины Долли, но все-таки действовали весьма приятно, напоминая мне возбуждение, испытываемое на уроках алгебры.

– Я, полноправный судья, признаю доводы защиты убедительными, – продолжал я. – Смертная казнь в отношении подозреваемого отменяется!

Тут сэр Джордж Мюррей-младший театральным жестом вскинул руку и застонал, всем своим видом изображая оскорбленное правосудие. Пленник вскочил со скамьи и с радостным возгласом кинулся было в мою сторону, дабы обнять с благодарностью своего освободителя, однако двое членов клуба, игравших в команде по регби и бывших весьма крепкими юношами, ухватили его за плечи и насильно усадили обратно.

– Я еще не закончил, – строгим тоном сказал я.

– Конечно, конечно, – закивал головой итонец, изобразив на лице понимание.

– Однако последний из указанных обвинителем пунктов слишком тяжел, чтобы оставить его без внимания.

Вы бы видели, как вздрогнул пленник. Казалось, что он аж подскочил на пару футов. Его радостное выражение лица сменилось сначала недоумением, а затем испугом.

– Но, ваша честь, – мягко положив ему руку на плечо, сказал Малыш Саймон, – это ведь не такое уж и страшное преступление – выдавать себя за кого-то другого. Пол моего подсудимого может поменяться. Ведь так? – с участием обратился он к жертве.

Тот часто закивал головой. К нему тотчас же подскочил Джордж.

– А ну признайся, скотина, – заорал он в самое лицо несчастному, обрызгивая его слюной, – что ты – баба!

Несчастный пленник отшатнулся от ужасного монстра, коим ему, без сомнения, казался Джимбо, и пискнул:

– Как вам будет угодно, сэр.

– Оглашаю решение суда! – торжественно объявил я. – Подсудимый, без сомнения, является виновным в том, что выдавал себя за другого, пытаясь ввести честных джентльменов, присутствующих здесь, в заблуждение. Так как подсудимый сам признался в преступлении, то наказание, выносимое решением суда присяжных, будет нестрогим.

Пленник, задерживавший во время моей речи дыхание, с шумом его выдохнул и облегченно обвел взглядом комнату и членов нашего достойного клуба.

– Каково же ваше решение, ваша честь? – чуть не хором спросили меня обвинитель и защитник.

– Наказание розгами! Сорок ударов!

Члены клуба вскочили, громко аплодируя моему решению и столь блестяще завершенному суду.

– Нет-нет, не надо, – взмолился плачущий пленник, но двое членов, те самые, которые играли со мной в команде, подхватили его за руки и кинули лицом вниз на скамью.

Несчастный итонец сильно ударился о сиденье и застонал. Малыш Саймон тотчас подскочил к нему и ловко связал под сиденьем руки. Затем он так же ловко связал заранее приготовленной веревкой ноги несчастного таким образом, что тот не мог уже пошевелиться, а лишь только плакал и стенал, моля нас о пощаде, но его никто не слушал. Джимбо смотал из своего большого и не слишком чистого носового платка кляп, который засунул в рот пленнику, после чего осторожно стянул с него штаны.

Столпившимся вокруг членам клуба открылись белоснежные ягодицы.

– Настоящая женская попа, – с видом знатока заявил сэр Джордж Мюррей-младший.

Ко мне подошел Малыш Саймон, неся на руках, словно шпаги, несколько розг. Я принялся тщательно выбирать ту, которой буду наказывать несчастного, изредка бросая в его сторону косые взгляды. Пленник затих, со страхом ожидая начала порки, и, дрожа всем телом, следил, как я со свистом рассекал воздух розгой, как гнул ее в руках, проверяя гибкость и одновременно прочность лозы. Наконец, выбрав подходящую, я неторопливо подошел, примерился и с силой опустил розгу на белые ягодицы, тут же обагрившиеся кровью. Пленник взвыл от резкой боли и невыносимого унижения. Члены клуба разом выдохнули, следя за каждым моим движением.

Люди любят смотреть на мучения других. Хотя никто никогда не признается в этом, однако каждый из нас, знакомый с грамотой, хоть раз да заглядывал в запретные издания работ де Сада, млея от возбуждения. И я, стоя рядом с остальными членами клуба, тоже млел, втайне радуясь, что придумал такое замечательное развлечение.

* * *

Вечером того же дня Джимбо зашел ко мне. Я валялся на кровати и заново переживал то, что произошло сегодня в клубе.

Поинтересовавшись, не занят ли я чем-нибудь важным, Джимбо уселся в кресло и закурил сигару. Я поигрывал в воздухе тростью, ожидая, что же скажет мой приятель. Тот долгое время хранил молчание и, как и подобает истинному джентльмену, пускал клубы дыма, но затем внимательно посмотрел на меня и через силу засмеялся:

– Да, Джек, здорово мы повеселились.

– Здорово, – согласился я, ожидая, чем же закончится внезапный приход сэра Джорджа Мюррея-младшего.

И тот продолжил:

– А ты это ловко придумал. С наказанием. Да. А попа у него и вправду женская. Ты хорошо запер комнату?

– Да.

Дело в том, что мы не стали пока что отпускать нашего пленника, пару раз падавшего в обморок от боли. Я распорядился, чтобы Малыш Саймон накрыл его зад смоченной в воде тряпкой. Так делали наказанные ученики, чтобы спала опухоль и на зад можно было садиться. Так наш итонец и лежал на скамье связанный, с кляпом во рту и с мокрой тряпкой на заднице. Теперь же Джимбо, который еще с самого начала суда подумал о том же, о чем и я, пришел ко мне с этой идеей, так внезапно пронзившей мой мозг, едва он произнес: «Вы не только не знакомы с манерами, но еще и ведете себя, как девчонка!»

Джордж еще немного помялся и под моим взглядом, а как вы помните, я стал влиять на него, предложил:

– У него действительно задница женская. Давай попользуем его.

Есть ли нужда объяснять, что означало это «попользуем»? Тот, кто учился в закрытом раздельном университете, знал, сколь сильны там гомосексуальные традиции. Часто старшие склоняли к сожительству младших насильно. Подобное поведение и называлось «попользовать». Иногда строптивого боя, который к тому же в чем-либо провинился перед хозяином, пользовал не только сам хозяин, но и его друзья, по тем или иным причинам желавшие гомосексуальных связей с применением жестокости.

Сам же я еще ни разу не имел мальчика. Один раз меня ласкал Малыш Саймон, но это не было сделано с ним насильно, а скорее из обоюдного любопытства. Теперь же Джимбо предлагал мне попользовать совершенно незнакомого юнца, причем сделать это вдвоем, что еще больше возбуждало мое любопытство. Я считал тогда, считаю и сейчас, что есть люди, которым необходимо все попробовать, все испытать в жизни. Поэтому я согласился с предложением приятеля. Мы тут же отправились в комнату, где проводились заседания Большого оксфордского клуба. Юнец лежал на том же месте, на котором мы его оставили, и, видимо, спал, потому что, когда мы вошли, он, повернув голову и взглянув на нас, не сразу сообразил, где находится. Лишь только когда Джимбо, совершенно не смущаясь меня, приспустил штаны, пристроился к нему сзади и откинул мокрую тряпку, несчастный начал умолять не делать этого. Я пригнулся к лицу пленника и пообещал, что после этого мы его отпустим, и юнец притих, только тихо постанывал.

Мы попользовали пленника. Это было интересно, но не так, как было с кузиной Долли. Лишь возбуждение от ощущения чего-то нового скрасило половой акт. Затем я немного поговорил с ним, прежде чем отпустить на все четыре стороны.

– Послушай, если ты кому-нибудь расскажешь о том, что здесь с тобой было, мы все станем отрицать, – сказал я юнцу на прощание. – Нас много, и все мы будем утверждать, что ничего не было и ты на нас наговариваешь. Когда столько человек одновременно отрицают то, что утверждает один, ему не верят. К тому же ты прославишься. Поверь, никто не захочет дружить с человеком, которого сначала выпороли, а затем еще и попользовали. Думаю, тебе лучше молчать, иначе у тебя на всю жизнь будет клеймо. Ты все понял? А теперь можешь идти.

Итонец никому ничего не рассказал. Такого позора он не вынес бы. Что ж, это было даже к лучшему, решили мы с Джимбо. Бедняга проглотил обиду. Таков удел слабых и безвольных.

Только не подумайте, что я гомосексуалист. Признаюсь, мне не понравилось иметь мальчишку. В этом не было ничего приятного. Напротив, я ощущал себя кем-то другим. Гораздо приятнее было ожидать этого, нежели делать.

После этого я уже ни разу не пользовал мужчину. Зато мы с Джимбо частенько посещали полуподпольный публичный дом, стоявший чуть поодаль университетского городка, в Оксфорде. О нем знали все жители, но никто не требовал закрыть заведение, так как все понимали, что молодежи, которая учится в университете, просто необходимо изредка выпускать пар, как образно выражался мой дедуля. Дело в том, что разрешенные в больших городах типа Лондона публичные дома имели страшную репутацию в таких тихих заводях, коей являлся Оксфорд, поэтому жители подобных маленьких городков единодушно требовали закрытия заведений.

Проститутки, обслуживавшие нас в подпольном публичном доме, имели довольно потасканный вид, но что это значило, когда твоя юношеская гиперсексуальность требовала немедленного выхода. Мы приятно проводили время, постоянно требуя у мадам распорядительницы заведения новеньких девушек. Там же, в публичном доме, ожидая, когда подадут шампанское, сидя на плюшевом диване и беспечно пролистывая свежую газету, я натолкнулся на заметку, привлекшую мое внимание знакомым названием, вынесенным в заголовок. Я тогда учился уже на последнем курсе. В заметке говорилось о том, что в Суссексе, недалеко от деревни Фулворт, в поместье известного аристократа и филантропа сгорела усадьба. Во время пожара погибли все обитатели усадьбы, в том числе сэр Чарльз с супругой. Полиция не исключает умышленный поджог.

Я несколько раз перечитал заметку, и лишь тогда до меня дошло, что сгорели мои родители. Я тут же выскочил наружу, поймал кеб и помчался на вокзал. Лишь на следующий день я прибыл в родовое гнездо, увидев то, что от него осталось. Полиция и пожарные уже разобрали завал. Погуляв по пепелищу, я с тяжелым сердцем возвратился в Оксфорд. Так я стал единственным владельцем значительного состояния, носителем титула, а также, что было немаловажно, я стал совершенно свободен и мог распоряжаться собственной жизнью как вздумается. Не то чтобы я очень уж сокрушался по поводу потери родителей. Как я описывал выше, они слишком старались влиять на мою личную жизнь, не имея на то никаких оснований. Они не были ни умны, ни добры, единственной их заслугой было родить и вырастить меня, что они и сделали. Думаю, что едва лишь их миссия исчерпала себя, как они тотчас же были отправлены Провидением на тот свет. И чем больше я об этом думаю, тем ясней прихожу к выводу, что Провидение само вело меня все эти годы, отводя от подводных камней реальной жизни, давая уроки на ошибках других и старательно ведя туда, куда я, в конце концов, и пришел.

Когда обо мне писали в «Таймс», то, стараясь выразить мнение большинства англичан, выражались в том духе, что «Джек Потрошитель – это продукт нашего времени, продукт общества, взрастившего Джека Потрошителя, и то, что случилось с бедными женщинами, является национальным бедствием. Ведь если отбросить профессию, которой жертвы зарабатывали себе кусок хлеба, то получается, что один человек терроризировал огромный город успешней, нежели профессиональные бомбисты из числа ирландцев и мусульман-арабов». Это дословная выдержка из «Таймс», газеты во всех отношениях благонравной. Какого черта! Журналисты беспрестанно вопили: «Что случилось с миром!» А я отвечаю: «Ничего не случилось! Случился Я!» Разве вам этого мало?

И вот вам пример из жизни.

Когда я вернулся в Оксфорд, старина Джордж, дабы отвлечь меня от горестных мыслей о потере родителей, уговорил меня отправиться вместе с ним в публичный дом. Мы приехали туда поздним вечером, было, кажется, часов около одиннадцати. Едва я вошел в просторный холл, как ко мне с соболезнованиями подошла мадам, хотя в сочувствии этой старой карги я нуждался в тот момент меньше всего. Желая отделаться от нее как можно скорее, я спросил, по своему обыкновению, имеются ли новые девочки.

– Да-да, – скороговоркой затараторила мадам, увлекая меня под своды своего заведения, увешанного плюшевыми занавесками на альковах и с бархатными подушечками на диванах. – Как раз вчера к нам поступила на работу новая девочка. Это нечто! – При этих словах морщинистое лицо мадам растянулось в подобие улыбки. – Прошу вас, сэр Джек, посидите пока на диване, а я распоряжусь, чтобы к вам пришла новенькая. Не желаете ли шампанского? – как бы между прочим поинтересовалась она, безбожно называя «Клико» ту бурду, которую подносили гостям и от которой пожилых посетителей всю ночь мучила изжога.

Мы с Джорджем решительно отказались от шампанского и уселись в ожидании девочек. Вскоре старину Джимбо увела в комнаты его старинная подружка Сара, носатая еврейка, про которую Джордж говорил, что она умеет проделывать такое, чего никто из профессионалок не делал. Правильно мне говорил старикан во время наших далеких прогулок вдоль морского берега, что если хочешь завести опытную любовницу, с которой ты никогда не соскучишься, то ищи еврейку. Старикан был, как всегда, прав.

Наконец портьера, закрывавшая вход в коридор с комнатами девочек, заколыхалась. Я лениво глянул в ту сторону и остолбенел от неожиданности. Передо мной стояла кузина Долорес. Она повзрослела, еще более вытянулась и, несомненно, похорошела. Правда, ее сильно портило обилие краски, которую проститутки и плотоядные старички так любят наносить на лица, стараясь скрыть раннее увядание. Да и платье, скорее напоминавшее ночную рубашку, делало вид Долли слишком вызывающим, но все же это была она, моя первая любовь.

Долорес села на диван подле меня и нежно провела тыльной стороной руки по моей щеке.

– Здравствуй, Джек.

После она рассказала мне все, что случилось с дедулей и с тетушкой Аделаидой. Я сокрущенно покачал головой.

– Мои родители тоже… – начал было я, но Долли перебила меня, сказав:

– Я знаю.

Ее выразительные серые глаза гордо блеснули в свете множества свечей, которыми мадам освещала заведение, и тут меня поразила страшная догадка, что предположение суссекской полиции о поджоге было сделано неспроста. Стараясь ничем не выдать свое волнение, я спросил:

– Тебе нравится положение, в котором ты сейчас?

Кузина испытующе посмотрела на меня и помолчала, прежде чем ответить:

– Думаю, ответ ты знаешь наперед.

–. Не хотела б ты уйти отсюда прямо сейчас? Со мной. Давай я тебя увезу, – искренним тоном предложил я. – Я люблю тебя, Долли!

В эту минуту я напоминал себе юного глупого подростка, готового любить весь мир, каков бы он ни был.

Долорес еще раз посмотрела мне в глаза и согласно кивнула головой, бросив опасливый взгляд на неподвижные портьеры.

– Тогда собирай вещи и жди меня. Я все приготовлю и приеду за тобой, – пообещал я и, не давая кузине опомниться, выскочил в холл.

Даже старые испитые проститутки продолжают сентиментально верить в принца, который увезет их прочь от этой грязи, вечно пьяных потных мужчин, меняющихся в калейдоскопе публичного дома, от утренней скуки с ленивым переругиванием с подругами, норовящими усесться за столом на твое законное место. Все верят в лучшее, поэтому Долорес было так легко уговорить.

Одолжить старенький дилижанс у владельца паба, в котором мы постоянно заказывали пиво, не составляло особого труда. Две гинеи послужили хорошим задатком. Затем я съездил к кладбищу, около которого стояло наше прежнее пристанище – сарай под названием «Ученый погост», бывшее место проведения заседаний Малого оксфордского клуба. Ныне же никто не осмеливался посещать это ветхое сооружение, так как среди учеников и студентов Оксфорда была популярна история о студенте-висельнике, чей дух по ночам появлялся в сарае и предлагал смельчакам, заходившим туда, дабы пощекотать себе нервы, сыграть в игру «виселица».

Убедившись, что сарай пуст и надежно закрыт на замок, ключ от которого все еще хранился между досками в щели, я направил дилижанс к публичному дому. Едва лишь я переступил порог заведения, как мадам подскочила ко мне и предложила отойти для важного разговора.

– Что вам угодно? – вежливо спросил я, стараясь изображать перед старой каргой полную покорность судьбе, так как согласно плану это было мне необходимо.

– Сэр, – прошепелявила карга, – вы наш постоянный гость, наши девочки всегда рады вам, вы никого ни разу не обидели, вы даже напоминаете мне моего мальчика.

При упоминании сына содержательницы борделя, полоумного, рахитичного, недоразвитого во всех отношениях ребенка, умершего пару лет назад от чахотки, я передернулся. Сравнение было явно неуместным, однако же мадам продолжала, пристально глядя на меня своим липким взглядом:

– Юный сэр ведь не станет отвергать тот факт, что он приехал в дилижансе, рассчитанном не на него одного?

Я молча кивнул головой. Несмотря на то что мадам начала издалека, я прекрасно понимал, к чему она клонит.

– И юный сэр не станет также утверждать, что новая девочка, которая уже собрала вещи и сидит сейчас запертая и под присмотром в надежном месте, является ему близкой знакомой?

Снова кивок. Я – хищник, я должен быть осторожным, умным, ловким и ни в коем случае не показывать, что я таковым являюсь.

– А раз так, то юный сэр поймет, что одинокой женщине так трудно в этом мире, – решительным тоном заявила мадам, – а за Долорес, это прекраснейшее создание, которое должно стать звездой моего заведения и принести немалую прибыль, я уже заплатила. И вы, сэр, как истинный джентльмен, обязаны возместить мне ущерб, раз уж вы хотите забрать у меня мое сокровище.

Если бы у меня не было плана, пришедшего мне в голову в тот самый момент, когда я догадался, сидя на плюшевом диване, что Долли, моя красавица Долли, не только стала проституткой, но и причастна к гибели родителей, я бы не стал разговаривать со старой каргой, а, хорошенько отлупив ее, выбил бы из ее уст признание, где содержательница борделя прячет кузину. Но тогда мадам подняла бы шум, а это было чревато последствиями. Поэтому я молча положил в протянутую старушечью ладонь две гинеи и спокойно направился в холл, где, усевшись на диване, принялся ждать Долли. Не прошло и двух минут, как мадам сама привела ее ко мне. Я взял девушку под руку и с достоинством удалился из публичного дома.

Долорес сидела в дилижансе, я на козлах правил лошадьми, мы катили по ночным улицам, копыта цокали о мостовую, а мне слышалась в этом звуке мелодия похоронного марша. Вскоре дилижанс остановился около сарая. Долли осторожно выглянула из окна.

– Где мы? Что это за место? – с тревогой в голосе тихо спросила она меня, когда я спустился с козел и принялся вытаскивать ее большой узел с вещами.

– Это «Ученый погост». Рядом с кладбищем. То место, где тебя не станут искать.

– Ты разве обманул мадам? – удивилась, опираясь на подставленную мной галантно руку и выходя из дилижанса, Долорес. – Не дал ей денег?

– Нет, – соврал я.

Мы вошли в сарай. Я зажег заранее припасенную свечу и приказал кузине:

– Раздевайся.

Она тут же повиновалась мне. Едва лишь сорочка спала с ее прекрасного тела, как я набросился на нее, словно изголодавшийся зверь. Мы сплелись в объятиях. Удивительно, но меня настолько сильно возбудило сознание того, что я занимаюсь любовью с женщиной, которая через некоторое время будет мертва, что я повторял акт раз за разом, не в силах остановиться, пока наконец кузина из последних сил не спихнула меня с себя. Только тогда я встал, отряхнулся, собрал всю одежду и вышел из сарая, оставив бессильно лежавшую Долли. Плотно закрыв дверь сарая, я быстро оделся, перетряхнул узел с вещами и, не найдя в них ничего, что не смогло бы сгореть, свалил вместе с одеждой у стены «Ученого погоста».

– Джек, что ты там делаешь? – раздался из-за дверей слабый голос Долорес.

Я поджег сложенное заранее у дверей в охапку сено и только тогда ответил:

– Собираюсь тебя убить так же, как ты убила моих родителей.

Недолгую тишину прорезал глухой крик:

– Джек, милый, что ты делаешь? Джек, я не виновата. Джек, ты же меня любишь. Выпусти меня. Джек, они сами виноваты. Они убили мою мать. Они убили сэра Джейкоба. Джек, из-за твоих родителей я стала падшей женщиной. – Видимо, кузина припала губами к дверной щели, так как ее голос стал намного отчетливее. – Джек, я должна была так поступить. За что ты меня убиваешь?

– Тогда ты понимаешь меня, – просто ответил я. – Я тоже должен так поступить. Я всегда буду помнить тебя, Долорес, любовь моя.

Долли хотела что-то сказать, но тут дым попал ей в рот, и она глухо закашлялась. Через некоторое время вновь раздался ее милый голос:

– Помогите! Пожар!

Но я-то знал, что ночью здесь никого не бывает, тем более что сам «Ученый погост» со своей репутацией способен отпугнуть кого угодно. Пожар разгорался все сильнее. Лошади, стоявшие рядом, зафыркали и затрясли мордами, выражая недовольство от близости огненной стихии. Я взял их под уздцы и отвел подальше на дорогу, откуда наблюдал за гибелью своей первой любви. Вскоре крыша рухнула, погребя под собой Долорес. Дождавшись, пока сарай не развалится на множество огненных кусков, я уселся на место кучера и неторопливо направился в паб, чтобы вернуть дилижанс.

Долорес никто не искал. Полиция, осмотрев место пожара, пришла к выводу, что, скорее всего, какой-нибудь пьянчужка сгорел по собственной неосторожности.

Прошло полгода, и я окончил Оксфорд. Я был молод, и передо мной открывался весь мир.