Текст книги "Бой бес правил"

Автор книги: Антон Мякшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Я помог ему подняться. Отогнал прочь ливерную колбасу, которая как огромный червяк воинственно наскакивала на комиссара.

– Что происходит? – спросил Огоньков, оказавшись в вертикальном положении.

– Долго объяснять… Некогда!

– А… Понятно. Контрреволюционная вылазка. Как организована оборона?

– Да никак… Никакой организации. Если бы не матросы, всех бы давно сожрали…

– Меня уже три раза жрали, – пожаловался товарищ комиссар, – а я все время из них вываливался… сзади.

– Кто командует эшелоном? – спросил я.

– Командира товарища Вейсмана я только пять минут назад видел. Он недостойно бежал, преследуемый фаршированной щукой.

– Значит, командиров нет?

– Есть! Во имя высшей справедливости и торжества пролетариата я лично готов принять на себя командование эшелоном и развернуть линию обороны!

– Было бы что разворачивать. Все добровольцы в кустах прячутся, трясутся от страха. И потом…

– Ой! – сказал товарищ комиссар Огоньков. Я обернулся.

Матросы отступали. Более того, они неслись со всех ног, а за ними лавиной катилась нестройная толпа воскресших мертвецов. Враг все-таки прорвал оборону и перешел в яростное, окончательное, так сказать, наступление.

– А там!.. – выговорил Огоньков.

Я посмотрел назад. Да, сейчас нам предстоит последний и решительный бой, от исхода которого зависит и жизнь товарища комиссара, и жизнь Карася и остальных матросов, и жизни многих и многих добровольцев, позорно, кстати говоря, ускользнувших от схватки с озверевшими продуктами питания. Прямо по курсу – головной корпус наступающих, сзади подкрадываются коварные колбасные изделия. Гады ползучие! Сообразили же своей фаршеобразной начинкой зажать нас в тиски.

Ну все. Бежать некуда. Надо драться.

Я подобрал с земли винтовку.

И грянул бой. Я сразу же потерял из вида комиссара Огонькова, и Карася, и матросов. Передо мной, позади, снизу и сверху лезли, кусались, бодались и щипались враги рода человеческого, а по совместительству и мои враги тоже – восставшие из мертвых обитатели мясных лавок. Я сражался словно берсерк – со всей мочи сражался. У винтовки моей сначала обломился штык, потом приклад, а потом и сама винтовка рассыпалась в щепки, когда я долбанул ею особо нахального барана. В ход пошли кулаки и копыта. Кажется, я даже бодался, плевался 'и царапался. Тут уж не до приличий. И вроде уже совсем выбился из сил, когда грохот сражения перекрыл тонкий, но сильный голос:

– Товарищи-и! Во имя революции! По зарвавшимся буржуазным скотам прямой наводкой – пли-и! Ура-а-а!

На гравийной насыпи железнодорожного полотна появилась щупленькая фигурка комиссара Огонькова. Студенческая фуражка слетела с его головы, длинные волосы развевались по ветру. Он стоял на непослушных своих ногах и даже не покачивался. Правда, очень скоро упал ничком… Нет, не упал! А залег за здоровенным пулеметом системы «Максим»!

– Ура-а! – закричал я.

– Ура-а-а! – подхватили мой крик измученные матросы.

– Ложись! – гаркнул опытный в батальных делах Карась.

Я послушно залег. И закрыл глаза, слушая, как грохочет спасительный пулемет, как с визгом разбегаются еще минуту назад торжествовавшие победу враги…

Продолжалось эту недолго. Остатки армии противника уныло расползались в разные стороны. Обгоняя их, резво скакали повылезавшие из своих укрытий добровольцы.

– Победа! – заорал я, поднимаясь на ноги. – Победа-а!

Но Петро Карась моей радости не разделил. Он встал, стер с лица грязный снег и толкнул меня в плечо:

– Посмотри-ка туда! Я посмотрел.

Ночь еще не закончилась. И до настоящей победы было далеко. Дымные змеи, порожденные заклинаниями Книги Мертвых, не ограничились эксплуатацией продовольственного запаса для высшего командования. Паровоз, валявшийся под откосом, теперь медленно поднимался в воздух…

Только это был уже не паровоз. Тяжелые металлические пластины натужно скрипели, корежась, изменяя облик. Труба укоротилась, расширилась и превратилась в огромную зияющую пасть. Распахнулись двери кабины машиниста, мгновенно выросли и обрели очертания перепончатых крыльев. Глазищи-фары вспыхнули желтым огнем. Чудовищный железный дракон взмыл в воздух над обломками поезда и выдохнул из пасти огненную струю.

Ого-го… эту махину пулеметом не возьмешь. И что же делать?

– Зато теперь открыт путь к отступлению! – вслух закончил мою мысль балтиец Карась. – Бежать!

И мы побежали. Я даже про усталость забыл – настолько, что, перепрыгивая через железнодорожное полотно, подхватил на руки комиссара Огонькова. Он завел было снова свое:

– Бросьте меня, товарищи, налегке спасаться удобнее, – но, обернувшись и увидев парящего в небе во всей своей отвратительной красе дракона, взвизгнул и вцепился в меня точно утопающий.

Мы бежали через поле, оставив далеко позади место сражения. Карась огромными прыжками скакал впереди, я с Огоньковым старался не отставать.

Дракон летел за нами, дыша пламенем и черной угольной пылью. Колеса, превратившиеся в зубы, страшно стучали. Мне было слышно, как товарищ комиссар, зажмурив глаза, умоляюще бормотал:

– Постой, паровоз! Постой, паровоз! Постой, паровоз… не стучите, колеса…

– Солнце! – завопил я, останавливаясь.

– Постой, паровоз… Что?

– Солнце!

Карась тоже остановился, обернулся, увидел и, шатаясь, подошел к нам. Дракон завис метрах в десяти от земной поверхности. Еще тоненькие и бледные лучи восходящего солнца пригвоздили его к небосводу, лишив сил.

– Выдохлась тварь?! – недоверчиво спросил Карась.

Дракон в последний раз взмахнул крыльями, дыхнул струйкой бесцветного пара и бесформенной железной грудой рухнул вниз.

Когда улеглась снежная пыль, товарищ Огоньков спрыгнул с моих рук на землю и довольно бодро осведомился:

– Мне кто-нибудь объяснит, что здесь произошло? Только без всяких там фокусов и декадентско-поповских штучек. Я материалист!

Матрос посмотрел на меня, как бы приглашая тут же выдать товарищу комиссару объяснение: мол, у меня это лучше получится. Посмотрел… и надолго задержал взгляд.

– Потом, – махнул я рукой. – Дайте отдышаться… – И вытер пот со лба. – Фу ты… Стану я, товарищи, наверное, вегетарианцем. И запишусь к тому же в отряд партизан-террористов, которые только тем и занимаются, что пускают под откос поезда… А что это вы так на меня смотрите? Петро? Товарищ Огоньков?

И матрос, и комиссар глядели на меня во все глаза, раскрыв рты. И если во взгляде Огонькова был лишь испуг и недоумение, то в глазах Карася ясно прочитывалось сочувствие. Будто я был уродом, а он меня по этому поводу жалел. Что такое?

– Адольф, – осторожно начал комиссар, – а ты не это… не из той же банды, с которой мы только что сражались?

– Ты что? – возмутился я. – Кто тебя на руках из-под огня вынес?

– Да погоди ты! – оборвал комиссара матрос – Может, жена тебе попалась какая-нибудь курва гулящая? Эх, бедняга…

– Не женат я! – пожал я плечами. – В чем дело? В рассудке повредились вследствие потрясения, что ли? Комиссар Огоньков! Объяснись!

– У тебя… – замялся Огоньков, – на голове. ..это… Шапка слетела, —деликатно сформулировал он.

– И рога выросли, – добавил Карась.

ГЛАВА 4

Б общем, пришлось мне все им рассказать. Я и рассказал (разумеется, ради собственной же безопасности умолчал о том, что разыскиваю барона, чтобы предстать перед ним в качестве безотказного исполнителя желаний; а сказал, что уполномочен забрать в преисподнюю грешную баронову душу). И обещания молчать никакого с них не взял, не говоря уж о расписке о неразглашении. А что такого? В конторе даже поощряются такого рода рекламные акции. Штатная должность рекламного агента давным-давно утверждена. Иначе как бы о нас потенциальные клиенты узнавали? Конечно, собеседников надо уметь выбирать. Вот, помню, сотрудник рекламного отдела бес Иосиф сдуру задумал проводить акцию в каком-то НИИ, так его выслушали, скрутили, раздели и стали рога, хвост и копыта инфракрасными лучами просвечивать, в различные естественные отверстия трубочки засовывать… Еле удалось ему сбежать. Он на больничном потом лет пять сидел и к оперативной работе среди людей стал неспособен. Как увидит белые халаты, так с ним истерика делается…

Да, рассказал. Петро и товарищ Огоньков слушали меня внимательно. Комиссар поначалу посмеивался, но, как только я приспустил штаны и продемонстрировал хвост, посмеиваться перестал, а, напротив, сильно посерьезнел.

– Н-да-а… – проговорил Карась, когда я закончил. – Вот дела. В кои-то веки, акульи потроха, хорошего человека встретил, и тот оказался бесом. А я вообще-то не очень и верю, что ты бес. Ну, может быть, самую малость. Вот у нас на флоте боцман Костоломов был – так тот дьявол натуральный, только без хвоста. Меньше шести зубов с одного удара не вышибал. А ты что думаешь, товарищ комиссар?

– Думаю… – неопределенно отозвался Огоньков. Помолчал немного, выпрямился и с пафосом заявил: – Конечно, для борца за народную свободу происхождение много значит, но для тебя, товарищ Адольф, сделаем исключение. За выдающиеся заслуги лично я буду считать тебя настоящим боевым красным комиссаром!

– Во веки веков, аминь, – подтвердил Карась. – Ой, извини, – добавил он по моему адресу.

Поле давно закончилось. Мы перевалили заснеженный холм и совершенно неожиданно увидели серо-синеватую тучу леса. И, не сговариваясь, пошли к опушке. Утреннее солнце затянуло мутными, непрозрачными облаками, поднялся злой февральский ветер, а в лесу сейчас тихо и почти что тепло… как и всегда зимой в лесу.

Разговаривать не хотелось. Ночка оказалась, что и говорить, выматывающей. Не знаю, как Карасю или товарищу Огонькову, но мне больше всего на свете хотелось по-медвежьи залечь в какую-нибудь теплую берлогу и выспаться, предварительно плотно перекусив. Свой хлебный паек я потерял в пылу сражения, товарищ Огоньков тоже свой потерял, а Петро и вовсе никакого пайка не получал. Наколдовать, что ли, что-нибудь? Какие-нибудь безобидные овощи, например? Сил у меня маловато, для того чтобы колдовать. Да, есть хочется, а тут еще этот ветер…

Впрочем, скоро мы, миновав лесную опушку, углубились в чащу. Здесь ветер нас не доставал. Голые и толстые, морщинистые, словно слоновьи ноги, древесные стволы высоко наверху сплетались тончайшей паутиной веток и почти не пропускали ни ветра, ни солнечного света. Снег был неглубок, да и подтаял до образования наста, так что идти нам стало легче. Правда, через часок примерно мы врезались в бурелом – вот тут-то и началась настоящая чаща! Баррикады валежника, стволы деревьев, преграждающие путь сплошной крепостной стеной… вороны какие-то дурацкие орут в невидимом небе.

– А, собственно говоря, – спросил я, – куда мы идем?

– Наверное, в город возвращаемся, – сказал Карась как-то не очень уверенно. – Куда же нам еще? Я думал, вы знаете… Без направления ходить не годится. А то еще забредем куда-нибудь к чертовой бабушке…

– Попрошу бабушку мою не трогать, – огрызнулся я. – А если уж поминаете ее, то поминайте по имени и отчеству. Пожилой все-таки человек, надо же хоть какое-то уважение проявлять.

– А как твою бабушку зовут? – заинтересовался Карась.

– Наина Карповна, – сказал я.

– Чертова бабушка Наина Карповна, – хмыкнул Карась и осекся под суровым моим взглядом.

– Город в другом направлении, – отозвался товарищ Огоньков. – До него нам в один день точно не дойти. А ночевать под открытым февральским небом в чистом поле мне что-то не очень хочется.

– И мне, – признался я и добавил: – И в лесу тоже не хочется.

Карась остановился:

– Так. Братишки, я в открытом море не растеряюсь, а в лесу никогда в жизни не бывал. Вот заблудимся мы и померзнем, что тогда?

– Не заблудимся, – успокоил я его, – вы заметили, что я хромаю? Ага, на правую ногу. Это у меня профессиональное, как рога и рыжий цвет волос. Значит, мы не заблудимся.

– Какая связь? – не понял Петро.

– При ходьбе, – объяснил образованный Огоньков, – у людей правой ногой шаг длиннее, чем шаг левой. Поэтому, идя без ориентира, человек непроизвольно забирает влево. И, следовательно, ходит по кругу.

– О как! – удивился Карась. – Все-таки вы, сухопутные, несовершенные какие-то. А на крейсере оно вернее. Координаты, понимаешь, широта-долгота – и пошел пилить морские и океанские просторы. На тысячу верст ходим, и ни одного случая не припомню, чтобы судно какое-нибудь когда-нибудь заблудилось. Хотя… однажды наш боцман Костоломов упал в бочку с ямайским ромом, выплыл – и понесло его на капитанский мостик…

– Тихо! – поднял вдруг руку вверх товарищ комиссар.

Мы застыли на месте.

– Слышите? – прошептал он.

– Ничего не слышу, – сказал Карась. А я услышал.

– Вроде бы дрова кто-то рубит неподалеку, – определил я. – Такое… размеренное, однообразное уханье: ух ух! ух!.. И еще удары: клац-бух!.. клац-бух!

– Дровосек! – обрадовался Карась. – Вот у него и спросим дорогу к человечьему жилью! Пошли!

И мы пошли. Вернее, побежали. На ходу я вспомнил о потерянной своей бейсболке и намекнул товарищам о том, что неплохо было бы мне соорудить какой-нибудь головной убор. Вдруг дровосек попадется слабонервный и при виде моих рогов начнет топором отмахиваться? Карась, не замедляя движения, великодушно отодрал от подкладки бушлата изрядный кусок, из которого я смотал на своей голове что-то вроде чалмы. Теперь – в чалме и длиннополом халате – я очень был похож на потрепанного песчаной бурей азиатского караванщика.

– Стой! – скомандовал Огоньков. – Гляди! Спрятавшись за кучей валежника, мы смотрели на небольшую полянку, откуда, собственно, и раздавалось обнадеживавшее уханье, клацанье и буханье. Только никакого дровосека на поляне не было, а было такое, что мы втроем несколько минут, не говоря ни слова, смотрели и смотрели. Что за чудесная страна! Что за чудесное время! Шагу нельзя ступить без того, чтобы не увидеть какое-нибудь эдакое…

Здоровенный, под два с гаком метра ростом, мужичина в полном рыцарском облачении – то есть в латах и украшенном белоснежными перьями шлеме с опущенным забралом – отмахивался исполинским двуручным мечом от целой компании грязношерстой нечисти. Я насчитал пятерых противников рыцаря – три леших и два домовых. Свиномордые, коренастые, обросшие с ног до головы зеленой густой шерстью лешие узловатыми, окованными железом дубинами пытались достать рыцаря по перьевой маковке, но каждый их выпад отбивался с аккуратной точностью. Рядом вертелись домовые, невесть как оказавшиеся в глухой чащобе. Эти и вовсе были безоружны, но, как могли, помогали лесным сородичам: прицельными плевками старательно залепляли рыцарю амбразурную прорезь забрала.

– Ух! – выдыхал белое паровое облачко рыцарь при каждом новом замахе меча. – Ух! Ух!

Он, в тяжелых своих доспехах, сражался по пояс в снегу, и только это обстоятельство, надо думать, мешало ему развернуться как следует и в несколько ударов вышибить из нечистой силы нечистый дух.

Лешие и домовые, словно мячики, резво прыгали по насту вокруг своего противника.

Бух! – била дубина по мечу.

Клац! – бил меч по дубине.

– Это что еще такое? – прохрипел Карась, протирая глаза.

– Вон те зеленые – лешие, – пояснил я. – А вот те двое, маленькие, лохматые и поганенькие, —домовые.

– А этот товарищ с саблей кто? – спросил Огоньков.

Я пожал плечами.

– Хрен с горы, – исчерпывающе ответил Карась. – Но дерется хорошо. Только что же это получается – пятеро на одного? Непорядок. Вмешаться надо бы. Сейчас я ремень свой флотский сниму да пряжкой как закатаю вон тому лохматому по черепу!

– Я с вами не согласен, товарищ матрос Карась, – неожиданно проговорил Огоньков. – Если этот с саблей – всамделишный рыцарь, тогда я решительно запрещаю вам за него вступаться.

– Почему?

– Что значит – почему? Какая поразительная политическая безграмотность! Рыцарь – представитель феодального общества, угнетатель крестьянства и верный пес трона! Проклятый! Еще хуже буржуазных молодчиков! Правильно его лешие мутузят! Я – за угнетаемый лесной люмпен-пролетариат!

– Так пятеро же на одного! – воскликнул Карась под очередной «клац-бух». – Нет, братишки, не держите меня, я сейчас этим люмпенам такого леща дам…

– Не сметь! – заголосил товарищ комиссар так громко, что удивительно было, как его не услышали дерущиеся… впрочем, им не до того было. – Не сметь!

Политическая ошибка! Вопиющая бессознательность! Трибунал!

– Да тихо вы! – прикрикнул я.

Они замолчали, вопросительно посмотрели на меня.

– Не ссорьтесь, девочки, – примирительно проговорил я. – Из-за чего шум-то? Ну драка… Мало ли драк. Не хватало нам только между собою раздора. Сейчас я по-быстрому сотворю заклинание… и эти драчуны разбегутся в разные стороны, друг о друге позабыв навсегда. Идет?

Карась пожал плечами. А Огоньков проворчал:

– Революционер должен всюду твердую линию проводить. Никаких компромиссов. И почему это вы, товарищ бес комиссар Адольф, пытаетесь отмежеваться от своих… как бы родственников? Если не ошибаюсь, нечистая сила вам роднёй приходится.

– Лешие и домовые мне не родственники, – обиделся я. – А так – мелкая шушера. Какой же нормальный бес будет дружбу водить с этими поганцами? Их так и называют – малые Темные народы… И рыцарей я, честно говоря, недолюбливаю. Особенно паладинов. Сколько я от них в свое время зла натерпелся! Итак, ладно – сейчас я кое-что пошепчу, и все уладится. Тихо! Дайте мне сосредоточиться!

Матрос и комиссар притихли.

А славно у меня получилось! Да никак иначе и не могло получиться – у кого же, как не у меня, товарищ художник Босх учился изображать страшилищ? Когда я закончил пассы, дошептал заклинание и прихлопнул в ладоши, над полянкой, ознаменовав свое появление желтым облачком вонючего серного выхлопа, нарисовалась отвратительнейшая из отвратительнейших харь. Черный лоб, покрытый наростами и язвами, волосы пиявками извиваются в разные стороны (истинно непокорные пряди), раздавленной сливой – нос, выпученные глаза мерзко оранжевого цвета, а уж рот… Тут я, кажется, перестарался. Рот – это ведь начало пищеварительного тракта, так? А у меня вместо рта получилось то, чем пищеварительный тракт обычно заканчивается. И звуки, издаваемые харей посредством этого самого «рта», были соответствующие.

Но так или иначе, эффекта я добился поразительного. Комиссар Огоньков, вздрогнул, поморщился и прошептал:

– Ни дать ни взять оскал империализма.

А Карась, до глубины своей флотской души пораженный увиденным, даже поднял руку для крестного знамения, но, оглянувшись на меня, вовремя опомнился.

Домовые с визгом рванули в разные стороны. Лешие, чьи морды, кстати говоря, были ненамного симпатичнее сотворенной мною призрачной хари, побросали дубины и, подвывая от страха, кинулись прочь.

– А этот феодальный пережиток… – начал было товарищ Огоньков. Но я и без него видел. Феодальный пережиток, оказавшись в одиночестве, еще минуту по инерции вращал мечом, потом все-таки догадался поднять забрало и оглядеться. Убедившись в том, что враг ударился в позорное бегство, он отнес это целиком на свой счет и, утомленно опершись о меч, горделиво вскинул голову.

Встретившись глазами с оранжевыми гляделками наколдованного мною страшилища, рыцарь изумленно крякнул.

– Сейчас, – захихикал Огоньков, – загремит латами по всему лесу, бессовестный наймит королевского трона.

Но рыцарь и не подумал греметь латами. Он вскинул меч, издав гортанный воинственный вопль, и атаковал мерзкую харю. Широкое обоюдоострое лезвие, вместо того чтобы, как я ожидал, пролететь насквозь, рассекло харю пополам. Обе половинки задрожали и мгновенно истаяли.

– Вот молодец! – пробормотал Карась и неожиданно сорвался с места. – Вот молодец, братишка! – заорал он, выбегая на полянку. – Я отвечаю: хороший ты мужик! А не пережиток, как некоторые тут насвистели! Я все видел, как ты их: ух-ух, клац-бух! Здорово, шпангоут в глотку до самых потрохов!

Не давая рыцарю опомниться, он схватил его защищенную стальной перчаткой руку и энергично эту руку потряс.

– Все равно пережиток, – заявил Огоньков, также выбираясь из укрытия. – Но раз уж на то пошло… Коммунистический привет! – И хлопнул оторопевшего ратника по металлическому плечу.

– Дивлюсь я, – стряхнув с себя оторопь и комиссарскую руку, густо прогудел из-за забрала рыцарь. – Как много в здешних лесах нечисти поганой. Второе сражение переживаю, а я ведь только час как прибыл…

Нехорошее предчувствие кольнуло меня.

– Откуда это ты прибыл, позволь осведомиться? – спросил я, шагнув на полянку.

Рыцарь вздрогнул и пристально взглянул на меня. Лязгнув, опустилось забрало. За узкой прорезью засветились пронзительно-голубые, точно наполненные электричеством, глаза.

– Сарацин! – зарычал рыцарь, хватаясь снова за меч. – Располовиню!

Огоньков повис на левой его руке, Петро, как более тяжелый, на правой.

– Не фордыбачь, братишка! – ревел Карась.

– Немедленно прекратите безобразие! – тонко вскрикивал товарищ Огоньков. – Это не сарацин, а ответственный работник и боевой комиссар!

– Кто призвал пугающий фетиш? – рявкнул рыцарь.

– Ну я, – отозвался я. – Да отпустите! Я его не боюсь. Тоже мне железный дровосек, лавка скобяных (товаров.

– Ругаться?! – взревел рыцарь, тряхнув шлемом. Непроизвольно я повторил это движение. Наскоро скрученная чалма размоталась, лоскут свесился мне на лицо, я смахнул лоскут и нечаянно вместе с ним смахнул и чалму полностью.

– Р-рога! – задохнулся рыцарь. – Бес оперативный сотрудник Адольф! Вот, отродье преисподней, тебя-то мне и надо!

– Откуда ты мое имя… Дальнейшие события развивались настолько стремительно, что я не успел даже закончить вопрос. Товарищ комиссар Огоньков полетел влево, матрос Петро соответственно вправо. Рыцарь с воплем: '

– Изыди, дьявольское семя! – воздел над головой меч и шагнул в мою сторону.

Я отпрыгнул и побежал. Отбиваться я не рисковал. Чем отбиваться? Рогами? Этот меч с первого же удара разнесет в щепки оба рога вместе с головой, кстати. Выбираться за пределы полянки я тоже не стал. Чего доброго, завязнешь в буреломе, как муха в паутине. Я бегал по полянке, то кругом, то петлял, как заяц в прицеле охотничьего ружья, то кувыркался… Все было тщетно – рыцарь пер за мной, не отставая и не останавливаясь, пер как трактор, оставляя за собой в снегу глубокую борозду, пер как бульдозер, несмотря на то что Карась и Огоньков самоотверженно путались у него под ногами. Я, честно говоря, запаниковал. Мне пришлось унизиться до того, чтобы крикнуть:

– У тебя шнурки развязались!

Как ни странно, это на секунду его затормозило. Я воспользовался замешательством, чтобы врезать ногой в железный живот противника, но… едва не сломал копыто.

– Хитроумная свинья! – разгадав коварную мою ловушку, взревел рыцарь, возобновляя погоню.

Подземные черви! Не вечно же мне бегать! Я уже задыхаться стал и серьезно задумался о том, что пора, наверное, бросать курить. Надо было что-то делать. Этот броненосец хоть и обладал исключительными боевыми навыками, но умом явно не блистал. Учитывая успех предыдущего маневра, я пулеметной очередью выдал:

– Сзади! Сбоку! С другого бока! Обернись! Молоко убежало! Не наступи в коровью лепешку! Ай-ай, какая ракета с атомной боеголовкой на нас летит!

– Каракатица справа по борту! – поддержал меня Карась.

Рыцарь затоптался на месте, недоуменно оглядываясь во все стороны попеременно.

– Слушай мою команду: смирно! – довершил начатое товарищ комиссар.

– Прекратите отвлекать! – взмолился рыцарь. – Невозможно работать!

– А чего ты за мной гоняешься? Не объяснил толком ничего, сразу накинулся! Может, быть, я вовсе не бес оперативный сотрудник Адольф? Кстати, откуда ты мое имя узнал?

– Как – не Адольф? – удивился рыцарь. – Не Адольф? А имя твое мне начальство сообщило… Или не твое? То есть… Опять путаница!

– Товарищ, – проникновенно начал комиссар Огоньков, – каноны революционной законности не допускают самосуда. Изложите свои претензии к товарищу боевому комиссару в письменном виде и передайте на рассмотрение.

Рыцарь снял шлем. Белокурые волосы рассыпались по сверкающим наплечникам. Голубые глаза недоуменно вытаращились на Огонькова.

– Ты бы, братишка, представился для начала, – предложил Петро, незаметно снимая с себя и накручивая на кулак флотский ремень с тяжелой пряжкой. – Имя, звание, возраст, семейное положение…

Рыцарь тряхнул белокурой головой.

– Имя мое – Витольд Благородный, – торжественно выговорил он. – Звание – боевой серафим-мечник. Светлый рыцарь-паладин.

Он сорвал с себя плащ – и белоснежные крылья взметнулись за его спиной.

– Акульи потроха! – ахнул Петро.

Товарищ комиссар Огоньков дал себе пощечину и убеждающе забормотал:

– Я материалист! Я материалист!

Н-да… На мое признание они реагировали сдержаннее. Ну что ж… Таковы люди – им гораздо легче поверить в беса, чем… А, ладно, не об этом речь. Постойте, постойте… Это что же у нас получается?

– Так я и знал! – вырвалось у меня. – Идиотский «Некрономикон»! Дурацкий выплеск темной энергии! Кретинские датчики! Тебя послали меня перехватить?

– Перехватить беса Адольфа и помешать ему творить козни против рода человеческого, – отчеканил серафим-мечник и тут же спохватился: – Так что же, ты и есть Адольф? То-то я гляжу – рога! У-ух! – Он снова схватился за свой меч.

– Ну тихо! Тихо! – воскликнул я. – Может, Адольф, может, и не Адольф. Как угадаешь? Ты ведь не хочешь казнить невиновного?

– Строжайше запрещено, – подтвердил Витольд Благородный. И задумался. – С другой стороны, хороший бес – мертвый бес! – Он опять обрел уверенность и крепче сжал меч. – Готовься к смерти, отродье!

– Не подскажете, сколько сейчас градусов ниже нуля? – быстро нашелся Петро.

Серафим вздрогнул.

– Опять! Хватит! – жалобно попросил он. – Не сбивайте меня с толку! О, глупые люди, я ведь для вас стараюсь!

Глупые! На себя посмотрел бы. Я лихорадочно соображал. Так, так… Слабоумный благородный серафим. Не лучший противник. Но и не худший, конечно. Хуже было бы, если бы против меня послали не этого железного мастодонта, а ангела-спецагента.

Ну немного поднапрячь мозги…

– Послушай! – начал я. – Ты выполняешь задание?

– И выполню! – поспешно выпалил серафим.

– Допустим, я на самом деле тот, кто тебе нужен…

– Что-о?!

– Я сказал: допустим! Я же сказал…

– Ладно, ладно… Говори дальше, низкое создание.

– Допустим… допустим, что я на самом деле бес Адольф. Исчадие ада, отродье преисподней, низкое создание. Но ведь я тебя спас от нападения нечисти! Я их прогнал, так или не так?

– Так… – напрягся Витольд.

– Выходит, я совершил благородный поступок? Выходит или не выходит?

– Выходит…

– И это несмотря на то что я, по твоим словам, бес, бесчестный каверзник. Какой бы я ни был, но я тебе помог. Правильно?

Светлый рыцарь напряженно следил за ходом мысли, тер стальной перчаткой лоб.

– И как можешь ты, Витольд Благородный, боевой серафим-мечник, Светлый рыцарь, на добро отвечать злом? – пафосно закончил я.

– На добро злом? – встрепенулся Витольд. – Никогда! Я сам себя зарублю, если только допущу малейший проблеск мельчайшей мысли…

– А ты именно на добро именно злом и пытался ответить, – заключил я, втайне надеясь на то, что серафим прямо сейчас поступит так, как и обещал: тут же зарубит самого себя.

– Я?! Никогда!

– Свидетели? – возвысил я голос.

– Да! Да! – загомонили Карась и Огоньков. – Было дело! На такое добро и таким злом! Позор!

Серафим побагровел.

– Никто не смеет обвинять Светлого рыцаря в бесчестье!

– Ну заруби нас! – отчаянно крикнул я, несмотря на протестующую жестикуляцию Петро и комиссара. – Заруби, гад! И покрой собственное преступление против морали и совести… еще большим преступлением. Руби!

Руки серафима Витольда бессильно разжались. Меч беззвучно рухнул в снег. Светлый рыцарь обвел присутствующих жалобным взглядом. На мгновение мне показалось, что он сейчас расплачется.

– Да я ж… на добро злом… – промямлил он, совершенно угасая. – У меня благородство в крови…

– А ежели благородство… – начал было Карась, но я прервал его, категорическим жестом указав: молчи!

Серафим, убитый горем, присел на корточки и, обхватив руками белокурую голову, раскачивался, мыча что-то тоскливое. Кажется, он полностью уверился в том, что безвозвратно запятнал свою честь, и все еще колебался относительно идеи о немедленном харакири, не видя иного способа смыть позор. Подлить, что ли, масла в огонь, добавив, что зафиксировал его падение не кто-то там, а настоящий бес? Я, конечно, человеколюбив, но сотрудников конкурирующей организации не перевариваю органически. Пусть, орясина, помучается, глядишь, и правда совершит у всех на глазах акт показательного самоубийства…

Но только я открыл рот, как комиссар Огоньков завопил:

– Я придумал!

– Что придумал? – живо заинтересовался Карась.

– Я придумал, как все уравновесить, – с достоинством сказал комиссар. – В общем, так. Адольф выручил Витольда, а Витольд за это отпустит Адольфа восвояси. И честь спасена!

– Нет, не могу… – уныло проговорил Светлый рыцарь. – Я лучше покончу с собой… и с бесом заодно, но задание все-таки выполню.

Этот вариант мне понравился. С тем только условием, что Витольд начнет осуществление своего плана с самого себя.

– Да нет, не совсем отпустить! – воскликнул товарищ Огоньков. – А как бы… дать ему фору! Ну, скажем, отвернуться, а мы пока убежим. А вы, товарищ феодал, будете нас искать.

Я свирепо посмотрел на торжествующего комиссара. Идиот! Еще бы немного дожать, и Витольд спекся бы окончательно. К чему эти салочки? А если серафим-мечник меня снова догонит, ничего уже не будет ему мешать отрубить мне голову к едрене фене.

– Остроумны твои слова, – несколько оживился рыцарь. И поднялся на ноги. – Бегите, несчастные, я обещаю не смотреть, куда вы побежите.

Ага, а следы на снегу он тоже обещает не замечать?

– Нет, так не пойдет, – встрял я.

– А как пойдет? – спросил серафим.

– А вот так. Ты встаешь лицом во-он к тому дереву, закрываешь глаза и медленно считаешь… до ста. А пока ты считаешь, у нас есть время отбежать на приличное расстояние.

– До ста? – задумался Светлый рыцарь. – До ста я, наверное…

– А до скольки сможешь?

– Ну… до десяти. До двенадцати даже.

– Так. Десять раз до десяти. И не подглядывать!

– Хорошо, – кивнул Витольд.

Он подобрал меч и дошагал до указанного мною дерева. Принял классическую позу водящего в прятках и невнятно загудел:

– Один… два… как там дальше? Три…

– Стоп, стоп, стоп! – прервал его я. – Что же это получается? Я тебя честно спас от неминуемой смерти, а ты жульничаешь?

– Я-а? – возмутился серафим-мечник, поворачиваясь и снова хватаясь за меч. – Как ты, козлиная твоя харя, смеешь такое говорить?!

Карась и Огоньков хлопали глазами.

– Жульничаешь, жульничаешь, – подтвердил я. – Допустим, глаза ты закрыл, но ведь ты можешь следить за мной с помощью врожденной магии!