Текст книги "Единственный чеченец и другие рассказы"

Автор книги: Антон Блажко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

При возможности Федорина обещали перевести на более подходящее место, хотя он быстро свыкся с назначенным и все реже ощущал себя в чужом костюме среди незнакомой публики.

Процесс армейского воспитания всегда представлялся ему в виде четырехугольной тюрьмы, охватывающей голый плац, где под жгучим солнцем краснорожие унтеры гоняют до обмороков звероподобных тупых юнцов, не способных полезно служить обществу... В жизни хватало и этого, но многое удивило его. Среди курсантов и преподавателей нашлось немало умных и все понимающих людей, надевших форму в силу разных причин и подшучивавшими над уставными глупостями. Дело свое сотрудники в большинстве знали, не придавая значения маршировке на общих разводах – так, специфика ведомства. В аудиториях и классах шла действительная учеба с лекциями, семинарами, рефератами, успевающими и отстающими, освоением нового материала и закреплением пройденного. Странные штатскому уху предметы отличались не меньшей разработанностью, чем какое-нибудь ресурсоведение природных зон страны, имелась та же всеобщая философия, нынешняя информатика, заграничные языки.

Научную механику в высших образовательных учреждениях Федорин знал плохо, что-то наблюдал в студенческий период. Тем неожиданнее оказалось наличие здесь всех должных атрибутов – плановых тем, исследовательских заданий, раздачи степеней. Ерундовость и формализм результатов народ вполне сознавал, но ведь так обстояло почти во всех неприкладных отраслях. К тому же тут жестче, чем где-либо, выполнялось установление "положено – значит, должно быть", усугубленное архиконсерватизмом и неизменностью правил с древних времен. Свежему взгляду острее виделось противоречие, несовместность вольной мысли с тяжелой казенщиной, приказным порядком. Да и та же учеба, развитие составляют процесс творческий, индивидуальный, а вколачивался прежде всего параграф, штампы, стандартный набор. Не говоря о том, что львиная часть проходимого, как и везде, выпускникам едва ли могла когда-нибудь пригодиться.

Впрочем, уставшего от невзгод Федорина все это заботило мало. С коллегами он сошелся быстро, военная среда легко сближает людей. При шестидневной рабочей неделе торчать на службе приходилось не больше прежнего, в основном придумывая себе какое-нибудь дело, жаловании же шло намного больше и выплачивалось почти в срок.

Обсуждая его устройство, жена сказала вечером на кухне:

– Какой из тебя солдафон, Федорин? А если станешь им, то еще хуже...

Но не перечила. "Повезло мне с ней", – не раз думал он, прибавляя с мысленным вздохом: хоть в этом...

Когда началось чеченское безумие, в училище заговорили: "Скоро поедем". Прочили отправку вплоть до слушателей, по крайне мере выпускных курсов, на охрану коммуникаций и административных границ. Но время шло, в болевой точке затягивались немыслимые для огромной армии бои за провинциальный город, а приказа не поступало. Рвущихся осаживали – служите где служите, не Иностранный легион. Героический порыв остыл, и тут пришла квота: двадцать человек в трехдневный срок, на сорок пять суток, а там может и больше, как повезет.

Ехать не принуждали, хватало добровольцев, но молодым офицерам не выказать доблесть было вроде как не к лицу. Проявило в целом патриотизм народу вдвое против нужного, всех возрастов и должностей. Набрали по справедливости, человек от кафедры или отдела, дабы не оголять штат, прочим обещали следующие разы. Возглавил группу начальник курса дисциплин подполковник Стекольников, башковитый лысеющий весельчак с багровой рожей кадрового вояки – мороз, солнце и алкоголь. Он презрел штабной стульчик в Ханкале, где зависло несколько человек, и прибыл с оставшимися в отдельный полк ВВ, куда они получили назначение.

Полк с начала весны держали в каком-то странном резерве. Переброшенный осенью на Кавказ, он участвовал в зимних боях на юго-восточном направлении, добросовестно занимал указанные рубежи, а потом увяз. К центру не перемещали, на окраинах же мятежной Ичкерии установился хрупкий баланс. Равнину официально контролировали федеральные силы, по мере возможностей закрепившиеся в предгорьях. Дальше властвовали главари племенных банд, новоявленные вожди сохранившихся даже в изгнании кланов. Оседлать горную часть без многократного численного увеличения, наведения хоть какого-то порядка в руководстве, координации и обеспечении войск оказалось невозможным. Командование, знающее лишь требование сверху, вряд ли осознавало это стратегически – просто не вышло. Взятие Грозного ценой тысячных жертв, точно Праги и Берлина сорокалетием раньше, распыление по занятой территории ослабили группировку. Она не смогла даже запереть крупные ущелья с проходами за хребет, откуда подпитывался противник; за недавнюю помощь тамошним сепаратистам южные соседи вредили бывшему Брату, как могли.

После случаев тяжелых потерь и даже гибели в полном составе колонн, осуществлявших кровообращение армии циркулированием по "очищенной" зоне, было решено обеспечить им твердую безопасность. В результате полку при спорадическом участии в боевых операциях отвели ежедневное сопровождение войсковых "лент" на признанном наиболее сложным участке. Грузовики пылили среди заросших разнотравьем полей и взбирались на серпантины под охраной собственной бронетехники, иногда даже танков, но в назначенном месте останавливалась, чтобы принять в хвост, голову и где-нибудь сбоку дополнительные БТРы. Эффект был сомнителен, в пути цепь все равно растягивалась, особенно на пересеченных участках, верный способ подрыва крайних машин превращал колонну в мишень независимо от мощи конвоя. Тем не менее он исправно выезжал на рассвете, ибо военный механизм силен исполнением приказов и слаб их частой бессмысленностью.

В сопровождение ездили первые два батальона, третий нес караулы, исполнял работы и выдумки командования, занимался обеспечением внутренних нужд а последний, самый малочисленный, считался ремонтным. Батальоны не составляли количеством штатных рот, но выделять требовалось определенные силы, поэтому таскались через день каким-то сводным подразделением с одним из ротных во главе. Сегодня Баранов брал часть федоринских людей, завтра происходило наоборот. Монотонность дурацкого занятия всем обрыдла, многие командированные ехали "за орденами", но куда было деться.

День после-перед сопровождением являлся как бы выходным, папы не дергали без надобности офицеров, личный состав вяло отправлял разную текучку. После завтрака до девяти войска наводили условный порядок, дневальные выгребали из палаток и с проходов на задворки всякий сор. Федорин с жалостью наблюдал картину полевого лечения: золотушному первогодку густо мазал чудовищные фурункулы на спине белым составом из баночки круглоголовый товарищ.

– Задолбал вже дохторшу ходить до нее, от дала цей майонез. Счас иго обштукатурим, як порося, и в пэчь!

Боец виновато улыбался, потирал тщедушную грудь. Руки и плечи усеивали рыжие веснушки, на теле виднелись поджившие синяки.

– Глядьте, товарыщ старший лытинант, чем жив еще? – домодельный эскулап сунул кончик палочки, которой орудовал, в кратер одной из язв. Инструмент влез почти на дюйм, страдалец даже не поморщился. Содрогнувшись, Федорин отошел.

Разыскав Шалеева, попросил:

– Николай Иваныч, займи людей до обеда. Я у себя буду, что-то не климатит. Если что – зови.

Настроение вправду было вялым. То ли к погоде, то ли глубоко штатский организм не осиливал здешний допинг. Всегда подтянутый и даже бритый прапорщик ответствовал:

– Понял. Есть.

Странные отношения. Пройдясь для видимости вдоль палаток, Федорин нырнул в берлогу.

Дремалось скверно, выныривал из сонных провалов в поту, хотя окружающая земля хранила прохладу даже днем, при солнце и открытой двери. Валялся в обуви, что удобства также не прибавляло. Повернувшись на спину, созерцал накатный бревенчатый потолок, крытый сверху толем. Кино про Отечественную... Надоело, скорей бы домой. Война оказывалась вблизи еще тягостнее, дурнее, гаже, чем можно было предполагать. Одна нескончаемая грязь, самая обыкновенная, от заляпанных по ствол бэтэров до вечно зудящей кожи...

Под навесом курилки шло обычное предобеденное зубоскальство, когда примчался запыханный воин:

– Офицеров срочно в штаб, командир приехал!

Сидений на всех не хватило, младшие сгрудились у стен. Рыбьеглазый подпол с зачесом на лысое темя, Федорин так и не запомнил его фамилии, был против командирских обычаев лаконичен:

– Товарищи! Завтра первый и второй батальоны в полном составе убывают для участия в операции. Будет работать отряд спецназа "Щит", нам – тыл и боевое охранение. Старший – комбат-один. Подъем в 4.30, выдвижение в 6.00, задачи поставят на месте. До ужина проверить технику, вооружение, подготовить остальное и к 18 часам доложить. Сопровождение обеспечивается силами третьего батальона, наряды выставляет четвертый. Да, и привести в соответствие внешний вид, должен быть представитель командования. А то ходят бойцы, как "лесные братья". Вопросы есть? Довести по подразделениям.

Расходились с гомоном – свалилась на голову очередная ерунда. Хоть не с коек ночью дернули, как всегда, секретность и безалаберность, а то дали бы пару дней, и войскам подготовиться, и "духам" в горы уйти. Передразнивали:

– "Комба-ат-один"! Начдив, комиссар, полуротный... Ну, Баранов твой обрадуется – думал, завтра будет хер чесать и молоком с бешенной коровки баловаться, а тут трах-бах, стране нужны герои!

В офицерской столовой по причине тепла были распахнуты окна, то есть сдвинуты вбок плексигласовые квадраты с деревянными рамами. Господам повара добавляли обычно что-нибудь сверх нормы, поджарку из овощей или капустно-морковный салат, нагребали побольше мяса и скелетированной рыбы, но Федорину спустя час хотелось жрать снова. Матерые же кадровики покидали стол, не доковыряв одной миски, зато водку, а чаще разведенный спирт дули зверскими порциями, с осьмушкой хлеба на брата. Операция сулила некоторое развлечение, с другой стороны – куча хлопот, а польза как всегда грошовая. Сухофрукты кончились, третий день в обед хлебали котловой "байкал". Чай, как в зоне, даже бойцы старались добыть свой и варить отдельно, в котелочке на огне или поставив консервную банку среди горящей солярной лужицы. Наскоро посмолив под навесом (Федорин пробовал здесь курить, но не проникся), двинулись исполнять "це у".

Сопровождение вернулось поздно, чертова колонна задержалась. Остывший борщ с нерезаными картофелинами в предвкушении слипшейся перловкой хлебали кисло. Вот и отдохнули, да еще технику налаживать, две "коробки" не на ходу. В итоге ванны для обоих держал Баранов, когда бочковозы приперли воды. Небольшим доступным офицерам сибаритством были ямки размером с окопчик, отрываемые в минуту парой бойцов. Туда опускалась прорезиненная емкость или пленка, брезент, три-четыре ведра, и тащись с сигареткой в зубах. После трудового дня, особенно выездов, полежать так было сущим наслаждением. Использованный литраж выплескивали, подняв "ванну" за край. Когда стенки рушились, обычно после дождя, ямки заваливали, чтобы не искротовить всю свободную площадь. Мылись прямо в импровизированных лоханях, по-немецки, ополаскиваясь напоследок ковшом. Мелкие удобства в пещерном здешнем быту поневоле ценились.

Плескались второпях после доклада о готовности, когда солнце подползло к западному хребту и стала чувствоваться прохлада. Согревшаяся вода добавила удовольствия процедуре. Рожи скоблили пластмассовой одноразкой, дергавшей шерсть, без зеркал, на ощупь. Кирпичные затылки выделялись на фоне белых спин; Баранов хотел побрить голову, но раздумал – скоро домой, парикмахерская машинка оставит нужную длину ворса. Ужинали молча при тусклых лампочках под крышей шатра, самое лучшее вечернее время сегодня пропадало. "Пускать сок", даже по малой, явно не собирались; кивнув сержантам "ведите людей, на горшок и спать", отправились к себе. Землянка им досталась славная, как раз на двоих и малая для сборищ, почему блевания и прочих безобразий в ней почти не случалось. Когда-то здесь жили четверо офицеров, но казарменность быстро утомляет, и постепенно руками солдат все настроили себе апартаментов, устраиваясь сколь-то человечески.

–

...Ревущие бэтэры ухали в выбоины размытой, искореженной траками дороги, почти касаясь скошенными мордами полотна. Тряска на жесткой, мокрой с ночи броне круто выглядит лишь со стороны. Внутри теплее, но тесно и быстро глохнешь, подставляют лица пыли, ветру, снегу и дождю больше из дела: при подрыве вспорхнешь птицей и можешь уцелеть, в корпусе же – верная крышка. Те же БМП потому и зовут "братской могилой пехоты". Только водилы-смертники, труженики войны и службы, глядели из люков, предпочитая летящую в очи грязь синякам от окуляров. Черный дым рвался на подъемах из выхлопов.

Горы росли, надвигались все ближе, постепенно смыкаясь; отвернув вбок с трассы, промотали еще километров семь. Развернувшись в боевой порядок, по одиночке, с большими интервалами всползли по заросшей грунтовке на травянистую седловину. За перегибом начинался лес, покрывавший все вершины с севера. "Щиты" спешились, погудели над картой и двинулись вперед группами по пять человек, супербрутальные в камуфляжах "день-ночь" при всяческих бамбасах. Автоматы 7,62 с подствольниками, змеящиеся пулеметные ленты, гроздья "мух", заряженные фаустпатроны, мини-рации на фоне заплечных ящиков с антеннами у армейцев. Тяжелые каски складывались лепестком из обтянутых тканью пластин, шнурованных под размер черепа. В них быстро уставала голова и ныла зверски шея, но от железок они хозяев берегли. Черные велосипедные перчатки напоминали митенки полусветских дам, оружие все держали на плечах или за рукоятки стволом вверх, посверкивая дымчатыми очками.

Грязные и оборванные рядом с ними войска заняли господствующие точки, разбившись по направлениям, и залегли вдоль перегиба у машин. Вскоре начали помаленьку курить, сползаться кучками в тень брони, проситься по делу. Командовал операцией какой-то полкан, насколько поняли, тоже сменный из Ростова. В чехарде кадров мало кто уже разбирал, где временные, замещающие, исполняющие обязанности, а солдатская и вовсе масса представлялась безликой, то возраставшей, то падавшей числом до критической отметки и ниже. Полкан с охраной и связью остался внизу, на огибающей хребет грунтовке. С башни машины Федорин видел, как под деревом поставили столик, стулья и, похоже, начали перекус. Батальонам выдали сухпай, но давиться им пока было рано. Перед отъездом столовская клейстерная размазня не лезла в брюхо, а теперь он глотнул слюну и прыгнул наземь от искушений.

"Замок" первого взвода дембель Сомов, известный отменным зрением, всматривался куда-то в сторону массива, громоздившегося выступом справа от них.

– Тащ старш лейтенант, никак что-то блестит?

Приглядевшись, Федорин тоже вроде бы уловил промельк. Зайчик прицела с такого расстояния едва ли заметишь, да и не станут им семафорить, однако просто так в густом лесу светить тоже нечему.

– Может, проверить?

– Приключений ищешь на зад, к маме неохота? Зашли кого-нибудь к Баранову за биноклем.

Оптика полагалась каждому офицеру, как и много чего. Опытный напарник взял в командировку собственный прибор завода "ЛОМО" с 24-кратным увеличением и шкалой дальномера, который таскал при выездах в черном футляре на груди. Наведя общую резкость и сфокусировав подвижный глазок, Федорин сосредоточился на размытой увеличением зелени мыска. Она безлично трепетала в лучах, какая-то точка действительно вспыхнуло на миг...

– Разрешите? – сержант бережно принял оптику. – Знатная штука. Вон, вон оно мигнул, ей-бо!

– Дай!

Федорин напряг глаза, но различал только желтые пятнышки в калейдоскопе ветвей. Показалось, что поймал мелкий блик, однако тут же все опять смешалось. Ранний подъем придал бодрости, забилась авантюрная жилка: пухнуть тут до вечера один черт, полчаса, если сбегать налегке. Много людей брать нельзя, заметят, а проверить с отделением подступы он даже обязан. Просто размяться в лесу, шурша прелой листвой, забыл уже ее аромат, какие там мины, растяжки или дурак-снайпер, детски выдающий себя, могут быть в этой глухомани. Безмолвные горы да ветерок... Путь "витязей" лежал близко от места проблеска, они расшугали бы любых партизан, хотя что-то же там маячит. Вот и узнать разом. Нарушение конечно, но...

– Сомов, бери шесть человек, идем в разведку. Иванычу передайте остается за старшего, будем через... сорок минут. – Бросил внутрь машины каску, полевую сумку с истертой тетрадкой, "журнал" или рабочий конспект командира роты, он же при острой нужде пипифакс, забрал у водилы пару рожков и гранаты, чтобы не ковыряться в общем боезапасе. Указал направление стратегического маневра: – Двигаем по верхам, из вида друг друга не терять, Сомов замыкающий. Нога здесь – другая там, вперед!

С горки побежали бодро, взяв славный темп, но довольно скоро он выдохся первый и сбавил шаг как бы для осмотра местности. Упыхавшись, отдохнули на смычке ближней гривы с седловиной и по краю вершинного лужка почесали цепочкой дальше. По отсутствию практики Федорин забыл, что в горах кажущееся близким может отстоять на километры пути. Спуски, подъемы, крапивно-ежевичные джунгли, буреломы, промоины и скальники поджидали в самых вроде бы проходимых местах. Обливаясь потом, он начал сознавать, что вряд ли найдет даже сам тот мыс, который изучал в бинокль. Просто не опознает, стоя на нем среди зарослей и ушедших в землю глыб, слишком отлично все вблизи от дальнего взгляда. Здесь ландшафт выглядел иначе, склоны просматривались до ближнего перегиба, и какой из вздыбленных носов созерцали они с позиции, определить с ходу не удавалось.

– Обогнем еще это "плечико", лес пошерстим и обратно, пока на сюрпризы не нарвались. Сомов, на какой высоте была примерно та хрень?

– ... знает, тащ старший лейтенант. Побольше вроде.

Распарившиеся в полной выкладке бойцы явно не радовались уже прогулке.

– Ладно, за родину, вперед!

Дьявол, влево от разбитого трещинами серого лба начинался глубокий овраг, правее склон задирался вертикально. Перистое или кулисное членение рельефа, будь он неладен... На схемах в учебнике все было проще. Заскакали по осыпи над щелью приличной глубины, дальше пришлось карабкаться по откосу вверх. Из-под ног сыпался рыхлый грунт с остроугольным белым щебнем, сахарные глыбы оказывались вблизи мышиного цвета, в красно-бурых и желтых потеках, геометрически иссеченными разломами. По-хорошему следовало возвращаться, но держал азарт – вдруг что-то там, за вывороченным корневищем, трехобхватным стволом, очередным мыском или прикрытой ветроломом ямой. Когда в просветах деревьев мелькнул гребень, прорезалась отвесная стенка, пыхтели вдоль нее, пока не выбрались кое-как на задернованную холмистую вершинку с редким сухостоем. За другим краем, куда вел маршрут, вновь оказалось круто, чтоб обогнуть, пришлось брести к новому подъему. Там обнаружился цирковидный обрыв, настоящая пропасть, вернулись назад, и Федорин махнул рукой: вниз хоть на крыльях, время жмет. На самом деле углубляться малыми силами было опасно, да и перлись без утайки, топая на весь лес как слоны, но – последний овраг, последняя перемычка...

Съехав на подошвах и седалищах к ближайшей терраске, покатились с грехом пополам дальше. Склон бороздили промоины, увалы, бровки, с которых приходилось прыгать на добрых метр-полтора, поваленные бурями вкривь и вкось бревна ежеминутно преграждали дорогу. Если тут и бывал кто, лесоразработчики или какие-нибудь пастухи, все давным-давно затянулось и не просматривалось на десять шагов вперед. Когда преодолели еще один глубокий овраг и взобрались на следующий отвершек, за ним вырисовался новый провал и здоровый холмище, предварявший массив в скальных проплешинах, как хозяина собачка на поводке.

Федорин про себя выругался: место явно не соответствовало намеченному, седловину с покинутыми соратниками вообще закрывал массив. В круговерти распадков, лощин, эскарпов где-то свернули не туда, шаг-другой по звериной тропке, и оказываешься черт-те где, удивленно озираясь вокруг...

– Возвращаемся, хлопцы! – Федорин не без тревоги развернул отряд. Промахнулись мы малость, пора назад. Сомов, гони всех плотнее, точно вздрючат нас...

Развернулись гуськом, почти в затылок друг другу. Направление Федорин, как ему казалось, представлял верно, обратный путь короче всегда. Армия никому не выдали карт, лишь полкан что-то показал комбатам перед выездом, а те уже "водили руками" как могли. Правда, сейчас он вряд ли бы уже сориентировался, для этого следовало лезть на возвышенность, да и некогда висевший на тыльном ремешке брошенного планшета компас потерялся или был украден в первые дни. За экипировку вплоть до смены белья и курвиметра драли на тревогах в училище, а тут автомат на месте – и хорошо...

Огибая скальный выступ, он услышал возглас, затем окликнули:

– Гляньте, товарищ старший лейтенант!

Боец-"годок" указывал пальцем в небо, отирая рукой пот. Задрав голову, Федорин не сразу разглядел, что там, выматерился и начал карабкаться по осыпи сбоку от лба. На его поверхности росли кривые деревья, пронизавшие корнями тонкий грунт, известняк, и стоящее у края простирало над обрывом ветвь, увенчанную перевернутой десятилитровой банкой. Кому понадобилось тащить ее сюда в давние времена, извращаться странным образом? Безвестные чертовы шутники, допив кукурузную сивуху или вино, насадили тару на побег вместо того, чтобы просто грохнуть о камень, а упрямое растение не согнуло длань, не ветрам позволило сбросить ее, вскинуло над скалой, точно какой-то дикий фонарь... Изнутри стекло заполнилось прелыми листьями, однако снаружи его исправно мыли дожди и протирали соседние колышущиеся прутья. Подвижный маячок при известном освещении мигал зайчиками, принудив их совершить целый рейд по горам.

Вскинув автомат, Федорин опомнился, не хватало получить на шум от своих и чужих.

– Разбить эту дрянь к матери, чтоб не светилась больше!

Длины прикладов не хватило, под градом щебня склянка звонко разлетелась, обнаружив на конце ветки комок своей формы из отростков с бледной листвой. Теперь можно было идти назад с чувством выполненного долга.

Сразу выяснилось и обратное направление, край седловины открылся из-за ближнего выступа. У следующего подъема Федорин позволил бойцам сесть, побулькать флягами. В оврагах встречались кое-где ручьи, но тощеватые и мутные, выручил запас. И тут донеслось приглушенное расстоянием, но вполне отчетливое "ббум", затем "пах-пах-пах" стрелкового оружия.

Все невольно переглянулись – началось. Взрыв донесся оттуда, где должны были шуровать "витязи". У Федорина разом упало внутри от мелькнувшего "влип", теперь отоварят на полную, дупло будет с пушечный ствол. А то и до увольнения, как еще повернется... Вскочил первым:

– За мной!

Давно он так не бегал, стегаемый мыслью о последствиях дурацкого самовольства. Откуда взялись силы – обогнал пацанов, перемахивая буреломы, штурмуя крутые склоны на четвереньках. Свистел ветер в ушах, ветки секли кожу, запредельным дыханием жгло грудь. Татаканье перестрелки стало слышнее, перемежаясь хлопками гранат. Парни отстали, Федорин сам чувствовал предел и в марафонском запале не успел что-либо понять, когда из кустов навстречу резанула очередь, прошуршав дождем в листве. Рухнув подкошенным, он успел вскинуть автомат и выдать куда-то перед собой, не целясь. Бойцы попадали выше, на увале, поддержали его огнем. Рожок вмиг опустел и не хотел отцепляться, справившись, трясущимися пальцами он долго рвали клапан "лифака". Федорин лежал невыгодно, почти открыто, сделал инстинктивное движенье к дереву, из которого пуля с визгом тотчас выщепила лучину. Казалось, били со всех сторон, ощущая впервые смертный ужас, частью сознания он понимал – если нарвались на крупную группу, опытные "духи" сейчас возьмут их в кольцо и передавят, как цыплят. Жахнул почти в упор подствольник, оглушенный Федорин выскреб из кармашка зеленый кругляш с белым пластиковым взрывателем, рвал кольцо, пока не сообразил отогнуть усики, швырнул как сумел и, выждав просвист осколков, на карачках метнулся вбок...

–

Качество оперативной армейской связи неизбывно оставляет желать много лучшего, тем более в горах. По мере продвижения спецназа контакт с ним становился все спорадичнее, расположившиеся на седловине войска ловили обрывки сообщений и передавали их вниз начальству, вообще не слышавшему на своей дороге ни хрена. "Щит" загнал, видно, собственного крикуна на высотку и сносно доложил: обнаружена база противника (избушка-землянка, как обычно), даже не заминированная, с бое– и прочими припасами, а именно консервами отечественного производства и присоленной бараньей ногой. В казане стояла теплая еще жратва, на столе грязные тарелки – по всему "чичи" выпасли ситуацию и смотались, возможно даже недалеко.

Полкан велел найденное взорвать, собрав документы, бумаги, всю представляющую развединтерес ерунду и немедленно вертаться. Результат есть, "двухсотые" никому не нужны. Витязи начали готовить фейерверк, продвинувшись частью сил дальше, через пятнадцать минут их связной проорал: ведем бой, противник неопределенной численности, но жарко. Квадрат такой-то, как насчет поддержки? Отрядовцы приравнивались чуть не к целому батальону, но количеством составляли не больше пятидесяти человек. Комбат-один доложил вниз.

– Мать вашу, какая еще поддержка? – забулькали наушники скрипучим визгом сводного командующего. – Авиацию им вызвать, что ли? Отходить немедленно, вы прикроете их огнем по мере приближения, с места не трогаться, в "зелень" не углубляться. Ясно?

Штатный майор Паляница, командир первого батальона, сбросил головные телефоны и повернулся к заму по составу:

– Тьфу, б... штабная! Передай – со мной идут первая и вторая роты, ты остаешься в бате за главного, связиста ко мне.

Зам, пожав плечами, отправился исполнять. Взяв микрофон, Паляница нажал передачу:

– "Волна-2", где старший твой?

Ответил искаженный металлом бас Стекольникова:

– Внимательно!

– Отряжай мне одну роту, принимай здесь командование.

– Викторыч, давай я схожу!

– Не препираться, товарищ почти полковник. Видишь горку на сто пятьдесят градусов? Там "узелок", выкат "клубков" сам на сам, в темпе. Принял? Тогда все.

Обозначив кодом место соединения и порядок движения рот, он передал микрофон с наушниками водителю в транспортере. Услышав переговоры, нижняя рация возмущенно захрюкала, но ей никто уже не отвечал.

Во втором батальоне три штатных тщедушных роты за отсутствием командиров свели до летнего набора в неполных две. Кого послать из офицеров, колебаться тоже не приходилось, и Стекольников крикнул состоявшему на выезде при нем порученцу:

– Баранова ко мне!

–

...Бегство осталось в памяти сплошным огненным кошмаром. Федорин не умел командовать в бою и вообще забыл о своей роли, имевшие опыт бойцы приучены были к руководству и отстреливались вразнобой, каждый по себе. Когда он проорал "Бежим!" из какой-то ложбинки, была упущена последняя возможность организованного отпора и выхода. Все прянули назад, смешав огонь и поневоле обратясь к врагу спиной, выползали по-змеиному и карабкались прочь на четвереньках. Кто-то пытался согнувшись перебегать, падал и жался в прелую листву под затяжными очередями, нацеленными прямо в сердце и выбивающими окончательно понимание, на каком ты свете есть. Федорин полз ящерицей на животе, зарываясь в рыхлую лесную землю, скатился в яму и пропахал ее до конца, сузившегося в ширину тела, греб руками и подошвами, стремясь укрыться куда-нибудь, ввинтиться в проклятую глину от свинца. Что-то рухнуло сверху, он выпустил автомат и забился, пытаясь вытолкнуться на руках, позабыв про штык на поясе, но над ухом захрипели:

– Тарищ старший лейтенант, бегите, это я!

Дышащий с присвистом Сомов отвалился в сторону и рванул его на спину, вытащив из норы. От крепкого толчка Федорин словно очнулся, нашарил в лесном соре АК. Огонь шел по верхам, пули не доставали их в мелком овражке, ставшем вдруг укрытием среди творившейся жути. Полусидя, он стал хватать сержанта за вылинявший брезентовый нагрудник:

– Патроны дай... гранату... Уводи людей, быстрей!

Бухнувшись на колени, Сомов молитвенно припал к земле и стал торопливо вываливать из ячеек рожки. Магазинов официально полагалось четыре, но каждый таскал их, сколько мог. Федорин сунул ему опустевшую загулину, сержант автоматически спрятал ее в нагрудник, привыкнув беречь добро. Цепляясь ручкой, бомбочка не хотела лезть наружу, пришлось додрать полуоторванный клапан. По каске рикошетом цвиркнула пуля, Сомов дернулся и ткнулся ничком в траву. Федорин схватил его за плечо:

– Жив?! Беги отсюда, приказываю, слышишь?

Сержант, приподняв с глаз шлем рукой, потряс головой и на четвереньках брызнул в горку, волоча автомат за ремень. Прищелкнув двойной валетный рожок, перемотанный изолентой, Федорин пополз в другую сторону и, выставив оружие из-за бревна, не глядя начал сыпать короткими очередями туда, откуда несся грохот и вспыхивал огонь. Сзади над головой прошел веер – кто-то поддержал, отходя, бойцы чуть опомнились и огрызались прицельнее. Швырнув через перегиб гранату, Федорин за дымом успел метнуться под громадный черный пень с приваленным к боку камнем и затих.

Сознание того, что он мертв и только должен прикрыть солдат, которых глупостью завел на гибель, уняло дрожь и вернуло мыслям строй. Задача упрощалась, оставалась одна – дольше продержаться, давая парням уйти, выполняя последнее, к чему способен и обязан. Бежать им оставалось не так много, лишь бы выйти из-под огня, там услышат свои и выдвинутся на помощь. Чехи, знающие местность, даже если не разведали еще наличия крупных сил, вряд ли полезут далеко – не с неба же упали они, дурачье, где-то должны быть остальные. Сунув гладкую наступательную "лимонку" в карман штанов, Федорин молниеносно приподнялся, швырнул ребристую Ф-1 с замахом, переждал взрыв и пополз дальше в сторону, чтобы отвлечь стрельбу на себя.

Огонь действительно сместился, стоило обнаружиться из-за кочки. Жал крючок бережно, экономя патроны, кончатся они – и все. "Духи" метко прижимали к земле, сердце захолодило: "обошли", но понял, что со склона выше лепят туда же, куда он. Остался кто-то, что ли? Выяснять было некогда, в мгновенное затишье чуть высунулся и успел поймать вроде промельк среди деревьев. Засадил туда, что-то упало между стволов, последовал всплеск огня, неподалеку взрыл землю ВОГ, разорвался жалящими осколками. Судя по ощущению стежка плетью, некоторые пробили форму на левом боку и спине, достав тело. Ему не дали бы поднять голову, если б не судорожный автомат там, на склоне. Когда тот внезапно захлебнулся, Федорин выставил ствол и снова дал очередь в неприятельскую сторону – что, взяли?