Текст книги "Домой, во Тьму"

Автор книги: Антон Мякшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

– Чушь! – через силу фыркнул Николас. – Сказки все это!

– Сказки?.. – вдруг оторвался от выпивки отец Матей.

– Я и сам не верил, – буркнул, передернув плечами, Балбрак. – Но Балг и Грабл двенадцать ночей тому назад, не сказавшись никому, выехали в степь. Они тоже не верили… С тех пор их никто не видел. Я надеюсь, они умерли как воины. Две ночи спустя нашли их коней, без седел, с обугленными спинами. Балг был внуком моей старшей сестры, а Грабл – сыном моего сына… мой внук… совсем юный. Тогда я и отдал приказ. Простите, господин императорский посланник, но я и подумать не мог, что кому-то придет в голову скакать ночью на черном коне, закутавшись в черный плащ. Все в округе знают про Всадников…

– Это точно… – процедил Николас. – В округе знают…

– Вот собаки! – расхохотался проповедник. – Вот же собаки так собаки!.. Я ведь тоже, слышал краем уха о Всадниках. Только сейчас вспомнил! В деревне говорили, что они – души воинов, умерших без покаяния в этих степях. Это, конечно, вредное суеверие, – спохватился отец Матей, – глупое и нечестивое. Распр… распро… странителей которого ждет ви… виселица или костер.

– Тебе, капитан, известен этот указ Императора? – присовокупил Николас.

Балбрак снова полностью овладел собой. Редко встретишь человека, одновременно сильного и телом, и духом – так подумал про него Николас. Капитан скрестил мощные руки на выпуклой груди.

– Тогда Императору придется перевешать всю заставу, – сказал он. – Гарнизонная служба скучна; что ребятам еще делать, кроме как травить байки?

– О чем же еще, кроме этих Всадников, травят байки твои ребята?

– А то господин императорский посланник не знает, – хмыкнул Балбрак. – О Черном Козле – деревянном истукане, в которого невежественные дикари халийцы своими нечестивыми заклинаниями приманивают самого дьявола. Мне рассказывали, что как-то ночью близ заставы видели громадный черный силуэт с копытами, хвостом и ветвистыми рогами. Черный Козел сидел на вершине холма и выл на луну… Много о чем говорят. О Ключнике, конечно, говорят, о чем же еще. О последней части святого пророчества, которая еще не сбылась. Теперь все об этом говорят. Посудите сами: пылающая звезда слетела с полуденной мглы на землю? Слетела. Чума, погубившая добрую половину жителей Империи, была? То-то… А чем занимаются выжившие? Режут друг друга. Брат брата, сын отца. Кто-то еще блюдет верность Императору, а кто-то переметнулся на сторону Пелипа. Сейчас, хвала Спасителю, вроде смута притихла, но – того и гляди – вспыхнет вновь. Пелип сидит на севере Лакнии – и ни гу-гу… Ничего о нем не слышно пока. А в Империи… – капитан покрутил большой головой, – неспокойно… Ну, да вы сами знаете. Эти обедневшие дворянишки – как псы. Пелип показал им кость, и они теперь не успокоятся, пока ее не заполучат. Или пока им железной палкой ребра не пересчитают…

– Ключник? – заинтересовался Николас.

– Сдается мне, что эта персона – тоже глупое и нечестивое суеверие, – сказал капитан с видимым удовольствием. – Не полагается нам с вами о нем разговаривать. Да, должно быть, господин императорский посланник наверняка знает о Ключнике побольше меня и моих ребят. Так ведь, господин императорский посланник?

«Он совсем не так прост, как кажется с первого взгляда, этот капитан Балбрак Раблл», – подумал Николас, и вслух сказал:

– Несомненно, так.

Отец Матей громогласно икнул.

– К-ключник! Какой такой Ключник? Это про которого в святых письменах говорится? Эх, господа, господа! Если у кого спрашивать про Ключника, так это у меня! Сколько угодно! Я вам сейчас все по-по… по полочкам разложу. Вам про какого Ключника? Вот, пожалуйста, первое, что вспомнил: жил-был гномий князь Ффахур. Он на ключ, выточенный из драконьей лапы, запер в подземном дворце несметные богатства своего Королевства, а ключ спрятал в яйце красноголового ящера, а я… яйцо в брюхе песчаного червя. Каждый год Шестого месяца шестого дня за шесть минут до рассвета червя можно увидеть в песчаном вихре, если до этого съесть яйцо из-под черной курицы, снесенное в ночь с пятницы на субботу… Хм, не подходит… Тут есть ключ, но нет ключника… Ящер ведь не считается – нужен человек!

– Матей! – предостерегающе произнес Балбрак, но Николас перебил его:

– Погоди, капитан! Эй, святой отец, а что – Ключник упоминается не только в святых письменах?

– Па-ално Ключников! Всякие Ключи и Ключники р-распространенный сюжет старинных преданий и сказок пр-р… про Потемье!

– Старый дурак! – громко кашлянул Балбрак.

– Сам такой! Щ-щас… Вот еще: жил-был король Бри… Бривмир. Так его звали… И возжелал он обрести бе… бессмертие. Посоветовался со своими мудрецами, а они ему и го… говорят: не вели казнить, вели миловать, государь, но никто не может избежать смерти. Каждый из нас с рождения носит с собой частицу Великой Тьмы… И ре… решил тогда король запереть свою тень так далеко, чтобы сама смерть не могла достать ее! Для этого приказал он придворному алхимику выплавить такой сундук, который не сломать и не вскрыть… А к этому сундуку выплавить замок, а к замку…

Тут Балбрак очень выразительно глянул на священника:

– Ты опять? Не слушайте его, господин императорский посланник. Болван, да к тому же и пьяный.

– Нет, почему же… – быстро проговорил Николас. – Очень интересно. И что было дальше, святой отец?

Но Матей уже опомнился.

– Н-ничего не было, – запинаясь, забормотал он. – Забыл. То есть не знал никогда. Ежели государь Император своим указом запрещает глупые суеверия, то я, конечно… всемилостивей… вший… Император, он того… этого… Уважаю!

Балбрак облегченно хмыкнул, поднялся из-за стола и осведомился:

– Сколько времени намерен провести в гарнизоне господин посланник?

– Мы переночуем, – ответил Николас. – И наутро двинемся дальше.

– Ужин вам сейчас принесут. Постели вы найдете наверху. А я с вашего позволения…

– Куд-да?! – завопил воспрянувший вновь отец Матей, громыхнув пустой кружкой. – Ни… никакого позволения! Сядь немедленно! Кто мне в Верпене проиграл бочонок поморского пива? Святой Патрик, что ли?

– Гы, – сказал Балбрак, опускаясь на скамью, – я ж тебе два раза уже по бочонку ставил, тушканчик ты проспиртованный!

– Я ж его с тобой и пи… пил! – возмутился отец Матей.

– Наравне…

– Наравне?! Да то, что у честного хр-р-р-ристианина называется глоткой, у тебя – клоака бездонная! – хихикнул священник.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что я пью больше тебя, селедка ржавая?

– Буйвол мохнорылый! Не больше, а быстрее! И не п-пьешь, а хлещешь!

– Гы. Уж не хочешь ли ты сказать, что сумеешь меня перепить?

– С Бо… Божьей помощью, – скромно потупился проповедник.

– Поспорим? – деловито предложил Балбрак, наклонился и, выпрямившись, бухнул на стол бочонок, в котором что-то тяжело плеснуло.

– Пр-р-р-роигравший ставит выпивку при следующей встрече, – провозгласил отец Матей. – Хотя… – глубокомысленно добавил он, – проигравших в нашем деле не бывает…

Прихватив мешок, где лежала шкатулка, Николас покинул жилище капитана. Проповедник его ухода не заметил. А Балбрак проводил «посланника» жгучим косым взглядом. Николас, не оборачиваясь, чувствовал это.

Выйдя наружу, он заметил лестницу, ведущую от крыльца ко второму этажу здания. Видимо, на втором этаже и предполагалось расположиться ему на ночлег. А где мальчик? Он, наверное, уже там. Спит уже, наверное. Поднявшись по лестнице, Николас толкнул дверь и обнаружил за нею тесную комнату, заставленную предметами мебели так плотно, что едва оставалось место между ними протиснуться. Четыре кровати – настоящих кровати, широких, с кривыми короткими ножками, с изголовьями, постельным бельем и подушками, стол с письменными принадлежностями, одежный шкаф и пустая стойка для оружия – судя по всему, здесь останавливались приезжие из центра Империи.

Мальчика не было.

Зато, шагнув вперед, Николас ясно ощутил чье-то присутствие. Пригнувшись, он извернулся змеей и выбросил вперед руки. Через мгновение в жестком захвате затрепыхался длинный тощий парень, затаившийся зачем-то за дверью. У парня клочками торчали бесцветные волосенки на голове, и огромные уши-лопухи подергивались, как крылья нетопыря. Николас прощупал парня взглядом – оружия на нем не было.

– Господин императорский посланник… – задыхаясь, просипел парень. – Это я… Фарфус… Фарфус Санжин. Господин императорский… я ж не хотел… Я, то есть… с вами хотел поговорить – и ничего больше…

– Для того и спрятался?

– Для того… То есть не для того! А чтобы эти… будь они прокляты… увальни лакнийцы меня не это самое… Пустите, господин императорский посланник, больно!

Николас захлопнул дверь и легко кинул парня на одну из постелей.

– Спасибо, господин императорский посланник… – вместе с кашлем выдавил из себя Фарфус.

– И о чем ты собирался со мной поговорить? – спросил Николас.

– Одну минуту…

Парень вскочил, проскользнул мимо посторонившегося Николаса к двери, приоткрыл ее, осторожно выглянул на лестницу, прислушался, тихо прикрыл дверь и обернулся.

– Важное дело, господин! – сказал он, задрав вверх указательный палец.

Когда Балбрак увел колдуна и проповедника к себе, Топорика пригласили перекусить. Ему не очень-то хотелось оставаться одному здесь, в огороженной частоколом заставе: воины смотрели на него кто пристально, кто исподлобья, а кто и вовсе предпочитал не встречаться с ним взглядом – зато тихие шепотки мальчик слышал за своей спиной постоянно. Николас сказал ему:

– Иди. Ни о чем не беспокойся. Скоро увидимся. – И он пошел.

В сопровождении двух воинов, не тех, из патруля, а других, невооруженных, но облаченных в кольчуги, Топорик проследовал мимо длинной конюшни дальше, по узкому ущелью между двух темных и приземистых солдатских бараков, еще дальше, через палатки и хижины, где селились жены и дети лакнийских наемников (меж хижинами бродили, сонно поквохтывая, куры, гуси и индюки), – к рядам столов, укрытых навесом из звериных шкур.

За столами, наверное, вследствие раннего времени (едва-едва занималась заря) никого не было. Толстяк в одной набедренной повязке, сопя и похрапывая на ходу поставил перед ним миску с холодной гусиной похлебкой и шлепнул прямо на стол половину козлиной ноги, всю в подтеках жира и прозрачных проваренных хрящиках. Придвинул большую жестяную кружку с чистой водой.

Утолив жажду, мальчик поел похлебку, а козлятину предусмотрительно завернул в полу плаща и оставил про запас. Толстяк, который спал стоя по его левую руку, разлепил глаза и прохрипел:

– Пошли на боковую…

– Мне бы со своими… – попросил Топорик, но толстяк уже шел, переваливаясь с ноги на ногу, потирая отвислые бока и бормоча что-то на ходу.

Мальчику отвели место в углу барака, на чьих-то нарах. На голые доски бросили волчью жесткую и желтую шкуру – постелили постель. Лакнийцы не привыкли к роскоши, да и своих гостей комфортом не баловали.

В бараке было пусто. Пока он ел, воины небольшими кучками прошли к воротам и теперь, негромко гомоня, выстраивались там в несколько длинных шеренг.

Толстяк обрушился на нары рядом, поскреб брюхо, блаженно вздохнул и мгновенно погрузился в сон. Топорик еще какое-то время лежал, ежась под жесткой волчьей шкурой: ждал, вдруг в проеме открытой двери покажется проповедник или Николас. Он был сильно измотан, но сон почему-то не шел к нему.

Он понимал, что на заставе он в безопасности, но спокойным себя не чувствовал. Главным образом потому, что ощущал, как напряжен Николас. Да и не только в этом было дело. Разговор с Николасом вчерашним утром неприятно царапал его. Николас смотрел на него, Янаса, с непривычной для мальчика теплотой, которую вовсе не желал скрывать. Точно видел в мальчике кого-то другого. Все это было как-то… неправильно.

Хотя, если подумать – с другой стороны, – где здесь неправильность? Все естественно и логично. Провидение столкнуло их – Топорика и Николаса – за одни только сутки дважды, и в последний раз так крепко, что они не могли расцепиться и по сей день.

Вот, пожалуй, где крылась червоточина: Топорик не по своей воле был вовлечен в чужую опасную игру и выбраться из нее не имел сил. И все же того, что судьба разделит их с Николасом, Янас боялся больше всего. Что тогда? Кому он нужен тут, на предгорной заставе? Худо-бедно он бы мог выжить в большом городе, но большие города отсюда так далеко…

Закрыв глаза, он решил не думать больше – и постараться заснуть.

– Меня зовут Фарфус, я вам уже говорил, господин императорский посланник, – Фарфус Санжин. Я дворянин из Острихта. И я, это самое… сирота, господин. Когда вы узнаете мою историю, господин, вы содрогнетесь от слез.

– Я не собираюсь содрогаться, – сказал Николас, устраиваясь на соседней постели и укладывая рядом мешок с эльваррумом. – Поэтому избавь меня от нужды выслушивать твою биографию и переходи прямо к делу. Или выметайся отсюда.

Фарфус молитвенно сложил руки:

– Никому я на этом свете не нужен! Ни единой живой, это самое… душе! Завистники и недоброжелатели изгнали меня из родного города, по старинной семейной традиции я поступил на военную службу, но и там нашлись злые люди. Всю свою несчастную жизнь я гоним и, это самое… презираем! Вместо того чтобы командировать меня в дворцовую гвардию, где служили все мои предки, меня направили сюда, в ужасную глушь. О, господин посланник, если б вы знали, какие грубые и невежественные скоты эти лакнийцы! С моим умом и образованностью я должен был командовать гарнизоном, но Балбрак Раблл, тупое животное, посадил меня писарем. А позже и вовсе прогнал ухаживать за лошадьми. Он говорил: зачем писари там, где нечего и незачем писать? И это, как ни странно, правда, господин императорский, это самое… посланник. Единственное, зачем они использует писарские перья, – чтобы ковыряться в носу. А бумага… Я бы сказал, что она нужна им только на подтирку, так ведь эти дубины даже не подтираются…

– Я сказал тебе, Фарфус, либо говори, что собирался, либо я сейчас оттащу тебя к Балбраку и расскажу ему, как ты шпионишь за преданным слугой Императора.

– Вы запомнили мое имя! – умилился Фарфус. – Это очень хороший знак! Я вам признательнейше бла… Перехожу к делу. Вы, господин посланник, конечно, слышали о Ключнике? Теперь только о нем все и говорят. Поразительная разболтанность в государстве! Секретные сведения становятся достоянием последнего солдата в императорской армии. Если бы мне доверили полномочия… Все-все! Перехожу к делу, господин. Вчера я водил коня Балбрака к водопою. Это недалеко – с гор сходит источник и образует в низине такое, это самое… озерцо. Пою я, значит, коня, и вдруг вижу – идет кто-то со стороны заставы. Присмотрелся – монах. Натуральный монах – в рясе, с надвинутым по самый нос капюшоном. Думаю: откуда здесь взяться монаху? На заставе ни часовенки нету, ни самого завалящего священника, помолиться негде, некому душу излить в покаянии. И в округе – ни одного монастыря. Народ-то здесь в степи дикий, Бога не боится… Идет монах быстро, вроде как и не устал, хотя ряса у него понизу запыленная, и палки в руках нет, это я точно помню. Руки он на груди держал, это самое… в рукава засунутые. Мимо меня прошел, не оглянулся. Я обомлел. Ведь приказ государя Императора – никого за заставы не пускать! На то и заставы здесь стоят. Окликнул его. А он не остановился, и шагу не прибавил, и не ответил ничего – будто вовсе меня не заметил. Ступил на горную тропу и скоро затерялся между камнями. Поднимается, значит, в гору… Я, конечно, это самое… побежал обратно. Прямо к Балбраку Рабллу. Так и так, говорю. Почему пропустили? Непорядок! А он мне – иди, проспись! Никакого здесь монаха не было и быть не могло! А как не могло? Здесь – сами можете посмотреть – отроги неприступные на много шагов на запад и на восток. Одна только тропа, а на тропе – застава. Не мог он мимо патруля пройти незамеченным.

Фарфус остановился, переводя дыхание. Просительно посмотрел на Николаса.

– Н-ну? – выговорил Николас.

– Как, это самое… «ну»? – всплеснул ушами-лопухами парень. – Измена, господин императорский посланник! Измена! Монах через заставу шел – ясное дело. Мимо заставы и мышь не прошмыгнет. Пропускают здесь только по особому распоряжению Императора, вот как вас, господин, например. А у простого монаха какое распоряжение? Не монах это был, господин императорский посланник, не монах! – Фарфус для убедительности постучал себя кулаком по лбу и перешел на быстрый шепот. – Следите за ходом моих мыслей, господин посланник! Если у монаха и вправду было разрешение, то почему Балбрак орал на меня и делал вид, что ни о каком монахе и не слышал? Получается – он его пропустил незаконно и скрывал этот факт! А кто незаконными способами пробирается через заставы в Лакнию, где засел мерзкий бунтовщик граф Пелип? Шпионы Братства Красной Свободы – вот кто! Вы меня понимаете?

– Вполне, – кивнул Николас.

– И еще… – Парень втянул голову в плечи, заозирался, будто опасался, что его подслушают, и едва слышным хрипом добавил: – Говорят, Мартин Паршивый… Тот самый Мартин Паршивый – все еще жив. И ходит среди людей в своем балахоне, с капюшоном, надвинутым на безобразное лицо… А может быть… Может быть, это… Вы слышали, конечно, о Ключнике, господин? Так вот я подумал: а вдруг этот, который монах… и не монах вовсе, и не Мартин, а… Понимаете?

– Мм… да.

– Господин императорский посланник! Заклинаю вас именем Господа нашего, заберите меня с собой! Назначьте меня своим секретарем. Или камердинером. Кем угодно, только вытащите меня из этой чертовой дыры! Теперь, когда я раскрыл гнусный заговор изменника Балбрака Раблла, жизнь моя, которую я всем сердцем желаю посвятить делу служения Императору и Церкви, в большой опасности. Молю вас, господин!

– Иди пока, – мотнул головой в сторону двери Николас. – Я подумаю, что можно для тебя сделать.

– Мое имя – Фарфус! – прошептал парень, застряв на секунду в дверном проходе. – Фарфус Санжин! Не оставьте меня, господин императорский посланник! Фарфус! Фарфус Санжин!

Гомон за стенами барака сливался в монотонное гудение. Топорик закрывал глаза, и ему казалось, что он, прикрыв лицо рукою, лежит на заливном лугу у опушки леса, куда когда-то – целую вечность тому назад! – приезжал за хворостом для папенькиной кузни, а над ним кружатся толстые шмели, осыпая пыльцу с цветков.

Негромко стукнула барачная дверь.

Топорик открыл глаза и увидел вошедшего в барак низенького человека в серой монашеской рясе с надвинутым глубоко на лицо капюшоном. Мальчик приподнялся. Он подумал, что где-то уже видел этого человека. Да! В трактире Жирного Карла – «монах» шептался с Гюйсте Волком. Разговор, как помнит Топорик, шел тогда о каком-то Ключнике.

«Монах», держа руки, засунутые в рукава, у груди, подошел прямо к мальчику и присел на краешек нар.

Топорик молчал, не зная, что и сказать. «Монах» вздохнул и сдвинул капюшон чуть вверх.

– Папенька! – похолодел мальчик.

Янас-старший очень изменился. Не говоря уж о том, что он стал ниже ростом и много уже в плечах, он словно состарился на шесть десятков лет. Лицо его, набрякшее морщинами, посерело, глаза смотрели тускло и печально. Отвисшие, слабые и бледные губы дрожали.

– Янас, – сказал папенька сурово, – здравствуй, сын мой Янас.

– Папенька, – сдавленно повторил Топорик.

– Тш… Тихо!

– Ты живой? Ты спасся? А Ганс Коротконогий говорил, что вас с кумом Иосом…

– И ты верил всему, что говорил Ганс Коротконогий?

– Да! Нет… Папенька… что ты здесь делаешь?

Янас-старший нахмурился и покачал головой.

«Конечно, – лихорадочно соображал Топорик. – Ему ведь нельзя возвращаться в Верпен. Там каждый знает, что он уходил сражаться за Красную Свободу. И в Бейне его многие помнят, и в Острихте… Кто не знает Янаса-кузнеца! А здесь, в этой глуши он может безбоязненно похоронить свое прошлое…»

– Я никому не скажу про тебя! – вырвалось у Топорика.

– Никому не говори, – согласился папенька.

– Ты пришел за мной?

Папенька снова нахмурился. И снова покачал головой. Капюшон сполз назад, обнажив слипшиеся в сосульки бесцветные волосы, спадавшие на плечи и на лоб, а во лбу – прямо посередине – чернела маленькая дырка с кровью, запекшейся по краям. Черная капля, прочертив ровную дорожку, застыла на переносице как смола.

Топорика замутило от ужаса и боли. Он уронил голову, накрепко зажмурился и, чувствуя, что ему не хватает дыхания, задергал губами, но слова молитвы отчего-то путались и пропадали, а на их место вставали другие – и выходила у Янаса не молитва, а скверная бессмысленная скороговорка.

– Посмотри на нас, Янас, – строго проговорил папенька. – Смотри на нас, Янас, не смей закрывать глаза! Слышишь?! Успокойся. Мы пришли не за тобой. Мы пришли – к тебе. Чего ты боишься, Янас?

«Почему он говорит о себе, будто он не один?.. Господи, как страшно…»

– Мой отец мертв, – сказал мальчик, не смея поднять головы. – Ганс Коротконогий не врал. Уходи, нечистый дух, откуда пришел. Оставь меня!

– Боишься нечистого, Янас? – раздвинул в ухмылке белые губы папенька. – Боишься, что мы заберем тебя в Преисподнюю, где бесы рвут грешников на куски раскаленными крючьями? Боишься беса в Преисподней, но не боишься беса рядом с собой? Как же нам тебя понять, Янас? Ты сам себя понимаешь?

Мальчик молчал, оставив попытки сотворить молитву.

– Это хорошо, что ты с ним. Так и должно было случиться. Здесь не пришлось много стараться.

Янас вскинул голову – он не понял того, что услышал. Но папенька уже смотрел куда-то вниз.

– Погляди, что мы принесли тебе, – сказал папенька.

Холод коснулся руки мальчика. Он открыл глаза и увидел рядом с собой, на желтой волчьей шкуре маленький топорик с ясеневой рукоятью и узким стальным топорищем. Сталь покрывали причудливые узоры, переплетающиеся друг с другом, словно неведомые письмена. Янас знал, как делаются такие узоры: на раскаленную поковку бросают высушенный древесный лист, лист сгорает за мгновение, а на металле остается такой же рисунок, как был и на листе – выпуклые прожилки и переплетенья тонких линий. Только больно странный это был лист. Дуб – не дуб, осина – не осина, клен – не клен. Никогда раньше Янас не видел такого листа. А может, это и не листок с ветви дерева? А клочок бумаги, покрытый несмываемыми письменами?

Мальчик коснулся топорика пальцем, ожегся холодом, сразу отрезвившим его. Голова стала ясной, зрение – острым. Он посмотрел на то место, где сидел папенька, уверенный в том, что морок исчез.

Но папенька не исчез. Ухмылка с его губ поползла по лицу, неузнаваемо изменяя его. Морщины задвигались, как черви, глаза высохли в две щелочки. Рот, продолжая гримасу, широко искривился, явив черный провал, и из провала долетели до Янаса слова:

– Ключ, выкованный в пламени Преисподней, не разбить и не расплавить. Но несущий Ключ смертен, как и все, в ком таится дыхание жизни. Помни об этом, Янас. Ты – единственный, от кого он не ожидает удара. Поэтому мы выбрали тебя. Нанеси удар. Один удар. Ради меня. И мы примем тебя к себе, Янас…

Захлопнувшись, дверь грохнула так, что поперек деревянных планок пошла кривая трещина.

Топорик подскочил на нарах, весь липкий от пота кошмарного сна. Волчья шкура полетела на пол. Толстяк, теперь одетый в куртку и штаны из конской кожи, стоял на пороге, удивленно рассматривая покалеченную дверь. Почесав в затылке, он выругался сквозь зубы и перевел взгляд на мальчика:

– Ну, чего вскочил? Рано еще. Спи. Ч-чертов сквозняк…

Выходя, он прикрыл дверь, косо повисшую на одной петле. Янас ожесточенно растер лицо кулаками, а, открыв снова глаза, увидел на своих нарах, в ногах, топорик с узким узорчатым топорищем на ясеневой рукояти.

Снизу орали в два буйных голоса Балбрак Раблл и отец Матей. Дощатый настил пола легко пропускал шум сюда, на второй этаж. Кажется, проповедник в ярких красках рисовал гарнизонному капитану перспективы предстоящей ему, проповеднику, канонизации.

– Святой Матей! – надрывался священник. – Матей-великомученник! А что? Звучит! Желаешь, сын мой, присоединиться ко мне в тяжком моем труде?

– Ж-желаю! Уж-жасно желаю! – жужжал Балбрак.

– Готов ли ты разделить мой подвиг?

– Гы… Гы-ы-тов!

– Изгоним скверну из нашего мира! Пусть никого не коснется дьяволова длань! Прочь, мерзкое богопротивное зелье! Никому не дадим! Все выпьем сами!

– Аминь! – соглашался капитан.

Николас усмехнулся. Надо было поискать мальчика; он уже поднялся с постели, но потом снова сел. Наверное, Янас хочет побыть один. Иначе он давно бы показался. Что ж, это понятно. Ничего, на заставе он в полной безопасности. Николас прилег, заложил руки за голову.

Что там плел этот сморчок Фарфус Санжин? Какой-то монах… А был ли монах? Не выдумал ли его Фарфус, чтобы очернить Балбрака и получить для себя перевод в другое место? Ясно, что ему на заставе несладко… А Балбрак Раблл на изменника не похож. Не было еще такого за всю историю Империи, чтобы лакниец изменил тому, кому присягал. Даже если Фарфус ничего не выдумывал…

Ну, прошел через заставу кто-то, о ком капитан не соизволил доложить отставному писарю. Что с того? В конце концов, Балбрак внушал большее доверие, чем лопоухий нытик.

«Не мое это дело», – подумал Николас.

Но все же рассказ Фарфуса взволновал его. Чтобы успокоиться, он, как и обычно, раскрыл мешок, вынул шкатулку. В который раз перед ним засветились черно-синим цветом выкованные из эльваррума предметы. Теперь их было шесть.

«Будет еще седьмой и восьмой? Девятый? Сколько еще?» – неожиданно подумал Николас. Кажется, впервые он задумался об истинном смысле поисков эльваррума. Что заставляет его колесить по Империи, собирая тяжелые черно-синие безделушки? Отчего каждый раз, когда он пополняет свою шкатулку, в груди возникает теплое чувство близости к чему-то важному… К родине? К Потемью?

Он поднял бабочку посланника. Потом – вторую бабочку. Как они похожи! Только у бабочки посланника остро изогнутые крылья и длинные усики… Да еще – Николас заметил это только сейчас – узкий разрез вдоль брюшка до самой головы.

Повертев бабочек в руках, он наложил одну на другую. Пальцы неловко съехали, бабочки перекрестились, затем раздался короткий звучный щелчок.

Плоская головка одной бабочки точно вошла в разрез на брюшке второй. Бабочки сцепились, образовав замысловатую четырехконечную фигуру. Николас попытался разъединить их – ничего не получилось.

Тогда, холодея сам еще не понимая от чего, он вынул из шкатулки вилку и сферический цилиндр – первое, что попалось в руки. Осмотрел их, примеривая… Потом осторожно вложил вилку в цилиндр. Выяснилось, что корпус вилки плотно заполняет полость цилиндра. Но не совсем. Снаружи осталась только раздвоенная часть – собственно, вилка, а на другом конце цилиндра – углубление в полпальца. Николас потянул вилку обратно.

Снова щелкнуло.

Два предмета превратились в один.

Охваченный щекочуще-радостным предчувствием, словно заблудившийся в лесу путник, перед которым вынырнула из травы удобно утоптанная тропинка, он поднес цилиндр с вилкой к бабочкам. Перевернул, попробовал еще раз…

Нет, не подходит. Сердце стукнуло несколько раз не в такт. Николас быстрым движением стер со лба пот.

Кольцо и подсвечник!

Четырехугольная фигурка из двух бабочек прочно легла в лапки подсвечника.

Щелчок.

Четыре близко расположенные друг к другу лапки плотно просунулись меж четырех крыльев и намертво стиснули их. Другим концом подсвечник вошел в углубление частично заполненного вилкой цилиндра. Щелчок!

Подрагивающими пальцами Николас достал кольцо, взял его в правую руку, левой держа получившееся у него тяжелое сооружение из пяти предметов.

Кольцо поместилось между двух зубьев вилки, тупой шип на нем вонзился в крохотное, ранее совсем незаметное отверстие меж зубьев. И застрял там. Николас дернул его обратно.

Щелчок.

С минуту Николас осматривал, поворачивая в руках, длинный – в локоть – и очень тяжелый предмет, в который мозаикой сложились шесть частей его сокровища.

Бабочка, кольцо, подсвечник, цилиндр, вилка и бабочка – каждая из вещей утратила свою индивидуальность. Теперь они слились в одно неразрывное целое – диковинной, но в то же самое время почему-то и знакомой формы.

Что же это получилось?

– Ключ, – прошептал Николас. – Ключ.

Четырехгранный ключ, такой длинный и тяжелый, что впору бы великану его носить на груди. Николас очень долго сидел неподвижно, а потом ему в голову пришла неожиданная мысль:

– Что может открывать ключ, сделанный из металла, подвластного лишь рукам мастеров-эльваров? Путь в какую землю?..

Ответ был настолько очевидным и ошеломляющим, что Николас задохнулся и с трудом смог восстановить дыхание.

Ключник несет Ключ от ночи и смерти.

Ключ от ночи и смерти. Так, кажется, говорят древние писания церковников. Ночь и смерть. Ну, правильно, как же еще могут люди называть мир, отличный от своего собственного и потому пугающий их?..

Ключ от Врат в Потемье.

Его поиски, которые он вел в течение всей своей жизни, подходят к концу.

Неужели он скоро сможет?

Неужели?