Текст книги "Записки палача, или Политические и исторические тайны Франции, книга 2"

Автор книги: Анри Сансон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

Во время обморока Байльи яростные выходки народа утихли; они, хотя уже гораздо слабее, возобновились в то время, когда подсудимый сходил в ров, в котором была поставлена гильотина.

Народу, как видно, уже надоел героизм перед казнью. Быть может, мужество осужденных казалось толпе последним оскорблением той власти, которой так дорожил народ. Быть может, в бесчувственном равнодушии во время роковой минуты было что-то нечеловеческое, не постигаемое толпой. Как бы там ни было, но подсудимый, не выходивший из общего уровня и ослабевавший или проявлявший малодушие и робость в последнюю минуту жизни, скорее мог рассчитывать на сочувствие толпы, чем человек, геройски шедший навстречу смерти. Так было и в деле Байльи. Пока он смело встречал все оскорбления, угрозы и зверские мучения, толпа обращалась с ним самым безжалостным образом; но как только та же самая толпа заметила, что жертва ее ослабела и силы изменили ей, то выходки и неистовства стали утихать.

Байльи был до того слаб, что его нужно было поддерживать, чтобы хоть как-нибудь ввести по лестнице на эшафот. Поднявшись наверх, несчастный старик радостно вздохнул, как будто страшную тяжесть сняли у него с плеч.

– Скорее, – сказал он Шарлю-Генриху, – кончайте со мною скорее, прошу вас…

К сожалению нельзя было исполнить даже эту последнюю просьбу страдальца. В приговоре было предписано исполнителю сжечь красное знамя на глазах бывшего мэра города Парижа. Необходимо было исполнить эту формальность, и в то же время жаровня, принесенная с этой целью, давала слишком мало огня, а мокрая шерстяная ткань знамени была слишком плохим горючим материалом. Пришлось изрубить одну из досок эшафота, при помощи которой удалось, наконец, хорошенько развести огонь и сжечь знамя.

Басня о том, что исполнитель будто бы жег знамя под самым носом Байльи, так что пламя охватило даже одежду несчастной жертвы, очевидно, не заслуживает никакого внимания.

Как бы там ни было, но все приготовления заняли очень много времени, а осужденный ослабевал с каждой минутой, и казалось, что он должен скоро снова упасть в обморок. Дед мой, исполнив все предписания приговора, подошел к осужденному, который, догадавшись, что уже настал конец его страданиям, пришел в себя и ободрился. Шарль-Генрих подвел его к доске, сам стал помогать привязывать его и сказал при этом:

– Мужайтесь, господин Байльи, мужайтесь!

Знаменитый мученик повернул свою голову направо и совершенно ясным, твердым голосом проговорил:

– Ах! Я теперь уже у самого порога и…

Движение доски, поднятой одним из помощников, не дало ему возможности окончить начатую фразу… В ночь с 21 на 22 число эшафот снова был перенесен на площадь Революции, потому что новые смертные приговоры были произнесены в этот день революционным трибуналом.

На этом оканчиваются мои труды для пополнения рассказов о казнях революции, и с этого времени начинается дневник деда моего Шарля-Генриха Сансона. Я буду приводить эту безыскусственную летопись эшафота в 93 году точно так же, как приводил разные отрывки из заметок моего деда, не допуская никаких поправок. Я ограничусь только указаниями в особых примечаниях, на те ошибки и пропуски, которые, по моему убеждению, встречаются в этом рассказе.

ТОМ VI

Глава I
Журнал Шарля-Генриха Сансона

26 брюмера. Сегодня был казнен гражданин Кюссо из Каэны, принимавший участие в заговоре каэнских депутатов и подобно им, лишенный покровительства законов. Вместе с ним был казнен Жильбер Вуазен бывший президентом прежнего парламента. Вуазен успел было эмигрировать, но потом имел глупость возвратиться в Париж. Во время предсмертного туалета Кюсси кто-то сказал вслух, что Кюсси по ремеслу – чеканщик серебряной и золотой монеты и теперь должен погибнуть на гильотине; это верный знак того, что нашей республике не нужно других денег, кроме бумажных. Вслед за ними явился к нам бывший главнокомандующий Северной армией генерал Гушар, сохранивший, как следует солдату, полное присутствие духа.

27 брюмера. Изготовители фальшивых ассигнаций все еще продолжают нам давать довольно работы; сегодня я еще отвел двух лиц, подвергшихся осуждению по делу о фальшивых ассигнациях. Фальшивые ассигнации составляют несчастье, которого часто не могут избежать самые невинные люди. Ассигнации подделываются так ловко, что очень трудно отличить фальшивые ассигнации от настоящих. Притом само собой разумеется, что очень многие, получив подобную ассигнацию, не могут воздержаться от искушения сбыть ее с рук и свалить свой убыток на кого-нибудь другого. Вечером на улице Тиксерандери я встретил толпу женщин, шедших в Коммуну (городской совет).

Почти у всех этих женщин на головах были надеты красные якобинские шапки. За этими женщинами следовала огромная толпа народа, сопровождавшая их рукоплесканиями, посреди которых временами слышалось что-то похожее на свистки. Я увлекся общим примером и, желая узнать причину этой демонстрации, пошел вслед за толпой. Навстречу мне попался гражданин Никола Лельевр, проведший меня в здание Коммуны, где уже находились все попавшиеся нам на дороге женщины. Впрочем, гражданина Шомета не пленили ни костюм, ни выходка этих женщин, и он, сказав им несколько резких слов, прогнал их по домам.

28 брюмера. Сегодня утром в Консьержери. При входе в переднюю канцелярии мы встретили двух граждан отправлявшихся для допроса. Один из этих граждан, по имени, как мне сказали, Буагюйон, служивший прежде на военной службе, подошел ко мне, и с самой изысканной вежливостью сказал:

– Как мне кажется, я имею честь говорить с гражданином исполнителем, не так ли? Если так, то позвольте спросить вас, гражданин, правда ли, что у вас на эшафоте почти тот же порядок, что и в танцевальном зале. Только что успеешь стать на место, а уже скрипка, то есть резак гильотины, начинает свою ритурнель, так что даже не успеешь пикнуть двух слов?

Я ответил утвердительно на этот вопрос. Тогда собеседник мой обратился к своему товарищу и сказал:

– Ну вот, видите, Дюпре, что я был совершенно прав, и вы очень дурно распорядились вашей ролью. Непременно нужно было попросить у Фукье разрешения гражданину исполнителю быть руководителем во время репетиций.

Жандармы скоро увели их, но смех издали доносился до нас. Они толковали со мной о своих театральных представлениях в тюрьме, сюжетом которых была обыкновенно смертная казнь, и которые доставляли огромное удовольствие заключенным. Веселость этих людей в такой обстановке меня окончательно поразила.

Сегодня были казнены: бывший депутат учредительного собрания Никола-Роми Лезюер из Сен-Менегу и один инвалид-солдат, занимавшийся вербовкой солдат для врагов республики.

29 брюмера. Двое казненных: офицеры Детар де-Бельекур и бывший чиновник при тюлберийском дворе Шарль Дюпар, обвиненный в заговоре 10 августа. Во время казни не было ничего особенно замечательного.

30 брюмера. Сегодня были принесены в Конвент вещи, конфискованные из бывшего аббатства Сен-Жермен-де-Пре.

1 фримера. Сегодня пришлось взять гражданина Буагюйона, который, как мы видели, так забавно расспрашивал меня о гильотине. Когда его привели к нам, он сказал:

– Сегодня вы просто удивитесь, как хорошо я изучил свою роль.

Вместе с ним отправлялся на казнь Жирей-Дюпре, осужденный за сообщничество с Бриссо в издании журнала «Патриот Франции». Дюпре призвал к себе парикмахера еще до отправления в трибунал и таким образом явился к своим судьям в прическе приговоренного к смертной казни. Явившись ко мне, он повернулся передо мной и сказал:

– Надеюсь, что я ничего не упустил из виду, кроме веревки, которой нужно связать мне руки, впрочем, эта обязанность составляет исключительно ваше право, – при этих словах он протянул мне руки.

Во всех словах и движениях его заметно было большое воодушевление. Вместе с этими двумя осужденными отправлялся на эшафот крестьянин Коломбье, уличенный в изготовлении фальшивых ассигнаций, все трое уселись в одну телегу. Крестьянин совершенно упал духом и все старался доказать Буагюйону, что он совсем невиновен. Буагиньон старался ободрить его.

Коломбье был казнен первым. Вслед за ним взошел на эшафот Буагюйон сохранивший до конца невозмутимое спокойствие духа Дюпре, взойдя после него на эшафот, хотел было что-то сказать народу, но нам был дан приказ помешать ему говорить. Пришлось схватить его и привязать к роковой доске. В это время он успел только несколько раз подряд воскликнуть: «Да здравствует республика!»

4 фримера. Сегодня мы совершили казнь бывшего подполковника Антуана де Тонтеля и бывшего контролера финансов Клемана Лаверди, уличенного в том, что он содействовал распространению голода во Франции, высыпая в пруд зерновой хлеб.

6 фримера. Вчера трибунал судил лиц, обвиненных в ложных показаниях в деле гражданина Лозана и гражданина Пранмезона. Двое из подсудимых были оправданы и освобождены, а третий, мыльный фабрикант Картеран Деворме, был приговорен к смерти. Казнь его была совершена сегодня.

7 фримера. Хлеб становится редкостью в городе. Чтобы добыть его, приходится долго в толпе ждать очереди у дверей булочных. Многие женщины приходят занимать места с вечера и иногда ждут очереди целую ночь, обыкновенно ожидающие дежурят и занимают свои места посменно. Грустное зрелище представляет эта толпа людей, не знающих, какая участь ждет их завтра, голодающие семейства. Впрочем, наши граждане всегда и во всем найдут себе случай позабавиться. Сегодня ночью, например, у дверей булочной на нашей улице дожидалось более пятисот человек, и, несмотря на холодную погоду, в толпе пелись песни.

Сегодня трибуналом были приговорены к смерти жандармский поручик Жак-Этьен Маршан, генерал Никола Полье-Ламарльер и бывший директор национальной типографии Эмьень-Алекси-Жак Аниссон.

9 фримера. Пять голов скатилось сегодня на помост эшафота. Двое из погибших были очень известные лица: один – бывший депутат Барнав, которого во время возвращения короля я видел в королевской коляске рядом с Марией-Антуанеттой, а другой бывший министр юстиции Дюпар дю-Тертр. Говорили, что Дантон пытается спасти Барнава; но при новом законе доноса ребенка было достаточно, чтобы довести человека до гильотины, так что его, при всем своем желании не могло спасти даже первое лицо в республике. Вчера я встретился с Фукье в то время, когда он входил в зал суда. Казнь должна бы была совершиться в тот же день, но так как заседание затянулось, то из-за позднего времени пришлось отложить казнь до утра. Осужденным пришлось прожить около суток в томительном Ожидании.

10 фримера. Сегодня мне пришлось отправиться из Консьержери на площадь Революции с двумя телегами. На этот раз со мной не было знаменитостей, которым одним пришлось бы предоставить честь занимать отдельную телегу. Зато количество жертв вполне вознаграждало любопытство зрителей, потому что в одной телеге помещалось пятеро, а в другой четверо осужденных, всего девять жертв в один день. В числе осужденных находились мать с сыном. Они так крепко обнялись друг с другом, что их пришлось оттащить друг от друга силой, чтобы иметь возможность связать им руки. Когда мать увидела, что волосы ее сына уже обрезаны, то из груди ее вырвался страшный, раздирающий вопль, как будто у нее вдруг разорвалось сердце. Мы были сильно смущены, когда она, обратившись к нам, стала доказывать, что республика должна довольствоваться ее головой и что мы должны пощадить ее сына.

– Ведь его непременно помилуют? Не правда ли?

Мне показалось, что в ней укоренилось убеждение, будто ее сына нарочно привезли сюда, чтобы произвести на нее сильное впечатление, но что его ни в каком случае не будут казнить. У меня не достало духу разубеждать ее в этом. Действительно, если недавно меня так потрясли преклонные годы моих жертв, то на этот раз не менее тронула меня молодость осужденного. Ему было двадцать три от роду.

11 фримера. Сегодня были казнены следующие лица: трактирщик Жан Вансено, родом из Гондрекура, обвиненный в лионском восстании; содержатель пансиона Пьер-Никола Обри, обвиненный в стремлениях содействовать восстановлению монархического образа правления, и виноторговец, содержатель трактира на Пуасоньерском бульваре, Себастьян Модюи, обвиненный в попытках поколебать верность солдат и в сочувствиях Дюмурье.

12 фримера. Сегодня утром двое осужденных, оба они сапожники, Бартелеми Судр и Гюльом-Жан Фламон, и оба приговорены к смерти за недобросовестное исполнение взятых ими подрядов. Стоит только вспомнить то жалкое состояние, в какое приведены наши храбрые солдаты, чтобы исчезло всякое сожаление к лицам, бессовестно обкрадывающих их. Вчера член Конвента Вулан в судейской комнате трибунала назвал казни на гильотине кровавым жертвоприношением. Я только вчера слышал об этом выражении от старшины присяжных, а сегодня слух об этом прошел по всему городу и везде повторяют это выражение. Между прочим, у нашего нового божества есть уже и свой жрец; это гражданин Робеспьер. Он говорил на собрании против предложений Клоотца и Шомека, и речь его встретила у публики большее сочувствие, чем у депутатов. Многие женщины также не очень жалуют Богиню разума и при всяком удобном случае поют ей не слишком лестные гимны. Беспрестанно отпускаются разного рода двусмысленности по поводу лицемерного усердия Робеспьера к новой богине. Впрочем, все это вовсе не мешает Робеспьеру пользоваться у толпы прекрасной репутацией.

13 фримера. Казнены: врач Антуан-Пьер-Леон Дюфрень за преступную корреспонденцию, с целью разжечь междоусобную войну и посягнуть на неделимость республики, и чиновник министерства внутренних дел Этвен-Пьер Гарно за стремление содействовать уничтожению народного представительства и восстановлению королевской власти.

Сегодня Коммуна издала распоряжение о том, что нужно для того, чтобы получить свидетельство на звание гражданина. Оказывается, что попасть в граждане весьма трудно. Из распоряжения этого видно, что для получения права гражданства необходимо: 1) Представить доказательство о внесении имени претендента в списки Национальной гвардии с 1790 г., если только он в это время мог уже пользоваться гражданскими правами; 2) Представить квитанции об уплате патриотических податей и контрибуции в 1791 и 1792 годах; 3) Не занимать с 10 августа в одно время двух разных должностей и не получать двух жалований; 4) Никогда не писать ничего против свободы; 5) Никогда не принадлежать ни к одному из предосудительных клубов, каковыми в Париже были Монаршьян, Фейльян, Сент-Шапель, Массьо и Монтеги; 6) Никогда не быть исключенным ни из какого демократического общества, каковыми в Париже были общества Якобинцев и кордельеров со времени их обновления; 7) Не находиться в числе лиц, подписавших один из предосудительных адресов, каковыми в Париже были прошения восьми тысяч и прошение двадцати тысяч, направленные против перенесения в Париж праха Вольтера и против дозволения священникам жениться; подпись на одном из этих адресов лишает прав на гражданство даже в том случае, когда кто-либо из подписавшихся тотчас же заявил свое отречение. Если бы этот декрет стали приводить в исполнение, то в числе подозрительных лиц оказалось бы, по крайней мере, три четверти парижского населения.

15 фримера. Сегодня я был в Консьержери, откуда предписано было взять бывшего генерала Жака-Огюста Рассе и бывшего начальника штаба г. Бриссака Луи Маргерит-Бернар д’Экур, обвиненных в сношениях с неприятелями республики, а также бывшую дворянку Шарлотту-Фелисите Лонне, по мужу Шарри, бывшую любовницу депутата Осселена. Только что я собрался было удалиться из Консьержери, как от публичного обвинителя пришло приказание подождать еще некоторое время. Привратник, стоявший на часах, сказал мне, что в Консьержери только что привели гражданина Рабо-Сент-Этьен и брата его Рабо-Помье и что Фукье только что представлял трибуналу для удостоверения личности первого из них, давно уже объявленного лишенным покровительства законов. Через какие-нибудь полчаса жандармы привели уже ко мне Рабо-Сент-Этьена, а Тирас передал мне предписание исполнить над Рабо смертный приговор.

Мы отправились. Рабо умер с большим присутствием духа.

17 фримера. Вчера вечером была осуждена госпожа Дюбарри, а сегодня утром состоялась ее казнь. Исполняя данное нам предписание, мы явились в девять часов утра, но как оказалось, пришлось дожидаться, потому что при осужденной находился судья Дениза и помощник публичного обвинителя Руайе, допрашивающие госпожу Дюбарри. В десять часов привели ко мне семейство Ванденивер, состоящее из отца и двух сыновей, все трое были осуждены как соучастники госпожи Дюбарри. Вместе с ними еще приведены были Бонардо и Жозеф Брюнио, уличенные в изготовлении фальшивых ассигнаций. Пока мы занимались предсмертным туалетом этих лиц, привели к нам в приемную канцелярию и госпожу Дюбарри. Она от волнения едва могла держаться на ногах и шла, придерживаясь за стену. Мне не приходилось видеть эту женщину около двадцати лет и я, вероятно, не узнал бы ее. Заметив меня сзади ряда осужденных, стоявших со связанными уже руками, она ахнула, закрыла глаза платком и вслед за тем бросилась на колени с криком:

– Нет, я не хочу, я не хочу!

Почти тотчас вслед за теми она встала и сказала мне:

– Скажите мне, где здесь судьи, я еще не все рассказала, не во всем созналась. В это время у Ришара были Денизо и Руайе, пришедшие к нему с двумя или тремя депутатами, желавшими видеть шествие на казнь бедной госпожи Дюбарри. Денизо и Руайе явились по первому требованию, но отказались возвратиться с осужденной в канцелярию и потребовали немедленных объяснений. Тогда госпожа Дюбарри сообщила о нескольких драгоценностях, спрятанных в ее доме, и не отданных на сохранение частным лицам. Свой рассказ она беспрестанно прерывала рыданиями, а временами начинала даже бредить как бы в горячке. Гражданин Руайе, записавший ее показания, подал было ей перо и спросил: «Все ли вы сказали?» – предложил подписать протокол, но она с ужасом оттолкнула бумагу и объявила, что ей нужно еще многое сказать. При этом ясно видно было, что она усиливалась придумать еще что-нибудь. Наконец Денизо и Руайе встали со своих мест и резко объявили подсудимой, что ей необходимо подчиниться требованиям справедливости и мужеством перед смертью искупить преступления во время жизни. Дюбарри, казалось, была уничтожена этими словами и неподвижно сидела на своем месте. Один из моих помощников, сочтя это время очень удобным для исполнения своих обязанностей, подошел было к осужденной с ножницами. Но только что он успел раз щелкнуть ножницами, как она вскочила со своего места и энергично оттолкнула его. Пришлось связать ее при помощи двух других помощников. После этого она позволила делать с собой что угодно, и только так горько плакала, как мне никогда не случалось видеть. На улице собралось очень много зрителей; не меньше того, чем их было при казни королевы и жирондистов. Громкие крики этой толпы не могли заглушить стонов жертвы, постоянно раздававшихся во время переезда.

Нам было дано приказание казнить ее последней, но когда мы сошли с телеги, секретарь сказал мне, чтобы я распорядился так, как нахожу удобнее. Подсудимая при виде гильотины упала в обморок, и я приказал тотчас же внести ее на эшафот. Но едва только она почувствовала прикосновение к себе, сознание снова явилось к ней, и, несмотря на то, что была крепко связана, она оттолкнула моих помощников и стала кричать:

– Нет, нет, погодите! Еще минуту, господа палачи, еще хоть минуту, прошу вас!

Помощники потащили ее, но она продолжала отбиваться и старалась укусить их. В это время у подсудимой проявилась необыкновенная сила. Несмотря на то, что помощников было четверо, им пришлось употребить не менее трех минут на то, чтобы втащить ее на эшафот. Вверху на платформе эшафота снова повторилась прежняя сцена; подсудимая сопротивлялась и в то же время рыдала так громко, что стоны ее, вероятно, долетали даже на ту сторону реки. Наконец кое-как удалось привязать ее к доске, и дело было кончено. После нее казнены были прочие осужденные.

18 фримера. Сегодня был казнен Жан-Батист Ноэль, депутат Вожа, объявленный лишенным покровительства законов. Дорогой он все расспрашивал меня, правда ли что госпожа Дюбарри так сильно струсила перед казнью, а потом спросил, хорошо ли мы вытерли резак гильотины после вчерашней казни, потому что «не годится мешать кровь честного республиканца с кровью продажной женщины». Вместе с ним был казнен еще один осужденный, приговоренный трибуналом к смерти за фальшивые ассигнации. Сегодня в Консьержери был зарезан бывший министр Клавьер.

20 фримера. Сегодня казнено шестеро осужденных: Жак Дезаль, ювелир и поставщик одежды для армий республики, бывший приемщик платья Филипп Рига, распоряжавшийся экипировкой войск и трое портных, изготовлявших платья для войска, Антуан Пужоль, Мишель-Жозеф Буше и Шарль-Антуан Пинар. Все шестеро были приговорены к смерти за недобросовестное исполнение подряда.

21 фримера. С настоящего времени вопрос о том, как добыть себе обувь, перестает быть маловажным делом. Конвент издал указ, запрещающий башмачникам и сапожникам работать для кого бы то ни было, кроме защитников отечества. За нарушение этого указа положена конфискация незаконно изготовленной обуви, и, кроме того, десять ливров штрафа в пользу доносчика. По этому поводу пущены в ход разные шутки о босых ногах. Впрочем, все эти шутки передаются потихоньку; видно, становится тяжело на сердце у самых беззаботных людей. Сегодня двое осужденных.

22 фримера. Гражданин Шомет начинает преследование девушек, доведенных крайностью до небезупречного образа жизни. Не лучше ли было бы начать преследование этой язвы общества с попыток уничтожить бедность, с которой трудно ужиться непорочности, там, где она еще есть и при которой, упав раз, почти невозможно подняться. Если подобные попытки удались бы, то тогда можно было бы начать требовать от этой женщины, чтобы она отказалась от позорного ремесла, которое ей все-таки дает хоть кусок хлеба. Как бы там ни было, но благодаря предписаниям Коммуны попали на гильотину две такие женщины: вдова Клер Севень, по мужу Лорио, и Катерина Гальбург. Обе они не отличались ни молодостью, ни красотой, но в последней была заметна какая-то жандармская удаль. Когда их ввели в приемную с двумя другими женщинами, вдова Лорио горько заплакала. Тогда Катерина Гальбург сказала ей:

– Расскажи-ка ему твою историю. Что же касается до меня, так для меня все равно. Околевать, так околевать, чем скорее, тем лучше.

Вдова Лорио объявила себя беременной. Моне отвел ее в канцелярию, а сам отправился к Фукье попросить у него разрешения отсрочить казнь вдовы Лорио.

Вдова Лорио получила отсрочку, а Гальбург, отправившаяся со мной, не переставала смеяться всю дорогу. Она не лезла в карман за словами и на всякую выходку против нее из толпы отвечала очень находчиво.

23 фримера. Вчера казнена публичная женщина, а сегодня взошел на эшафот вельможа старого времени, герцог Шателе. Этот вельможа, подобно многим другим, наделал гораздо больше вреда королевской власти, чем самые ожесточенные противники ее. Покойный король назначил герцога Шателе командиром полка французских гвардейцев, на место Бирона, командовавшего прежде этим полком. Распоряжение это возбудило большое неудовольствие гвардейцев, любивших прежнего своего командира Бирона. Кроме того, герцог Шателе своей строгостью и наказаниями еще более вооружил против себя солдат и тем самым облегчил труд заговорщиков, старавшихся возмутить этот полк. Это-то обстоятельство и было причиной того, что этот полк так горячо принял сторону народа. Шателе принесли на руках в приемную комнату, потому что ночью, чтобы избавиться от казни на эшафоте, он покушался на свою жизнь. Так как при нем не было ни ножа, ни кинжала, то он хотел вонзить себе в грудь острый осколок стекла, но стекло сломалось, не войдя глубоко в грудь. Когда таким образом эта попытка не удалась, то Шателе, надеясь истечь кровью, нанес себе множество небольших ран осколком стекла, оставшимся у него в руках. Но все эти усилия привели только к тому, что Шателе сильно ослабел и не мог держаться на ногах, так что пришлось принести его. Несмотря на все это, Шателе был очень спокоен. Дорогой, видя его бледность, я предложил было ему платок, чтобы остановить продолжавшую литься кровь, но он оттолкнул мою руку и сказал:

– Оставь, пожалуйста! Ведь я тебя же избавляю от лишней работы.

На площади он собрался с последними силами и сам бросился на доску эшафота с криком: «Да здравствует король!»

25 фримера. Двое осужденных: бывший прокурор прежнего Мобежского превотства, Франсуа-Ксавье Брюньо – за ношение белой кокарды и эмигрант Пьер-Жак-Шарль Порше.

26 фримера. Сегодня были казнены бывшие служители герцога Монморанси, несколько недобросовестных подрядчиков и двое изготовителей фальшивых ассигнаций. При настоящем правительстве очень не редко случается, что прислуге приходится разделять участь господ, правду говорят, что у нас теперь царство равенства.

28 фримера. Сегодня были арестованы: военный комиссар Венсан, командир революционной армии Ронсен и начальник роты головорезов Мэйльяр. Эти господа вообразили, что они вправе делать все, что им вздумается. Наследовавшие от прежних аристократов все их сумасбродные замашки, они только тем и занимались, что всячески притесняли и нарушали спокойствие мирных граждан. К сожалению, еще нужно употребить много труда, чтобы при настоящем положении очистить Париж от всякого рода паразитов.

30 фримера. Сегодня нам пришлось взять бывшего маркиза, Ань-Клода Таррагон, некогда служившего капитаном в 6 пехотном полку. Таррагон был обвинен в сношении с братьями бывшего французского короля, а также с Буилье и Лафайетом. Вместе с Таррагоном были приговорены к смерти: бывший прокурор прежнего парижского парламента Луи-Жиль-Камиль Файель за участие в заговоре и обвинитель при уголовном суде в Камбре Игнаст-Туссен Конвей за сношение с врагами республики.

31 фримера. Общество якобинцев продолжает очищать себя. Не дальше как на этих днях оно исключало из своей среды всех дворян и капиталистов. Вследствие этого присяжные Антонель и Дизу, помощник публичного обвинителя Роуйе, Дюбуа-Крансе, Барьер, Монто и многие другие поставлены в очень затруднительное положение. В описываемое несчастное время патент на звание якобинца ценится несколько дороже всякого рода грамот, бывших в таком уважении каких-нибудь два года тому назад. Действительно, между этими двумя документами была небольшая разница: Диплом якобинца предоставлял право жить, а дворянская Грамота почти равнялась смертному приговору.

Сегодня, проходя мимо кафе «Кретьянк», я случайно встретился с гражданином Гюфруа, депутатом Конвента и журналистом. Выходя из кафе, он громко кричал, и мне показалось, что он пьян. Заметив меня, Гюфруа обратился к окружавшим его гражданам и, указывая на меня, сказал:

– Вот настоящий головорез республики! Он так ловко подбривает аристократов, что нечего бояться за действие гильотины. По-моему, он самый почтенный деятель на пользу республики. Если у него много работы, значит, дела идут на лад?

Вслед за тем он стал приглашать меня вместе в кафе выпить, но мне стало стыдно за него и я удалился.

1 нивоза. Месяц начат мной казнью трех человек: одного священника и двух женщин. Жертвами моими сегодня были: священник ордена иезуитов Жюльен д’Ервиль, бывшая монашенка Мари-Анн Пулен и Маргарита Бернар, служанка госпожи Пулен. Все трое жили в одном из домов орлеанского предместья и священник, ходивший в женском платье, выдавал себя за сестру госпожи Пулен. Священник часто служил обедню, на которой присутствовали еще трое или четверо богомольцев, участвовавших в секрете. Комитет Орлеанского предместья с давнего времени начал подозревать и однажды вечером решился подослать к госпоже Пулен доверенную женщину. Женщина эта сказала госпоже Пулен, что знает о пребывании в этом доме священника и убедительно просит прислать его к мужу, который очень болен и не желал бы умереть, не приобщившись св. тайнам. Госпожа Пулен прямо отказалась от всего этого и ни в чем не призналась. Тотчас по удалении подосланной женщины Пулен начала уговаривать священника не ходить, потому что знает ее мужа как отъявленного патриота и помнит, как он отличился своим святотатством в кафедральном соборе. Священник возразил на это, что чем более кто-нибудь оскорбляет величие Божие, тем более тот нуждается в напутствии духовного пастыря. Вслед за тем священник отправился в дом к женщине, согласившейся играть такую гадкую роль в этой комедии, и был там арестован.

2 нивоза. Сегодня был казнен только один преступник.

3 нивоза. Колло д’Эрбуа, отправленный в Лион, как кажется, выводит там из употребления гильотину за то, что она убивает за один раз всего только по одному осужденному, а он находит гораздо удобнее расстреливать преступников.

4 нивоза. Показания госпожи Дюбарри не спасли ее, а только погубили еще двух человек. Сегодня утром я казнил бывшего комиссара флота Жака-Этьен Лабонди и лакея Дюбарри Дени Морена, первый из них был осужден за то, что ссужал деньгами и вообще общался с врагами республики, а второй за то, что скрывал драгоценные камни и деньги, составлявшие собственность нации. Вместе с ними была казнена вдова Маделен-Кароли-Гамарин Адам, бывшая прежде замужем за Луи-Франсуа Граво и уличенная в сношениях с неприятелем, а также мелочный торговец Жак-Жером Лафос-Делатуш за недобросовестность при подряде.

5 нивоза. Сегодня пятеро осужденных: негоциант Этьен Теисье за сношение с неприятелем; ткачи Михаил Курте, Петер Ветцель, Михаил Бург и кровельщик Бернар Гоуртс за покушение против свободы и безопасности французского народа. Все они, кроме Бурга, старавшегося ободрить своих товарищей, сильно упали духом. Странно, что тем людям, для которых жизнь состоит из ряда тяжких трудов и лишений, часто кажется гораздо труднее расстаться с жизнью, чем тем, кому действительно стоило бы пожалеть о ней…

6 нивоза. Сегодня утром мы казнили семерых субъектов, осужденных трибуналом накануне вечером.

9 нивоза. Сегодня казнен бывший мэр Страсбурга Дитрих. В то время когда я ему стал связывать руки, он сказал мне:

– Тебе пришлось казнить много искренних республиканцев, но в твои руки до сих пор еще не попадался человек, более меня любящий свое отечество.

Во время экзекуции он показал большое присутствие духа. Несколько раз повторил он, что самое искреннее его желание заключается в том, чтобы Эльзас был вечно связан с Францией неразрывными узами. На эшафоте он громко воскликнул: «Да здравствует республика!».