Текст книги "Мир-ловушка"

Автор книги: Антон Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава 12

Маги-сыщики наконец-то выяснили, куда делся Тубмон: сбежал в Одичалые Миры. Через несколько часов после ограбления. Шкатулку прихватил с собой, ее мельком видел Флихий, содержатель притона контрабандистов в Нижнем Городе.

Тубмон приобрел у Флихия одежду для путешествий, вместительную дорожную сумку, два самострела, боеприпасы, кое-какую снедь – все говорило за то, что возвращаться в Панадар он в ближайшее время не собирается. Деньги у него были. Золото. Платил, не торгуясь. И выглядел нервным, взвинченным. Непонятно. Вместо того чтобы передать шкатулку заказчику (До-Пареселе из Департамента Постижения и Учения?), ни с того ни с сего ударился в бега.

Когда ректор, несказанно измученный, спросил у сыщиков, что же теперь делать, те пожали плечами и ответили: ждать.

Неизвестно, в какой из параллельных миров отправились контрабандисты, взявшие на борт Тубмона. Флихий этого не знал. Вот вернутся они в Панадар – тогда можно будет выяснить, где высадили пассажира.

И ректор ждал, моля Создателя Миров (хотя слышит ли тот людские молитвы?), чтобы с драгоценной шкатулкой ничего не случилось. Без нее все трудней ориентироваться в окружающей неразберихе: перепутываются связи между людьми и событиями, люди теряют имена, твердые цифры превращаются в неопределенные множества. Магия хаоса. Отчасти ректор сознавал, что сей хаос существует только в его сознании – и гнал эту мысль прочь. Все вокруг хаотично и зыбко. Однако, если он вернет свою шкатулку, он сумеет держать хаос под контролем.

На фоне этих треволнений случившееся в университете убийство показалось ему событием не столь трагическим, сколь досадным: очень не вовремя! Да что с них возьмешь, со студентов… Нет-нет да и отмочат что-нибудь совсем уж несусветное.

– Господин Парлус, подойдите к зеркалу.

Он подчинился.

Это магическое зеркало, восьми футов в высоту и шести в поперечнике, в позеленелой бронзовой раме, на которой выбиты древние иероглифы, всегда внушало ему трепет. Омут темного стекла, населенный неведомыми тварями. Иногда они скользили в его толще – полупрозрачные подобия медуз или угрей. Парлус ни за что не согласился бы дотронуться до гладкой, холодной поверхности: казалось, это не стекло, а тончайшая пленка, и, если она вдруг лопнет, не выдержав натяжения, магическая субстанция, только с виду похожая на воду, хлынет в комнату досмотра, сметая все на своем пути.

Зеркало отразило хорошо одетого, в меру холеного молодого человека, с привычной гримасой умного скептика – немного испуганного скептика, пытающегося скрыть напряжение за иронической усмешкой. Странные обитатели стеклянной толщи хороводом закружились вокруг Парлуса-отражения. Потом, внезапно потеряв интерес, исчезли, словно их и не было.

– Никаких запрещенных предметов, – констатировал тюремный маг в заношенном казенном плаще, сидевший в кресле в углу. – Проходите, господин адвокат.

Ну конечно, никаких! Парлус помнил и соблюдал здешние правила.

Стражник отворил внутреннюю дверь. Адвокат вошел следом за ним в облицованный камнем коридор, залитый ярким ровным светом магических ламп. Тут было промозгло и холодно. Поворот. Еще поворот. Спуск по узкой лестнице. Точно такой же коридор, на дверях черной краской выведены номера. Перед одной дверью провожатый остановился, заглянул в зарешеченное оконце. Снял с пояса связку ключей, отпер и сделал приглашающий жест.

Парлус перешагнул через порог. Дверь закрылась.

Камера была небольшая. Не из самых чистых, но есть тут и погрязнее. На каменном полу валялся набитый соломой тюфяк из мешковины, местами продранный.

Подзащитная сидела на тюфяке, уткнувшись лбом в колени. Когда он вошел, подняла голову. Все тот же угасший взгляд: она понимала, что ее положение безнадежно. Поверх тонкой студенческой рубашки надета вязаная безрукавка из манглазийской шерсти, которую Парлус принес ей вчера, поэтому сейчас девчонка выглядела не такой замерзшей, как в прошлые разы.

– Здравствуйте, Романа.

– Здравствуйте. – Тихий, невыразительный голос.

– Это вам от Арсения Шертона.

Парлус вытащил из кармана сверток: лепешки с мясом, луком и сыром, шоколад. Из другого достал плоскую флягу с вином.

– Спасибо.

– Суд начнется завтра. – Он подобрал и сунул в карман пустую флягу, лежавшую на полу возле тюфяка. – В шестнадцатый день месяца Большой Рыбы. Я старался оттянуть, но родственники убитых – влиятельные в Верхнем Городе фигуры.

– Мне все равно.

– Скажите на суде, что вы раскаиваетесь. Возможно, это хоть немного смягчит их.

– Я не раскаиваюсь. Если закон не может защитить меня от унижений и насилия, он должен признать за мной право на самозащиту. Иначе несправедливо.

Адвокат терпеливо вздохнул. Присев на корточки напротив нее, сплел пальцы.

– Романа, справедливость далеко не всегда является целью нашего правосудия. Я бы даже сказал – почти никогда. Это может нам не нравиться, но это факт. Поэтому давайте не будем делать ставку на справедливость. На вас нашло помрачение. Скорее всего, кто-то наложил на вас заклятье, превратив вас в орудие убийства Вария Клазиния и Обрана Фоймуса. Некоторые заклятья без следа исчезают сразу после того, как человек выполнит ожидаемое действие, – таким образом, никто не сумеет доказать, что вы не находились под заклятьем. Понимаете, о чем я? Согласны?

Она помотала головой. Белые волосы упали на лицо, она отбросила их назад.

– Понимаю, но не согласна. Я знала, что делаю.

Адвокат опять вздохнул:

– Почему вы не оставили университет и не уехали домой? Вам обязательно зададут такой вопрос.

– Я не могла уехать.

– Почему?

Романа долго молчала, потом, глядя в пол, сказала:

– Я не могла уехать из Верхнего Города. А если б я ушла из университета, мне бы не разрешили тут жить, вы же знаете правила.

– Почему вы не могли уехать?

– Здесь периметр.

– Неприятности с богами? – догадался Парлус. Она кивнула.

– С кем конкретно?

– Не имеет значения, – прошептала Романа. Да, с богами лучше не ссориться.

– Пока есть время, обдумайте версию, которую я вам предлагаю. – Он поднялся. – Наш единственный шанс – убедить суд, что вы были под заклятьем, а значит, не можете отвечать за свои действия.

– Я отвечаю за свои действия, – тихо возразила девушка. – Спасибо. И передайте, пожалуйста, тому человеку, Арсению Шертону, что я ему очень благодарна. За теплый жилет, за еду и вообще за то, что он хочет мне помочь. Я его почти не знаю.

Последнее удивило адвоката, но ненадолго: вероятно, Шертон выполняет поручение родственников Романы До-Энселе, которые отказались поддержать ее открыто, так как не желают конфликта с Клазиниями и Фоймусами.

Покинув подземную тюрьму, он отправился в кафе «У Клелии». Обычно Парлус заворачивал туда после посещений тюрьмы, чтобы выпить чашку горячего шоколада. Это помогало ему отодвинуть подальше от своей частной, не связанной с работой жизни узников с их проблемами, холодные камеры, жутковатое темное зеркало в комнате досмотра.

«У Клелии» находилось на одной из соседних улиц. Изящные золоченые купола накрывали залы, отгороженные от тротуара ажурными решетками, оплетенными плющом.

Полуденное солнце ласкало Парлуса, изгоняя из каждой клеточки тела память о холоде подземных казематов. Дойдя до кафе, он с удовольствием нырнул в теплую тень. Он был тут постоянным клиентом, и раб-официант, не задавая вопросов, поставил перед ним большую серебряную чашку с дымящимся шоколадом.

Вначале Парлус не хотел браться за дело Романы До-Энселе, оценив его как заведомо безнадежное. Проигранный процесс может подпортить ему реноме… Потом все-таки согласился.

Во-первых, деньги. Солидные деньги. Во-вторых, его заинтересовала личность нанимателя, который предложил ему защищать на суде Роману и столь щедро заплатил. Арсений Шертон. Парлус слыхал о нем. И наконец, в-третьих, преступление Романы вызывало у него реакцию, весьма похожую на одобрение, в чем Парлус, разумеется, ни за что не сознался бы.

Четырнадцать лет назад, поступив в Императорский университет, он столкнулся с теми же явлениями (в хорошем обществе их обтекаемо называют «старыми студенческими традициями»), против которых взбунтовалась Романа. Правда, в отличие от своей подзащитной, он был парнем расчетливым и небрезгливым. У него была цель: окончить университет, заручиться полезными связями, пустить корни в Верхнем Городе… Так что никакого бунта. Он все перетерпел, стиснув зубы, хотя порой ему тоже хотелось кое-кого убить. А Романа это сделала.

Парлус искренне хотел спасти ее от казни, пусть и сознавал, что шансы на успех мизерны.

Шертон на глаз измерил расстояние до соседней крыши: около двенадцати футов. Вдобавок то здание на пятнадцать футов ниже этого. Пять этажей. А это, выбранное им для засады, – семиэтажное. В Верхнем Городе из-за нехватки свободного пространства дома высокие и стоят почти вплотную.

После выстрела у него будет совсем немного времени, чтобы перепрыгнуть на ту крышу, пробежать по наклонной плоскости, одетой в скользкую керамическую чешую, нырнуть в чердачное окошко, спуститься по лестнице, выскочить на улицу и исчезнуть в катакомбах. Вблизи соседнего дома есть два канализационных люка с решетчатыми чугунными крышками, справа и слева. Сегодня ночью Шертон собирался на всякий случай сломать их запоры.

Он сел, прислонившись к одному из каменных изваяний на фасаде здания. Изваяние изображало нечто вроде крысы с обиженной мордой и сложенными перепончатыми крыльями. Шертон в пятнистом сером балахоне для случайных наблюдателей сливался с этой тварью, растворялся в тени, которую та отбрасывала на крышу.

Стрелять он будет отсюда. Верхний Город верен традициям, процессия всегда проходит по одним и тем же улицам. Разве что непреодолимые препятствия, вроде баррикад или траншей, заставят ее изменить маршрут… Но ничего в этом роде не предвидится.

У него был усовершенствованный самострел Хавриния для охоты на бронированных хищных рептилий, какие водятся в тропических болотах. Дальность боя – двести футов, диаметр оловянных шариков вдвое больше стандартного. Человеку гарантированно разнесет голову… Что и требуется.

Плотно сжатые губы Шертона искривила злая, горькая усмешка. Он ведь готовил засаду не на врага. Все до мельчайших деталей рассчитано, и он знал, что нажмет на спусковой крючок вовремя, не промедлив. Он сделает то, чего не хочет делать, потому что это единственное, что сейчас можно сделать.

Шертон давно привык к одиночеству. Да, у него были привязанности, любовницы, друзья – но глубокой внутренней близости не было ни с кем. Иногда возникала иллюзия такой близости, иногда он ждал от кого-то слишком многого и потом разочаровывался. Может, и теперь то же самое?

Так или иначе, но Шертон собирался застрелить человеческое существо, с которым ощутил внутреннее родство (не исключено, что иллюзорное).

Преступников, приговоренных к смерти, казнят на площади перед императорским дворцом. Бывает, что наказание смертью не ограничивается. Бестелесное существо, с помощью особых магических процедур, извлекают из покалеченного пытками тела и помещают в ловушку, чтобы позже, после продолжительной жестокой обработки, использовать для тех или иных целей. Именно такой приговор, по всей вероятности, ждет Роману До-Энселе – на нем будут настаивать Клазинии и Фоймусы, обладающие большим влиянием в Верхнем Городе. Об этом сообщил Шертону адвокат.

Создатель Миров, почему она ничего ему не сказала?! После недолгой беседы с ним у Вария Клазиния и Обрана Фоймуса пропало бы всякое желание мучить первокурсников: Шертон умел быть убедительным с такими типами. Встретив ее в последний раз – в выходной на бульваре Монаршьей Милости, – он предложил ей помощь, но она не пожелала с ним разговаривать и убежала.

Она его боялась. Имидж Шертона имел свои минусы: случалось, что люди боялись его даже тогда, когда он совсем этого не хотел.

Он должен был вмешаться раньше. Сразу, как только заметил, какая паршивая обстановка царит в Императорском университете. Не обращая внимания на протесты выжившего из ума Венцлава. Он не сделал то, что стоило сделать, – и завтра, после суда, заплатит за это.

Спасти девочку Шертон не мог. Нереально. Ее будут стеречь солдаты и императорские маги, а также головорезы и маги, нанятые родственниками убитых.

По крайней мере, она умрет мгновенно, без мучений, и после смерти будет свободна.

Шертон вновь оглядел улицу, прищурился. Процессия появится из-за того поворота. Когда поравняется с выгнутой полумесяцем лазурной колоннадой, он выстрелит.

По обычаю, приговоренных казнят сразу после суда. Суд начнется утром. Он поднимется на крышу перед рассветом – и будет ждать. Адвоката он нанял хорошего, но тот честно предупредил, что не рассчитывает на победу.

Он еще раз перебрал в уме все детали завтрашней акции. Эта крыша не слишком хороша для засады: плоская открытая площадка, никаких декоративных башенок. На большом расстоянии друг от друга торчат три кирпичные трубы. Вдоль карниза посажены крысиные изваяния. В дальнем конце нежатся на солнце два ручных зильда: шерстка аккуратно расчесана, у одного на шее бантик, у другого колокольчик. Видимо, залезли сюда через то же самое слуховое окно, которым воспользовался Шертон. Не заявились бы хозяева искать их…

Перебравшись на чердак, Шертон стянул маскировочный балахон. Теперь он был одет как обычный горожанин. Хотя физиономия выдает: для обычного горожанина шрамов многовато.

Петли двери он смазал еще вчера – та отворилась бесшумно. Чисто подметенная лестница, лакированные перила, сине-зеленые фрески на стенах. Если кто-нибудь спросит, что ему понадобилось на чердаке чужого многоквартирного дома, он скажет, что искал своего зильда.

Кисейные занавески на окнах приглушали солнечный свет. Набухший лепными бутонами потолок таращился на распростертого внизу человека слепыми стеклянными полусферами магических ламп.

Титус узнал помещение: больничная палата Ордена. Значит, все-таки дошел… Тянущая боль в левой щеке. Он потрогал – повязка. Прикрыл правый глаз. Ага, левый видит, но не так хорошо, как раньше: все немного размытое, цвета странно тусклые. Ничего, целители Ордена приведут его в порядок.

– Очнулся? – услыхал он знакомый бас, и над ним навис румяный Цведоний. – Наконец-то!

– Уже утро? – Титус осознал, что говорит не вполне внятно и может улыбнуться только правой стороной рта.

– Что значит – уже? Ты пять суток провалялся без сознания!

Пять суток? Почему так долго? И почему его за это время не исцелили?

– Титус, кто тебя так? – Цведоний подтащил стул поближе и уселся рядом с кроватью.

– Эрмоара, – ответил он слабым голосом. – Сидит на мешках с золотом… и считает, что имеет право раздавать пощечины обездоленным… таким, как я…

– Да какой ты, блин, обездоленный? – удивился Цведоний. – Заговариваешься, брат! Объясни-ка лучше, что она с тобой сделала?

– Ударила.

– Чем?

– Рукой.

– Титус, постарайся вспомнить, что с тобой случилось. Целители ничего не могут поделать с твоей травмой. У тебя там, во-первых, ожог, во-вторых, следы от когтей. Тебя ударили не рукой! По крайней мере, это была не человеческая рука.

Он припомнил, как облик Эрмоары начал расплываться, теряя определенность. Припомнил также яростное звериное рычание, вырвавшееся из ее горла.

– Демон…

– Демон? Вот это не исключено. Для того чтобы маги-целители смогли тебя вылечить, надо эту тварюгу идентифицировать. За успех!

Воровато оглянувшись на дверь, Цведоний достал флягу и приложился к горлышку. «Особое», не иначе… Титус смотрел на друга с беззлобной завистью, но вдруг дверь открылась, и тот, поперхнувшись, облился «особым», проворно завинтил пробку. Фляга исчезла в складках его рясы.

В палату вошел Магистр, его сопровождали брат-секретарь и один из старших братьев-целителей. Цведоний вскочил.

– Пили? – потянув носом, нахмурился Магистр.

– Ему я не давал! – заверил Цведоний.

Магистр подошел и присел возле Титуса. Целитель остановился рядом. Слегка захмелевший Цведоний отступил к окну. Секретарь, нагруженный магическими приспособлениями для записи и передачи информации, ожидал распоряжений около двери. Все, кроме Цведония, выглядели озабоченными. Несмотря на плохое самочувствие, Титус понял: у Ордена проблемы.

– Мальчик, я рад, что ты очнулся, – заговорил Магистр. – Надеюсь, что скоро смогу поздравить тебя с полным выздоровлением. Сейчас, однако, нам надо поскорее кое-что прояснить, и необходима твоя помощь.

– Да, наставник?

– Видишь ли, Титус… Вчера вечером меня известили о том, что Эрмоара До-Энселе в течение последних двух месяцев не покидала своей резиденции на Эзоаме. Следовательно, находиться в это же время в Нижнем Городе она никак не могла! Вот и встает вопрос, кто обманул нас… И с кем ты встречался в гостинице Бедолиуса?

– С демоном! – подал голос Цведоний.

– Да, наставник. Видимо, с демоном, – подтвердил Титус прежде, чем Магистр успел сделать замечание нетрезвому брату.

– Это существо наложило на тебя заклятье, – после сумрачного молчания вздохнул Магистр. – Очень тонкое, почти незаметное. Брат Савеларий работал с тобой всю ночь и только под утро сумел его нащупать. А ведь он маг высшего уровня! Заклятье не позволяло тебе усомниться в том, что ты имеешь дело именно с Эрмоарой До-Энселе. Мальчик, как же ты дал себя поймать?

– Это вначале… – вспомнил пристыженный Титус. – Хрустальный светильник, сияние ударило мне в глаза, и тут она сказала: «Я – Эрмоара». Как же я не понял… Я очень волновался, наставник. Моя вина перед Орденом безмерна.

– Ну, как-нибудь да искупишь свою вину, – хмуро проворчал Магистр. – Обсудим это потом, когда поправишься. Сейчас надо выяснить, что понадобилось демону от нашего Ордена!

– От Ордена – ничего. Ей нужна была только Роми. То есть Романа До-Энселе. Ну да, ведь демон не может войти за периметр Хатцелиуса…

Магистр повернулся к целителю:

– Дай ему укрепляющее питье! Он должен рассказать о демоне во всех подробностях и ответить на мои вопросы. Что-то здесь не так…

Питье было горьковатое и теплое. Титус сразу ощутил прилив сил, даже боль утихла.

– Начинай! – велел Магистр.

Титус умел излагать факты последовательно и сжато, не упуская ничего важного – его этому обучили, как и всех афариев. Наставник слушал, постепенно мрачнея. Когда Титус дошел до конца, он тихо промолвил:

– Ох, Создатель… Воистину, худшей беды не могло стрястись! Мальчик, неужели ты сам до сих пор не понял, кого кинул?

– Демона?

Устало покачав головой, Магистр покосился на брата-секретаря:

– Сейчас же свяжись с Департаментом Жертвоприношений! Похоже, что избранная жертва Нэрренират нашлась.

– Где нашлась? – встрепенулся задремавший на подоконнике Цведоний. – Мы же всю канализацию облазили…

Магистр оборвал его досадливым взмахом руки и вновь повернулся к секретарю, который уже начал бормотать заклинание над кристаллом десятидюймовой длины, одна из граней которого была отшлифована до зеркального блеска.

– Погоди! Сначала узнай, когда начнется суд над Романой До-Энселе.

Секретарь склонился над кристаллом, а Титус, откинувшись на подушку, прикрыл утомленные глаза. Роми судят. Она сама во всем виновата, а он не мог поступить иначе, и все равно ее жалко. Пусть она в следующей жизни будет хорошей… Голос секретаря вывел его из полузабытья:

– Суд начался четверть часа назад, наставник. Связаться с Департаментом?

– Не надо. – Магистр ссутулил плечи. – Поздно. По закону никто не может прерывать заседание Императорского Суда, даже сам император. Если б чуть пораньше… Я бы известил Департамент, они бы потихоньку забрали девушку из тюрьмы и передали жрецам Нэрренират. Тогда бы и с эскалаторами наладилось… А если сейчас – нас выставят главными виновниками всех неприятностей! Братья, каждый из вас должен поклясться, что будет молчать о причастности Ордена к этому делу. Цведоний, хоть ты и пьян, а к тебе это тоже относится. Это прегрешение, братья, и нам еще предстоит его отмаливать, но иначе мы сильно навредим Ордену. Титус, Титус, что же ты натворил…

Глава 13

Храм Правосудия незыблемой холодной громадой высился в конце проспекта Неумолимой Длани, на фоне более светлой стены периметра и знойного сиреневого неба.

Оба его фасада, и этот, обращенный к зданиям и улицам Верхнего Города, и противоположный, который смотрел наружу, украшали мозаичные панно. Мозаика изображала императоров в парадном облачении, неподкупных судей, сцены казней. Она скорее подчеркивала, чем смягчала мрачный облик Храма. У зрителя невольно возникала мысль, что сие творение древних зодчих переживет еще сотни поколений панадарцев и будет стоять тут всегда, как бы ни менялся окружающий мир.

В ночи двойного полнолуния, когда и Омах, и Сийис висели во тьме, как два серебряных блюда, из подвалов Храма доносился глухой заунывный вой, ибо там обитал Карминатос, бог справедливости.

Об этом Карминатосе ходили в народе различные слухи. Говорили, например, что, будучи богом справедливости, он является зеркальным отражением той справедливости, какую вершат судьи Верхнего Города, – а поскольку дела с ней обстоят, прямо скажем, неважно, Карминатос с течением времени деградировал и стал законченным психом, вроде Цохарра. Потому его, мол, и держат в подвале на цепях, за семью засовами. Но это была диссидентская версия.

Говорили также, что настоящий Карминатос, удрученный неправедностью и коррумпированностью Императорского Суда, давным-давно сбежал, а придворные маги отловили какого-то демона, засадили в подвал и ныне выдают беднягу за бога справедливости. Это тоже была диссидентская версия.

По официальной же версии, в подвале Храма Правосудия обитал истинный бог справедливости, добровольно согласившийся освятить своим присутствием высшую инстанцию панадарского судопроизводства.

В самом здании было прохладно, голоса гулко отдавались под серыми сводами. Трое императорских судей, в венцах и расшитых оберегающими иероглифами мантиях, сидели в креслах на возвышении. Сбоку, на отдельном возвышении, стояло кресло прокурора. Обвиняемая сидела на каменной скамье в нише, отгороженной от зала мощным магическим экраном. Ее юное лицо осунулось и похудело, но она была умыта, причесана, в чистой рубашке – на суде все должны выглядеть пристойно. Стражников в зале было не слишком много, а маг только один, из начинающих, ибо никаких осложнений этот процесс не сулил.

На скамьях для публики расположились родственники убитых, а также преподаватели и студенты Императорского университета. Парлус, занимавший адвокатское кресло возле скамьи подсудимых, выделил среди них своих главных противников. Родители Обрана Фоймуса. Фоймусу-отцу принадлежит три четверти всех манглазийских рудников, а его супруга, рыхлая женщина в богатом траурном одеянии, является, по непроверенным слухам, тайной поклонницей великого бога Ицналуана и дважды в год приносит ему кровавые жертвы. Мать Вария Клазиния, элегантно-худощавая придворная дама с макияжем в резких тонах. Рядом ее деверь, влиятельный царедворец (отец Вария, теолог, несколько лет назад умер – теологи долго не живут).

Сведения, собранные о них Парлусом, не обнадеживали: все они жаждут мести, все намерены требовать максимально сурового приговора.

Двери были распахнуты, как предписывала традиция. Одна арка выходила на проспект Неумолимой Длани, откуда доносился уличный шум. Парлус знал, что там, за порогом, дежурят десятка три наемников Фоймусов и Клазиниев – на случай, если приговор, против ожиданий, будет слишком мягким либо же если кто-нибудь попытается отбить Роману До-Энселе. За другой аркой виднелась вымощенная белыми плитами опоясывающая терраса, и дальше – солнечная сиреневая бездна.

По обе стороны от арок, и внутри, и снаружи, замерли стражники с ритуальными алебардами. Все как обычно.

– Обвиняемая, вы признаете себя виновной в убийстве Вария Клазиния и Обрана Фоймуса?

Романа подняла опущенную голову, встала – тонкая и прямая, под темными глазищами залегли тени.

– Нет. – Она говорила тихо, но благодаря звукоусиливающему амулету, который висел на стене над скамьей подсудимых, ее голос был хорошо слышен в зале. – Я убила их в порядке вынужденной самообороны. Я невиновна. Почему никто не судил их за то, что они делали?

Студенты начали перешептываться.

– Дрянь! – громко прошипела мать Фоймуса. Фоймус-отец, плотный мужчина с покрасневшим одутловатым лицом, смотрел, набычившись, на судей.

Мать Клазиния простонала: «Мальчик мой», – и промокнула глаза черным кружевным платочком. Деверь что-то шепнул ей, она кивнула.

Слово взял прокурор. Он призывал суд обратить внимание на цинизм и испорченность обвиняемой, которая вначале открыто проявляла неуважение к старым добрым традициям Императорского университета, а потом хладнокровно убила своих товарищей, можно сказать, родных братьев по учебе. А ведь один их них был талантливым, многообещающим теологом! Ее надо казнить таким способом, чтобы она не могла родиться вновь, ее надо разрушить, как бестелесное существо, ибо она несет в себе опасность для благословенного Панадара.

Настала очередь адвоката. Парлус выдвинул версию, что Романа До-Энселе совершила убийство, находясь под заклятьем (правда, сама она не пожелала это подтвердить), упирал на резкую смену обстановки (на островах Идонийского архипелага нравы не те, что в столице), призывал судей учесть как смягчающее обстоятельство ее юный возраст и пережитую в раннем детстве трагедию.

Суд удалился на совещание.

– Господин Парлус!

Его окликнула Романа. Вцепившись побелевшими пальцами в край скамьи, она замерла, приподняв плечи. В ее взгляде нет-нет да и проскальзывал тоскливый страх – похоже, она безуспешно пыталась подавить его. Адвокат заметил, что губы у нее высохли и потрескались – то ли от холода в тюремной камере, то ли от нервного напряжения.

– Почему вы не сказали им, как Клазиний и Фоймус издевались над первокурсниками? Я же вам говорила…

– Потому что они и так об этом знают, – вздохнул Парлус. – Клазиний и Фоймус творили произвол, разрешенный обществом, и общество закрывало на это глаза. Негласный всеобщий договор. А вот вы сделали то, на что общество не соглашалось.

Он чувствовал, что проиграл, и не удивился, когда старший из судей начал торжественно зачитывать обвинительный приговор. Покосился на Роману: девушка опустилась на скамью, ссутулилась. Создатель, неужели она надеялась, что Императорский Суд возьмет ее сторону?!

– …Дабы не было тлетворного примера для других юных отроков и отроковиц, дабы не были попраны традиции, кои цементируют единую Панадарскую империю, не имеющую в сем мире границ и рубежей, дабы воссиял во славе Закон…

Шум возле арки, что выходит на опоясывающую террасу. Солнечный проем заслонила большая тень.

Прервав чтение, судья нахмурился. Молодой маг вскочил со своего места, шагнул вперед. Он теребил цепочку с амулетами и растерянно щурился: непредвиденное осложнение, а ведь он совсем недавно получил эту работу…

– С дороги, засранцы! – потребовал женский голос.

Проворно пятясь, роняя алебарды, дежурившие снаружи стражники ввалились внутрь – и дружно попадали на колени.

Следом за ними в зал вошло существо, при виде которого Парлус ощутил у себя на горле ледяные пальцы ужаса.

Оно походило на кентавра. Роста в нем было футов восемь, не меньше. Поджарое тело, одетое в черную блестящую чешую, опиралось на две пары мускулистых лап. Из вертикального корпуса вырастало еще две пары лап, с двухдюймовыми стальными когтями – на каждой из них по внешней, не прилегающей к телу стороне торчали шипы. Такие же шипы усеивали длинный гибкий хвост.

Головы у монстра было две. Одна, клиновидная, венчающая змеиную шею, сейчас свернутую кольцами, представляла собой сплошную зубастую пасть. Зато вторая была человеческая, с чарующе-прекрасным женским лицом. Там, где безупречно белая шея соединялась с бронированным туловищем, ее окутывало нечто вроде складчатого газового воротника. Лиловые глаза нестерпимо сияли, тяжело было выдерживать их взгляд. Коротко подстриженные черные волосы охватывал серебряный обруч с туманно мерцающим фиолетовым камнем.

– Нэрренират! – опознав богиню, провозгласил маг неуверенным голосом. – Все мы чтим вас, великая!

Он опустился на колени, большинство людей последовало его примеру. И Парлус тоже. Ему часто приходилось бывать по делам в Нижнем Городе, и он постоянно пользовался рельсовой дорогой. С Нэрренират лучше не ссориться, а то слыхал он о судьбе несчастных, так или иначе ее прогневавших: заходили они на станцию – а вот наружу потом не выходили, и никто их больше не видел.

– Извините мою дерзость, великая… – неуверенно кашлянул старший судья.

Один из немногих, он не преклонил колена. Впрочем, он страдал подагрой, а также слыл домоседом и давно уже не покидал территорию Верхнего Города. Здесь же он ничем не рисковал: Храм Правосудия надежно защищен от воздействия любой магии, в том числе от магии богов. В стенах здания замурованы мощные амулеты, вроде кристаллов Сойон, делающих живых людей незримыми для сверхъестественных сил, или кристаллов Онгве, разбивающих заклятья. Под этими сводами даже возможности богов ограничены.

Обе головы богини, человеческая и змеиная, медленно повернулись к судье.

– Простите, великая, – тот грузно поклонился, – но, в соответствии с законом, никто, кроме стражи, не вправе заходить сюда с оружием, и в свое время все великие боги милостиво согласились на это условие! Это один из пунктов Уфмонского договора.

– Я не вооружена, смертный, – надменно произнесла богиня.

– Но все эти шипы, когти, зубы… Это ведь может быть использовано для оказания давления на суд…

– Ах это… – Нэрренират оглядела себя, словно увидела впервые. – Не волнуйся, смертный, это всего лишь части моего тела. Ты ведь не вешаешь свои зубы и свой член на гвоздик снаружи, когда приходишь сюда на работу?

Кто-то из студенческой публики нагло хихикнул. Судья покраснел. Адвокат про себя отметил, что богиня сумела обойти закон, не нарушив его: в самом деле, она не вооружена! Все пункты Уфмонского договора формально соблюдены. Стоит взять на заметку… Хотя ему, Парлусу, это вряд ли пригодится.

– Чем мы можем быть полезны, великая? – сменил тему судья.

– Вы ничем не можете быть полезны, сборище недоумков, – презрительно фыркнула Нэрренират. – Я пришла сюда, чтобы предъявить права на свою собственность!

Суд проглотил оскорбление. Во-первых, облик безоружной богини на всех наводил оторопь; во-вторых, Нэрренират единолично контролирует важнейшие наземные транспортные артерии Панадара, и конфликт с ней может обернуться катастрофой для экономики. Даже если виновник спрячется за периметром Хатцелиуса, Высшая Торговая Палата никогда ему этого не простит. И наконец, в-третьих, всем хотелось, чтобы эскалаторы Верхнего Города опять заработали.