355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Анри Труайя » Семья Эглетьер » Текст книги (страница 15)
Семья Эглетьер
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 02:52

Текст книги "Семья Эглетьер"


Автор книги: Анри Труайя



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Завтрак, которого она так боялась, прошел спокойно, в обществе отца, поглощенного делами, брата, занятого предстоящей поездкой, и приторно ласковой мачехи. Ни малейшего намека на ее вчерашнее бегство. Кароль подготовила почву, и благодаря ей любая ложь приобретает видимость истины. Жан-Марк обещал сегодня прийти к обеду. Он удивится, увидев сестру: ведь утром она говорила, что переедет к матери. Она все ему объяснит. Теперь она может довериться лишь ему одному. Строгий голос Козлова прервал ее размышления.

– Вы плохо подготовлены… А экзамены на носу… если вы не приналяжете как следует…

Это строгое замечание ее не касалось. Она вообще больше не считала себя студенткой этой группы и необъяснимым образом вдруг утратила всякий вкус к учению. Неужели ее чувство к Козлову стало столь всепоглощающим, что вытеснило все остальное? Во всяком случае, русский язык совершенно перестал ее интересовать. Никогда она его не одолеет, и экзаменов ей ни за что не сдать… Ну и пусть! Единственно важным для Франсуазы было то, что произойдет между ней и этим человеком сегодня, завтра, послезавтра… Вдруг загрохотали отодвигаемые стулья, зашаркали ноги. Урок кончился. Девушки окружили Козлова, наперебой задавая вопросы. И что только им от него нужно! Да и он слишком охотно пускается в разговор с некоторыми студентками. Может быть, у него что-то было с какой-нибудь из них? Нет, она бы знала, догадалась бы. К тому же среди них не было ни одной красивой. Ну и что? Он и не искал красавиц. Иначе бы… Зал пустел. Франсуаза вышла последней. Козлов задержал ее и шепнул:

– Почему ты ушла тайком?

– Я не могла остаться, – с трудом проговорила она. – Мне надо было домой…

– Напрасно ты меня не разбудила!

– Зачем? Я знала, что увижу вас днем в институте…

– Ты сейчас занята?

– Нет.

– Хочешь прийти ко мне через час?

Он смотрел ей прямо в глаза мягко и настойчиво, и Франсуазе вдруг захотелось снова прижаться к нему. Чувствуя внезапную слабость в ногах, она прошептала:

– Хорошо.

Козлов ушел. Для отвода глаз Франсуаза забрела на несколько минут в библиотеку и затем тоже вышла.

На улице она столкнулась с ожидавшим ее Патриком. Какая досада! Она совсем забыла, что назначила ему свидание. И какие у него маленькие глаза за очками! Как это она раньше не замечала?

– Ну, наконец-то! – сказал Патрик. – Я так давно тебя не видел!.. Что у тебя происходит?

– Я была очень занята последние дни.

– В этом я и сам убедился, сколько раз звонил, никак не мог застать!

– Ну, вчера-то я подошла к телефону.

– Да, к моему удивлению…

Они шли по направлению к Сене.

– Давай посидим где-нибудь, – предложил он.

– Не могу… видишь ли… я тороплюсь, – сказала Франсуаза.

– Как же так? Ведь мы с тобой условились на четыре часа?

– Так уж вышло… В последний момент оказалось, что я не могу освободиться… Мне очень жаль!

– У тебя совсем нет времени?

– Да нет… Несколько минут есть… Мы можем поговорить… Я как раз хотела тебе сказать, Патрик… Мне кажется, мы оба заблуждались… Я тобой очень дорожу… Я к тебе привязана, но этого недостаточно, чтобы вместе строить жизнь…

И вдруг Франсуаза поняла, что порвать с ним ей легко, доводы являлись сами собой, неоспоримые и ясные. Патрик поднял голову. Удивление придало ему глупый вид.

– А моим мнением ты поинтересовалась? Я не могу с этим согласиться! Мало ли что на тебя нашло! У женщин это бывает! Но у меня-то голова на плечах…

Франсуазе скучно было слушать эти протесты, расспросы, увещевания. Он хочет знать, что случилось. Может быть, она полюбила другого? Или он чем-нибудь рассердил ее? Ведь так просто, без причины, не уходят! А как же все их планы?.. Неужели она от всего отречется из-за какого-то каприза?.. Ведь он ее любит, он нисколько не изменился!.. Франсуаза отвечала уклончиво и холодно. Чем больше Патрик настаивал, тем спокойнее она держалась. Его огорчение не вызывало жалости. Франсуаза любила другого, и для Патрика в ней не нашлось даже сочувствия. Нельзя же быть таким назойливым! Он попросту мешал ей. Да, любовь жестока! В пять часов она обещала быть у Козлова, а уже двадцать минут пятого. Когда они вышли на набережную, Франсуаза круто повернула назад по улице Сен-Пер.

– Почему ты идешь этой дорогой? – спросил Патрик.

Вместо ответа Франсуаза со вздохом сказала:

– Милый Патрик, напрасно ты споришь. Я не изменю своего решения. Нам нужно расстаться.

– Значит, ты отказываешься от данного мне слова? – спросил он с пафосом, который показался Франсуазе смешным.

– Пусть так…

– Ну, а я от своего слова не отказываюсь. К тому же я убежден, что ты совершаешь ошибку. И я буду ждать, сколько понадобится.

Такая верность тронула Франсуазу. Он не стал предаваться отчаянию, зато трезво обдумал, что делать дальше. В этом он весь.

– Ты хочешь, чтобы мы остались друзьями?

– Ну, конечно.

– Я позвоню тебе на днях. Не раньше субботы, мне нужно подготовиться к зачету. Но после этого…

– Хорошо!

– Могу я проводить тебя еще немного?

– Не надо, Патрик.

Франсуаза протянула руку. Патрик вяло пожал ей пальцы, бросил ничего не выражающий взгляд, повернулся и ушел.

Франсуазу не оставляло неприятное чувство, будто она совершила дурной поступок. Но едва она завидела дом на улице дю Бак, все ее угрызения рассеялись. Было десять минут шестого. Франсуаза с сожалением подумала о потерянных десяти минутах. А вдруг Козлов рассердится на нее за опоздание? Она поднималась по лестнице, и сердце ее билось боязливо и радостно.

* * *

Даниэль шел к выходу по пестрой дорожке коридора, ступая осторожно, словно по цветочной клумбе. То, на что здесь понадобилось каких-нибудь десять минут, превзошло самые смелые его мечты. Вместо того чтобы отправить отпечатанное им вчера письмо по почте, он, выходя из лицея, вдруг решил пойти прямо в фирму «Кодак-пате» и просить приема у директора. Если ему откажут, он попросит принять его в другой день. Для таких дел необходим личный контакт. И все прошло как по маслу. Разумеется, его принял не сам директор, а другой господин, тоже, как видно, начальство. Старикан лет сорока, не меньше, в очках. Он курил маленькую едкую сигару. Вначале Даниэль оробел. Но потом, ободренный улыбкой собеседника, рассказал о своей экспедиции непринужденно, как товарищу. Кончилось тем, что старикан, не переставая улыбаться, позвал секретаршу, продиктовал письмо и подписал его…

Выйдя на улицу, Даниэль снова прочитал это письмо, волнуясь, словно приказом по армии ему объявили благодарность.

«Сударь,

В соответствии с нашей сегодняшней договоренностью мы обязуемся вручить Вам 1 июля с. г. оборудование по прилагаемому списку. Все материалы будут предоставлены Вам во временное пользование для осуществления кино– и фотосъемок на черно-белой и цветной пленках в период летней экспедиции на Берег Слоновой Кости, которую Вы предпринимаете на средства, выделенные Фондом Зелиджа. Вы со своей стороны обязуетесь посвятить нашей фирме одну из частей вышеозначенного фильма, а также предоставить нам возможность отобрать в целях рекламы двадцать фотографий из числа тех, которые Вы сделаете на предоставленной нами пленке. Поскольку Ваше возвращение намечено на 15 сентября, мы будем рассчитывать на возврат выданного Вам оборудования до конца означенного месяца.

Желаем Вам успеха.

С искренним уважением».

Даниэль приосанился. Ему поверил человек, который видел его впервые. Ему предоставляют оборудование, стоящее не одну тысячу франков. С ним разговаривали, как с профессиональным репортером, называли «сударем», «желали успеха», словом, он еще удивит мир! Даниэля так и распирало от гордости, губы его сами растягивались в блаженной улыбке. Ему казалось, что все прохожие улыбаются ему в ответ, видя, какой он славный малый, что все люди на земле довольны и счастливы. Теперь, когда он раздобыл пленку и кинокамеру последней модели, все нужное для репортажа у него есть. Оставалось уладить вопрос с транспортом. До отъезда Даниэль не хотел трогать свои четыреста пятьдесят франков. Это и так немного. Еще удастся ли на месте подработать на еду? Лучше заранее предусмотреть возможные трудности. Завтра четверг, вторая половина дня свободна – надо будет заглянуть в несколько пароходных компаний и попробовать договориться о проезде до Абиджана на грузовом судне по сниженной цене (а может, и бесплатно?). Даниэль сложил письмо, сунул его в бумажник и с радостью подумал о том, как удивится вся семья, когда за обедом он расскажет о своих успехах. Кстати, Жан-Марк собирался сегодня прийти. Да они просто ахнут от удивления! Даниэль готов был пуститься в пляс. Он вскочил на мопед, нажал на стартер, с наслаждением прислушиваясь к тарахтению мотора. Шум всегда представлялся ему высшим проявлением силы, здоровья, жизни. Неужели можно любить тишину? Даниэль рванул машину с места, ощущая письмо у самого сердца.

* * *

Письмо передавалось из рук в руки, пока не обошло всех сидевших за столом. Даниэль торжествующе следил за лицами родных: Кароль удивилась больше всех, глаза ее так и блестели. Она повернулась к Франсуазе, как всегда погруженной в свои мысли, и шепнула:

– Нет, ты только почитай! Это поразительно! Вот так Даниэль!

– Просто ему неслыханно повезло! – возразил Жан-Марк.

– Вот еще! – крикнул Даниэль. – Я сам всего добился!

– Ты, должно быть, попал на очень сговорчивого человека!

– Вовсе нет, просто я сумел его уговорить. На моем месте ты бы наверняка мямлил!

– Да, уж конечно! – ответил Жан-Марк, снисходительно усмехаясь.

Даниэль взглянул на отца. У Филиппа был довольный вид, хотя мнения своего он еще не высказал. Отец снова взял письмо, перечитал его.

– Все это оборудование следует застраховать.

– Да? – спросил Даниэль. – А зачем?

– А вдруг ты испортишь его или потеряешь…

– Правда!

– Но поскольку ты несовершеннолетний, мне придется, по-видимому, застраховать его на свое имя. А как ты думаешь ехать?

Даниэль преисполнился важности. Ему льстило быть в центре внимания. Пока Мерседес меняла тарелки, он неторопливо сообщил, что с завтрашнего дня начнет обходить пароходные компании. Отец прервал его.

– Бесплатного проезда ты не добьешься. Гораздо проще купить билет третьего класса на обыкновенный пароход, который курсирует между Марселем и Абиджаном.

– Но такой билет стоит очень дорого, папа!

– Не больше шестисот франков.

– А у меня всего четыреста пятьдесят.

– Я покрою разницу. А когда ты доберешься до Абиджана, обратишься к одному из моих клиентов господину Томасену. Я напишу ему. Он даст тебе денег, сколько понадобится, в пределах разумной суммы, которую мы установим вместе.

– Но как же я их верну?

– Об этом не думай. Имею же я право, как отец, помочь тебе?

Даниэль помрачнел.

– Ты не понял, папа! По правилам все расходы я должен оплатить сам деньгами, которые заработаю на месте.

Филипп снисходительно усмехнулся:

– В принципе так. Но кто станет тебя проверять? Никто! Поэтому с твоей стороны было бы очень глупо не воспользоваться маленькой поддержкой, которую я тебе предлагаю. Я уверен, твои товарищи поступят так же!

– А я уверен, что нет! – воскликнул Даниэль, густо покраснев.

– Почему?

– Потому что они такие же, как я. Весь интерес в том, чтобы играть честно.

– И выиграть!

– Но не жульничая, папа! Если жульничать, затея теряет всякий смысл…

Оба замолчали. Даниэль поднял взгляд. Отец с иронией смотрел на него. Кароль дружелюбно улыбалась. Бледный и рассеянный Жан-Марк думал о чем-то своем. Франсуаза сидела потупившись и нервно крошила хлеб.

– Ладно, – сказал Филипп. – Поступай как считаешь нужным.

Мерседес принесла фрукты. Даниэль спрятал письмо в карман, положив его между кусочками картона, чтобы не помять.

– Завтра я приглашаю Франсуазу позавтракать, если вы не возражаете!

– Что ты, пожалуйста, – сказала Кароль.

Даниэль надеялся, что пригласят и его. Но по-видимому, Жан-Марк и Франсуаза не очень дорожили его обществом. Он утешился мыслями о борьбе, которую ему предстоит выдержать в конторах пароходных агентств. В июле уезжать! Нужно по крайней мере две недели, чтобы добраться до Абиджана. Открытое море, бортовая качка, переход на другое время, летающие рыбы, ночи на палубе, звезды южного полушария над головой… Даниэль уже был далеко в море, когда услышал озабоченный голос отца: Филипп объявил, что на будущей неделе ему снова придется лететь в Лондон.

– Опять? – воскликнула Кароль.

– Я сам огорчен, дорогая, – сказал Филипп, поднося к губам руку жены, – но никому не могу доверить переговоры с группой Гопкинса, ты это прекрасно знаешь…

У Кароль был удрученный и раздосадованный вид. «По-своему она права, – подумал Даниэль, – какой женщине понравится, если ее муж вечно где-то шатается?» И все-таки, когда он женится, он тоже, наверное, будет часто и подолгу путешествовать. Бедная Даниэла! Но разве он женится на ней? Кто это может знать? Во всяком случае, он поживет в свое удовольствие, прежде чем остепенится.

– И надолго ты уезжаешь? – недоверчиво спросила Кароль.

– На два-три дня.

– Ты всегда так говоришь, а стоит тебе туда попасть, сразу находится тысяча дел и ты застреваешь!

Филипп благодушно засмеялся:

– Уверяю тебя, я не задержусь.

Уступив, Кароль тоже засмеялась и бросила на мужа нежный и снисходительный взгляд. Даниэль залюбовался их согласием. Не часто встретишь столь дружную чету, да еще в таком возрасте! А Жан-Марк и Франсуаза, уткнувшись в свои тарелки, будто и не подозревали, как им повезло с родителями.

После обеда Даниэль ушел к себе и сел готовиться к контрольной работе по истории, которая была совсем некстати, если учесть, что экзамены начнутся через полтора месяца. Но ребята договорились между собой написать не больше десяти строк. Ведь это просто немыслимо, форменное избиение младенцев. Преподаватели будто нарочно задались целью внушить ученикам отвращение к наукам, и даже правительство в этом году настроено против молодежи. Однако Даниэль был слишком поглощен предстоящей поездкой, поэтому возмущался скорее по привычке, так же, как делал по утрам зарядку. Едва он уткнул нос в тетради, дверь открылась и в комнату стремительно вошла Франсуаза. Лицо ее было какое-то странное, щеки в пятнах, глаза полны слез. Она поцеловала брата и сказала:

– Ты был совершенно прав, когда дал отпор папе! Никогда не жульничай! Не жульничай, Даниэль, умоляю тебя!

И тут же убежала. Даниэль ничего не понял. В общем-то, все девчонки чокнутые. Но до сих пор он считал, что сестра – счастливое исключение. Неужели она такая же, как остальные? И все же он очень любил ее, с ее неуклюжестью, трудолюбием и покладистым нравом. Даниэль включил проигрыватель и попытался повторить новый танец, который ему показала Даниэла. Правда, он никак не мог вспомнить, когда нужно подпрыгивать – после того, как сделаешь два шага вперед и два в сторону или же после каждого шага. Впрочем, какая разница. Только дураки могут ради танцев забывать обо всем на свете. Нельзя быть исследователем и в то же время поспевать за всеми новинками моды. Даниэль потоптался минуты две, сбился с такта, затем, разочарованный, уселся под рыбой со светящимся животом и стал зубрить историю, мерно покачивая головой и прищелкивая пальцами.

XXVI

С потолка свешивались бутылки из-под кьянти, разноцветные стеклянные шары, связки сухого перца, бутафорские окорока. Рыбацкая сеть служила занавесом, наполовину скрывая вход. На зеркале белой краской было написано меню. Звуки мандолины доносились из усилителя. А в глубине длинного зала хозяин с багровым лицом, хмельной от жары, усталости и марсалы, один за другим совал в печь противни с лепешками из светлого теста.

Ставя на стол два дымящихся блюда, официант обжегся и выругался. Франсуаза заказала пиццу с ветчиной и помидорами, а Жан-Марк – с морскими моллюсками. Каждый дал попробовать другому кусочек от своей порции. Трудно было определить, у кого вкуснее. Франсуаза так радовалась встрече с братом, что почти забыла о своих горестях. А он заставил ее выпить целый стакан темного, душистого и терпкого вина. Вино сразу ударило Франсуазе в голову, и она закачалась на волнах красного океана. Вдруг захотелось смеяться. Все вокруг было так чудесно: итальянская экзотика, шум, толкотня. Какие-то девушки входили, надменно оглядывали сидящих, неторопливо пробирались между тесно стоящими столиками, по-приятельски целовались со знакомыми, затем как бы нехотя соглашались отведать болонского спагетти или лимонного шербета. Как это просто у них получалось! О, если бы и она могла так. К их столику подходили товарищи Жан-Марка. С братской гордостью он представлял их Франсуазе, и ее это трогало. Один из них, Дидье Коплен, посидел минут десять. У него было открытое, застенчивое и умное лицо. Разговаривая, он все время смотрел на Франсуазу.

– Это мой лучший друг, – сказал Жан-Марк, когда Дидье ушел. – Понравился?

– Очень.

Но это было не так. Никто не мог ей нравиться с тех пор, как она полюбила Козлова. У всех этих юношей были какие-то младенческие, слишком гладкие и невыразительные лица. Они будто еще и не родились на свет. Неужели можно влюбиться в двадцатилетнего?

– Если хочешь, мы как-нибудь проведем вечер с Дидье, – продолжал Жан-Марк.

– Ладно… Когда-нибудь…

Уж не задумал ли брат излечить ее этим жалким средством? Это было и смешно и трогательно. А ведь его болезнь куда серьезней! Да, ничего не скажешь, брат и сестра представляли собой печальную пару: каждый силился спасти другого, но не мог спасти себя. Слепой и паралитик! Мало-помалу смятение снова овладело Франсуазой. Чуть только она позволяла себе расслабиться, отвращение к жизни наполняло ее, проникая через каждую пору кожи. Точно грязная стоячая вода, которую нельзя остановить, оно захлестывало Франсуазу своими тяжелыми, мутными волнами. И все же собственное падение казалось ей не таким страшным, как падение брата. Полюбив Козлова, она причинила горе только себе, связь же Жан-Марка с Кароль – самое отвратительное кощунство. С какой притворной досадой эта женщина встретила вчера известие о предстоящем отъезде мужа! Ликуя в душе, подсчитывая дни, сулящие наслаждение, она изображала из себя обиженную, заброшенную жену. Да и Жан-Марк, наверное, на седьмом небе, дождаться не может, когда уедет отец…

– Будешь доедать пиццу? – спросил он.

– Нет, – ответила Франсуаза, вдруг помрачнев, – если хочешь, бери…

Жан-Марк взял тарелку, и Франсуазу покоробила жадность, с которой он стал есть.

– Вкусно!

Франсуаза кивнула. Горло у нее горело. Проходящий мимо официант подлил вина, и Франсуаза выпила залпом. Снова шум в голове, красное марево вокруг; горячая волна залила ей лицо и шею. Неожиданно она сказала:

– Жаль, что папа уезжает на будущей неделе…

Жан-Марк взглянул на нее исподлобья и пробормотал:

– Да.

Франсуаза смотрела на брата с вызовом, ей хотелось ударить его, выбить из седла.

– Конечно, я понимаю, жаль не всем. Ты и Кароль, наверное, в восторге! Как ты только можешь, Жан-Марк?

Он поднял голову. Глаза его от бешенства сузились. Словно из двух бойниц сверкал ненавидящий взгляд.

– Дура несчастная! Ты что ж думаешь, он в одиночестве отправляется в свой Лондон?

До Франсуазы не сразу дошел смысл этих слов. Один или с коллегой, какая разница? Потом, вглядевшись в искаженное лицо брата, она поняла, что он имеет в виду, и задохнулась от возмущения.

– Он изменяет Кароль направо и налево, – продолжал Жан-Марк. – И уже давно. Всякий раз, как он уезжает, он берет с собой какую-нибудь кралю!

– Неправда! – едва прошептала Франсуаза.

– Нет, правда! Я видел собственными глазами. Впрочем, от меня он и не скрывает. Он делится со мной своими мужскими тайнами! И уж поверь мне, они не очень красивы!

Франсуаза повторила:

– Неправда!

Но чувствовала, что брат не лжет, разве только немного преувеличивает эту гнусную истину. Проказа все больше и больше разъедала все вокруг. Кому же верить, кого уважать, за кем идти, если и отец не лучше остальных?

Жан-Марк продолжал наступать:

– Поверь, я никогда бы не решился на это, если бы не знал, что отец уже не любит Кароль и что у него есть любовница!

Франсуаза удрученно потупилась. Перед ней в жутком хороводе закружились голые тела. Здесь были не только они с Жан-Марком, но и отец. И всех их подхлестывала низменная похоть! Сегодня в пять часов у нее свидание с Козловым. Как ей хотелось бы иметь достаточно мужества и не пойти. Но теперь голос разума умолк в ней, затворила плоть. Жадная, нетерпеливая, бесстыдная, презренная. Казалось бы, какая связь между любовными похождениями отца и ее переживаниями? И все же Франсуаза уже не могла не усомниться и в своей любви к Козлову, и в своем уважении к отцу, и в привязанности к брату, и даже в Боге.

– Какая мерзость! – Франсуаза тяжело вздохнула.

– Да, – неуверенно согласился Жан-Марк, – я предпочел бы не посвящать тебя в эту историю, но я не мог больше видеть, как ты обожаешь папу, который так мало этого заслуживает! – В его взгляде были тревога и сожаление, словно он просил сестру простить его за причиненную боль. – Открой же глаза, Франсуаза, отбрось наконец свои детские понятия.

Официант принес меню. Франсуаза покачала головой: ей не хотелось сладкого. Жан-Марк заказал два кофе.

– Он здесь отличный, увидишь!

Франсуаза тяжело вздохнула. Все было кончено. Ее бунт угас, на смену пришла апатия. Франсуаза метала кофе, не чувствуя больше ни грусти, ни радости, ни страха. Все, чем она жила до сих пор, уходило от нее куда-то далеко. Страдала ли она сейчас? И отчего? Жан-Марк сделал несколько попыток развлечь сестру, рассказав забавные случаи из своей студенческой жизни. Франсуаза невпопад улыбалась и не отвечала. Только одно на свете имело для нее значение: сегодняшняя встреча с Козловым…

Наконец Жан-Марк расплатился и встал, ему было пора. А ей надо было чем-то занять целых три часа. Стояла прекрасная погода. Франсуаза вышла из ресторанчика и по улице Дез-Эколь медленно побрела к Сене. Немного спустя она вдруг обнаружила, что сидит на скамейке в Зоологическом саду, напротив вольера с обезьянами, и устало смотрит, как они дерутся, тянут друг друга за хвост, злобно верещат, скаля зубы, качаются на ветках, грызут орехи, дают затрещины своим мохнатым и визгливым младенцам, ищут друг у друга блох и с философским видом чешут блестящие, красные зады.

* * *

С большим трудом она заставила себя опоздать на десять минут. На лестничной площадке Франсуаза в замешательстве остановилась. К дверям Козлова кнопкой был прикреплен конверт. Поперек белого четырехугольника одно слово: «Франсуазе». Она вскрыла конверт, вынула письмо и прочла: «Девочка моя, я должен был уйти. Может быть, ты придешь раньше меня. Ключ под ковриком. Входи и приготовься. Я скоро вернусь».

Франсуаза замерла, охваченная каким-то неясным стыдом. «Приготовься». Вот что ее покоробило. Но почему? Не могла же она сердиться на Козлова за то, что он называет вещи своими именами. И все же то, ради чего она пришла, было так далеко от ее мечты! Впрочем, глупо искать поэзию там, где нет ничего, кроме животного инстинкта. Козлов по крайней мере не лжет. Он мужчина, настоящий мужчина, такой же, как ее отец, как Жан-Марк… Уйти? Или остаться? Франсуаза нагнулась, приподняла край коврика, уколов пальцы его щетиной, вдохнула запах перепревшей веревки и пыли. Ключ насмешливо поблескивал на полу. Этажом выше раздались детские голоса. Она открыла дверь.

XXVII

Сорняки все заполонили: Мадлен очистила половину дорожки и, распрямившись, замерла: поясницу ломило, перед глазами плясали блестящие мухи. А впереди лежала освобожденная от булыжника черная полоска земли, густо поросшая травой. Нет, до вечера ей ни за что не кончить. Не выпуская старого ножа, которым она выковыривала пырей, Мадлен вытерла пот тыльной стороной руки. Запах перегноя ударил ей в ноздри, и она вспомнила, с каким удовольствием работала прежде в своем садике. А теперь так быстро стала уставать. Возраст, курение, сидячая жизнь… Может, позвать на помощь деда Мартена? Он работал поденно у Ферреро и в свободное время без труда управился бы с прополкой. Сначала Мадлен малодушно обрадовалась возможности переложить на чужие плечи работу, которая была ей уже не по силам, но самолюбие взяло верх. Нет, скорей она надорвется, чем признает себя старухой. Мадлен с яростью всадила нож в мягкую землю и с корнем выдернула роскошный куст пырея. Рядом с ним торчал другой куст, еще более пышный. Капельки пота выступили на лбу Мадлен. «Вытащу его и закурю». В этот момент, приглушенный расстоянием, раздался телефонный звонок. Мадлен чертыхнулась и побежала к дому. Было жарко. На бегу Мадлен кинула взгляд на колокольню заброшенной церкви. Серая и строгая, она четко выделялась на синем в белых облаках небе. «Какая красота!» – умилилась Мадлен. После яркого солнечного света она ничего не различала в полутемной комнате, ощупью нашла трубку и услышала голос Жан-Марка. Странно охрипший, он доносился издалека.

– Алло! Мадлен…

– Да! Это ты, Жан-Марк? У тебя все в порядке?

Жан-Марк не ответил. После небольшой паузы сквозь далекий шум снова раздался его голос:

– Маду… Послушай… Франсуазу только что поместили в клинику.

Мадлен едва устояла на ногах. Предчувствуя, что сейчас услышит что-то страшное, она собралась с силами и спросила:

– В клинику? Что случилось?

– Она сделала глупость.

– Какую глупость? Да говори же!

– Приняла очень большую дозу снотворного.

С трудом поборов дурноту, Мадлен все еще отказывалась верить в то, что говорил Жан-Марк.

– Снотворного? – повторила она, словно не понимая. – И что же?

– Она хотела покончить с собой, Маду.

– Боже мой!

– Доктор Мопель сказал, что не может лечить ее дома. Он вызвал Скорую помощь. Ее отвезли в клинику в Нейи. Там у них, сама понимаешь, есть все, что нужно.

– Но она уже вне опасности?

– Нет, Маду, состояние очень тяжелое. Я думаю, тебе нужно приехать.

Теперь, бросившись в другую крайность, Мадлен вообразила самое худшее: ее обманывают. Франсуаза уже умерла. Ужас охватил ее.

– Ты говоришь правду, Жан-Марк? – осипшим голосом спросила она. У нее перехватило дыхание.

– Клянусь тебе. И все же Мопель очень встревожен.

– Хорошо. Сейчас выезжаю.

Мадлен положила трубку и хотела подняться в свою комнату, но ноги подкосились, и она рухнула в кресло, хватая ртом воздух. Мутными от слез глазами она разглядывала свои руки, испачканные землей.

* * *

Хотя окно было открыто, в маленькой приемной царил характерный больничный запах. Мадлен курила, сидя на никелированном стуле. Напротив нее на таком же стуле молча сидела мрачная Кароль, почти не накрашенная. Положив ногу на ногу, она оперлась локтем о колено и, поддерживая рукой подбородок, пристально и тупо рассматривала пол. Узкая замшевая туфля без каблука мягко покачивалась на весу. Справа от нее лежала золотисто-коричневая сумка из крокодиловой кожи, с косынкой, привязанной к ручке. Жан-Марк стоял около двери, прислонившись к стене, засунув руки в карманы. Его небритое лицо осунулось, веки набрякли. Он ни разу не взглянул в сторону мачехи. У обоих был такой вид, словно они ждали вызова в кабинет следователя. Мадлен бросила окурок в переполненную пепельницу на низком столике, где лежали истрепанные журналы, и посмотрела на Даниэля, стоявшего у окна. Судя по всему, он не понимал, что произошло с сестрой. Но был подавлен и тщетно пытался придать своему мальчишескому лицу решительное и мужественное выражение. Время от времени нижняя губа Даниэля начинала дрожать, он испускал глубокий вздох. Мадлен посмотрела на свои часики: двадцать минут пятого. Еще никогда ей не удавалось так быстро добраться из Тука в Париж. Она сразу отправилась в клинику. Семь лет назад в этой клинике Даниэля оперировали по поводу аппендицита… Она все узнала – и маленький садик вокруг раскидистого багряника, и коридор фисташкового цвета, и тесную приемную с блестящей металлической мебелью. Как она тогда волновалась! Ее пустили к Даниэлю сразу после операции, он еще и не проснулся. Почему же сейчас такие строгости? «Посещения запрещены впредь до нового распоряжения». И вот Мадлен ждет уже целых сорок пять минут. Два раза, желая подбодрить родственников, к ним подходила медицинская сестра: ухудшений нет, врач-реаниматор не отходит от больной… Мадлен полезла в сумку за сигаретой и увидела письмо, оставленное для нее Франсуазой на ночном столике. Это письмо ей передал Жан-Марк, извинившись, что вскрыл его: понимаешь, она могла написать, что приняла. И мы тогда сказали бы врачу… Больше Франсуаза никому не написала. Мадлен вспомнила содержание записки: «Прости меня, Маду, за горе, которое я причиню тебе, но я поняла, что не гожусь для жизни. Все мне отвратительно. Я должна уйти. Знаю, мое решение чудовищно, но я надеюсь, Бог простит великий грех, который я совершаю, отказываясь от жизни, данной мне. Несмотря ни на что, я ухожу к нему, полная доверия…»

По словам Кароль и Даниэля, накануне она обедала с ними, потом пожаловалась на усталость, в половине десятого ушла к себе и легла в постель. Она не казалась ни подавленной, ни озабоченной. Утром Мерседес хотела войти в ее комнату, но дверь была заперта. Франсуаза не отвечала на стук, позвали консьержа, и он взломал замок. Филипп был в Лондоне, его ждали дней через пять. За это время, размышляла Мадлен, все образуется… Не уляжется только отчаяние Франсуазы. И как она, такая религиозная, решилась на самоубийство? Отвращение, которое внушала ей связь Жан-Марка и Кароль, не могло объяснить этот безумный шаг. Тут виновато другое чувство, более сильное. Но какое? Разочарование в любви? Патрик? Преподаватель русского языка?.. Не может быть, совсем недавно они с Франсуазой говорили о нем: похоже было, что она слегка увлечена Козловым, но не больше…

– Ах, как долго! – вырвалось у Мадлен. – Надеюсь, сегодня нас впустят к ней.

– Не думаю, – сказал Жан-Марк. – Когда явился доктор Мопель, она уже умирала. Он немедленно вызвал реаниматора, доктора Коруса, и тот потребовал, чтобы ее поместили сюда. Она до сих пор дышит с помощью аппарата, ей делают уколы стрихнина и других возбуждающих средств, но сознание не возвращается…

Даниэль обернулся. Он был бледен, губы его дрожали. Мадлен испугалась, что он сейчас закричит, но Даниэль сдержался и опустил глаза.

– Доктор Мопель был на редкость внимателен! – произнесла Кароль своим мелодичным голосом. – К сожалению, ему пришлось уехать, теперь Франсуазой занимается доктор Корус. Он тоже прекрасный специалист! Молодой, энергичный…

Светские интонации Кароль раздражали Мадлен, она достала из сумки сигарету и сунула ее в рот. Жан-Марк щелкнул зажигалкой. Мадлен прикурила и затянулась едким дымом, в упор глядя на племянника. В глубине его темно-синих глаз она увидела растерянность, страдание, мольбу. Жан-Марк был в полном смятении. Даже если сестра о нем и не думала, решаясь на самоубийство, он все равно чувствовал себя виноватым. Выпрямившись, Жан-Марк спрятал зажигалку в карман. Кароль не шевелилась. Трудно представить себе, что между ними что-то есть. Кароль уже начинает едва приметно увядать, у нее усталые веки, кожа на шее чуть дряблая, рот зрелой, опытной женщины. А Жан-Марк сама юность. «Чувствительный, нервный, избалованный мальчишка, с нежной и ранимой душой. И рядом с ним циничная, себялюбивая кокетка, которая держит его в узде. Он и пикнуть не смеет. Сейчас ему стыдно, потому что он увидел осуждение в моих глазах. Да нет, наплевать ему. Просто потрясен несчастьем, которое произошло с сестрой. Но это пройдет. У молодых короткая память, их раны быстро заживают». Мадлен откинулась на спинку стула. Тишина этого светло-зеленого зала действовала как наркоз. Четыре человека затаили дыхание от страха за тлеющую жизнь пятого, а сказать друг другу им было нечего. Заговор лжи во имя общего удобства. В атмосфере искренности тревогу и страх было бы легче перенести, чем среди этой фальши. Все помнили о присутствии Даниэля. Мадлен почувствовала, что задыхается, и поднесла руку к горлу… В коридоре послышались шаги. Все четверо разом повернулись к застекленной двери. Нижние стекла были матовыми, а за прозрачными верхними мелькнула белая косынка сестры.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю