Текст книги "Единственный чеченец и другие рассказы"

Автор книги: Антон Блажко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

– Дорогой, у тебя от этой царапины через неделю шрама не останется, продезинфицируют и даже шить не станут. Так что двадцать один день больнички или как там, стойкая утраты трудоспособности более чем на треть, боюсь, тебе не светит. Может, повезет в другой раз!

Вечером участники предприятия коллективно снимали стресс, водила насчитал в УАЗике девять свежих пробоин, одну смятую пулю выковырял из сидения под собственным задом. Обмыв ее как награду в "шиле", до дна с вытаскиванием зубами на ладонь, решил просверлить и довесить к нательному крестику. Брошенный в стороне "Жигуль" обходили, как заразный, был он точно решето, с побитыми стеклами, Чайкина с женщинами обнесло чудом. Видно, Бог не хотел в тот день больше крови и смертей.

До окончания командировки ничего примечательного больше не произошло. Соскучившись, раненый бежал через три дня из санчасти, добравшись попутками на блок. Из казенных сумм выделили часть на цветы, собрали продуктов и съездили к крестнику в больницу. Туго запеленутый по местным обычаям ребенок спал с матерью, порядки строгостью не отличались. Сама она лежала худая и потемневшая, великий и могучий язык межнационального общения знала плохо и из речей присутствующих, в том числе замглавы администрации, мало что поняла. В районной газетке прописали статью о благородстве, фактически подвиге российских милиционеров, ценой смертельного риска спасших две жизни освобожденному братскому народу. Присовокупив к служебным бумагам ходатайства властей, Балинюк сдал в группировку наградные документы почти на всех, включая Чайкина и себя. Инстанции никого вроде не срезали, через полгодика можно было ждать знаков признательности от родного государства.

Невезучий старик остался единственным чеченцем, достоверно погибшим от рук отрядовцев либо на их глазах за весь срок командировки.

2001-2003 гг.

Примечания

САУ – самоходная артиллерийская установка

БТР – бронетранспортер

БМП – боевая машина пехоты

Чернокозово – следственный изолятор Минюста в Чечне, известный жесткими условиями содержания

Шахиды – террористы-смертники и в целом бойцы, принесшие клятву не щадить жизни в борьбе за исламские идеалы

"Фейсы" – сотрудники ФСБ

ГРУ – Главное разведывательное управление

ВВ – внутренние войска МВД РФ

ППСМ – патрульно-постовая служба милиции

АК – автомат Калашникова

АКСУ – автомат Калашникова складывающийся укороченный

Броник – бронежилет

УСБ – управление собственной безопасности

СОБР – специальный отряд быстрого реагирования, подразделение в составе РУБОПов до их реорганизации

ПНВ – прибор ночного видения

ВОГ – выстрел с осколочной гранатой

Подствольник – подствольный гранатомет для стрельбы ВОГами

"Муха" – одноразовый гранатомет в раздвижном тубусе

СВД – снайперская винтовка Драгунова

ПК – пулемет Калашникова

"Маслята" – патроны

АГС – автоматический гранатомет станковый

Ханкала – пункт нахождения командования объединенной группировки войск (ОГВ) и входящей в ее состав ВОГОиП, временной объединенной группировки органов и подразделений МВД РФ

ПКВТ – пулемет Калашникова-Владимирова танковый

Шуршун – защитный камуфлированный комбинезон из синтетической ткани

ВОВД, "временник" – временный отдел внутренних дел

Зимним вечером

Ничем не примечательный наш блокпост торчал на выезде из райцентра, перекрывая грозненскую трассу. Целыми днями с рассвета до темноты, желанного комендантского часа, в обе стороны грохотал бесконечный транспорт ограбленного угнетаемого населения, разоренных организаций. Заплатанные легковушки, РАФики советских лет, забывшие о ремонте, разбитые "Икарусы" и ПАЗы, шаланды, осевшие под самыми неожиданными грузами от катушек высоковольтных кабелей до кирпича, выбранного из развалин. Военная техника составляла в этом потоке довольно скромный процент. Выжженная оккупированная земля представлялась совсем иначе – трубы спаленных хат, бредущие по дорогам беженцы с детьми на руках, замотанные в платки женщины без возрасти и ветхие старики... На счастье жителей, бомбили и обстреливали село в период войны сравнительно мало, а райцентром, именовавшимся ваххабитским гнездом, войска овладели без боя к обоюдной выгоде сторон. Вечерами светилось от дворовой лампочки решето ворот напротив, различались днем крупнокалиберные выщерблины стен и какие-то руины в поле – вот и все, что свидетельствовало о пронесшемся урагане. Тетки же и девицы среди проезжавших мимо и ждавших попуток у границ поста, где ссаживали народ колымаги местного сообщения, маршрутки и коммерческие автобусы "Базар-Газучасток", случались дай Бог, в шубах, золоте и густом макияже. Убрать наши "калаши", бетонные разгородки рядовое кавказское захолустье...

У людей шла жизнь в тех условиях, к которым они за десятилетие вынужденно привыкли. Собственные колеса в разруху стали необходимостью, подчас основным кормильцем, при независимости угнанные по стране машине стоили здесь дешево, а кустарный бензин, люто портивший двигатель и окружающий воздух, обходился того меньше. Нужды гнали селян из дому много чаще, чем в забытое мирное время, ибо в годины революций, войн и смут, при самых неспособствующих кондициях граждан будто рвет с насестов некий вихрь. Официально восстанавливаемая столица с ее конторами, органами власти и парой "вузов" втягивала ежедневно тысячи людей. Там была какая-то работа, бизнес, дела, но отсутствовали жилье, быт, многие уцелевшие обитатели воротились в родную полудеревню, и даже некоторые видные лица купили или обустроили себе здесь дома. В нашей провинции почти регулярно давались газ, свет, из уличных колонок шла вода без нефтяной пленки и даже горели отдельные фонари.

Личные обстоятельства населения, честно говоря, трогали нас все же мало. Не только по черствости; мы сталкивались с людьми кратко, в ситуации приказа и подчинения, когда исстрадавшиеся пейзане неискренне улыбались, открывая в пятый раз за полчаса багажник, а осененные хоть какой-нибудь властью надменно вскидывали "корочку" в окно и упорно стремились объехать очередь. Полутюремная жизнь за колючей проволокой с редкими выездами на почту, однообразие, вечное принуждение кого-то к выполнению бессмысленных требований и начальственный тяжкий пресс вытомили до корней уже за первый месяц. В манерах утвердилось раздражение, вспыхивающее яростью от малейшей искры, боеспособность истачивало скрытое пьянство. И все же простаивая сутками на обрыдшей дороге, видя житье проезжающих и перебрасываясь словом-другим с настроенными лояльно, самые твердолобые начинали смутно что-то понимать. Зарождалось даже сочувствие – предмет, в службе лишний. На деле, впрочем, носившее отвлеченный характер, как к чужим бедствиям в теленовостях. Жаль бедолаг, но это их проблемы...

Созерцая в ясные дни снежные пики на горизонте с лагерно-армейской тоской, думали мы об одном: когда это кончится? Теперь понималось, отчего сменяемые нами парни мотали как с пожара без понукания, бросая шмотье, казенные простыни и даже левые боеприпасы, накопленные трудом и обычно конвертируемые у прибывших в огненную воду, "хрусты" и домашнюю жратву. Мы стойко глотали едкие выхлопы адской смеси, местной самопальной горючки, резавшей глаза, бронхи и оседавшей копотью на плащевых комбинезонах-"шуршунах", закупленных для отряда при отправке на спонсорские средства. Выбитого из мрачных спонсоров по слухам хватило бы на полярные костюмы с подогревом, где-то все эти тысячи с тушенко-сгущенками благополучно осели, но заглядывать начальству в известный отдел военное правило воспрещало. Особую ненависть вызывали КАМАЗы, жирно коптившие чистой нефтью. Выхлопное жерло крепилось у них за кабиной таким образом, что при начале движение после проверки они испускали в лицо густочайшее облако, мстя за трату времени, чинимые препятствия и обиды всех лет. Малоприятными оказывались даже выходные дни, по которым в райцентре открывался базар всечеченского, судя по количеству покупателей и негоциантов, масштаба. Утром товар везли одни, ближе к вечеру его тащили назад другие в таких же замызганных "шестерках" и "Волгах", маршрутках, автобусах, забитых челночными клетчатыми сумками, которые приходилось снова просматривать под страхом взыскания хотя бы внешне.

Поражали равно интенсивность торговли и первобытный ее характер: тонущий в грязи рынок с дырявым полиэтиленом над столиками, минитолкучки на всех перекрестках центральной Советской улицы, изгибавшейся от бывшего исполкома до нашей окраины с постом. Доски на ящиках вместо прилавков, пирамиды консервных банок и желтые масляные бутылки, связки привозной сухой рыбы. Стояли раритетные металлические ларьки в рыжих потеках, с козырьком-ставнем и свечой внутри по замене выбитых стекол той же пленкой. Вдоль дорог красовались скамейки и целые стенды с домашней выпечкой, изукрашенными по всем правилам кондитерского искусства пирожными и даже роскошными свадебными тортами в хрусткой прозрачной оболочке. Тут же могла стоять мочеподобная жидкость в здоровых бутылях и емкостях с брендом "дистопливо дешыво из России" на фанерках, сулившим высокое качество "импортного" товара. Подоконники домов украшали выставки-продажи сигарет, жвачек, сникерсов и напитков, включая ситро "Буратино" в стеклянной таре с той самой месяцевидной этикеткой. Она так же отклеивалась на концах и значилась оттиснутой в 1986 году, хотя могла быть с уцелевшей печатной формы. Стоил дивный напиток три рубля; разок поблевав, самые укоренелые похмельщики начинали предпочитать завозную дристную воду из пожарной цистерны – таинственные изготовители не только пренебрегали фильтровать сырье из ближайшей канавы, но и добавляли вместе с жженным сахаром что-то мало совместимое с жизнью.

Семечки, пачки "Донского табака", непривычно желтую ростовскую "Приму", пиво, осетинскую водку и дербентский "коньяк" с соответствующими наценками везли, несли и прикатывали на тележках и велосипедах прямо на пост. А подлинная река транзитного ширпотреба ежедневно текла мимо, вызывая у нестойких соблазн припасть к ней хоть на миг. Склонные к умствованиям жевали слово менталитет, достигшее самых широких серых масс: торгашество в крови. От нужды, конечно, и не так начнешь крутиться, но надо ж и склонность иметь. Даже под снегом было видно, какими сорняками заросли поля окрест. Остальные выражались проще: торгаши, воры и разбойники, у них это в крови... Термины "обезьяны" и "чурбанота" оба разряда использовали предпочтительно.

Задачей блокпостов являлась проверка транспорта и следующих на нем лиц с целью выявления запрещенных предметов, улик, боевиков и преступников, еще не находящихся в розыске и тем паче в него объявленных, краденных машин и добра. Действенных методик выполнения отечественная военно-полицейская система так и не выработала, оставаясь на уровне копания в поклаже и пристального чтения паспортов. Впрочем, что еще выдумать; позже я видел кадры действий потенциальных союзников в захваченной арабской стране: зачистка кварталов с вытаскиванием подозреваемых на улицу под стволами, узнаваемый блок на дороге... Повеяло чем-то знакомым, почти своим. Известную сдерживающую роль сеть постов и полупассивное силовое присутствие играли, но явно не соизмеримую с их размерами, затрачиваемыми средствами и энергией людей. Реальность же исполнения обязанностей выглядела более чем убого.

На ветхом пункте регистрации граждан и транспорта, огневой точке из прохудившихся мешков с песком и шифериной сверху, лежали в грязных папках всяческие ориентировки, списки преступников и угнанных телег. База данных пещерной эпохи, так сказать. Первое время мы честно пытались заглядывать в них при изучении документов и госзнаков машин, и даже поймали одну преступную "копейку". Уложенный ретивым постовым на капот дядька с тоской тянул:

– Ви новие, да? Это моя машина, у мине ее угнали, потом вернули за денги. А тепер все врем ловят, надоело уже! Прежний ребят меня все знал, не трогал...

Было ясно, что он скорее всего не врет. В местный отдел его все-таки сдали показателей ради, но внушительно советовали:

– Так сними с учета колымагу, всем проще будет!

– Э, ходил уже, говорат – плати давай...

Просмотрев для порядку лист вождей незаконных вооруженных формирований, гордо возглавляемый изгнанным президентом, я обнаружил еще числящимся известного пахана, с шумом и помпой ликвидированного полгода назад. Отдыхая по соседству, дурила с чего-то начал шмалять из пукалки при внезапной зачистке и был смертельно ранен; добазарься он, как обычно, и по сей день ездил бы через наш же пост с удостоверением какого-нибудь начальника РОВД. Закрыв папку, я оставил ее под рукой и солидно раскрывал, когда требовалось обозначить работу.

Что до обыска транспорта, то ничего мы не находили и не пытались найти, быстро убедившись в невозможности требуемых доскональных шмонов. При возне с машиной больше трех минут возникал затор, опасный всем при любви войск к беспрепятственному проезду, задние начинали сигналить, бежали просители и крикуны, ситуация накалялась за миг. В километровой очереди кто-то начинал выруливать и разворачиваться, задевая других, возникали свары до драк среди уже соплеменников, перераставшие в стихийные митинги протеста. Изредка подобные шоу устраивались в моменты озверения начальства, получившего наверху втык. Его гнев приходилось, как бурю, пережидать. Бог с ними нервами и суетой, все равно к вечеру на дороге все шатались без водки. Главная постовая сложность заключалась в другом. Она для краткости обозначалось местной милицией, то бишь любыми кадрами с пушкой и ксивой.

Разных крутых амбалов ездило через нас необыкновенно много, даже зампредседателя какого-то упорно существующего на бумаге совхоза гордо рулил без пиджака, обнажая сбрую плечевой кобуры. Соблюдать порядок движения и тормозить для показа документов не приходило им в голову, являясь чем-то противоестественным. Всяческие фантастические помощники депутатов, младшие юристы, инспекторы чего-то, начальники отделов учреждений, о существовании которых в системе власти никто даже не подозревал, сотрудники службы охраны правительства и лично главы республики (занявшего пост несмотря на активный плебейский антифедерализм в прошлом или благодаря ему) одевались исключительно в камуфляж и проносились мимо, небрежно вскидывая руку в полуприветствии, чаще просто дав сигнал, мигнув фарами и неизменно скалясь. При перестрелке их 7,62-миллиметровые АК прошили бы меня вместе с жилетом, для облегчения лишенным пластин, а наши пульки 5,45 ушли бы в сторону, коснувшись струи выхлопных газов. Правда, враг труднее разживался патронами, которые мы скупали цинками у солдат, меняли на спирт и даже пайковой "Беломор" с килькой. Таким образом известный смысл в разнокалиберном вооружении сил имелся, а простым стволом тут давно уже было некого пугать.

Воротясь ценой новых жертв на истерзанный клок земли, держава начала утверждаться здесь введением странного двоевластия. Даже в нашей банде, именуемой сводный отряд, не один я понимал, что любым колонизаторам, завоевателям, империалистам без местного управления на подчиненных территориях не обойтись, однако полная мешанина и несогласованность ставили в тупик всякого, кто пытался хоть что-то понять. Так, самый захудалый аул имел свой муниципалитет в лице какого-нибудь уважаемого человека с печатью, исправлявшего должность при всех режимах и принимавшего посетителей на дому без отрыва от хозяйства. Сей наркомат числился в составе вышестоящего административного органа, глава коего без санкции коменданта района не смел чихнуть. По доброй отечественной традиции, опирающейся на мировой опыт, добытыми с бою землями по первости военные же и управляют. Милиции и прочих служб для охраны порядка в освобожденных уделах нагнали со всей страны, повелев одновременно набрать местных – какие иначе демократия, суверенитет и народоправство?

Опор у общественного строя в итоге оказалось две, между собой мало связанных и, как следовало ожидать, перманентно сползавших в противоборство. Нацкадры подчинялись к собственным управлениям министерств по республике, пришлые относились к мобильным отрядам, чему-то вроде штабов соединений, и через них – ханкалинской временной группировке органов и подразделений, ВОГОиП МВД, входившей в состав объединенной группировки войск (сил) по проведению контртеррористической операции на Северном Кавказе. Прямые и нужные любой власти полицейские функции исполняли повсеместно временные отделы внутренних дел, укомплектованные народом из самых дальних мест, от Башкирии до Владивостока. Как исчислялась надлежащая дистанция, осталось загадкой, но из соседних к примеру субъектов федерации вообще никого не слали. Деятельность созданных местных отделов покрывал густой мрак, навевавший мысли об ее практическом отсутствии. Заехавший как-то в свите начальника "временника" опер-земляк, за что-то брошенный сюда из управления розыска добивать срок, прояснить ситуацию не смог:

– Так, себя сторожат. Информацию иногда сливают.

– А вы это... взаимодействуете?

– Да, их шеф к нашему ходит на совещания, бывает, вместе пьют...

На своем блоке мы торчали в качестве рядовых бойцов, усиленные в дневное время чеченцами-контрактниками из отдельной стрелковой роты комендатуры. Местные коллеги, должностью те же постовые, разные служители вневедомственной охраны проезжали мимо на собственных авто, назначенные стеречь каких-то деятелей, объекты нефтегазового комплекса (их руины?) и энергетики...

Этой туманных задач милиции, не считая прочих силовиков и должностных лиц, спустя считанные месяцы по официальному завершению войны моталось туда-сюда неправдоподобное множество. Тихие семьянины непризывного возраста и прочий люд, прикупавший удостоверения на рынке для ускоренного пересечения КПП, в счет не шли. Они держались скромно, носили гражданку, показывали ксиву без обычного апломба и быстро вычислялись по длинным лохмам, неточности форменных аксессуаров на фото и отсутствии элементарных служебных знаний.

– Ты в армии-то был, уважаемый?

– Нет.

– Как тебе могли сразу дать тогда сержанта, если ты месяц назад на работу поступил?

Клиент пыхтел и отмалчивался.

– Здесь вот китель должен быть, а ты в рубашке. Так и скажи – что дали, в том снялся, и не надо делать из нас дураков. Будто один такой. Ладно, езжай.

Резон сдавать их что соплеменникам, что во временный отдел напрочь отсутствовал, обыкновенно задержанные спустя некоторое время ехали через нас вновь, улыбаясь, как старым знакомым.

Зато любой юнец, заимевший бумажку о стажерстве при взводе охраны чего-то, чего он даже не успел выучить и обделенный еще казенным оружием, летел по встречной полосе в объезд очереди, всех наших знаков, шлагбаумов и бетонных чушек. Остановленный пальбой в воздух, он с праведным гневом и невыразимым презрением вопрошал, открыв дверь:

– Че такое? Ты же видишь, че свой!

Коллеги постарше в набитых мужчинской всячиной разгрузках, увешанные железом до зубов, могли выскочить из ландо всей кодлой, мигом грамотно окружить, не застя друг другу линий огня. АК с семидесятипатронными "улитками" на согнутых локтях ненавязчиво смотрели нам в область грудных клеток.

– Что случилось? Мы – республиканский ОМОН, а вам чего надо?

Ссылка на указание верхов до командующего группировкой включительно досматривать весь транспорт и особенно служебный местный впечатления не производила.

– Покажи сюда твое указание? С комендантом мы за руку здороваемся, он такого приказа не отдавал и нам вообще никто. Вы тут херней страдаете, бабки стрижете, а у нас операция сегодня. Зови старшего, а я сейчас доложу наверх, из-за чего мы опаздываем!

На свет являлась рация со сканнером, имитировалось нажимание кнопок. От машин стягивался народ, устав ждать, подъезжали другие бойцы правопорядка, тотчас присоединяясь к сотоварищам. Парни на другом конце поста, видя неладное, перекрывали движение, поверх опоясывавших блок укреплений возникали стволы кем-то поднятого резерва, с вышки лязгал затвором просунутый сквозь дырявую массеть пулемет.

Обстановка разряжалась обычно неохотным выползанием из фортеции наших рулевых. Никаких бумаг и внятных легитимных установок насчет проверки служащих органов не было, и туманное поминание обязанностей наряда парировалось заявлениями о директиве самого главного начальства беспрепятственно пропускать всех силовиков.

Директоры пробовали бычиться раз-другой с вызовом подкреплений и бранью в лицо, загоняя противостояние на грань стрельбы. Но прибывавшие на разборку паханы сводили его к рукопожатиям с авторитетами другой стороны, "мои ребята погорячились, но и ты не прав". Ситуация изначальна являлась тупиковой, что признавали таким образом де-факто самые киношно хрипатые бугры из комендатур и даже ханкалинских управлений. Посему наши отцы, построжившись для видимости, приказывали записать номера строптивцев – сообщим куда следует, и усмехающиеся братки по классу сматывались восвояси, а мы возвращались к повседневным задачам.

На разводах, в свете чуть разгорающегося стылого утра, зачитывались поступившие ориентировки. Внимание неизменно заострялось на розыске преступников и боевиков, успевших послужить новой власти либо располагающих документами сотрудников милиции. "Вот они гады какие, сплошь дудаевцы и исламисты! Давить их всех надо, а вы жалеете..." Жалостью считалась либеральность к коллегам, снисхождение к пожилым людям, теткам и прочему угнетенному большинству, а также случаи явной халатности, доходившей моментами до саботажа. Привозимые из мобильного отряда, "временника" и комендатуры сообщения об инцидентах на блоках, стрельбе и жертвах с обеих сторон отчего-то лишь разогревали показное рвение начальства. Чужой опыт не шел им впрок, заставляя осмыслить целесообразность строгих мер и возможные последствия ввиду близившегося отъезда.

Нашим завхозам не хватало разума, сил и мужества держать пресс многочисленных генералов, руководителей, проверяющих, немилосердно и постоянно дравших их. Вылез – терпи, плетью не гнали, но они, как жидкость в поршне, лишь передавали давление вниз, чего система от них и требовала. Механика осложнялась подчиненьем разным инстанциям, главным из которых нередко оказывалась ведомственно чуждая нам комендатура. Посему в очередной раз мало кто обратил внимания на рядовое зачитывание:

– ...Задержать автомашину ВАЗ-2106 белого цвета госзнак С645КХ 95-го региона, в которой может находиться сотрудник милиции Арсаев Юнади Саламбекович либо преступник, имеющий документы на его имя. Соблюдать осторожность ввиду наличия у него оружия, в случае задержания сообщить на "Утес".

Это был радиопозывной комендатуры. Формально ловлей кого-либо с рассылкой сыскных листов занимались ОВД, куда отправляли всех пойманных, исходить же требования по уголовным делам либо оперативная информация могли откуда угодно из сети подразделений и служб, опутавших край тотчас по его замирению. Бытие власти для самой себя, а не упорядочения и облегчения народной жизни, отчетливо демонстрировалось здесь наличием бесчисленных структур управления населением, половина которого голодала. До розыска же какой-то машины нам откровенно было мало дела. Высматривать ее до пучения глаз вряд ли кто собирался, ибо только идиот, натворив что-то, поедет открыто через посты...

К концу первой смены, когда наплыв ослаб, я глянул в ориентировки, иметь представление на случай проверок. Когда зевота рвет пасть, тяжко запоминать что-либо, не больно и хотелось, но лишних нареканий старался избегать. В конце была подколота утренняя, ксерокопированный листок с ручным текстом косыми печатными буквами; "временник" и то шлепал цидулы на компе и почти без ошибок. Организация на нуле, а командиров... Вспомнился крик вечером раньше в эфире, запойный начштаб после кому-то говорил: разведка гоняла по темноте белую "шестеру", да упустила. Местные полицаи, кстати, вполне могли ехать поздно со службы и не остановиться средь чиста поля или развалин на сигнал военных, периодически ставивших выдвижные посты – замашки у тех были далеки от светских, а любой чех только враг. Оккупационные будни, хотя нам что...

Сутки прошли непримечательно и обыкновенно. Кого-то для проформы взяли в плен за просроченную справку взамен паспорта, сгинувшего в пекле войны, одного бойца сняли с поста бухим. Ненастный отсыпной день тек вяло, всяк шедший толкал наши средние нары в тесноте, сосед лазал туда-сюда на верх, кряхтя и ругаясь. Долбанный телевизор показывал очередное ток-шоу, рванный сон окутывал и исчезал от шума. Погода нежданно скакнула в оттепель, шел мокрый снег, вылазить никуда не хотелось. Начальство уже не принуждало трудиться в выходные, хотя быстро сдававшие под открытым небом хлорвиниловые мешки тихо сыпались, а столбы с колючей проволокой, врытые нами же в начале срока, угрожающе кренились. Грял дембель-избавитель, опутывая всех ленивой неохотой издалека.

День же следующий не задался прямо с утра. Невесть зачем в полвосьмого на Грозный промчался комендантский кортеж, углядев какие-то нарушения, босс выскочил из "Волги", обложил криком в обычной манере стоявших и приказал звать ответственного. Тот мирно дрых с полуночи, озверевший генерал затребовал командира отряда, редко встававшего раньше девяти. Не дождавшись, красный от ярости комендант ворвался на блок, прямо в офицерский кубрик, и застал нашего маршала в сиреневых кальсонах, еле продравшего от стуков посыльных глаза. Все очухавшиеся прыснули куда могли, но вопли слышались даже на посту. Последовали репрессии, виновный личный состав до обеда собирал мусор, выкладывал кирпичную дорожку по грязи и рыл сточную канаву. С нарядом торчал на дороге весь день комвзвод по кличке Даун, в основной службе выше старшего опера так и не поднявшийся. Избежавший армии, здесь он раскрылся в полный рост, заменяя ефрейторской придирчивостью отсутствие способности мыслить и выдвинуться хоть куда-то силой иных качеств. Ухватки слободской шпаны при комплекции среднего бегемота кричали о пропавшем месте в бандшайке, может, не взяли когда-то за скудоумие, только в милицию и осталось идти... Он ревностно бдил за нами, ел мозг до сумерек, когда поток машин иссяк, и лишь тогда ушествовал с чувством выполненного долга, обещав всю ночь проверять нашу боеготовность. Это слово мы не могли слышать без плевков; днем по рации ввели "Стоп колеса", народ покричал и разъехался, царило относительное спокойствие, но явились три машины чеченского СОБРа и потребовали их пропустить, размахивая боевым распоряжением с подписью грозненского коменданта. Даун вылез из столовой как был, без шапки, с маслянистыми губами, изучил бумагу и важно заявил хриплым басом:

– Мне это не указ. Дорога з а к р ы т а д л я в с е х!

Напрасно здоровый улыбчивый мужик, главный у собровцев, перед явным боевым опытом (не важно, на чьей стороне) которого Даун выглядел щенком, пробовал втолковать, что один комендант не может знать приказов другого, равного по должности, и для этого сотрудникам выдается документ установленного образца. Мерзший в свитере и калошах, привезенных по чьему-то совету вместо резиновых сапог, Даун гороподобно стоял на своем.

– А если сейчас откроем сами и поедем, что сделаешь? – двинулся вперед потерявший терпение крепыш с пулеметом, кладя ладонь на шлагбаум.

И оставивший где-то даже знаменитый ремень с патронташем для ВОГов, гранатными подсумками и командирским "Макаровым", общим весом на полпуда, Даун заявил, вздернув голову:

– Буду стрелять!

Плюнув, чехи развернулись и полетели в сторону объездной дороги. Гордый собой, Даун вернулся к прерванной трапезе. Мы с напарником вытерли пот толпа изрешетила бы нас и умчалась раньше, чем кто-то успел бы отщелкнуть предохранитель...

Среди гама кубрика невозможно было отдохнуть в законные два часа между сменами. Вяло собираясь на пост, я краем глаза поглядывал на экран, вольный народ с нездоровой погруженностью созерцал ширпотребный бовик. Молчавшая в углу рация вдруг ожила:

– "Кондор", "Кондор", выйди срочно на "первый"!

Первым числился блок, хотя других постов не было. Выбравший изначально звучный позывной Даун нехотя зашевелился на койке, где возлежал в спортивных брюках и носках. Рация заторопила:

– "Кондор" – "первому", пожалуйста быстрее! Как принял нас?

– Слышу, слышу, – проворчал он в персональный "Кенвуд", накидывая куртку и вываливаясь за дверь. – Пернуть сами не могут, все командир нужен, мля...

Хотя вечно требовал докладывать ему обо всем и спаси Бог избегать самовольства.

Я натягивал ватные штаны, когда в наш барак заглянул кто-то из второго отделения и крикнул:

– Заступающая смена, бегом на пост! Вас Жорж зовет, сказал быть мигом.

Так на самом деле звали Дауна-грифа. Чертыхаясь (задержали кого-то или разборка с проезжающими, как пить дать), мы сгреблись, застегивая на ходу разгрузки, пихая кого-то прикладами, и потопали в холодную тьму. У шлагбаума, к нашему удивлению, никого не оказалось. "Эгей!" – окликнули с перекрестка, куда не добивал единственный на всю округу фонарь, возрожденный при блоке усилиями старшины и негусто освещавший круг выщербленного асфальта под собой. Подойдя, мы разглядели у крайних ворот Муху с Борей, которых должны были сменить, Дауна и двух чеченцев-парней в камуфляже и вязанных шапочках у белых "Жигулей". Преобразившийся Жорж что-то втирал ближнему, деланно хихикая и скалясь. Раздраженный перспективой топтать снег на целую четверть часа дольше, я хмуро бросил Мухе:

– Ну, что тут?

Молчаливый Борис пожал плечами, а Мухин начал делать какие-то знаки, кивая исподволь на местных. Когда я снова открыл рот, он потянул меня назад и зашептал:

– На номер смотри – это та "шестера".

– Какая?

– Тише, та самая, в розыске, позавчера на разводе читали. Стоим себе, вдруг кто-то к Адиле приехал. Бор говорит – давай глянем, подходим ближе, и опа-на...

Борис регулярно писал себе на листок данные разыскиваемых людей и транспорта, сверяя затем при проверке. Отличаясь редкой исполнительностью, он сыскал притом немилость шефа, ответив на вопли по поводу не высаженной из автобуса бабки: "Я не оккупант", и с тех пор ходил в штрафниках. Хотя добросовестнее и честнее его среди нашего сброда не имелось.

Жившая в этом доме Адиля, муж которой то ли погиб или пропал без вести в первую войну, то ли пребывал неизвестно где, тянула многочисленную семью и родственников на доходы от ларька, стоявшего по другую сторону улицы. Бойцы отоваривались у нее сигаретной мелочью, пивом и бодяжной водкой. Официально торговля спиртным, как и употребление его военнослужащими объединенной группировки, к которым мы приравнивались, строго воспрещалось. Бутылки уносили за пазухой или в штанах, и кособокие семенящие фигуры издалека обличали преступную цель похода "за спичками". Издержавшиеся несли к ней пятнистую спонсорскую форму, обувь, мелкое отрядное имущество, пайковые и стащенные из кухни продукты, накупленное поперву невесомое турецкое золото. Ради мирных отношений Адиля верила в долг, часто без отдачи. Жаждя, парни бегали к ней ночью домой, иногда сталкиваясь с другими гостями и посетителями. Кому и чем она платила за прибыльный бизнес, кто подруливал к воротам поздними вечерами, их не парило – есть маркитантка, и хорошо. "Мы кровь чью-то пьем или оружие толкаем? Военные тайны сдаем? Да про нас и так все все знают, чих-пых их "фейсов" и всяких там партизан..." А Борис вновь проявил рвение и служебную принципиальность.