Текст книги "Оккультные тайны НКВД И СС"

Автор книги: Антон Первушин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

6-е отделение – изготовление конспиративных документов;

7-е отделение – химическое исследование документов и веществ, разработка рецептов; экспертиза почерков, фотографирование документов 49.

Специфика работы учреждения коренным образом отличалась от всего того, что делалось в ОГПУ, а потому требовала привлечения в аппарат людей, обладающих уникальными навыками. Это прежде всего относилось к криптографам, чье ремесло – разгадывание шифров и ребусов.

Свидетельствует писатель Лев Разгон зять Бокия а в 30-е годы – сотрудник Спецотдела.

"Бокий подбирал людей самых разных и самых странных. Как он подбирал криптографов? Это ведь способность, данная от Бога. Он специально искал таких людей. Была у него странная пожилая дама, которая время от времени появлялась в отделе. Я так же помню старого сотрудника Охранки статского советника в чине полковника, который ещё в Петербурге, сидя на Шпалерной, расшифровал тайную переписку Ленина. В отделе работал и изобретатель-химик Евгений Гопиус. В то время самым трудным в шифровальном деле считалось уничтожение шифровальных книг. Это были толстые фолианты, и нужно было сделать так, чтобы в случае провала или других непредвиденных обстоятельств подобные документы не достались врагу. Например, морские шифровальные книги имели свинцовый переплёт, и в момент опасности военный радист должен был бросить их за борт. Но что было делать тем, кто находился вдали от океана и не мог оперативно уничтожить опасный документ? Гопиус же придумал специальную бумагу, и стоило только поднести к ней в ответственный момент горящую папиросу, как толстая шифровальная книга превращалась через секунду в горку пепла.

Да, Бокий был очень самостоятельный и информированный человек, хотя он и не занимался тем, чем занималась иноразведка. К работе других отделов ОГПУ он относился с пренебрежением и называл их сотрудников «липачами» 63.

Личный состав отделений Спецотдела проходил по гласному и негласному штату. К негласному штату относились криптографы и переводчики для которых были установлены должности эксперт и переводчик. Работники же отделений непосредственно не связанные с криптографической работой секретари курьеры машинистки представляли гласный состав. К 1933-му году в Спецотделе по штату числилось 100 человек по секретному штату – ещё 89.

Были в структуре Спецотдела и подразделения, информация о которых считалась особо секретной. В частности, была создана группа из учёных самых разных специальностей. Все они формально находились в подчинении заведующего лабораторией Спецотдела и старого члена компартии Евгения Гопиуса, который формально возглавлял 7-е отделение и числился заместителем Бокия по научной работе.

Круг вопросов, изучавшихся подразделениями, работавшими на лабораторию Гопиуса, был необычайно широк: от изобретений всевозможных приспособлений, связанных с радиошпионажем до исследования солнечной активности, земного магнетизма и проведения различных научных экспедиций. Здесь изучалось всё имеющее хотя бы оттенок таинственности. Всё – от оккультных наук до снежного человека.

* * *

В декабре 1924-го года, когда Барченко приезжал в Москву для доклада о своих работах на Коллегии ОГПУ, он произвёл на начальника Спецотдела сильное впечатление. Будучи человек умным и достаточно информированным Глеб Бокий был прекрасно осведомлен о положении дел в стране и понимал, что репрессии ВЧК-ОГПУ начатые как против социально-чуждых элементов раньше или позже затронут самих чекистов. С какого-то момента Бокия стали одолевать сомнения и когда зимой 24-го, после доклада на Коллегии Барченко и Бокий разговорились, учёный сказал фразу, изменившую жизнь обоих собеседников:

– Контакт с Шамбалой способен вывести человечество из кровавого тупика безумия, той ожесточенной борьбы, в которой оно безнадежно тонет!…

Ещё больше учёный удивил начальника Спецотдела, сообщив, что ему известно о дружбе Глеба Ивановича с доктором Мокиевским.

Поэтому нет ничего удивительного в том что несколько дней спустя на конспиративной квартире, указанной Бокием, в обстановке строгой секретности собрались люди, близкие лично ему – Москвин, Кострикин Стомоняков – для того чтобы создать московский центр «Единого Трудового Братства».

Собрание началась с выступления Александра Барченко. Он был взволнован, и это волнение быстро передалось присутствовавшим. Впоследствии давая показания следователю НКВД Барченко будет описывать свою тогдашнюю позицию следующим образом.

«По мере поступательного движения революции, возникали картины крушения всех общечеловеческих ценностей, картины ожесточенного физического истребления людей. Передо мной возникали вопросы – как, почему, в силу чего обездоленные труженики превратились в зверино-ревущую толпу, массами уничтожающую работников мысли, проводников общечеловеческих идеалов, как изменить острую вражду между простонародьем и работниками мысли? Как разрешить все эти противоречия? Признание диктатуры пролетариата не отвечало моему мировоззрению».

Для меня ещё больше усугублялся вопрос: стало быть, все кровавые жертвы революции оказались впустую, впереди ещё большие кровавые жертвы новых революций и ещё большее одичание человечества?!

Поскольку, на мой взгляд, плюсом регулирования человеческих отношений между, главным образом, молодости европейской науки и ограниченный опыт революций в Европе, постольку в своей мистической самонадеянности я полагал, что ключ к решению проблем находиться в Шамбале-Агарти, этом конспиративном очаге, где сохраняются остатки знаний и опыта того общества, которое находилось на более высокой стадии социального и материально-технического развития, чем общество современное.

А поскольку это так, необходимо выяснить пути в Шамбалу и установить с нею связь. Главным для этого могли бы быть люди, свободные от привязанности к вещам, собственности, личного обогащения, свободными от эгоизма, то есть достигшие высокого нравственного совершенства. Стало быть, надо было определить платформу, на которой люди разных мировоззрений могли бы заглушить свои временные социальные противоречия и подняться до понимания важности вопроса. Отсюда основными положениями ЕТБ являются – отрицание классовой борьбы в обществе, открытый доступ в организацию лиц без различия их классовой, политической и религиозной принадлежности, то есть признание права для контрреволюционных элементов участвовать в организации, признание иерархии и уважение религиозных культов" 62 63.

В лице сотрудников Спецотдела при ВЧК-ОГПУ Барченко нашёл тех кто мог помочь ему осуществить давнюю мечту – снарядить экспедицию в Шамбалу. Надежды которые возлагал Барченко на этих людей вполне оправдались. Весной и летом 1925-го весь Спецотдел волновала одна проблема – организация экспедиции в Тибет.

Принимал в этом участие и уже знакомый нам Яков Блюмкин.

1.3.3. Яков Блюмкин судьба террориста.

Яков Григорьевич БЛЮМКИН родился в марте 1900-го года в бедной еврейской семье. Его отец, работавший сначала в одной из лесозаготовительных фирм в Полесье, ко времени его рождения устроился мелким коммерческим служащим. В 1906-ом году Блюмкин-старший умер, и семья из шести человек впала в нищету.

Мать, заботясь о будущем сына решила всё-таки дать ему возможность получить образование. В 1908-ом году, когда Якову исполнилось восемь лет, она устроила его на учёбу в начальное духовное училище – в Первую одесскую Талмуд-тору. В неё принимали мальчиков в возрасте от шести до двенадцати лет – сирот и детей из бедных семей. Обучение было бесплатным все расходы брала на себя религиозная община. В Талмуд-торе дети изучали Библию, Талмуд, иврит и историю. Кроме того здесь велось преподавание русского языка, современного еврейского языка, арифметики, географии, естествознания, рисования, пения и чистописания. Благодаря этой школе Якову удалось получить не только духовную, но и неплохую общеобразовательную подготовку.

Первой одесской Талмуд-торой свыше четверти века руководил писатель Шолом Яков Абрамович, более известный под псевдонимом Менделе-Мойхер-Сфорим. Его считают основоположником современной еврейской литературы. В 1908-ом году когда Яков поступил в школу Менделе исполнилось 73 года. К этому времени он написал несколько романов повестей пьес принесших ему мировую славу. Началось издание собрания его сочинений. Как писал Блюмкин в одной из своих автобиографий, дедушка еврейской литературы оказал значительное влияние на его духовное развитие. Руководитель Талмуд-торы был горячим поборником идеалов просвещения. Он считал, что и еврейские дети должны получать не только духовное, но и светское образование, включая изучение русского языка. Писатель непримиримо относился к иудейскому аскетизму, выступал за освобождение личности от контроля религиозной общины.

Материальное положение семьи Блюмкиных было очень трудным. Денег постоянно не хватало. Не раз вставал вопрос о прекращении Яковом учёбы. Кое-как выручали летние каникулы, когда мальчику удавалось получить место посыльного в какой-либо конторе или магазине.

В 1913-ом году Блюмкин всё-таки закончил Талмуд-тору. Теперь он имел возможность поступить в иешибот, в гимназию или в реальное училище. Однако тут за учёбу нужно было платить, поэтому Яков предпочёл пойти работать учеником в электротехническую контору Карла Фрака. Здесь он получал от двадцати до тридцати копеек в день, монтировал электропроводку в частных домах и учреждениях.

В 1914-ом году Блюмкин познакомился с товарищем Гамбургом. Под этим псевдонимом вёл нелегальную революционную работу студент-эсер Горожанин литературный псевдоним Валерия Михайловича Кудельского впоследствии он стал большевиком и в 20-е годы возглавлял секретно-оперативный отдел ГПУ Украины. Блюмкин и Горожанин участвовали в организации нелегального студенческого кружка для изучения программы и тактики эсеровской партии. Яков Блюмкин жадно впитывал в себя идеи революционного народничества, наряду с учебой в кружке усиленно занимался самообразованием. Одновременно делал первые шаги на литературном поприще. Написанные им стихи печатали журнал «Колосья», детская газета «Гудок», один раз опубликовал даже «Одесский листок», наиболее солидное издание города 16.

Февральская революция застала Блюмкина в Одессе. Он принял в ней участие как агитатор первого Совета рабочих депутатов, выступая на различных предприятиях с агитацией за присоединение к революции и посылку депутатов в Совет. Потом в силу ряда обстоятельств он был вынужден переехать в Харьков. Но и там Блюмкин быстро установил контакты с организацией эсеров которые сразу привлекли его к агитационной работе.

Новость об Октябрьском перевороте меняет все планы Блюмкина и он спешно возвращается в Одессу. Там он записывается добровольцем в матросский «Железный отряд» при штабе 6-й армии Румынского фронта участвует в боях с войсками Центральной рады, с гайдамаками. В марте 1918-го года его отряд влился в состав 3-й советской Украинской армии.

Через два месяца, после расформирования 3-й армии, Блюмкин приезжает в Москву, где поступает в распоряжение ЦК партии левых эсеров. Он неплохо зарекомендовал себя в боях с германскими интервентами и войсками Центральной рады, чем и привлек к себе внимание левоэсеровских лидеров. Его направляют во Всероссийскую чрезвычайную комиссию. По предложению заместителя председателя ВЧК левого эсера Александровича Блюмкину было поручено организовать отделение по борьбе с международным шпионажем.

Во время службы в ВЧК наглядно высветились основные черты противоречивого характера Блюмкина. С одной стороны – абсолютная вера в идеалы мировой социальной революции и готовность идти ради неё на самопожертвование; с другой – хвастовство, зазнайство, склонность к авантюрным поступкам без оглядки на последствия своих действий.

Самолюбию Блюмкина льстило что его как сотрудника ВЧК все боятся. В беседах со знакомыми он изображал из себя человека, наделённого правом решать вопросы жизни и смерти арестованных. Своим приятелям – поэтам Сергею Есенину и Осипу Мандельштаму – он даже как-то предлагал прогуляться до ЧК и посмотреть, как в подвалах Лубянки расстреливают контру.

Приведу только один случай из жизни Блюмкина-чекиста наглядно характеризующий этого человека. В один из последних дней июня 1918-го года Яков Блюмкин вместе с Осипом Мандельштамом, комиссаром ВЧК Александром Трепаловым и своим знакомым по Одессе Петром Зайцевым зашёл в писательское кафе. Подвыпив, он начал хвастаться тем, как ему удалось арестовать австрийского офицера графа Роберта Мирбаха брат германского посла действительно арестованный ЧК по обвинению в шпионской деятельности в пользу Австро-Венгрии.

– Не сознается, – цинично говорил Блюмкин, – поставлю его к стенке. И вообще жизнь людей в моих руках. Подпишу бумажку – через два часа нет человека. Вон, видите, вошел поэт. Он представляет большую культурную ценность. А если я захочу – тут же арестую его и подпишу смертный приговор. Но если он нужен тебе, – обратился Блюмкин к Мандельштаму, – я сохраню ему жизнь.

Тут Блюмкин преувеличивал права решать вопрос о наказании арестованных, тем более о расстреле, он не имел. Такое постановление в то время могла выносить только коллегия ВЧК при условии, если ни один из её членов не проголосует против. Однако Мандельштам этого не знал. Он принял слова Блюмкина за чистую правду. Поэт вскочил из-за стола и запальчиво крикнул:

– Это палачество! Ты не имеешь права так поступать с людьми. Я сделаю всё возможное и не допущу расправы!

– Не вмешивайся в мои дела! – грубо оборвал его Блюмкин. – Посмеешь сунуться – сам получишь пулю в лоб.

С большим трудом Трепалов и Зайцев загасили ссору 16.

Всемирную известность Якову Блюмкину принесло совершённое им 6 июля 1918-го года убийство германского посла – графа Мирбаха – едва не спровоцировавшее войну с Германией. Произошло это так.

Известно что основные расхождения в программах двух революционных партий большевиков и левых эсеров – касались вопросов внешнеэкономической политики. Так эсеры считали факт подписания ленинским правительством Брестского договора предательством дела революции. Заседавший в Москве в первых числах июля 1918-го года Третий Всероссийский съезд партии левых социалистов-революционеров по вопросу о внешней политике Советской власти постановил разорвать революционным способом гибельный для русской и мировой революции Брестский договор. Исполнение этого постановления съезд поручил ЦК партии.

Выполнить волю съезда Центральный Комитет решил путём совершения акта индивидуального террора над одним из наиболее активных и хищных представителей германских империалистических вожделений в России, графом Мирбахом.

Организация акции осуществлялась в спешке и заняла всего два дня. Непосредственными исполнителями должны были стать Яков Блюмкин и фотограф подведомственного ему в ЧК отдела по борьбе с международным шпионажем Николай Андреев.

Утром 6-го июля Блюмкин пришёл в ЧК. У дежурной секретарши в общей канцелярии он попросил стандартный бланк Чрезвычайной комиссии и отпечатал на нём следующее.

"УДОСТОВЕРЕНИЕ.

Всероссийская чрезвычайная комиссия уполномочивает её члена Якова Блюмкина и представителя Революционного трибунала Николая Андреева войти в переговоры с Господином Германским Послом в Российской Республике по поводу дела, имеющего непосредственное отношение к Господину Послу.

Председатель Всероссийской чрезвычайной комиссии.

Секретарь".

Блюмкин расписался за секретаря ВЧК Ксенофонтова, а один из членов партии левых эсеров – подделал подпись Дзержинского. Заверив документ печатью ВЧК и получив машину Блюмкину выдали тёмного цвета «паккард» с открытым верхом, Яков отправился в гостиницу «Националь», где его уже ждал Николай Андреев. Там террористы получили последние инструкции. Им были вручены две бомбы и два револьвера, которые они спрятали в портфели. Вышли к машине.

Яков вручил шоферу револьвер и сказал повелительным тоном:

– Вот вам кольт и патроны. Езжайте тихо. У дома, где остановимся, не выключайте мотора. Если услышите выстрелы, шум – не волнуйтесь. Ждите нас!

В три часа дня они подъехали к особняку германского посольства в Денежном переулке потом – улица Веснина. На звонок в дверь открыл швейцар. Блюмкин на ломаном немецком языке сказал, что он и его товарищ хотят беседовать с господином послом. Швейцар начал что-то объяснять. Из сказанного им удалось понять лишь, что их сиятельство и другие господа изволят обедать и что надо немного подождать.

Минут через десять к посетителям вышел советник посольства Бассевитц. Блюмкин предъявил ему мандат и заявил, что он является представителем советского правительства и просит графа Мирбаха принять его. Бассевитц взял мандат и ушел доложить о визите. Вскоре в приемную прибыли первый советник посольства Карл Рицлер и военный атташе лейтенант Леонгарт Мюллер.

– Вы от господина Дзержинского? – обратился к посетителям Рицлер.

– Да, я – Яков Блюмкин, член ВЧК, а мой товарищ – Николай Андреев, представитель революционного трибунала.

– Пожалуйста, проходите.

Блюмкина и Андреева провели через вестибюль и зал в гостиную, предложили сесть.

– Я имею строгое предписание от товарища Дзержинского говорить с господином послом лично, – заявил Блюмкин.

Рицлер ответил, что граф не принимает и что он, как первый советник посольства, уполномочен вести вместо него все переговоры, в том числе и личного характера. Однако Блюмкин настаивал на своём: ему поручено беседовать только с графом.

Граф Мирбах, опасаясь покушений, избегал приёма посетителей. Однако, узнав, что прибыли официальные представители советской власти, он всё-таки решился побеседовать с ними. Посол в сопровождении Рицлера появился в гостиной.

Сели за круглый массивный мраморный стол с одной стороны – Блюмкин, напротив него – Мирбах, Рицлер и Мюллер. Андреев расположился поодаль, у дверей. Яков разложил на столе бумаги и стал объяснять послу, что ВЧК арестовала его родственника, офицера австро-венгерской армии, по обвинению в шпионаже. Блюмкин действительно работал с братом посла и знал все подробности этого дела. К тому же он привёз подлинные протоколы допроса которые и продемонстрировал господину послу.

– Меня, господин Блюмкин, всё это мало интересует, – заметил тот. – Я и моя семья не имеют ничего общего с арестованным вами офицером.

– Ваше сиятельство, – обратился к графу Рицлер. – Я полагаю, что следует прекратить этот разговор, а Чрезвычайной комиссии дать письменный ответ через Народный комиссариат иностранных дел.

В этот момент в разговор вмешался Андреев, в течение всей беседы молча сидевший в стороне. Он спросил:

– Видимо, господину графу интересно знать, какие меры будут приняты с нашей стороны?

– Да, господин посол, вы желаете это знать? – повторил вопрос Блюмкин.

Граф ответил утвердительно. Вопрос Андреева, видимо, был паролем. Блюмкин, не дожидаясь ответа посла, выхватил револьвер и произвел несколько выстрелов по Мирбаху, Рицлеру и Мюллеру. Рицлер и Мюллер упали на пол, однако сам граф побежал в соседний зал. Андреев догнал посла и кинул ему под ноги бомбу, но и тут случилась заминка потому что бомба не взорвалась. Тогда Андреев сильным ударом свалил графа. Блюмкин в ту же секунду наклонился, подхватил неразорвавшуюся бомбу и бросил её в Мирбаха. Наконец детонатор сработал и раздался оглушительный взрыв. Посыпалась штукатурка, взлетели в воздух плитки паркета, воздушной волной вышибло стекла.

Оставив на столе шляпы, револьвер, документы и портфель с запасной бомбой, террористы кинулись к окну. Андреев благополучно выпрыгнул на улицу и через несколько секунд уже был в автомобиле. Блюмкин же, соскакивая с подоконника, повредил ногу. С трудом он стал карабкаться через железную ограду. Из здания посольства открыли стрельбу. Одна из пуль попала в Блюмкина но он всё-таки сумел перелезть и, хромая, побежал к автомобилю. Кубарем он ввалился в салон. Машина рванула в сторону Пречистенки и скрылась из виду.

Через несколько минут автомобиль с террористами уже въезжал во двор особняка Морозова в Трехсвятительском переулке. Здесь размещался штаб наиболее многочисленного отряда ВЧК, которым командовал левый эсер Попов. Блюмкина поместили в лазарет. Чтобы затруднить розыск Якова остригли сбрили ему бороду.

Согласно этике эсеров исполнители террористического акта должны были остаться на месте его совершения и позволить себя арестовать. Однако Андреев и Блюмкин бежали. Впоследствии по этому поводу Яков напишет:

«Думали ли мы о побеге? По крайней мере, я – нет… нисколько. Я знал, что наше деяние может встретить порицание и враждебность правительства, и считал необходимым и важным отдать себя, чтобы ценою своей жизни доказать нашу полную искренность, честность и жертвенную преданность интересам революции. Перед нами стояли также вопрошающие массы рабочих и крестьян – мы должны были дать им ответ. Кроме того, наше понимание того, что называется этикой индивидуального террора, не позволяло нам думать о бегстве. Мы даже условились, что если один из нас будет ранен и останется, то другой должен найти в себе волю застрелить его» 16.

Как бы там ни было но Блюмкин бежал. И бегал до апреля 1919-го года пока не надумал сдаться властям. Несмотря на то что убийство графа Мирбаха привело к обострению отношений между Советской Россией и Германией и послужило толчком к мятежу левых эсеров со всеми вытекающими Блюмкин отделался очень лёгким наказанием. 16 мая 1919-го года Президиум ВЦИК учитывая добровольную явку Блюмкина и данное им подробное объяснение обстоятельств убийства германского посла амнистировал его.

Сегодня нам это кажется диким но современники Блюмкина считали его героем и более того – гордились знакомством с ним. Вот например что говорил Николай Гумилёв о том как он познакомился с Блюмкиным.

«Человек среди толпы народа застреливший императорского посла подошёл пожать мне руку сказать что любит мои стихи».

Насчёт толпы народа поэт конечно погорячился но само это высказывание весьма характерно для того времени.

После освобождения Яков Блюмкин возвращается к своей привычной жизни сотрудничает с ВЧК готовит террористические акты против генералитета Белой армии, развлекается в компании поэтов-имажинистов.

В сентябре 1920-го года Яков Блюмкин по направлению Наркоминдела был зачислен на Восточное отделение Академии Генерального Штаба РККА. Отделение готовило кадры для армейской службы на восточных окраинах Советской Республики и для военно-дипломатической работы. Слушатели изучали основы стратегии, тактику родов войск, службу Генштаба, военную географию, строительство Красной Армии, военную психологию и шесть социально-экономических дисциплин – философские и социологические основы марксизма, основы внешней политики, социальную психологию, Конституцию РСФСР, теорию социализма, железнодорожное хозяйство. На Восточном факультете изучались дополнительно персидский, арабский, турецкий, китайский, японский и другие языки. Блюмкин специализировался по Персии.

Условия учёбы были очень тяжелыми. Занятия продолжались с 9 утра до 22 часов, с часовыми перерывами на обед и ужин. Питание было скудное. В учебных помещениях царил необычайный холод. Свирепствовал сыпной тиф. Несмотря на эти трудности, Блюмкину за время пребывания в академии удалось получить хорошую военную подготовку и основательно проштудировать общественно-политическую литературу.

Весной 1921-го года из академии начали откомандировывать слушателей для участия в боевых действиях в районах, охваченных бандитизмом, фактически – в карательные отряды. Не избежал сей участи и Блюмкин. Его направили в 27-ю Омскую дивизию, усмирявшую крестьянские восстания в Нижнем Поволжье. Там он был назначен на должность начальника штаба 79-й бригады, а затем стал временно исполняющим обязанности комбрига. В составе 27-й дивизии Блюмкин принял участие в борьбе с антоновщиной в Тамбовской губернии, а также в ликвидации Еланьского восстания.

Осенью 1921-го года его откомандировали в Сибирь, где назначили командиром 61-й бригады 21-й Пермской дивизии. Бригада успешно участвовала в боях против войск барона Унгерна фон Штернберга вторгшихся во Внешнюю Монголию 16.

После победы Блюмкин возвращается в Москву для продолжения учёбы в Военной академии. Однако окончить академию ему так и не удалось в 1922-ом его снова отзывают и направляют в секретариат наркома по военным делам. В течении года и четырёх месяцев он состоит при Льве Давыдовиче Троцком для выполнения особых поручений.

Осенью 1923-го года Дзержинский предложил Блюмкину перейти на службу в иностранный отдел ОГПУ. Подумав, тот согласился. Началась новая страница в его биографии. А нам самое время вернуться к «Единому Трудовому Братству» и нейроэнергетической лаборатории.