Текст книги "Домой, во Тьму"

Автор книги: Антон Мякшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Изготовился. Но атака захлебнулась. Десятеро или девятеро, среди большинство которых были женщины, подвывая и выкрикивая ругательства, отступали к подъему из ложбины, оставляя на дне ее валявшиеся тут и там в грязи трупы. Раненых не было ни одного.

Удивленный такой резкой сменой настроения нападавших, Николас заозирался – и услышал позади нарастающий треск.

Спасаясь от опасности, которую не видел, но почувствовал ясно, он прыгнул вперед и влево.

Совсем рядом с ним тяжко грохнул в грязь невидимый снаряд, холодные брызги стегнули разгоряченное тело. И сразу что-то еще зашуршало сверху, рассекая воздух, и Николас немедля перекатился еще дальше.

Снова тяжелый удар, сотрясший почву, и брызги в спину.

Тут же он вскочил.

– Бог ты мой… – просипел тот же голос.

Два массивных корневых отростка, выточенные в виде передних копыт громадного козла, подломившись у основания, опустились к земле; заостренными концами они вонзились в грязь. Николас выхватил еще два сюрикена и, зажав их между пальцами обеих рук, осторожно стал приближаться к покореженному истукану. Он не сводил с него глаз, лишь изредка подглядывая на собственные следы в грязи. Вот тут он стоял – точно в это место ударило первое копыто. Вот сюда он перекатился – туда ударило второе.

Это никак не могло быть случайностью, но и среди корней никого, кто мог бы подрубить или подпилить «копыта», найти не удалось. Убедившись, что врагов поблизости нет, Николас спрятал стальные звездочки. Вокруг сильно потемнело – почти все факелы были сбиты во время схватки и захлебнулись в грязи; те же, что стояли за спиной истукана, повалило сотрясением почвы – когда падали тяжелые «копыта». Лишь один факел остался светить. Николас обернулся к тоненькому силуэту, скорчившемуся под задними копытами черного козла.

– Боже всемогущий… – донеслось от силуэта. – Пресвятая Богородица, славлю тебя за спасение недостойного раба твоего…

Одетый лишь в драные панталоны, низенький и тощий человечек с длинной всклокоченной бородой, под которой болтался обрывок удавки, вскинул глаза на подходящего к нему Николаса и поспешно добавил:

– И вас, конечно, господин, тоже славлю…

– Ты это видел? – спросил Николас. – Они подпилили копыта!

– Что, господин? Какие копыта? Здесь такая темень, а в ушах у меня шумит от проклятой удавки… Но, кажется, дикари разбежались?

– Где мальчик?

Человечек запустил руки себе под бороду, потер шею:

– Я, господин, молил Господа нашего и спасителя Иисуса Христа и матерь его Богородицу о легкой смерти от удушья в мешке, в котором они тащили меня сюда. Проклятая дерюга воняла тухлой рыбой и совсем не пропускала воздуха! И едва-едва мои молитвы не были услышаны… – Он выразительно оттянул конец веревки. – Правда, в мешке честному христианину и слуге Христову помирать предпочтительнее, чем в позорной петле, истекая кровью от мелких ран… Но, хвала Господу, я еще жив! А ведь на волосок был от смерти. Ближе даже, чем тогда, в прошлом году, в…

Человечек явно намеревался перейти непосредственно к рассказу о своих прошлогодних злоключениях, но Николас его прервал.

– Где мальчик? – повторил он свой вопрос.

– Отрок, которого принес сюда Гагл? – уточнил человечек.

– Именно… Тебе знаком свинорылый?!

– Гагл-то? Конечно, господин. Они все мне знакомы. И Гагл, и Вуг, и Лисия… Ах да, отрок! – воскликнул бородатый, очевидно заметив нетерпеливое движение Николаса. – Они готовили его к обряду причащения, как и меня. Вон он!

Бесчувственное тело мальчика оказалось скрыто накинутым на него пустым мешком – потому-то Николас не заметил его сразу. Он поспешно подбежал к мальчику и склонился над ним, проверяя биение сердца в груди.

Сердце билось.

Мальчик находился в глубоком обмороке, из которого, судя по багровому кровоподтеку, расползсшемуся на поллица, не выйдет еще долго. На шее у него обнаружилась петля. Николас попробовал, растянув, снять ее, но петля была нескользящей. Тогда он просто разорвал веревку. И тотчас же его всколыхнула неожиданная мысль. Эльваррум! Николас отыскал среди обугленных обломков повозки мешок с железной шкатулкой. Мешок не успел сильно обгореть Взвалив его на плечо, Николас вернулся к мальчику. И присел рядом. Вокруг ничего не было слышно, кроме слабого потрескивания единственного оставшегося стоять факела. Бородатый человечек, все еще покашливая и потирая горло, ползал среди трупов, что-то ища. Шарил руками, ойкал, натыкаясь на мертвые тела. Видимо, он был подслеповат. Впрочем, об этом можно было догадаться и раньше – чудом спасшись, не пытался бежать во тьму, как сделали бы многие на его месте. Да еще и называл Николаса «господином», не видя в нем того, кого видели участники шабаша.

На всякий случай Николас закрыл глаза и на мгновение сосредоточился. Нет, опасности рядом не чувствуется. Только… Немного странное ощущение исходит от громадного черного козла. Будто истукан не бездушный предмет, а враг, живой и еще опасный, лишь затаившийся на время, выжидающий момент, чтобы ударить в третий раз…

Оставшиеся в живых бежали и вряд ли вернутся. Да если и вернутся… Николас посмотрел на изуродованное лицо мальчика и стиснул зубы. Ему, пожалуй, даже и хотелось, чтобы они вернулись. И пусть их было бы впятеро больше, вдесятеро…

Бородатый, выползший из темноты с бурдюком в руках, хрипло покашлял, словно пытался обратить на себя внимание.

– Что еще за причащение? – повернул голову в его сторону Николас.

– Причащение невинности, господин, – с готовностью отозвался человечек, вытирая губы, испачканные густым вином. – Они подвесили бы нас на рогах Черного Козла и, так как удавки лишь затрудняют дыхание, но не причиняют смерти, кололи бы нас вилами и ножами, а живую кровь пили. Кровь невинных, выпитая в ночь с пятницы на субботу в тринадцатый день месяца, обладает магической силой. Причастившегося ею не поразит никакая болезнь, даже чума. Может быть, вы, господин, считаете это глупыми выдумками, но ведь Халию чума обошла стороной. Вы слышали об этом, господин?

– Я слышал о том, что чума передается от человека к человеку, – ответил Николас, – а в здешних местах нужно скакать сутки, чтобы хоть кого-то встретить…

– Это так! – закивал человечек. – Гиблые земли! – Он надолго приник к горловине бурдюка и, оторвавшись наконец, шумно выдохнул.

Николас с удивлением отметил, что бурдюк, только что полный наполовину, почти опустел. Затем он перевел взгляд на мальчика. Причащение невинности, значит… Что ж, Империя велика, окружающий ее мир еще больше. Отвратительных ритуалов, принятых у различных народов, не счесть. И все же… Если мальчик худо-бедно подходил под определение невинного создания, то этот лилипут, хлещущий вино, как простую воду…

– Простите, господин, – икнув, проговорил человечек, словно угадав его мысли, – я немного взловно… взволнован… и забыл представиться. Меня зовут отец Матей, я священник церкви Святого Иоанна, посланный в Халию нести здешним крестьянам слово божие.

– Проповедник, – усмехнулся Николас и вдруг смолк.

Негромкий треск заставил его вздрогнуть. Николас вскочил. Ему показалось, что Черный Козел шевельнулся. Рогатая башка чуть повернулась в его сторону. Невольно отстраняясь, он теперь совершенно ясно почувствовал угрозу, исходящую от громадного истукана. Николас не раздумывал. Если ощущаешь опасность, природу которой не можешь понять, лучше держаться от этого места подальше. Он взвалил на одно плечо мешок со шкатулкой, на другое – мальчика и направился к подъему из ложбины, внимательно глядя под ноги, чтобы не споткнуться о какое-нибудь из множества мертвых тел, увязающих в донной грязи.

Одолев подъем, он услышал торопливые шаги за спиной.

– Подождите, господин! – задыхаясь, прокричал священник. – Не могу же я остаться здесь один! Гагл и другие… Мне теперь нельзя возвращаться, а у меня нет ни осла, ни повозки, чтобы уехать…

Николас шел по следам в степной пыли. Где-то недалеко должен быть труп битюга, а там и куртка, и перевязь с мечом. Кинжалы и сюрикены можно сковать самостоятельно, если есть подручные материалы и хорошая кузница, но сделать такой же меч, как тот, который он вывез с Драконьих островов, к которому давно привык и подобного которому нигде в Империи не видел, – это было ему не под силу. Даже там, на Драконьих островах, такой меч был редкостью. Мечи такого качества невозможно купить. Чтобы заслужить право носить его, Николасу пришлось задержаться на островах еще на три года.

– Господин, остановитесь! Я стар, глаза мои слабы, я потерял вас в этих сумерках! Где вы, господин?!

Николас обернулся. Человечек брел прямо на него, прижимая бурдюк к животу и беспомощно крутя плешивой головой. Не то чтобы Николас пожалел его. В здешних местах творилось нечто непонятное и пугающее, чего Николас не встречал нигде прежде. Этот проповедник говорил, что знает бесноватых, – следовательно, он мог быть полезен.

– Я здесь! – негромко проговорил Николас.

Человечек ускорил шаги и через минуту схватился за мешок.

– Благодарю вас, господин, – вздохнул он.

Глава 2

Прежде чем надеть куртку, Николас осмотрел повреждения на собственном теле. Раны, полученные им в подземелье верпенской канализации, давно затянулись, не было видно даже шрамов. На левом боку розовели четыре отметины, напоминавшие поджившие язвы. Прикосновение к ним еще вызывало боль, но Николас знал: к вечеру следующего дня не останется и следа. Повреждения от металла, выкованного руками людей, от огня или камня не представляли для него никакой опасности – кроме, пожалуй, опасности истечь кровью. Да и то было маловероятно: кровь свертывалась почти мгновенно, самые страшные раны заживали в течение нескольких дней, и только редкие шрамы держались один-два года.

– Ерунда! – пробормотал Николас.

– Чего изволит господин? – оторвался от своего бурдюка проповедник, сидевший чуть поодаль, рядом с мальчиком-проводником, который еще не пришел в себя.

Николас не ответил.

– Позволительно ли мне бу… будет узнать имя господина, спасшего мою жизнь? – упокоив почти опустевший бурдюк между ног, спросил проповедник, который вследствие нервного потрясения и возлияний успел порядочно осоловеть.

– Николас, – не думая, ответил Николас.

– Бог отблагодарит вас за ваше милосердие! Что привело вас в Халию? Приличные люди здесь не появляются… То есть я хотел сказать, господин, что вы не принадлежите к приличному… э-э… славному… э-э… То есть я как раз хотел сказать, что вы принадлежите… э-э… То есть как раз не хотел сказать… – Бородатый священник заторопился и запутался в словах.

Николас глянул на него внимательно. Отец Матей смущенно икнул и тотчас изобразил на лице почтительную улыбку.

– Простите меня, господин, – сказал он. – Проклятое вино! Истинно – Сатана послал это зелье на землю, дабы смущать слабых. Я слаб, господин! Будь я в силах преодолеть пагубную тягу, я бы жил сейчас в Верпене, подле площади Блаженного Симона в угловой комнате гостиницы вдовы Таннекен. Вы бывали в Верпене? О, прежняя жизнь! О, белоснежные простыни! Вдова стирает их каждую неделю и полощет в лавандовой воде… Вы знаете вдову Таннекен? Какие жирные супы она готовит! Какие колбасы подают у нее по вторникам! Будь проклято сатанинское зелье отныне и во веки веков, аминь. – Он отхлебнул из бурдюка и снова икнул. – Будь проклято вино… и отец Лансам! Вы не встречали отца Лансама? Ваше счастье, господин, что вы не встречали этого мерзкого упыря! Более пакостное создание трудно себе вообразить…

Проповедник поднялся на ноги и погрозил в темноту кулаком так ожесточенно, что не удержался и опрокинулся на спину.

– Он обвинял меня в государственной измене… – жалобно продолжал отец Матей, с трудом вставая на четвереньки. – Государ-р-р-рственной измене! Будто бы я в своих проповедях поносил государя нашего Императора и мать Святую Церковь! Это я-то? Я проповедник, господин, и значит, моими устами говорит сам Создатель. Да, я возмутился повышением налогов на продажу вина и крепких напитков, а кто бы не возмутился?! Поверите, господин, когда я сказал, что недостойно избраннику Божиему вожделеть выгоды от продажи дьяволова зелья, толпа взревела как один человек! А я! Я!.. – Отец Матей трижды ударил себя в грудь, причем последний раз промахнулся и расквасил себе нос. – Я, – гнусаво договорил он, – вызвался избавить народ от сатанинского злоумышления! Я предложил свозить все пиво, вино и водку из трактиров и кабаков Верпена к гостинице Таннекен, где я бы сам уничтожал эту гадость, дабы освободить народ от козней дьявола. Я бы делал это, господин! И я бы делал это совершенно бесплатно – пусть только городская казна оплачивала мне закуску… Да! Я бы принес себя в жертву своей пастве, но гнусный Лансам… – Бородатый проповедник икнул так сильно, что потерял нить рассуждений и замолчал, хлопая глазами.

– Свинорылый Гага и прочие – твоя теперешняя паства? – спросил Николас. – Хорошо же ты заботишься об их душах, если в конце концов они решили принести тебя в жертву Черному Козлу.

– Что?.. А… О, господин не судите их строго. Они всего лишь невежественные крестьяне. Пока в Халии стояли войска государя Императора, они посещали церкви и крестили своих детей. Как только войска ушли, они вновь вернулись к своим языческим идолишам.

– Черному Козлу?

– Н-нет, господин… Они поклонялись духам, этих духов было много, так много, что мне и не запомнить… Проповедники, которые, к несчастью своему, оказывались в этих жутких землях, несли халийцам слово Божие, только от этого… стало хуже. Крестьяне тупы и необразованны. Они совсем как дети. Много времени понадобилось, чтобы убедить их в том, что истинный Бог – он один, а все их идолы – суть слуги дьявола, бесы. Им говорили о Боге, но говорили и о дьяволе. Им говорили, что те, кто не примет в сердце своем Спасителя, будут обречены служить Сатане. Заповеди Божии показались им странными и сложными, и дьявол, породивший духов, которым они когда-то поклонялись, стал им ближе и понятнее. Те древние духи, как и он, нечистый – страшные, мстительные и коварные, внушающие трепет и чуждые любви.

Николас, поначалу слушавший проповедника с улыбкой, теперь посерьезнел.

– Чудные дела, – сказал он. – Никогда не слышал о том, чтобы жители Империи избрали своим богом Сатану.

– О нет, господин! – откликнулся отец Матей. – Я же говорю – крестьяне слишком глупы. Их умишка не хватит на сознательное свершение такого страшного греха. Им, как и всем прочим, нужен бог. Они не готовы принять Хри… Христа и все еще не могут забыть прежних идолов, даже теперь, когда им открыта их суть. Когда им говорят, что, поклоняясь духам, они поклоняются Сатане, они, конечно, верят. И продолжают поклонение – надо же все-таки хоть кому-то поклоняться! Имперские отряды, которые посылают сюда церковники, жгут идолов, а крестьяне делают новых. У тех, что сделали последними, – рога, раздвоенные хвосты и копыта, в которых они держат вилы. Этот Черный Козел… – проповедник понизил голос до хриплого шепота, – появился совсем недавно. Я даже не предствл… не представляю, как им удалось его сделать – в округе нигде нет деревьев такой величины.

– Сколько ты уже здесь?

– Отец Лансам, чтоб ему на том свете спать на подушке из ежовых игл, послал меня сюда четыре месяца назад. Или три месяца? Или пять… Не помню. Здешнее вино куда как крепче того, что вдова Таннекен подавала к ужину.

– Ты живешь среди язычников так долго и все это время избегал смерти? Чем же ты досадил им?

– Не-э… – рассмеялся проповедник. – Чем я могу им досадить? Я не враг им, они меня уважают. Я же говорю, господин, они не злые люди, просто глупы и невежественны. И шабаш случается только в тринадцатый день месяца, когда сияет полная луна; во все же остальные дни крестьяне заняты тем, чтобы прокормить себя и семью. Здесь, в халийских степях, трудно выжить.

– Я не понимаю тебя, святой отец. Они хотели предать тебя мучительной смерти, а ты говоришь, что они тебя уважают?! Или я стал плохо слышать, или ты просто пьян, проповедник.

Отец Матей вдруг страшно обиделся.

– Я пьян?! Вы, господин, не видели меня пьяным, вот что! Когда по ходатайству отца Лансама меня высылали из Верпена, я был пьян, да. Признаю. Я вынужден был напиться, чтобы обрести смелость сказать Лансаму все, что о нем думаю. Правда, потом выяснилось, что говорил я не с Лансамом, а со статуей Патрика-великомученника, но это неважно… Я пьян? Я сейчас трезв как Пречистая Дева, прости господи… А вот вчера был действительно пьян, еще похуже, чем в день высылки. Надо же – не замкнул меловой круг вокруг своей хижины! Тут-то они меня и достали… Ну, это еще ничего… их бы святой водой отогнать, а я перепутал кувшины и стал поливать их яблочным самогоном…

– О чем ты говоришь?

– О крестьянах. Гагле, Лисии, Вуге, Ставе-старшем, Ставе-младшем, Муне-пучеглазом…

– Разве они демоны, чтобы бояться святой воды и не сметь пересекать мелового круга?

Проповедник опять икнул, проверил бурдюк, оказавшийся совершенно пустым, зевнул, перекрестив рот, и улегся на бок. Николас толкнул его ногой.

– Чего изволит господин? – отозвался отец Матей, не открывая глаз.

– Я говорил тебе о том, что лишь демоны боятся святой воды.

– Демоны боятся, это верно, – подтвердил проповедник и всхрапнул.

Николасу пришлось еще раз толкнуть его.

– Я стар и обессилен… – захныкал отец Матей, отползая подальше. – Оставьте меня в покое, господин. Утром я весь буду к вашим услугам…

– Если участники шабаша – обыкновенные тупые крестьяне, а не демоны, почему ты думаешь, что святая вода испугает их?

– Я не думаю… – пробормотал проповедник. – Я знаю… Им говорили, что те, кто поклоняется духам, поклоняется дьяволу. Те, кто поклоняется дьяволу, суть слуги его. Слуги дьявола боятся святой воды… Они верят. А людская вера творит чудеса… Что же тут непонятного, господин?

Пока Николас обдумывал услышанное, священник успел накрепко заснуть. В сущности, дремучим невеждам, чей разум не в силах постигнуть простых истин, можно вдолбить что угодно. Именно то, чего они не понимают, они легче всего принимают на веру. В этом смысле поведение крестьян было объяснимо. В этих диких степях христианские заповеди о любви и всепрощении еще долго не приживутся. Здесь легче быть зверем, иначе тебя затопчут собственные соседи.

Но Черный Козел…

Он, впитавший в себя яростную силу разнузданной пляски шабаша, ожил. Человеку трудно было бы поверить в это, но Николас это чувствовал, и чувствовал ясно.

Что-то происходило в Империи. Какой-то новый порядок вытеснял привычные правила реальности, и у Николаса вдруг родилось смутное предположение, что перемены каким-то образом связаны с ним самим.

Надо было подробнее расспросить проповедника! Николас снова попытался разбудить отца Матея, но тот лишь мычал, фыркал и неразборчиво бормотал что-то. Только когда Николас отстал от него, проповедник неожиданно поднял голову и отчетливо проговорил:

– Я избавлю народ от дьявольского злоумышления! Я смогу! Если придется пить по бочке в день, я все равно смогу! Мне даже закуски никакой не надо! К черту закуску! О, это будет великий подвиг, господин! Меня кано… кана… канкан… канонизируют!..

Когда священник утих, Николас подвинулся к мальчику. Топорик дышал ровно. Укрыв его мешковиной, Николас смочил ладони ночной росой, обтер ему лицо, присел рядом. Николас плохо помнил последние дни. Все время от того момента, как они покинули Верпен, и до этой ночи слились для него в единую черную ленту, плотно стягивавшую мысли и чувства.

Теперь он был свободен. И только теперь начинал понимать, что это была за странная и страшная болезнь, едва не убившая его. Как он сказал тогда Катлине в последнем с ней разговоре?

«Я обещаю тебе. Когда умрешь ты, умру и я…»

Да, именно так. Никто, кроме Катлины, не смог бы снять это проклятие. Но у мальчика получилось. Словно сама Катлина оттуда, с небес, выбрала этого мальчика Николасу во спасение… Он даже чем-то похож на нее: такое же лицо – тонкий нос, мягкая линия губ… волосы – хоть и растрепанные, короткие, неровно подстриженные, но такие же черные, сильные, густые…

До рассвета было тихо. Солнце, показавшееся на линии горизонта, застало Николаса неподвижно сидящим над открытой шкатулкой.

Бабочка, цилиндр, кольцо, подсвечник и вилка – и снова бабочка. Шесть предметов. Он глядел на них, силясь прочитать в своем мозгу что-то, что, кажется, давно знал, – так давно, что успел забыть…

Топорик проснулся – как очнулся. Резко, сразу. Произошедшее ночью вмиг промелькнуло перед ним так ясно, что он сразу догадался: никакой это был не приснившийся кошмар, а самая настоящая явь. Только теперь, при ярком солнце, даже, наверное, и нестрашная.

Что-то гулко стукнуло рядом. Мальчик поднялся и увидел колдуна, сидевшего перед захлопнутой шкатулкой. Колдун был одет, на его куртке, на левом боку темнели четыре прорехи. На коленях лежал обнаженный меч. И взгляд колдуна был почти такой же, повернутый вовнутрь, отрешенный, как и все десять дней до этого. Привиделись, что ли, Топорику костяные клинки на его теле? Вокруг было так жутко… Должно быть, привиделись…

И вдруг колдун повернул голову к Топорику и тихо позвал:

– Нико…

– Меня зовут Янас, – осторожно ответил Топорик.

– Нико… – повторил колдун и моргнул. Глаза его стали прозрачны. – Нико… лас. Мое имя – Николас.

– Янас, – еще раз сказал Топорик. Потом спохватился, вскочил на ноги и поклонился.

Поодаль, возле мерина, чьи бока за ночь раздулись как барабан, спал какой-то человек, полуголый, ростом и телосложением такой же, как и сам Янас, но с длинной бородой и круглой розовой лысиной. Человек обнимал пустой бурдюк, остро воняющий кислым вином, и бормотал бурдюку что-то ласковое.

– Отец Матей, – сказал Николас, кивнув на человека.

– Священник? – спросил мальчик.

– Проповедник, – снова кивнул колдун.

На тощей шее проповедника болталась удавка. Топорик вдруг вспомнил, как ночью, продираясь сквозь обморочный дурман, он пытался отбиваться от чьих-то рук, стягивавших на его шее такую же.

Он непроизвольно огляделся:

– А где?..

Но вокруг только свистел ветер.

Николас поднялся, вложил меч в ножны. Поправил перевязь за спиной. Топорик вдруг испугался. Вот он, тот момент, когда колдун скажет: «Прощай» – и уйдет своей дорогой. Или вовсе ничего не скажет. Уйдет навсегда. А мальчику некуда было идти. Колдун дважды спасал ему жизнь. Никогда никто не делал для Топорика ничего подобного. И рядом с колдуном он чувствовал себя защищенным и даже более того – спокойным и уверенным в себе. И пускай – что колдун, и пускай – что из его тела растут ножи… Но он явно желает мальчику добра.

«Куда ты?» – чуть было не спросил он, но не решился.

Но колдун не стал прощаться. Он указал на спящего.

– Посмотри за ним, – просто, как равного, попросил он Топорика. – Я скоро вернусь.

И все. Янасу неожиданно стало легко. Значит, дальнейший путь они продолжат вместе. Какая разница, куда они идут, что колдуну нужно в Лакнии и что их там ждет? Главное, он теперь не один. И никого не нужно бояться.

Проповедник проснулся, потянулся и тут же, поморщившись, схватился за голову.

– О-о… – простонал он. – Клянусь святыми дарами, во рту у меня так гадко, будто я всю ночь жевал перепревшее индюшачье дерьмо…

Мальчик не выдержал и рассмеялся.

– Грех потешаться над старшими! – попытался прикрикнуть на него священник, но опять сорвался на стон. – О-о, Пресвятая Дева… Скажи мне, сын мой, у твоего господина нет ли вина?

– Не знаю… – пожал плечами Топорик, – кажется, нет. И он не господин мне.

– Так ты?.. Простите меня, молодой господин. Я хотел спросить, нет ли у твоего уважаемого отца немного… – Он огляделся, тяжело вздохнул.

– У нас ничего нет, – подтвердил Янас, испытавший странное чувство, когда отец Матей назвал его сыном Николаса. – Ты же сам видишь.

– Вижу, – уныло согласился проповедник. – Ни кувшина, ни бурдюка, ни бутылки… Пресвятая Дева… – Он снова поморщился, натужно сплюнул и вдруг вскинулся с надеждой:

– Послушай, я знаю, у воинов всегда есть при себе такая маленькая фляжка с водкой и самогоном…

Мальчик опять фыркнул и отвернулся, чтобы не обидеть священника.

– Так и знал, – обреченно выговорил отец Матей. – Господи боже, лучше бы меня все-таки удавили.

Он встал на ноги, посмотрел вокруг и, шатаясь, пошел в том направлении, куда удалился Николас.

– Эй! – вскочил мальчик. – Святой отец! Куда ты? Нам сказано сидеть здесь!

Но проповедник, бормоча, кашляя и отплевываясь, шел дальше и не оборачивался. Мальчик побежал за ним.

Николас трижды обошел вокруг Черного Козла и в последний раз остановился прямо перед ним. Утреннее солнце освещало неживого деревянного истукана, сделанного так грубо, что в нем козел угадывался в общем-то с некоторым трудом. Ветвистые рога были теперь мало похожи на рога – просто хаотичное переплетение корневых отростков.

Козел сидел, вросший задом в землю, опираясь на передние копыта – в совсем не козлиной позе. Сейчас он больше напоминал деревянную статую собаки, с головы которой забыли срезать ненужную древесину. Николас сосредоточился, закрыл глаза, положил руку на дерево передних копыт.

Ничего. Пахнет мхом и сыростью. Да еще примешивается ко всему этому едва уловимый сладковатый запах мертвых тел.

Но ведь ночью передние копыта были воздеты к небу. А сейчас… Минуту назад он специально влез на козлиное плечо и проверил – никаких следов слома или спила. Ни на одном, ни на другом плече.

Человек – будь он месте Николаса – подумал бы о том, что ночная активность черного идола ему просто примерещилась в горячке боя, но Николас точно знал: он видел то, что видел, и чувствовал то, что чувствовал.

Но не мог этого объяснить.

Пожав плечами, он вздохнул и повернул обратно. По пути поднял из грязи полный под завязку бурдюк, растянул горловину, отхлебнул немного вина. Вино оказалось очень кислым, крепким, хотя и довольно молодым. К тому же к нему был подмешан травяной настой – кажется, лебеды и волчьего лыка.

Он бы легко продержался еще долгое время без воды, но мальчику было просто необходимо промочить горло. Несколько глотков будет достаточно, но больше давать не стоит. Эта дрянь даже в малых количествах способна задурманить голову, а им предстоит сегодня долгий путь.

Николас поднялся из ложбины, и тут увидел проповедника, ковыляющего ему навстречу. Следом за ним бежал мальчик.

– Стой! – кричал он. – Кому сказано! Я должен присматривать за тобой!

Отец Матей раздраженно обернулся и замахнулся, чтобы отвесить подзатыльник. Мальчик, не дожидаясь неуклюжего удара, отскочил, но через секунду снова прыгнул к проповеднику. Тот широко отмахнулся, и мальчик, не успев увернуться, выставил руку, защищаясь. Удар оказался неожиданно сильным – мальчик еле устоял на ногах, а проповедник растерянно заморгал, почесывая плешивый затылок.

Николас направился к ним. Заметив его, священник сжался, но Николас прошел мимо.

– Не так, – мягко сказал он Янасу. – Ты видишь, он сильнее тебя, так используй его силу против него самого. Давай еще раз.

Это требование было адресовано уже отцу Матею.

– Э-э… господин, я не хотел бить вашего сынишку, – забормотал проповедник. – Христос учит нас любить ближнего – как я мог и помыслить о том, чтобы ударить беззащитного отрока! Я просто хотел… так сказать, в науку… э-э… – Он заметил бурдюк и замолчал, непрерывно сглатывая.

– Бей, – коротко приказал Николас.

Святой отец плавно поднял руку и двумя пальцами бережно дотронулся до щеки Топорика.

– Не его, меня.

– Вас?! – перепугался проповедник.

– Меня.

– Э-э-э… господин… я ведь все-таки священник, я слуга Христов… И… Бить? Такого, как вы? Ни за что!

Николас резким движением швырнул бурдюк далеко себе за спину. Проповедник взвизгнул и метнулся за бурдюком – прямо на стоявшего у него на пути Николаса. Тот перехватил протянутую руку за пальцы и несильно дернул на себя, одновременно уходя влево. Матей, увлекаемый силой инерции, полетел вперед, споткнулся о подставленную ногу и покатился кубарем по земле.

– Вот так, – повернулся Николас к Топорику. – Сможешь повторить?

Топорик кивнул, во все глаза глядя на колдуна.

– Лучше всего, конечно, обойтись без захвата, – продолжил Николас. – Просто направляя движение противника в ту сторону, какая для тебя удобнее. Вот так… – Он протянул вперед обе руки и быстро стукнул мальчика по локтевому сгибу и сбоку под челюсть. – Сделаешь – и сразу меняй позицию. Уходить лучше влево и чуть назад: пока тело противника продолжает движение, ты успеешь нанести настигающий удар. Это если замахи противника широкие, а удары сильные и дальние. Но еще лучше удар угадать и опередить. Это легко сделать, проследив за переменой позиции противника. Из упреждающих ударов простейший такой…

Проповедник, нежно держа бурдюк у груди, с обиженной гримасой на лице приблизился сзади. Половина его бороды окрасилась в розовый винный цвет.

– О, господин, – вдохновенно начал он, – вы снова спасли мне жизнь, и теперь я ваш навеки преданный и ничтожный раб, но терпеть такое обращение…

Легко развернувшись, Николас мягким движением ребром ладони под подбородок – чуть вверх и вперед – толкнул его. Матей покачнулся и осел на землю.

– Такой удар нарушает равновесие противника. На секунду противник – твой. А секунда – это очень много. Ты успеешь нанести несколько быстрых ударов или бежать. Или ударить только один раз, но так, чтобы второго удара не понадобилось. Если хочешь, я научу тебя так бить.

– Святые угодники! – просипел с земли Матей. – Вы осмелились ударить священника!

– Прошу прощения, святой отец, – помедлив, проговорил Николас.

– Меня никто никогда не бил, – ворчал проповедник, пока Топорик помогал ему подняться с земли. – Никто и никогда! Ударить священника рукой, как бьют скотину! Подумать только! Даже вдова Таннекен, когда я начал рассказывать ей о том, что Господь создал женщину для Мужчины и заповедал им плодиться и размножаться, била Меня не рукой, а сковородником… Что ни говори, а сковородник все-таки менее оскорбителен для честного христианина…

Впрочем, обиделся отец Матей, кажется, только для проформы. Пару раз хлебнув из бурдюка, он начисто забыл о происшествии, повеселел, но, вспомнив о том, что в его хижине в недалекой деревне остался нераспечатанный еще кувшин яблочного самогона, опять погрузился в уныние.

– Давно ты работаешь на Гюйсте? – негромко спросил Николас идущего рядом мальчика.

– Больше года, – ответил Топорик, ускорив шаги, чтобы поравняться.

– Твои родители живы?

– Н-нет…

– Война? Или чума?

– Война… – вздохнул Янас. – И чума…

– Тебя учили какому-нибудь ремеслу?

– Папенька немного учил кузнечному делу, – ответил Топорик и замялся. – Еще Гюйсте учил…