Текст книги "Шедевры юмора. 100 лучших юмористических историй"

Автор книги: Антон Чехов

Соавторы: Федор Достоевский,Александр Куприн,Уильям О.Генри,Илья Ильф,Клапка Джером Джером,Леонид Андреев,Аркадий Аверченко,Михаил Салтыков-Щедрин,Всеволод Гаршин,Саша Черный
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 39 страниц)

Крепкие нервы

Какой-то человек в распахнутой шубе и в шапке на затылке, видимо, много и спешно бегавший по делам, вошел в банк и, подойдя к окошечку, в котором выдавали по чекам, сунул туда свою бумажку. Но бумажка выехала обратно.

– Это что такое? Почему?

– У нас только до часу.

– Тьфу!..

Вежливый человек в черном пиджаке, стоявший за лакированным банковским прилавком, увидев расстроенное лицо посетителя, спросил:

– Вам что угодно?

– Да вот получить по чеку опоздал. Присутственный день до четырех, а по чекам у вас прекращают уже в час выдавать.

– А это, видите ли, для удобства сделано, – сказал человек в пиджаке. – Каждое учреждение приноравливается к тому, чтобы экономить время.

– А вон напротив я получал, там до двух открыто.

– Очень может быть. У каждого свой порядок. Вон, например, нотариус, что рядом с нами, – если вам нужно заверить подпись или что-нибудь другое в этом роде, – то нужно поспевать до половины первого. А если за углом – там тоже нотариус, – то до половины третьего.

Около кассы с чеками послышался шум.

– Какого же это черта, ведь я неделю тому назад получал, было до двух часов открыто.

Человек в пиджаке бросился туда, как бросается пожарный с трубой к тому дому, которому угрожает опасность.

– Чего вы беспокоитесь?

– Прошлый раз, говорю, получал, у вас до двух часов было открыто.

– А когда это было?

– Когда было… неделю тому назад.

– Совершенно правильно. Неделю назад выдавали до двух часов, а теперь переменили.

– Тьфу!!!

Посетитель вылетел из банка и хлопнул дверью так, что задрожали стекла.

– И отчего это народ такой нервный стал? – спросил человек в пиджаке, вернувшись к своему собеседнику, – жизнь, что ли, так изматывает?..

– Возможно; я вот на что уж спокойный человек, а побегал нынче с утра и таким зверем стал, что, – уж признаюсь вам, – если бы вы не оказались таким вежливым, я бы, как тигр, бросился.

– Это вредно, – сказал человек в черном пиджаке, – ведь у меня после перемены часов в день человек по двадцати прибегают и все вот так плюют, как этот, что ушел, и как вы изволили плюнуть. А мне – плевать! Относись спокойно, вежливо, как требует служба, и все будет хорошо. А то посетители будут плевать да я буду плевать, тут пройти нельзя будет. Вон, еще заявился. Вам что угодно?

– Деньги по этой бумажке можно получить? – спросил человек в тулупчике.

– Можно-с. Только выдавать будут с двух часов. Кассир в банк ушел. Сядьте вон там в уголок, там вы никому мешать не будете.

– Что ж, я и буду целый час сидеть?

– Погулять можете.

Человек в тулупчике сел, нахохлившись, в уголок, около урны для окурков.

– Крепкие нервы – первое дело, – сказал человек в пиджаке, возвращаясь к своему собеседнику. Но его прервали ввалившиеся один за другим сразу пять человек. Одним нужно было получать по чеку, другим еще по каким-то бумажкам.

– Вы садитесь тоже туда же в уголок, вон где дремлет человек в тулупчике, вы отправляйтесь домой пообедать, потому что поздно пришли, вы можете прогуляться, а можете тоже в уголок сесть.

– А мне куда же деваться? – спросил с раздражением последний.

– А что у вас?

– Мне деньги внести.

– Тоже в уголок. Кассир еще не приходил.

– Тьфу!!!

– Да, крепкие нервы – первое условие плодотворной работы, – сказал опять человек в черном пиджаке, возвращаясь к собеседнику.

– Ну, что, работа-то идет все-таки хорошо? – спросил тот.

– Как вам сказать… не очень. Народ, что ли, недисциплинированный стал, не поймешь. Пошлешь посыльного, всего и дела на пять минут, а он целый день прошляется. Вот сейчас послал по спешному делу, там самое большее, на четверть часа всего и дела, а его, изволите видеть, уже второй час нету. А в банке напротив по таким делам до двух часов, значит, вся музыка откладывается на завтра. Чего он, спрашивается, собак гоняет?

– Черт знает что такое! – сказал еще один вошедший посетитель, – ведь третьего дня приходил, мне сказали, что до часу, а я привык до двух получать и забыл совсем.

– Привыкнете, – вежливо сказал человек в пиджаке, – с первого разу не запомнили, со второго запомните.

– Нельзя ли у вас тут подождать, а то мы ходим там взад и вперед по улице, к нам уж милиционер стал что-то присматриваться, – сказали двое отправленных на прогулку.

– Сделайте ваше одолжение. В уголок пожалуйте. – И, обратившись к своему собеседнику, прибавил: – Тихий ангел пролетел… вы в такой час попали – кассира нету, эти прекратили выдачу, те еще не начали… В уголке уже всех, знать, укачала.

Собеседник посмотрел на сидевших в уголке и увидел, что пришедший первым человек в тулупчике склонился вперед и, упершись шапкой в стену, дремал. За ним, упершись ему головой в спину, закрывал и опять открывал мутные глаза человек с портфелем в обтрепанном пальто.

– А вот не будь у меня крепких нервов, нешто бы они так смирно сидели? Вот что из пролетарского элемента, те много лучше: легче засыпают. И против долгого ожидания не возражают. Сядет себе и сидит, кругом посматривает. Иной часа два высидит, поспит тут у нас – и ничего. А вот умственные работники – не дай бог! Минуты на месте посидеть не может. А о сне и толковать нечего.

Дверь отворилась, и вошел посыльный с сумкой из серого брезента.

– Вот он, извольте радоваться! Где тебя нечистые носили?

– Где носили!.. В конторе в этой только до часу справки дают, туда опоздал, а по этим синеньким бумажкам только с трех часов начинают.

– Тьфу!!!

Технические слова

На собрании фабрично-заводского комитета выступил заведующий культотделом и сказал:

– Поступило заявление от секретаря ячейки комсомола о необходимости борьбы с укоренившейся привычкой ругаться нехорошими словами. Всемерно поддерживаю. Особенно это от носится к старшим мастерам: они начнут что-нибудь объяснять, рта не успеют раскрыть, как пойдут родным языком пересыпать. Получается не объяснение, а сплошная матерщина.

Все молчали. Только старший мастер недовольно проговорил:

– А как же ты объяснишь? Иной только из деревни пришел, так он, мать его, ничего не понимает, покамест настоящего слова не услышит. А как полыхнешь его, – сразу как живой водой сбрызнут.

– Товарищи, бросьте! Семь лет революции прошло. Первые годы, когда трудно было, вам не предлагали, а теперь жизнь полегче пошла. Ну, если трудно, выдумайте какое-нибудь безобидное слово и употребляйте его при необходимости. Положим так: «Ах ты, елки-палки!..»

Старый мастер усмехнулся и только посмотрел на соседа, который тоже посмотрел на него.

– Детская забава…

– Да, уж не знают, что и выдумать.

– Трудно будет, не углядишь за собой, – сказал рабочий с серебряной цепочкой на жилетке. – Ведь они выскакивают не замечаешь как.

– Товарища попросите следить.

– Что ж он так и будет следом за тобой ходить, товарищ-то этот? Он тебе в рот наперед не залезет, а уж когда двинешь, что он сделает; это не воробей, за хвост не поймаешь.

– Да, это верно, что не замечаешь. Я как-то в театре с товарищем был, – сказал другой рабочий. – Ну разговорились в буфете, барышни тут кругом. Я всего и сказал-то слова два; гляжу, барышни как брызнут чего-то. То теснота была, дыхнуть нечем, а то так сразу расчистилось, просто смотреть любо. Вздохнули свободно. Только товарищ мне говорит: «Ты, – говорит, – подержался б маленько». – «А что?» – спрашиваю. – «Да ты на каждом слове об моей матушке вспоминаешь».

– А вот за каждое слово штраф на тебя наложить, тогда будешь оглядываться, – сказал заведующий культотделом.

– Правильно. Память очистит.

– На самом деле, пора ликвидировать. А то наши ребята в девять лет, можно сказать, образованные люди, а мы все с матерщины никак не слезем.

– Никак!.. Иной раз даже самому чудно станет: что это, мать твою, думаешь, неужто уж у меня других слов нету!

– Вы только сначала плакаты везде развесьте, чтобы напоминало.

– Это тогда всю Москву завесить ими придется, – проворчал старый мастер.

– А что – на фабрике только нельзя или вообще?.. – спросили сзади.

Заведующий культотделом замялся…

– За городом, пожалуй, можно, ежели никого поблизости нет.

– Вот это так! Мне по морде, скажем, дали, а я, значит, опрометью кидайся на трамвай – и за город. Отвел там душу и тем же порядком обратно.

– Да еще выбирай местечко поглуше, чтобы кто-нибудь не услышал, – сказал насмешливый голос. – Уж как начнут выдумывать, так с души воротит.

– Итак, товарищи, принято?

– Попробовать можно…

– Клади со служащих по рублю, с рабочих – по полтиннику.

– Что ты, ошалел, что ли! – закричали все в один голос, и даже сам заведующий культотделом, – это всех твоих кишок не хватит.

– Ты по копейке положи, и то в неделю без штанов останешься, – сказал старший мастер и прибавил: – ну, прямо слушать тошно, как будто малые ребята, каким серьезным делом заняты. А что производство от этого пострадает, – это им нипочем.

– Итак, товарищи, с завтрашнего дня…

– Как с завтрашнего дня? Дай праздники-то пройдут, а то за три дня все месячное жалованье пропустишь.

– Верно, уж проведем по-христиански, а там видно будет.

Через неделю в мастерские зашел директор. Два крайних парня сидели у станков и ничего не делали.

– Вы что ж? – спросил директор.

– Недавно поступили… Не знаем как тут…

– А старший мастер почему не объяснит?..

– Он начал объяснять, а потом четой-то плюнул и ушел.

– Позовите его…

Показался старший мастер, на ходу недовольно вытирая руки о фартук.

– Займись с ними, что же ты? Производство страдает, страна напрягает все усилия, а у тебя без дела сидят. Так нельзя.

– Сам знаю, что нельзя, – ответил мрачно старший мастер и подошел к парням. – Ну, чего же вы?.. гм… гм… тут не понимает?.. елки-палки!.. Ведь тебе русским языком!..

Он не договорил и плюнул.

– Ну, что же? – сказал директор.

Старший мастер посмотрел на него, потом сказал:

– Отойди-ка малость.

– Зачем? – спросил удивленно директор, однако отошел в сторону.

Старший мастер оглянулся по сторонам, потом помялся около парней и, отойдя от них, сказал:

– Ежели им объяснить, чтобы они поняли, тут меньше рублевки не отделаешься.

Директор оглянул рабочих, подошел поговорить, но тот, с которым он заговорил, в середине разговора вдруг осекся и оглянулся по сторонам.

– Что вы, как вареные, нынче? – сказал директор. – Недовольны, что ли, чем?

– Нет, ничего…

– А что же, в чем дело?.. Комсомол налаживает работу?

Старший мастер, посмотрев исподлобья, сказал:

– Налаживает… Скоро так наладит, что никто ничего делать не будет.

– А почему прогулов на этой неделе больше?

– На стороне много работали, – сказал председатель фабзавкома.

– Это почему?

– Поистратились маленько, прирабатывали…

– На что поистратились?

Председатель не знал, что сказать, и оглянулся на подошедшею заведующего культотделом.

– На культурные… цели.

– Так, милый мой, нельзя. Вы на культурные цели сбор делаете, а материальная сторона терпит убыток. Это я тогда ваши культурные цели к… матери пошлю. Ни в чем меры у вас нет. Вот хоть бы взять эти плакаты: вы их столько понавешали, что куда ни ткнешься, везде они в глаза лезут. Намедни приехал замнарком, осмотрелся этак издали в зале и говорит: «Хорошо посмотреть, сколько у вас плакатов. Это что – лозунги?» А я, признаться, не посмотрел да и говорю: «Лозунги». А потом к какому плакату ни подойдут, а там все про матерщину. Гляжу, уж мой замнарком что-то замолчал. Я ему диаграммы показываю, а он издали махнул рукой и говорит: «Не надо, я уж читал»…

– Конечно, надо и за этой стороной смотреть, потому что эта позорная привычка так въелась, что сами часто страдаем от нее. Вот у нас был один товарищ, ценный работник, доклады хорошо читал по истории революции, но слова одолевали. Бывало, читает, все ничего, как до московского восстания дойдет, – так матом!.. Так вот я говорю, что против этого ничего не имею и даже сам всемерно содействовать буду. В самом деле, пора ликвидировать это безобразие. Особливо старшие мастера, они, мать их… ни одного слова сказать не могут без того, чтобы….

– Две копейки с вас, товарищ, – сказал подошедший к директору секретарь ячейки комсомола.

– Какие две копейки?

– За слова. Обругались сейчас.

– Когда я ругался? Что ты, мать!..

– Восемь, как за повторение.

– Да пойди ты…

– Да ну их к черту, гони их! – закричали вдруг все. – Осточертели!

– Эти молокососы еще вздумают на голове ходить.

– Прямо тоска уж взяла, – к кому не подойдешь, все молчат. У него спрашиваешь про дела, а он, как чумовой, оглядывается по сторонам, потому этими двумя копейками до последнего обчистили.

– Верно! От мастеров от старших не добьешься ничего, объяснять совсем перестали.

– Покорно благодарю… – сказал старший мастер, – я вчерась за свое объяснение восемь гривен заплатил…

– У меня пять человек детей, работаю с утра до ночи, – сказал рабочий с цепочкой, – а я должен ругаться: «Елки-палки»… Прямо вспомнить стыдно, ей-богу. Только что вот на воздухе в праздник и очухнешь немного.

– Нет, уж вы, пожалуйста, свое дело делайте, а нам работу не портите, – сказал директор, – а то вы опыт устроили, а завод за неделю только восемьдесят процентов производительности дал.

– Молокососы, – закричали сзади, – об деле не думают… только страну разорить… и так нищие.

– Пиши резолюцию, – сказал директор.

«В виду невозможности быстрой отвычки от употребления необходимых в обиходе… технических слов, считать принятую культотделом меру преждевременной и слишком болезненной, вредно влияющей на самочувствие и производительность». Какую меру – в протоколе упоминать не будем. Так ладно будет?

– В лучшем виде! Завтра же на полтораста процентов нагоним! – крикнули все.

А старший мастер повернулся к заведующему культотделом, посмотрел на него и, засучив рукава, сказал:

– Ну-ка, Господи благослови – бесплатно!

Хороший начальник

В канцелярию одного из учреждений вошел человек в распахнутой шубе с каракулевым воротником и, посмотрев на склонившиеся над столом фигуры служащих, крикнул:

– Здорово, ракалии!..

Все вздрогнули и сейчас же испуганно зашипели:

– Тс! Тс!..

Вошедший с недоумением посмотрел на них.

– В чем дело?

Два человека, – один в синем костюмчике и коротеньких брючках, другой в коричневом френче, сидевшем складками около пуговиц на его полном животе, – поднялись со своих мест и, подойдя к посетителю, поздоровались с ним и на цыпочках вывели его из канцелярии.

– Пойдем отсюда.

У вошедшего был такой недоумевающий вид, что он даже ничего не нашелся сказать и послушно дал себя вывести.

Его провели по коридору и посадили на деревянный диванчик.

– Вот теперь говори.

– Вы что, обалдели, что ли?

– Ничего не обалдели. Перемены большие, – сказал толстый. – Новый начальник.

– Ну и что же?

– Вот и то же, вот и сидишь на диванчике, из канцелярии тебя выставили, – сказал тоненький в коротких брючках.

– Да, кончилось наше блаженство, – продолжал человек во френче. – Мы теперь не свободные взрослые люди, а девицы из благородного института или, лучше сказать, поднадзорные, за которыми только и делают, что смотрят в оба глаза. Теперь о прежнем-то своем вспоминаем как об отце родном. Вот была жизнь! А как новый поступил, так и запищали.

– Возмутительно! – сказал служащий в коротеньких брючках и, оглянувшись на обе стороны коридора, сказал пониженным голосом:

– Как поступил, так первое, что сделал – распорядился, чтобы служащие по приходе расписывались…

– Автографы очень любит… – вставил толстый.

– Да, автографы… а лист у швейцара лежит до десяти часов с четвертью. Как опоздал к этому сроку, так не считается, что на службе был. Что это, спрашивается, за отношение? Что мы – взрослые граждане или дети, или, того хуже, жулики, которых нужно в каждом шаге учитывать и ловить? Дальше, если ты, положим, хочешь пойти, по делу службы даже, в город, то должен написать ему записку, по какому делу идешь, и должен представить результаты сделанного дела. Потом: в канцелярии никаких разговоров. Если пришли, положим, знакомые, вот вроде тебя, то никоим образом в канцелярии не разговаривать, а отправляйся в приемную и кончай разговор в одну минуту.

Человек в коротеньких брючках даже встал и, стоя против посетителя, сидевшего в своей шубе на диванчике, упер руки в бока и посмотрел на него, как бы ожидая, что тот скажет. Но не дождался и продолжал:

– Доверия совершенно никакого к служащим! Если ты принесешь бумажку на подпись, так он ее раз десять прочтет, управдела позовет, спросит все основания, и тогда только подпишет. Все страшно возмущены. В особенности этими автографами и запрещением входить посторонним в канцелярию. Что мы, не такие же граждане, как он сам, не сознаем интересов государства? Ты подумай. Ведь это же оскорбительно, когда тебе на каждом шагу тычут в глаза, что ты жулик; если за тобой не смотреть, то ты со службы в город будешь бегать, вовремя на службу утром не приходить, в канцелярии разговоры с знакомыми разговаривать! Ведь мы же интеллигентные люди! К чему эти жандармские приемы?

– Да, это не совсем приятно, – сказал человек в шубе.

Он еще что-то хотел прибавить, но вдруг оба его собеседника толкнули его и, вскочив, стали против него и начали плести что-то такое, отчего у посетителя на лице появилось определенное выражение испуга, как будто у него мелькнула мысль, что не спятили ли оба эти голубчика…

– Вы, товарищ, подайте заявление… во вторник будет заседание коллегии, там рассмотрят, – говорил один.

– Это вам не сюда нужно было обратиться, вы пойдите лучше в Цветметпромторг, – говорил другой, все время делая страшные глаза и косясь при этом куда-то назад.

По коридору к ним шел человек с остренькой бородкой, в синей блузе, с портфелем. И чем он ближе подходил, тем больше человек в коротких брючках работал глазами, а толстый тем усерднее убеждал посетителя подавать заявление. Наконец оба вздохнули и, посмотрев вслед человеку с портфелем, когда он отошел на значительное расстояние, сказали оба в один голос:

– Видал фрукта?

– Этот?

– Ага…

– А я думал, что вы оба спятили.

– Спятишь… даже пот прошиб.

– А с прежним хорошо было?

– Ох, лучше не вспоминать, сердце не растравлять… Вот был человек! прямо как поступил, так призвал нас всех и сказал: «Товарищи, я назначен к вам начальником, но прошу помнить, что, уважая вас, я не признаю этого слова. Вы не хуже меня знаете, что от вашей работы зависит благосостояние республики, и это сознание для вас должно заменять всякое начальство».

– Выражения-то какие! – подхватил человек в коротеньких брючках: – «Не признаю этого слова!» Вот, брат! Вот это доверие, вот это уважение к личности.

– Да, здорово. И хорошо жилось?

– Ну, что там и говорить… Людьми себя, одним словом, чувствовали, а не поднадзорными, как сейчас, какое-то самоуважение появилось. Бывало, идешь на службу без всякого неприятного чувства, как к себе домой, знаешь, что никто тебя проверять не будет, расписываться не заставят. Сейчас утром бежишь и то и дело часы вынимаешь, как бы не опоздать! А тогда, бывало, идешь спокойно и не думаешь: когда ни приди, никто тебя учитывать не будет. Бывало, раньше двенадцати часов и не приходили. Да и работу возьми: разве мы так работали, как теперь, когда точно каторжные сидим, не разгибая спины? Бывало, кто-нибудь из знакомых зайдет, с ним посидишь-поболтаешь, потом в город пойдешь, как будто по делу службы – все равно тебя никто учитывать не будет.

– Да, таких начальников поискать… Вот этот сейчас прошел, так оторопь какая-то берет, как только увидишь его, а прежний, бывало, что он тут, что его нету, – никто внимания не обращает. Бывало, когда уходят служащие, одеваются в раздевальне, так затолкают его. А он скромный такой, стоит в уголке, дожидается. Так последним и уходит.

– Да, приятный был человек…

– Еще бы не приятный… А возьми бумаги – когда принесешь ему, бывало, на подпись и начнешь объяснять, он только, бывало, скажет: «Вы говорите так, как будто я вам могу в чем-нибудь не доверять». Вот ей-богу! А записку там какую написать попросишь для знакомого. Он только спросит: «Вы ручаетесь за него?» «Еще бы, конечно!» И готово – ничего больше не скажет и подпишет. Сколько народу он от всяких неприятностей избавил, – не перечтешь!

– Да, вот наша беда в том, что у нас хорошие люди почему-то не держатся, – сказал посетитель.

– Не держатся… – повторили оба его собеседника. – В чем дело?

– А где он сейчас-то?

– Прежний-то? Под судом. Как приехал Рабкрин, как начал раскапывать – оказалось, что служащие за делом проводили только одну треть рабочего времени, что по его запискам какие-то жулики свои дела устраивали и еще там – всего не перечтешь. Мы-то знаем, что он тут ни при чем. Ну, да ведь это в счет принимать не будут. Там сентименты не нужны. Да, такого начальника уж не будет… – сказали оба, вздохнув.