355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Антон Мякшин » Домой, во Тьму » Текст книги (страница 2)
Домой, во Тьму
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 12:14

Текст книги "Домой, во Тьму"


Автор книги: Антон Мякшин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Николас прошел темным коридором, трижды останавливаясь у закрытых дверей, за которыми не было никого. Свернув, где сворачивал коридор, он оказался на лестничной площадке. Узкая винтовая лесенка вела вниз и вверх. Николас прикрыл глаза. Снизу пахло прелой чечевичной похлебкой – очевидно, там находилась кухня. Невкусно питается священник. Укрощает, как и полагается по сану, плоть. Зато ревностно заботится о душе… – Николас усмехнулся – своей и ближних.

Он поднялся на несколько ступеней вверх, снова остановился. Закрыл глаза и повел носом. Запах мирра и нечистых простыней, смешиваясь, наводил на мысль о черве, обвившемся вокруг золотой цепи. Значит, туда – наверх. Там наверняка спальня.

…Катлина тогда еще жила в Бейне. Хорошим городом был в те времена Бейн, спокойным. Покуда граф Пелип не обиделся на непомерные императорские налоги и не стал стягивать к себе обедневших дворянишек, мещан-авантюристов и крестьян, предпочитавших честному ковырянию в земле вольную жизнь Братства Красной Свободы. Впрочем, никакого Братства тогда не было…

Николас вспомнил крытый деревом дворик лавчонки бейнского торговца амулетами: как солнечный свет падал сквозь дощатые щели оранжевыми лезвиями и в лезвиях кружились серебряные пылинки. Он провел три дня в пути без сна и отдыха – и успел. Кольцо из эльваррума досталось ему. Торговец, которого годом позже судили по обвинению в чародействе и сожгли на главной площади Бейна, божился, что кольцо вывезено им из джунглей Черного континента. Николас не пытался спорить, и воодушевленный торговец заломил такую цену, что пришлось высыпать из кошеля все серебро до последней монетки и отдать в придачу золотой перстень.

– Оно того стоит, – уверял торговец. – Эльваррум! Магический металл! – говорил торговец. – Ни время, ни человек не властны над ним! Оно вечно! Вечно! Разве что пламя Преисподней способно расплавить его… Другого такого нет во всей Империи!

Николас знал это. Кольцо, крохотное и для своего размера неожиданно тяжелое, переливалось сине-черным цветом – не под световыми лучами, а само по себе. На внешней его стороне обнаружился короткий тупой шип.

Торговцу повезло. Запроси он больше, Николас вовсе не стал бы платить.

…Да, торговец пересчитывал серебро. А она рассматривала канделябр на шесть свечей. Медный сатир с похотливой рожей и чудовищными, позеленевшими от окиси чреслами, обнимал дуб с шестью изогнутыми ветвями.

– Вам нравится? – спросила она, заметив, что Николас, расплатившись, медлит уходить.

А он был еще взволнован, сжимая в ладони кольцо. Потому и ответил рассеянно:

– Да.

Она положила на прилавок золотой и вышла. Торговец, попробовав монету на зуб, не сдержался и схватился за голову. Несомненно, у него выдался удачный день.

За воротами стояла ее коляска. Из крытой пологом полутьмы она сказала:

– Первый раз вижу человека, одобряющего мой вкус. Вам действительно нравится?

К тому времени Николас успел рассмотреть ее получше. Потому снова проговорил:

– Да, – но серьезно и с полупоклоном.

– Вас подвезти куда-нибудь? – спросила она.

Ее запах был тонок и странен. Так мог пахнуть прах сожженного лунного луча. Или цветок, чудом распустившийся в древнем бронзовом кувшине. Это было настолько необычно приятно, что он на мгновение забыл о кольце. Но только на мгновение.

Он повторил:

– Да.

На лестнице Николас скинул плащ. Под плащом обнаружились кожаные штаны и просторная черная куртка с широкими рукавами. В каждом из рукавов прятался тонкий нож, прекрасно сбалансированный и без рукояти. Знать бы, что здешние тюремщики совсем не умеют обыскивать, он бы прихватил оружие посерьезнее. Хотя… и того, что есть, хватит с лихвой.

Из-под двери спальни выбивался клочок света. Но было тихо. Николас не стал медлить. Повернул ручку, приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы шагнуть в образовавшуюся щель, скользнул за порог, притворил дверь за собою – и замер.

В двух шагах от него громоздился тяжелый, как гробница, стол черного дерева. По ту сторону стола, у расстеленной уже кровати, стоял отец Лансам в ночной сорочке, изукрашенной вышитыми крестами. Остатки седых волос обрамляли розовую лысину священника, как потускневший нимб. В руках Лансама лежал маленький арбалет, который святой отец, очевидно, только что рассматривал как какую-то диковину. Арбалет был действительно на редкость хорош – это Николас определил с первого взгляда. Всего в три ладони длиной, он обладал мощной пусковой пружиной. Лансам держал оружие неумело, но стрела случайно была направлена точно в грудь Николаса, а палец опущен на спусковой крючок.

Николас очень медленно положил обе руки на край стола.

Лансам, не спуская широко распахнутых глаз с пришельца, надавил на крючок.

Секундой раньше мгновенным поворотом кистей Николас вскинул на вытянутых руках стол как щит. Четыре изогнутые ножки ощетинились в сторону священника – и чуть дрогнули, когда стрела, пробив древесину насквозь, завязла в пробоине опереньем.

Лансам открыл рот, чтобы крикнуть, но лишь беспомощно захрипел, онемев от жути. Николас быстро, точно и бесшумно поставил стол на место и взмахнул левой рукой. Священник, выронив разряженный арбалет под ноги, поднял ладони к лицу и, будто снесенная статуя, не сгибая ног и не опуская рук, повалился назад – на постель. Должно быть, он даже не успел заметить ножа, стальной молнией выметнувшегося из рукава черной куртки и влетевшего ему под подбородок.

Дальше Николас действовал быстро, очень быстро. Конечно, брякнувший о пол арбалет вряд ли мог привлечь чье-то внимание, но лучше было не рисковать. Николас подпер дверь креслом и приступил к делу.

Сначала он проверил все ящики стола, затем, задвинув ящики, обернулся к шкафу, но, кроме одежды, ничего там не нашел. Осторожно и тихо начал простукивать стены. В нише для образов Богоматери и святого Мартина оказался тайник, скрытый выкрашенной под цвет стены дощечкой. Николас достал несколько золотых слитков и стопку писем. Золото он смахнул на постель, одно из писем пробежал глазами и, поморщившись, вернул в нишу.

Шум за окнами заставил его ненадолго прерваться. Выглянув в щель между ставнями, он увидел далеко внизу двух городских стражников и старика-привратника с колотушкой. Один из стражников говорил что-то, указывая алебардой на городскую стену, привратник, видимо ничего не понимая спросонья, мотал головой.

Николасу припомнился недавний разговор с Гюйсте Волком. Глава Братства Висельников сетовал на менялу с Базарной улицы, из-за которого лишился трех лучших своих взломщиков. Не без оснований опасаясь за сохранность капитала, меняла протянул тоненькую проволоку из собственного дома к башне городской стражи. Дернешь за один конец проволоки – на другом зазвенит колокольчик. Проволока идет по древесным кронам, и, даже хорошо присмотревшись, заметить ее трудно. По словам Волка, таким же хитроумным механизмом обзавелись уже несколько лавочников на Базарной. Не протянул ли и отец Лансам проволоку к башне стражи?.. А иначе почему всполошились стражники?

«Мальчишка из подвала…» – вспомнил Николас и нахмурился.

Он тряхнул головой и отошел от окна. Надо было спешить. Николас шагнул на середину комнаты, закрыл глаза, выставил руки перед собой – вперед ладонями – и стал медленно поворачиваться вокруг своей оси. Длинные пальцы его едва приметно шевелились, точно ощупывая полумрак.

Это было трудно. Завершив круг и опустив руки, Николас тяжело перевел дух и вытер пот со лба. Через секунду он уже стоял на коленях перед кроватью священника. Верхние простыни успели пропитаться кровью, с них капало на пол. Николас завернул край простыни, бросил на лужу покрывало – чтобы кровь не просочилась в комнату этажом ниже – и запустил руки под кровать. Тяжелый металлический ящик он нащупал сразу же.

Под кроватью… Дьявольщина, ну конечно! Люди тщательно прячут от чужих глаз серебро, золото, драгоценные камни и письма с доносами, но кому придет в голову прятать это?

Николас распахнул ящик, выбросил лежащие сверху тряпки, стоптанные шлепанцы, несколько книг без переплетов, исчерканные листы бумаги, погнутый медный подсвечник… Вот оно!

Он выпрямился, бережно держа в руках источенный нож с длинной рукояткой, плотно обмотанной кожаным ремешком. Металл лезвия был скверный, ломкий даже на вид, но рукоять в прорехах кожаной обмотки поблескивала сине-черным цветом. Николас отодрал от простыни порядочный кусок, завернул нож в тряпку и сунул за пазуху.

Уже отбежав к двери, он вернулся и прихватил золотые слитки.

Окна нижних этажей были зарешечены, да и стражники все никак не хотели уходить из-под стен дома отца Лансама. Привратник стучал колотушкой в двери-ворота, было слышно, как гремит массивным засовом страж внутри дома.

Николас прошел к тому лестничному пролету, на который поднялся из подвала. Он помнил, что там есть широкое окно, и помнил, куда оно выходит. Стражник все еще глядел пустыми глазами в стену, обнимая свое копье. А оконные ставни были распахнуты. Николас вскочил на подоконник, мельком глянул вниз и прыгнул.

Приземлился он на городскую стену тихо, тут же вскочил на ноги и побежал, пригибаясь, стараясь держаться в тени – прочь от горевших неподалеку факелов. Но его все же заметили – оттуда, от ворот дома Лансама.

Закричали… Это все мальчишка их взбаламутил!

Николас выпрямился и побежал быстрее – скрываться уже не было необходимости. Когда он оказался у долгой деревянной лестницы, ведущей вниз со стены, грохнул первый выстрел.

Он оглянулся. Освещенный светом факелов стражник на стене позади него судорожно заряжал со ствола аркебузу. Второй – еще ближе – целился, опустившись на колено. Поверх букового ложа сосредоточенно блестели его глаза. Николас распластался на камнях стены, держась на мысках сапог и полусогнутой левой руке, правую выбросил вперед, как змея – жало. Аркебузир, вздрогнув, опрокинулся навзничь, сверкнул стальным лезвием, торчащим из горла. Аркебуза выстрелила вверх.

Рывком поднявшись, Николас обернулся и сразу же пружинисто изогнул тело назад, уходя от удара. Стражник, взобравшийся по лестнице первым, был огромен – видимо, поэтому никакого оружия, кроме чудовищных кулаков, при себе не имел. Ссутулившись, он снова широко размахнулся – Николас, скользнув в сторону, перехватил его руку за запястье, слегка вывернув, дернул на себя и встретил широченную грудь ударом локтя. Здоровяк пошатнулся, хмыкнул, но, уже разворачиваясь к неуловимому противнику, который почему-то оказался за его спиной, застонал, прижимая руки к груди. Николас метнулся к лестнице, пихнул сапогом рожу с разбойничьим ножом в зубах, возникшую на уровне кромки стены, глянул вниз, но там, внизу, блеснули в темноте алебарды – и он отпрянул. Здоровяк, опустившись на колени, с изумлением смотрел на струйку крови, толчками выплескивающуюся из собственной груди. Через мгновение он обмяк и повалился навзничь.

Ударил еще выстрел. Пуля расщепила первую перекладину лестницы. Николас встал на вторую. Стоя одной ногой на лестнице, другой оттолкнулся от стены. Внизу изумленно охнули.

Он пролетел над головами стражников.

Лестница, ударившись о стену соседнего дома, разломилась надвое. Николас покатился по крыше, вскочил, сразу переходя на бег, и перепрыгнул с крыши на крышу через узкую улочку, потом еще через улочку…

Остановился он тогда, когда криков стражников уже не было слышно.

Небо уже светлело. Николас встал у высокого глухого каменного забора с грядой острых пик на верхушке и огляделся.

Никого.

Только, мелко покачиваясь, семенил по пустынной улице нищий, кривой, как клюка, на которую он опирался. Лохмотья свисали с его тела, словно перья больной птицы. Николас присел у забора, дожидаясь, пока нищий скроется с глаз, но тот шел все медленнее и медленнее и, поравнявшись с Николасом, остановился совсем.

– Бог подаст, – сказал Николас.

Нищий не отходил.

– Чего тебе?

– У паломника Жана найдется монетка для больного старика? – проскрипел нищий.

Николас поднялся.

– Об этом можешь спросить у самого Жана. Я не работаю на посылках у паломников.

Нищий раздвинул мокрые губы и похихикал, давая понять, что оценил шутку.

– Видать, ты сильно насолил Гюйсте, если он послал тебя на работу в столь ранний час, – проговорил Николас и посмотрел нищему прямо в глаза.

Старик погасил ухмылку и дернул перекошенными плечами:

– Волк просил передать, что у него кое-что есть для тебя, – глухо сказал он.

– Что?

– Вот это…

Нищий высунул из-под лохмотьев сложенную щепотью ладонь и молча указал ею на узкое кольцо, отливающее тяжелым черно-синим цветом на безымянном пальце Николаса. При этом второй рукой старик торопливо перекрестился. А потом, не оглядываясь, заковылял к перекрестку.

Когда он скрылся из виду, Николас чуть присел, взмахнул руками – и бросил свое тело вверх. Приземлился он по ту сторону стены.

Глава 2

Вход в ее спальню охраняли два бронзовых грифона. Прикрыв за собою дверь, Николас на мгновение закрыл глаза и глубоко вдохнул теплый и пыльный воздух.

Со стен беззубо скалились жреческие маски утенгофских язычников. Решетку окна обвивали медные змеи – их чешуйки тусклым блеском отражали пламя шести свечей. Николас улыбнулся: бронзовый сатир все с той же страстью, что и два года назад, обнимал бронзовое дерево – разве что застывшие его чресла еще сильнее позеленила окись.

Колеса колесницы прочно увязли в мраморных напольных плитах. Рогатый возница-демон взметал изогнутый хлыст над пустотой. Николас, проходя к окну, провел ладонью по его черному телу – мореное дерево отозвалось тихим шелестом. Шелковый полог неслышно отлетел в сторону, и из темного нутра колесницы Катлина спросила:

– Вас подвезти куда-нибудь?

Он задул свечи, приоткрыл одну из ставней. Синеватый утренний свет вытеснил из комнаты пыльную темноту. Катлина потянулась на постели, провела рукой по голове – черные волосы пролились на плечи и простыню.

– О тебе давно не было ничего слышно, – сказала она.

Николас вынул из-за пазухи сверток, развернул его, бросил нож в огненный зев камина.

– Значит, и спрашивать не стоит, – проследив за его движениями, продолжила она. – Сегодня весь Верпен узнает… Хочешь чего-нибудь выпить?

– Хочу, – сказал он.

Катлина подняла с изголовья серебряный колокольчик. Николас повернулся к каменной гаргулье над камином, сунул руку в разверстую пасть и сжал пальцы на стальном языке. Резко дернул. Натужно заскрежетав, нижняя челюсть каменной твари опустилась еще ниже. Николас с усилием выкатил на каминную полку небольшую металлическую шкатулку, поднял крышку.

Как всегда, у него сильнее забилось сердце. Он снял с безымянного пальца кольцо – с тяжелым стуком оно упало в шкатулку. Теперь на бархатном дне лежали четыре предмета, выкованные из сине-черного эльваррума: полый сферический цилиндр (когда-то он исполнял роль каркаса подзорной трубы), ширококрылая бабочка (была брошью, пока Николас не сплавил с нее оловянный крючок), маленький подсвечник на четырех лапках (за этим подсвечником пришлось пробираться в осажденный Братством Красной Свободы Острихт) и кольцо.

Николас положил обе ладони в шкатулку, кожей ощущая холодные гладкие грани. Цилиндр. Бабочка. Подсвечник. Кольцо.

Хлопнула дверь. Старик Питер, шаркая подагрическими ногами, внес в спальню обернутую в пергамент бутылку, поставил на прикроватный столик, неуклюже поклонился Николасу и повернулся, чтобы уйти. На его спине выше седого затылка торчал острый, как плавник, горб. Пожалуй, сейчас никто, кроме Николаса и Катлины, не знал, что вовсе это не горб на спине Питера, а третья рука, высохшая и недвижная, навсегда окостеневшая в крутом локтевом сгибе. Питер был рожден уродом, а заканчивал свою жизнь экспонатом в обширной коллекции диковинных вещей Катлины.

– А у меня тоже есть кое-что новое, – похвастала она, поднимаясь с постели и накидывая на круглые плечи сорочку. – Посмотри…

Николас обернулся.

Катлина держала в руках белый череп. Вытянутая огромная морда, стертые почти до основания желтые зубы, два рога – один, маленький, чуть ниже пустых глазниц, другой – много больше – выше носовых отверстий.

– Это из Лакнии, – сказала Катлина. – Голова огнедышащего дракона. Торговец говорил, что его кости, перемолотые в муку, делают стариков молодыми.

– Это носорог, – произнес Николас, закрывая шкатулку.

– Что?

– Зверь с Черного континента. Не расстраивайся. Свирепостью носороги ничем не отличаются от драконов.

Катлина помолчала, поджимая губы. Пламя гудело в камине.

– О, – проговорила она наконец, опускаясь в постель. – Нико не верит в драконов…

– Нико верит в носорогов. Потому что видел их своими глазами.

– Нико не верит в драконов, – откидываясь на подушки, повторила Катлина. – Зато Нико верит в Потемье. Хотя никогда не видел Потемья. Нико странный…

– Перестань, – попросил Николас.

Он приблизился к ней.

– Никогда не видел Потемья! – нараспев проговорила Катлина. – Но верит в него, бедненький странный Нико…

«Не надо было затеваться с этим чертовым черепом, – подумал он. – Дракон так дракон…»

Она вытянула белую ногу и подушечками пальцев мазнула его по бедру:

– Говорят, что женщины-демоницы из Потемья прекраснее человеческих настолько, насколько изумруд прекраснее соломенного кирпича.

Он развязывал шнурки на куртке. Два верхних поддались легко, а остальные пришлось порвать.

– Говорят, что потемники – непревзойденные воины. И лучшие из них – эльвары. Они обладают силой буйвола, ловкостью змеи и чутьем волка… Владеют искусством магии, раны их затягиваются сами собой, и само их тело – смертельное оружие…

Николас скинул куртку, опустил руки к ремню штанов. Под его смуглой кожей задвигались мускулы – тонкие, прочные и мощные, как стальные змеи. Катлина замолчала, сузив заблестевшие глаза. На локтях Николаса серели короткие и изогнутые костяные клинки, один из клинков был чуть запачкан подсохшей кровью. Он наклонился, чтобы стащить штаны. Такие же клинки, только намного меньше, тянулись вдоль по его позвоночнику – от основания черепа к пояснице.

Штаны полетели в сторону. Николас минуту стоял перед Катлиной совсем голый – и человек, и не человек. Утренний ветерок трепал занавесь на окне, в комнате становилось то светлее, то темнее. Костяные клинки на теле Николаса хищно поблескивали.

– О, – совсем тихо сказала Катлина, скользнув по нему глазами сверху вниз, – в сказках про Потемье никогда не говорится о том, какие эльвары любовники. И совершенно зря…

Николас нырнул в нутро колесницы и задвинул за собою шелковый полог.

– Господи, я думала, что уже никогда… – прошептала она совсем другим голосом. И закрыла глаза.

…Через четверть часа они откупорили бутылку.

– Почему тебя так долго не было? – неожиданно спросила Катлина, принимая бокал.

Николас, наливая себе, помедлил с ответом.

– Потому ты и злилась? – произнес наконец он.

– Да… То есть совсем нет. Прошло столько времени, а от тебя никаких известий. Я начала думать, что ты…

Ему пришлось усмехнуться:

– Ты боишься за меня? Не стоит. Убивать меня – занятие настолько тяжелое и опасное, что мало кто на это решается. Хотя охотники находятся до сих пор…

– Я знаю, – быстро проговорила она и посмотрела на него сквозь наполненный чистым багровым светом бокал. – Я не об этом. Нико… Посмотри. – Она потянула с виска прядь, в которой блеснул белый волосок. – Видишь?

Он видел. Еще два седых волоса прятались на макушке, один снизу, под затылком, но об этом вряд ли стоило говорить Катлине.

– Я начинаю стареть, а ты еще очень долго останешься таким, как сейчас. Через двадцать лет я превращусь в старуху, через тридцать или сорок – умру.

– Среди старух встречаются очень милые особы.

– Я не хочу так… – всхлипнула она. – Мы должны как в песнях… Вместе состариться и умереть в один день. Я понимаю, что тебе так… нельзя, но… Прости, я… – Сбившись, она отпила глоток, задержала бокал у губ, вздохнула и опорожнила его до дна.

– Обещаю тебе, – сказал Николас. – Когда умрешь ты, умру и я.

Слова сорвались с его губ словно сами собой. Но он тотчас почувствовал, что сказал правду. Он действительно хотел этого. И если бы это было возможно – если бы он точно знал, что это возможно, – он бы прямо сейчас взял шкатулку с эльваррумом и утопил ее во рву за городской стеной. Как, черт возьми, это сложно: понять, что для тебя важнее: Катлина – или?.. Эти мысли вдруг сильно взволновали его. Через несколько секунд волнение переросло в страх. Николас выпил вино, потянулся за бутылкой. Катлина замотала головой:

– Я больше не буду… – и вдруг заплакала.

– Эльвары, – говорила она сквозь слезы, – из старинных сказок умеют накладывать проклятия. Я хочу, чтобы ты был со мной всегда, но не вынесу, если… если ты из-за меня… Ведь получается, ты сейчас наложил проклятие на самого себя…

На это Николас не нашел, что ответить. Только через силу усмехнулся, давая понять, что сказанное им было всего лишь шуткой. Отставив бокал, он отпил прямо из бутылки. Очень странный получился разговор. Странный и пугающий.

Пока он пил, она устроилась рядом, положив голову ему на живот. Ее тяжелые волосы приятно холодили пах. Она еще всхлипывала, слезы проложили две дорожки вниз по его бедру.

– Когда я проснусь… только не уходи сразу, ладно? – попросила она еще, обнимая его руку.

Трактир Жирного Карла был, наверное, единственный такой во всей Империи – открывался рано утром и закрывался с первыми сумерками. В трактире Жирного Карла напитки и еда подавались бесплатно, Карл никогда не требовал с посетителей ни монетки. И посетители никогда ничего не требовали с Карла. Он сам отлично знал, кому поднести медовый пунш в стеклянном бокале, а кому – разбавленное кислое пиво в глиняной кружке с отколотой ручкой.

Сегодня утром, должно быть, первый раз в жизни его рука дрогнула, наливая пиво. Он еще раз глянул на мальчика и вдруг смахнул со стойки глиняную дрянную кружку, поставил стеклянный бокал и плеснул в него красного молодого вина – до половины.

– Гюйсте… – жадно выпив, выдохнул Топорик.

Лоснящимся подбородком Карл указал куда-то за спину Топорику. Тот обернулся. Только сейчас он заметил, что трактир-то полон на треть. Рыжий Титус и Дирик Бомбардир, оставив игральные кости, пристально смотрят на него, Топорика. Выглядывает из-за своей кружки Коротышка Эм, Косой Фин пощелкивает по стальному клинку, лежащему перед ним на столе и вроде бы глядит куда-то в угол, но один его глаз, широко раскрытый, с прыгающим, как зеленая горошина, зрачком, уставлен прямо в лицо мальчика. Стукнула дверь, вошли еще двое; с порога заметив Топорика, один как-то непонятно присвистнул. Обитатели Обжорного тупика возвращались с ночной работы. Через каких-нибудь два часа трактир Жирного Карла будет переполнен, а ближе к вечеру опять опустеет…

Из-за стола в переднем углу поднялся Гюйсте. Хорошее место у него – прямо за дверью. Вошедший не видит Волка, а у Волка весь трактир как на ладони.

Гюйсте пошел к стойке меж столов, большой и сгорбленный, как обезьяна, по привычке безногого катиться на тележке длинными руками загребая по столешницам. Дошел, положил лапищу на плечо мальчику, сокрушенно покачал плешивой головой. Тут уж Топорик не выдержал. Захлебываясь и хлюпая носом, он начал рассказывать: и как вошли, и про капкан, обо всем торопился рассказать. Не хватало еще разреветься тут – перед всеми, благо Волк, кажется, понял и, не снимая руки с плеча, повлек Топорика за свой стол. По дороге зыркнул по сторонам: Рыжий и Бомбардир снова занялись игрой, Коротышка уставился в кружку, Косой задрал лохматую башку вверх, это значило – смотрел перед собой, на стойку. И другие больше не глядели на Топорика.

У двери Волка ждал какой-то низенький человек, завернутый в серую монашескую рясу, с капюшоном, надвинутым на лицо даже здесь, в темном и продымленном зале. С этим низеньким Волк и разговаривал о чем-то, пока Карл не заставил Топорика обернуться.

– Так я рассчитываю на тебя, Гюйсте, – сказал «монах», подвигаясь к двери.

Волк хлопнул его по плечу, и Топорик услышал, как он негромко проговорил:

– Будет тебе твой Ключник, не беспокойся. Слово Висельника – стальное слово.

Мальчик не понял, про какого Ключника шел разговор, вроде бы среди Братьев никого с таким прозвищем не было… Да он и не старался понять, не до того ему было. Там, за столом, Гюйсте, дав хлебнуть мальчику из своего бокала, подпер подбородок руками – приготовился слушать. Топорик начал заново. Когда дошел опять до капкана, сбился. Шваркнул грязным рукавом по лицу. Ему вдруг пришло в голову, что Гюйсте может подумать – бросил он Головастика одного, а сам… Но Волк, глядя строго и понимающе, покивал: верю, мол, тебе. Кому другому поостерегусь верить, а тебе, Янас… Я ж тебя сам привел! А Головастик… С кем не бывает. Такая уж наша судьба. Потому и называемся Братством Висельников, что жизнь кончаем кто – в петле, а кому повезет – от холодной стали. Да, дьяволово семя, так оно и есть! А Головастик долго не мучился, по всему видно. Нашли его на рассвете недалеко от дома ювелира, в канаве. На теле всего две раны были: нога раздроблена и в спине, под левой лопаткой, аккуратная дырка. Зато сам спасся, Янас, ведь верно? От неминуемой, дьяволово семя, смерти ушел. Поэтому не хныкать нужно, а Бога благодарить. Или лукавого. Или обоих сразу – на всякий случай.

Как Волк упомянул нечистого, Топорик повел рассказ про странного незнакомца из подземелья отца Лансама. Что за незнакомец? Как он попал в застенки святого отца? Похоже, что не случайно, а знал, куда шел. На что шел. В дом-башню, дом-крепость через дверь не войдешь…

Про незнакомца Гюйсте слушал, уже не перебивая. Почесывал острый подбородок, сосредоточенно моргал белесыми ресницами, посмеивался изредка… Это-то было совсем непонятно. Что тут смешного? Хоть, получается, незнакомец и спас Топорика, но страх он внушал не меньший, чем угроза общения с отцом Лансамом…

Когда Топорик закончил, Волк снова хлопнул его по плечу – иди, отдыхай. Жирный Карл тебя проводит наверх. А про случившееся думай так: фарт тебе в рожу прет. Вот как. Иначе остался бы навек в том подземелье или нашли бы в канаве поутру, как того Головастика. Подрастешь, заматереешь – тогда поймешь, о чем я… И так у Волка складно все выходило, что Топорик вроде бы уже сейчас все понял. И успокоился.

Дошагал Топорик к стойке, Жирный Карл отвел его наверх и вернулся. И, наливая у стойки Гюйсте в стаканчик яблочной водки (таков обычай, глава Братства непременно помянет погибшего собрата – погибший вроде как сыном ему приходился), вздохнул, будто слышал, о чем говорили за столом мальчик и Волк:

– И правда… Фарт прет малому-то. Будто бережет его кто-то… – и ткнул толстым пальцем в прокопченный потолок.

А Волк опрокинул стаканчик, прокашлялся и оскалился впрямь по-волчьи:

– Фарт! Плесни и себе крепкого, мозги промой, Карл! Думай, что говоришь. Ты его не видел, что ли? Трясется, как овечий хвост… Выгорел парнишка. Спекся. Непруха ему идет. Уж я-то в этих делах понимаю. А я ведь на него большие виды имел. Не сегодня-завтра или повяжут его, или… – Волк выразительно полоснул себя большим пальцем по горлу.

– Жалко, – сказал еще Жирный Карл, непонятно что имея в виду.

– Жалко, – хмыкнул Гюйсте Волк.

Потом, когда вино было допито, шелковый полог откинут и старый Питер стучался в дверь спросить, не желают ли господа перекусить, как обычно, стало тяжело. Николас старался не смотреть на молчаливого урода.

Впрочем, сейчас Питер только заглянул в спальню, поставил на столик еще бутылку и тотчас скрылся.

Катлина спала.

Николас посидел немного рядом, поглаживая взглядом безупречное белое тело. «Все должно быть очень просто, – подумал он. – Почему она со мной? Потому что я прекрасный экземпляр для ее кунсткамеры. Такой же, как и Питер, правда, намного более ценный. Почему я с ней? Потому что другие женщины бежали бы от меня в ужасе…»

Он сжал зубы, в который раз отчетливо понимая, что был бы просто счастлив, если б его отношения с человеческой женщиной не выходили из этих рамок. С любой из человеческих женщин… Но Катлина…

Не удержавшись, Николас опустил лицо меж ее сонных грудей и глубоко вдохнул. Потом рывком поднялся.

Жизнь в мире людей научила его звериной осторожности. Николас знал: имеющий сердечную привязанность имеет уязвимое место. А он должен быть абсолютно неуязвим, чтобы выжить здесь. Убить можно всякого. Древних драконов из Потемья, превращавших в дымящиеся развалины целые города, убивали жалкие подмастерья ударом бронзового кинжала в незащищенное брюхо. Самым разумным было бы – раз и навсегда прекратить все это, уйти и никогда не возвращаться. Но это было выше его сил. Более того, когда Катлина впервые расплакалась о том, что эльвары и люди не могут иметь потомства, Николас неожиданно для себя глубоко взволновался. Мысль о том, чтобы в этом мире у него был кто-то такой же, как он, плоть от плоти, кровь от крови – его и Катлины, никогда раньше не приходила ему в голову. Теперь, думая о Катлине, он вспоминал и маленького Нико, он точно знал, каким мальчик будет, часто представлял его – свою копию, только волосы у Нико-младшего и глаза должны быть такими же, как у Катлины. Он бы учил его всему, что знает и умеет сам…

Николас поморщился и усилием воли прервал опасные мысли.

Он оторвал взгляд от спящей женщины и со стаканом вина в руке прошел к камину. Огонь уже догорел, но угли – только тронь – обжигали багровым жаром. Николас снял со стены шпагу с рукоятью, выточенной из человеческой берцовой кости, тонким клинком выкатил на пол обугленный нож. Кожаная обмотка сгорела дотла, лезвие треснуло вдоль; он легко обломил его и вытащил из креплений рукояти.

На эльварруме не было даже следов копоти. На ощупь металл оказался холодным, будто все это время провел во льду, а не в пламени камина. Николас выпрямился и снова открыл шкатулку.

Раскинувшая крылья бабочка, полый сферический цилиндр, узкое кольцо, подсвечник на лапках.

Теперь к четырем предметам добавился пятый. Недлинная, идеально ровная палочка, немного раздвоенная с торца – там, куда был вставлен клинок ножа. Этакая вилка.

Итак: бабочка, цилиндр, кольцо, подсвечник и вилка.

И что все это могло означать?

Николас не имел об этом ни малейшего понятия.

И никто из людей, которых он знал; никто, даже Катлина, никогда не спрашивали его, зачем он колесит по всей Империи, выискивая и собирая вещи из эльваррума. Таинственный металл, не поддающийся никаким внешним воздействиям – ни кислотным, ни температурным, ни физическим, – эльваррум, в сущности, был бесполезен. Предметы из эльваррума неизменно оставались в той форме, которую некогда придал им неведомый мастер. Они были кусками иного, совершенно не похожего на человеческий мира.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю