Текст книги "Сцены из жизни богемы"

Автор книги: Анри Мюрже

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

XIX
ПРИЧУДЫ МЮЗЕТТЫ

Читатель, вероятно, помнит, как Марсель продал еврею Медичи свою знаменитую картину «Переход через Чермное море», которой суждено было стать вывеской съестной лавки. Продажа ознаменовалась роскошным ужином, который еврей пообещал богемцам как надбавку к плате за картину. На другой день Марсель, Шонар, Коллин и Родольф проснулись очень поздно. Еще одурманенные винными парами, они никак не могли припомнить события минувшего вечера. Когда с соседней колокольни донесся полуденный благовест, друзья переглянулись с печальной улыбкой.

– Церковный колокол сзывает род людской в трапезную, – сказал Марсель.

– Да, – согласился Родольф, – наступил торжественный час, когда всякий порядочный человек направляется в столовую.

– Неплохо бы и нам стать порядочными, – проронил Коллин, для которого каждый день был днем святого Аппетита.

– О молочная ферма моей кормилицы! О лакомство, которым меня угощали в младенчестве четыре раза в день! Где ты? – подхватил Шонар. – Где ты? – повторил он с мечтательной и нежной грустью.

– И подумать только, что сейчас в Париже поджаривают по меньшей мере сто тысяч котлет! – вздохнул Марсель.

– И столько же бифштексов, – добавил Родольф.

В то время как друзья обсуждали ежедневную роковую проблему завтрака, снизу, из находившегося в их доме ресторана, словно на смех неслись голоса официантов, которые наперебой выкрикивали заказы посетителей.

– Хоть бы замолчали, злодеи! – досадовал Марсель. – Каждое слово как удар кирки у меня в желудке: пустота в нем все увеличивается.

– Ветер северный, – глубокомысленно проговорил Коллин, указывая на флюгер, метавшийся на соседней крыше. – Значит, завтрака у нас сегодня не будет. Стихии против нас.

– Откуда ты это взял? – спросил Марсель.

– Это мое метеорологическое открытие, – продолжал философ. – Северный ветер почти всегда приносит воздержание. Зато южный обычно предвещает радость и обильную еду. Философы называют это предуведомлением свыше.

Натощак Гюстав Коллин всегда бывал зверски остроумен.

В этом миг Шонар погрузил руку в бездну, называвшуюся карманом, и тут же с воплем вытащил ее.

– Караул! Кто-то залез ко мне в карман! – кричал он, стараясь высвободить палец из клешней живого омара.

Вслед за ним закричал и Марсель. Он машинально пошарил у себя в кармане и неожиданно открыл там Америку, о которой совсем позабыл, а именно те полтораста франков, которые уплатил ему накануне Медичи за «Переход через Чермное море».

Тут все четверо сразу вспомнили вчерашние события.

– Шапки долой, господа! – воскликнул Марсель, высыпая на стол горсть монет, среди которых трепетно поблескивали пять-шесть новеньких червонцев.

– Как живые! – умилился Коллин.

– Что за звон! – восхищался Шонар, позвякивая золотыми.

– До чего хороши медальки! – Родольф. – Прямо-таки кусочки солнца. Будь я королем, я выпускал бы одни только червонцы и приказал бы чеканить на них профиль моей возлюбленной.

– Подумать только, ведь есть страна, где кусочки золота валяются на земле, как простые камушки, – заметил Шонар. – Было время, когда американцы давали четыре таких кусочка за два су. Один мой предок посетил Америку, и желудок краснокожих стал его могилой. Это нанесло большой ущерб всей нашей семье.

– Но откуда же взялось это существо? – спросил Марсель, глядя, как омар ползет по полу.

– Теперь припоминаю, – признался Шонар. – Вчера я заглянул на кухню Медичи, и это пресмыкающееся, надо полагать, нечаянно свалилось мне в карман – ведь они подслеповаты. Но раз уж он попался ко мне, – добавил Шонар, – мне хочется его у себя оставить. Я его приручу и окрашу в красный цвет, тогда вид у него будет повеселее. Я скучаю по Феми, он составит мне компанию.

– Господа! Обратите внимание, – воскликнул Коллин. – Флюгер повернул на юг. Завтрак у нас будет!

– Еще бы, – поддакнул Марсель, хватая червонец. – Вот мы сейчас его сварим, да еще с приправой!

Началось длительное и обстоятельное обсуждение меню. Каждое блюдо вызывало споры и ставилось на голосование. Омлет, предложенный Шонаром, после тщательного изучения вопроса был отвергнут, а также и белые вина, против которых Марсель произнес вдохновенную речь, доказавшую его солидные познания в виноделии.

– Всякое вино прежде всего должно быть красным! – провозгласил художник. – И слушать не хочу о белых!

– А как же шампанское? – заметил Шонар.

– Ну и что? Это просто сидр пошикарнее, брандахлыст для эпилептиков! Я бы отдал все подвалы Эпернэ и Аи за бочонок бургундского. К тому же, мы с вами не собираемся обольщать гризеток или сочинять водевиль. Я против шампанского!

Когда меню было окончательно принято, Шонар и Коллин отправились в ближайший ресторан заказать завтрак.

– Не затопить ли камин? – предложил Марсель. – Отличная идея, это будет вполне своевременно, – поддержал его Родольф. – Термометр давно уже советует нам это! Затопим камин! Вот он удивится-то!

Родольф выбежал на лестницу и крикнул Коллину, чтобы он попутно распорядился и насчет дров.

Немного погодя Шонар и Коллин вернулись, а вслед за ними явился человек с большой вязанкой дров.

Марсель стал рыться в столе, разыскивая ненужные бумаги для растопки, и вдруг вздрогнул, увидев письмо, написанное знакомым почерком. Незаметно для приятелей он прочел его.

То была записочка, нацарапанная Мюзеттой карандашом и относившаяся к тому времени, когда девушка жила у Марселя. Записочка была написана ровно год тому назад. Она состояла лишь из нескольких строк:

«Мой милый!

Не беспокойся, я скоро вернусь. Я пошла немного пройтись, чтобы согреться, в комнате стужа, а торговец дровами крепко спит. Я отломила у стула две последние ножки, но они сгорели так быстро, что и яйца нельзя было бы сварить. А ветер врывается в разбитое окно и разгуливает по комнате словно у себя дома, он нашептывает мне разные дурные советы, и если бы я его послушалась, ты бы огорчился. Лучше немного погулять, я взгляну, что делается в ближайших магазинах. Говорят, есть бархат по десять франков метр. Просто не верится, надо самой взглянуть. К обеду вернусь.

Мюзетта».

– Бедная девушка! – прошептал Марсель, пряча записку в карман. И он на минуту задумался, обхватив голову руками.

К тому времени богемцы давно уже находились на холостом положении, если не считать Коллина, возлюбленной которого по-прежнему никто не видел и не знал по имени.

Даже Феми, незлобивая подруга Шонара, и та повстречала простака, который подарил ей свое сердце, обстановку красного дерева и колечко из собственных – рыжих – волос. Однако, не прошло и двух недель, как возлюбленный Феми отнял у нее и свое сердце и обстановку, ибо, взглянув как-то на руку любовницы, заметил на ней колечко из черных волос. И он осмелился заподозрить Феми в измене.

Между тем Феми не погрешила против добродетели. Дело в том, что приятельницы не раз подтрунивали над ее рыжим колечком, вот она и отдала перекрасить его в черный цвет. Когда все выяснилось, поклонник так обрадовался, что купил Феми шелковое платье – первое в ее жизни. Нарядившись в обновку, бедная девушка воскликнула:

– Теперь я могу умереть!

Мюзетта вновь стала почти официальным лицом, и Марсель уже три-четыре месяца нигде не встречал ее.

Что касается Мими, то Родольф давным-давно не слыхал ее имени и только шептал его про себя, когда оставался один.

– Что же это! – вдруг воскликнул Родольф, взглянув на Марселя, который в задумчивости прикорнул у камина. – Дрова не желают разгораться?

– Сейчас, сейчас, – ответил художник.

Он поджег поленья, и они запылали, весело потрескивая.

Пока друзья готовились к завтраку, подзадоривая свой аппетит, Марсель вновь уединился в уголке, только что найденное письмо он присоединил к памятным вещицам, оставшимся от Мюзетты. Тут он вспомнил об одной женщине, которая дружила с его бывшей возлюбленной.

– А! Вспомнил, где ее найти! – громко воскликнул он.

– Что найти? – Родольф. – Что ты там затеял? – он, видя, что художник берет перо и собирается писать.

– Ничего. Спешное письмо, чуть было не забыл, – ответил Марсель. – Одну минутку!

И он написал следующие строки:

«Милая крошка!

У меня появился капитал, – молниеносный удар фортуны! Дома ожидается роскошный завтрак, восхитительные вина, и мы, дорогая моя, даже затопили камин – как настоящие буржуа! Надо взглянуть на все это, – как ты любила говорить. Приезжай на часок, застанешь Родольфа, Коллина и Шонара. Ты споешь нам что-нибудь за десертом, – у нас будет десерт! Раз уж мы усаживаемся за стол, то просидим, вероятно, добрую неделю. Поэтому не бойся опоздать. Я уже так давно не слышал, как ты смеешься! Родольф сочинит в честь тебя мадригалы, и мы помянем нашу усопшую любовь тонкими винами, хотя она и может от этого воскреснуть. Ведь у таких людей, как мы с тобой… последний поцелуй никогда не бывает последним. Ах, если бы в прошлом году не стояли такие морозы, ты, может быть, не бросила бы меня. Ты изменила мне ради вязанки дров и потому, что боялась, как бы у тебя не покраснели ручки. И хорошо сделала – я не сержусь на тебя за это, и вообще все позабыл. Но приходи погреться, пока топится камин!

Целую тебя столько раз, сколько ты захочешь. Марсель».

Кончив письмо, Марсель написал другое, на имя подруги Мюзетты, мадам Сидони, с просьбой передать Мюзетте его записку. Потом он отправился к швейцару, попросил отнести письма и заплатил ему вперед. Увидев, как в руках художника блеснул червонец, швейцар, прежде чем исполнить поручение, поспешил доложить об этом домовладельцу, которому Марсель уже сильно задолжал.

– Сударь! У живописца с седьмого завелись деньжонки! Знаете, у того, длинного, который все зубоскалит, когда я подаю ему счет.

– Тот самый, что имел нахальство взять у меня взаймы и заплатил мне этими деньгами за квартиру? Я его выселю.

– Так-то оно так, сударь. Но сегодня он при деньгах. Я чуть не ослеп, так они сверкали. Он кутит… Теперь самое время…

– Хорошо! Я сейчас сам к нему схожу, – ответил хозяин.

Швейцар застал мадам Сидони дома, и она немедленно отправила горничную к Мюзетте с адресованным ей письмом.

Мюзетта жила в то время в прелестной квартирке на улице Шоссе-д'Антен. Когда ей принесли письмо, у нее сидели гости, а вечером ей предстояло быть на званом обеде.

– Вот чудеса! – воскликнула она и расхохоталась как сумасшедшая.

– Что такое? – спросил чопорный молодой красавец.

– Меня приглашают на обед, – ответила Мюзетта. – Какое совпадение!

– Совпадение неудачное, – заметил молодой человек.

– Почему же?

– Как? Неужели вы примете приглашение?

– Конечно приму. А вы уж как-нибудь обойдетесь без меня.

– Но, дорогая, ведь это просто неприлично. Вы пойдете туда как-нибудь в другой раз.

– Вот еще! В другой раз! Это мой старый знакомый, Марсель, он приглашает меня на обед, и это такой необычайный случай, что я хочу непременно взглянуть собственными глазами, что там делается. В другой раз! Да ведь всамделишные обеды в этом доме – такая же редкость, как затмение солнца!

– Позвольте! Вы хотите нарушить свое слово, собираетесь повидаться с этим субъектом и прямо говорите об этом мне! – возмутился молодой человек.

– А кому же мне еще говорить? Турецкому султану? Это его не касается.

– Странная откровенность!

– Вы отлично знаете, что я ничего не делаю как другие люди, – возразила Мюзетта.

– Но какого вы обо мне будете мнения, если я вас отпущу, зная, куда вы идете? Опомнитесь, Мюзетта! Подумайте обо мне, да и о себе самой. Ведь это же просто неприлично. Скажите ему, что вы никак не можете…

– Дорогой господин Морис, вы знали, с кем имеете дело, когда предложили мне свою любовь, – ответила мадемуазель Мюзетта тоном, не допускающим возражений, – вы знали, что у меня тьма причуд и что никому на свете не отговорить меня, если я что-нибудь задумала.

– Просите у меня чего хотите, – ответил Морис, – но это… Причуда причуде рознь.

– Морис, я пойду к Марселю. Я ухожу! – заявила она, надевая шляпку. – Если хотите, – расстанемся, но уступить я не могу, лучше его нет на свете, это единственный человек, которого я по-настоящему любила. Будь у него сердце из золота, он расплавил бы его и наделал бы мне колец. Бедняжка, как только у него появилось немного Дров, он зовет меня погреться, – вот посмотрите, – сказала она, протягивая Морису письмо. – Ах, почему он такой лентяй и почему в магазинах такая бездна бархата и шелков!… Как я была счастлива с ним! Ему удавалось меня мучить, и это он прозвал меня Мюзеттой за мои песенки. Во всяком случае, будьте уверены, – от него я вернусь к вам… если вы захотите меня принять.

– Вы откровенно признаетесь, что не любите меня, – вздохнул виконт.

– Послушайте, дорогой Морис, вы умный человек и понимаете, что этот вопрос не заслуживает обсуждения. Вы держите меня, как держат в конюшне породистого коня, а я люблю вас потому… что люблю роскошь, шумные званые вечера, и всякую мишуру. Нечего разводить сантименты, это было бы глупо да и ни к чему.

– По крайней мере, позвольте мне пойти вместе с вами.

– Но вам будет скучно у них, и вы только помешаете нам веселиться, – возразила Мюзетта. – Подумайте сами, ведь он непременно станет меня целовать.

– Мюзетта, приходилось ли вам встречать таких сговорчивых людей, как я? – Морис.

– Слушайте, виконт, однажды я каталась в экипаже с лордом в Елисейских полях и встретила Марселя и его приятеля Родольфа, они шли пешком и были одеты нищенски, все в грязи, как собаки пастуха, и курили трубки. Я уже три месяца не виделась с Марселем, и мне показалось, что сердце мое вот-вот выпрыгнет из экипажа. Я велела остановиться и целых полчаса проговорила с Марселем на глазах у всего Парижа, проезжавшего мимо нас. Марсель угостил меня пирожками и поднес грошовый букетик фиалок, который я тут же приколола к корсажу. Когда Марсель распрощался со мной, лорд хотел было окликнуть его и предложить пообедать вместе с нами. Я поцеловала его за внимание. Такой уж у меня характер, господин Морис, если он вам не по душе, – скажите сразу, и я захвачу с собою мой ночной чепчик и туфли.

– Значит, в иных случаях хорошо быть бедняком, – грустно и не без зависти проговорил виконт Морис.

– Вовсе нет, – возразила Мюзетта, – будь Марсель богат, я никогда бы не бросила его.

– Ну, что ж, поезжайте, – сказал молодой человек, пожимая ей руку. – Вы в новом платье, и оно вам очень к лицу.

– Это правда, – согласилась Мюзетта. – Сегодня утром у меня было какое-то предчувствие, вот я его и надела. Платье будет подарком Марселю. Прощайте, – добавила она, – пойду вкусить блаженного веселья.

В тот день на Мюзетте был восхитительный туалет, никогда еще поэма ее юности и красоты не преподносилась в таком пленительном переплете. Впрочем, у Мюзетты был врожденный дар изящества. При появлении на свет она, вероятно, первым делом потянулась к зеркалу, чтобы поправить на себе пеленки, и согрешила кокетством прежде, чем ее окрестили. В дни, когда Мюзетта жила в бедности, носила ситцевые платья, чепчик с помпоном и простые козловые башмаки – она и в этом незатейливом наряде гризеток умела быть изящной. Эти прелестные девушки, не то пчелки, не то кузнечики, всю неделю, бывало, трудились, напевая песенки, просили у господа лишь немного солнышка в воскресенье, любили попросту, от всей души, а случалось, что и из окна выбрасывались. Теперь их больше нет, и своим исчезновением эта порода обязана современным молодым людям – развращенным и все растлевающим вокруг, а главное, тщеславным, недалеким и грубым. Эти пошлые остряки принялись высмеивать бедных девушек, их ручки, исколотые иголками в часы честного труда, а девушкам стало недоставать денег на миндальные притирания. Понемногу юноши привили им свое тщеславие и глупость, и с тех пор гризетка исчезла. Тогда на свет божий появилась лоретка. Это своего рода гибриды, обнаглевшие полудевы, обязанные своей красотой косметике, ни рыба ни мясо, а будуары их – настоящие лавочки, где они продают по кусочкам свое сердце, как ломтики ростбифа. Большинство этих девок оскверняет наслаждение и позорит современную легкую любовь, порой они бывают глупее птиц, перьями которых украшены их шляпки. Если у них невзначай и зародится – не любовь, даже не прихоть, а самое пошлое вожделение, – то предметом его будет какой-нибудь буржуа, шут гороховый, которого на общественных балах окружает и приветствует пестрая толпа, а газеты, готовые раболепствовать перед всякой нелепостью, превозносят и рекламируют. Хотя Мюзетте и приходилось жить в этой среде, она не усвоила ни ее нравов, ни образа мыслей, у нее не было алчной угодливости, обычно присущей такого рода особам, способным читать только Барема, а писать – только цифры. Она была девушка умная и находчивая, в жилах у нее текло несколько капель крови Манею: она решительно отвергала все, что ей навязывали, зато никогда не могла и не умела подавлять свои прихоти, к чему бы они ни приводили.

По– настоящему она любила одного Марселя. Во всяком случае, она лишь из-за него по-настоящему страдала, и только смутный инстинкт, который властно влек ее «ко всякой мишуре», мог побудить ее расстаться с ним. Ей было двадцать лет, и роскошь была ей необходима, как воздух. Она могла некоторое время обходиться без роскоши, но была не в силах совсем от нее отказаться. Сознавая свое непостоянство, она никогда не давала клятв в верности, которые заперли бы ее сердце на замок. В нее пылко влюблялось немало юношей, которые и ей самой очень нравились, но она всегда вела себя с ними честно и проявляла дальновидность, отношения с ними у нее завязывались простые, откровенные и немудреные, вроде объяснения в любви мольеровских крестьян: «Я вам нравлюсь, вы мне тоже. По рукам и под венец!» Если бы Мюзетта хотела, она уже раз десять могла бы прочно устроиться в жизни, создать себе, как говорится, будущее, но в будущее она не слишком-то верила и на этот счет придерживалась скептицизма Фигаро.

– Завтрашний день – это глупое обещание календаря, – говорила она. – Это предлог, который люди придумали, чтобы не делать дел сегодня. Завтра, быть может, будет землетрясение. Да здравствует сегодня! Это нечто твердое и определенное.

Один весьма порядочный человек, с которым она прожила полгода, так безумно в нее влюбился, что всерьез предложил ей выйти за него замуж. В ответ на его предложение Мюзетта от души расхохоталась.

– Чтобы я лишила себя свободы, позволила засадить себя за решетку брачного договора? Ни за что! – воскликнула она.

– Но я каждый день боюсь вас потерять.

– Вы потеряли бы меня гораздо скорее, если бы я стала вашей женой, – возразила Мюзетта. – Оставим этот разговор. Да я и не свободна, – добавила она, имея в виду, конечно, Марселя.

Так шла она тропою юности, навстречу всем превратностям судьбы, многих одаряя счастьем и почти счастливая сама. Виконту Морису, с которым она теперь жила, было нелегко приспособиться к необузданному нраву этой девушки, влюбленной в свободу. Когда она ушла к Марселю, виконт стал ждать ее с нетерпением, к которому примешивалась ревность.

«Неужели она там останется?» – думал молодой человек, и этот вопрос весь вечер терзал его.

«Бедняга Морис! – думал а, со своей стороны, Мюзетта по дороге к Марселю. – Кажется, я была с ним уж чересчур резка. Ничего, молодежь надо воспитывать».

Потом мысли ее сразу переменили направление, и она стала думать о Марселе. При имени ее старого обожателя ей вспомнился целый ряд событий, и она подумала: «Каким же это чудом у него сегодня накрыт стол?» Она на ходу перечла его письмо, и ей поневоле взгрустнулось. Но только на мгновение. Мюзетта благоразумно решила, что сейчас не время печалиться. Тут поднялся порывистый ветер, и она воскликнула:

– Как чудно! Даже если бы мне не хотелось идти к Марселю – ветер погнал бы меня.

И она ускорила шаг, радуясь как птичка, летящая к родному гнезду.

Вдруг повалил густой снег. Мюзетта осмотрелась по сторонам – нет ли извозчика? Но их не было. Мюзетта проходила в это время по улице, где жила ее подруга мадам Сидони – та самая, что переслала ей письмо Марселя. Мюзетта решила зайти к этой женщине и переждать непогоду.

У мадам Сидони она застала многолюдное общество. Шла игра в ландскнехт, начавшаяся еще три дня тому назад.

– Играйте, играйте! – сказала Мюзетта. – Я на минутку.

– Получила письмо Марселя? – спросила мадам Сидони.

– Получила, благодарю, Я иду к нему. Он пригласил меня на обед. Пойдем со мной, хочешь? Повеселимся.

– Не могу, – ответила Сидони, кивая на игроков. – Сейчас мне ставить.

– В банке шесть луидоров, – объявил банкомет.

– Ставлю два! – Сидони.

– Я не гордый, согласен и на два, – ответил банкомет, который уже несколько раз пасовал. – Король и туз! Проиграл! – воскликнул он, бросая карты. – Все короли умерли.

– Прочь политику! – бросил какой-то журналист.

– А туз – заклятый враг нашей семьи, – продолжал банкомет, открывая второго короля. – Да здравствует король! – воскликнул он. – Друг мой Сидони, с вас два червонца.

– Занеси их в записную книжку, – ответила Сидони, разозленная проигрышем.

– Итого, вы мне должны, милочка, пятьсот франков, – сказал банкомет. – Дойдете до тысячи. Передаю банк.

Сидони и Мюзетта шепотом разговаривали. Игра продолжалась.

Приблизительно в то же время богемцы садились за стол. Марсель был чем-то встревожен. Всякий раз, как с лестницы доносились шаги, он вздрагивал.

– Что с тобой? – спросил Родольф. – Можно подумать, ты кого-то ждешь. Разве не все в сборе?

Но стоило художнику на него взглянуть, как он понял, чем взволнован его друг.

– И в самом деле, – подумал он, – кое-кого не хватает.

Глаза Марселя призывали Мюзетту, взгляд Родольфа говорил о Мими.

– Не хватает женщин, – вдруг выпалил Шонар.

– Брось ты свои распутные мысли! – рявкнул Коллин. – Ведь мы условились, что не будем говорить о любви, от таких разговоров прокисают соуса.

И друзья с еще большим увлечением принялись за возлияния, а, за окном все шел снег и дрова в камине полыхали, разбрасывая фейерверки искр.

Родольф запел песенку, которую только что прочел на дне бокала, и в это время кто-то настойчиво постучался в дверь.

Как пловец, нырнув и оттолкнувшись от дна, всплывает на поверхность, так и Марсель, уже начавший было хмелеть, порывисто вскочил с места и устремился к двери.

Но то была не Мюзетта.

На пороге стоял мужчина. В руках он держал листок бумаги. Внешность у него была довольно приятная, зато халат был отвратительный.

– Я застал вас в благоприятный момент, – сказал он, бросив взгляд на стол, где покоилась огромная баранья нога.

– Хозяин! – воскликнул Родольф. – Воздадим ему должные почести!

И он стал бить сбор, барабаня по тарелке ножом и вилкой.

Коллин предложил хозяину свой стул, а Марсель крикнул:

– Скорее, Шонар, стакан вина дорогому гостю! Вы пришли очень кстати, – обратился он к хозяину. – Мы только что собирались провозгласить тост за собственность. Мой друг господин Коллин произнес очень трогательную речь. Раз вы пришли, он из уважения к вам начнет сначала. Валяй сначала, Коллин!

– Простите, господа, мне не хотелось бы мешать вам, – сказал хозяин.

И он развернул листок бумаги, который был у него в руках.

– Что это за печатное произведение? – осведомился Марсель.

Хозяин обвел комнату инквизиторским взглядом и заметил валявшиеся на камине золотые и серебряные монеты.

– Это счет, я уже имел честь вам его предъявлять, – выпалил он скороговоркой.

– Да, память моя свято хранит этот факт, – ответил Марсель. – Помню даже, что произошло это в пятницу, восьмого октября, в четверть первого. Превосходно.

– Я уже расписался в получении, – продолжал хозяин, – и если вас не затруднит…

– Сударь, я и сам собирался к вам. Мне необходимо с вами как следует поговорить.

– Я к вашим услугам.

– Сделайте мне удовольствие, выпейте, прошу вас, – настаивал Марсель, протягивая хозяину бокал. – На этих днях, сударь, – продолжал он, – вы прислали мне бумажку… с картинкой, изображающей даму с весами в руках. Бумага подписана Годаром.

– Это мой швейцар.

– Почерк у него прескверный. Мой друг, – тут он указал на Коллина, – знает все языки и был так любезен, что перевел мне ваше послание, украшенное гербовой маркой в пять франков.

– То было предупреждение о выселении, – подтвердил хозяин. – Это мера предосторожности, так уж принято.

– Вот именно: выселение, – сказал Марсель. – Мне хотелось повидаться с вами, чтобы обсудить это послание и превратить его в арендный договор. Дом ваш мне нравится, лестница чистая, улица веселая, кроме того, по семейным соображениям и по некоторым другим причинам я дорожу этими стенами.

– Что ж, надо только погасить задолженность за последние три месяца, – сказал хозяин и опять развернул счет.

– Мы и погасим. Именно это, сударь, я и намерен сделать.

Между тем хозяин не спускал глаз с камина, где лежали деньги, и его полный вожделения взгляд обладал такой притягательной силой, что монеты, казалось, шевелились и сами направлялись к нему.

– Я очень рад, что пришел в такой удачный момент и смогу, не причиняя вам неприятностей, покончить с этим небольшим долгом, – сказал он, протягивая Марселю счет.

Не зная как отбить атаку, Марсель снова переменил тему и стал разыгрывать со своим кредитором сцену вроде той, какую разыграл дон Жуан с господином Диманшем.

– У вас, кажется, есть имения? – спросил он.

– Пустяки, – ответил хозяин, – домик в Бургундии, ферма… небольшая… малодоходная… арендаторы не платят. Поэтому ваш маленький взнос мне весьма кстати, – добавил он, опять протягивая счет. – Всего, как вам известно, шестьдесят франков.

– Да, да, шестьдесят, – подтвердил Марсель и, подойдя к камину, взял три золотых монеты. – Так и есть, шестьдесят. – С этими словами он положил монеты на стол, неподалеку от хозяина.

– Наконец-то! – прошептал тот, и лицо его вдруг просияло, он тоже положил счет на стол.

Шонар, Коллин и Родольф с тревогой наблюдали эту сцену.

– Раз вы бургундец, сударь, вы не откажетесь побеседовать со своим земляком, – сказал Марсель.

Он взял бутылку старого макона, пробка вылетела, и хозяину был подан полный бокал.

– Превосходное вино! – заметил тот. – Никогда еще не пил такого.

– У меня там дядя, вот он и присылает мне время от времени несколько корзин.

Хозяин встал и уже протянул было руку к монетам, но Марсель снова отвлек его.

– Не откажите еще разок выпить со мной, – сказал он и снова наполнил бокал кредитора, приглашая его чокнуться со всеми четырьмя богемцами.

Хозяин не посмел отказаться. Осушив бокал, он поставил его на стол и снова собрался было взять деньги, как вдруг Марсель воскликнул:

– Сударь! Мне пришла замечательная мысль. Сейчас я чуточку разбогател. Дядя прислал мне из Бургундии немного больше обычного. Боюсь, как бы не растратить зря эти деньги. Сами знаете, молодежь легкомысленна… Если вы не возражаете, я заплачу вам за три месяца вперед.

Тут он взял еще шестьдесят франков, но уже серебром и добавил их к трем луидорам, лежавшим на столе.

– В таком случае я дам расписку и за будущий срок, – сказал хозяин. – Бланки при мне, – добавил он, вынимая бумажник. – Сейчас я заполню еще один и поставлю соответствующую дату. «Право же, очаровательный жилец», – думал он, не сводя глаз со ста двадцати франков.

Услышав такое предложение, товарищи перестали понимать тактику Марселя и в недоумении замерли на месте.

– Но камин дымит. Это крайне неприятно.

– Что же вы не сказали мне раньше? Я вызвал бы трубочиста, – проговорил хозяин, не желая оставаться в долгу. – Завтра же пришлю мастеров.

Написав вторую расписку, он присоединил ее к первой, пододвинул их к Марселю и снова потянулся к стопке монет.

– Вы и представить себе не можете, как эти деньги мне кстати, – сказал он. – Мне надо заплатить за ремонт дома… и я был в крайне затруднительном положении.

– Весьма сожалею, что заставил вас немного подождать, – сказал Марсель.

– Ничего, ничего… Господа, честь имею… И он снова протянул руку.

– Позвольте, позвольте, мы еще не кончили. Знаете поговорку: вино откупорено…

И он опять налил хозяину.

– Значит, надо пить.

– Святая истина! – сказал тот и из вежливости снова сел.

Тут Марсель выразительно посмотрел на приятелей, и те догадались, к чему он клонит.

Между тем хозяин начал как-то странно вращать глазами. Он стал раскачиваться на стуле, рассказывать игривые истории и, когда Марсель попросил его сделать кое-какой ремонт, пообещал роскошно оклеить его квартиру.

– Тяжелую артиллерию – вперед! – шепнул художник Родольфу, указывая на бутылку рома.

После первой рюмочки рома хозяин спел такую песенку, что даже Шонар покраснел.

После второй он поделился своими супружескими невзгодами. Жену его звали Еленой, и это дало ему повод сравнить себя с Менелаем.

После третьей он ударился в философию и изрек несколько афоризмов, вроде следующих:

«Жизнь – быстротекущая река».

«Не в деньгах счастье».

«Человек – сосуд скудельный».

«Ах, любовь, любовь! Что это за упоение!»

Избрав Шонара наперсником, он поведал ему о своей тайной связи с некоей девушкой по имени Эфеми, для которой он купил шикарную обстановку. И он так подробно описал эту особу и ее простодушные ласки, что Шонара начали терзать подозрения. Но когда хозяин вынул из бумажника и показал ему письмо, подозрения сменились твердой уверенностью.

– О небо! – вскричал Шонар, бросив взгляд на подпись. – Жестокая! Ты пронзаешь мне сердце кинжалом!

– Что с ним такое? – воскликнули богемцы, удивленные столь непривычными для Шонара выражениями.

– Смотрите, – сказал тот. – Письмо Феми. Взгляните на эту кляксу вместо подписи.

И он пустил письмо по кругу. Оно начиналось так: «Мой толстенький барбосик…»

– Барбосик – это я, – пояснил хозяин и хотел было встать, но из этого ничего не вышло.

– Отлично! – заметил наблюдавший за ним Марсель. – Он бросил якорь.

– Феми! Жестокая Феми! – Шонар. – Как ты огорчаешь меня!

– Я снял для нее квартирку на улице Кокнар, дом номер двенадцать, – сказал хозяин. – Квартирка – прелесть… Обошлась не дешево… Но искренняя любовь дороже денег, да к тому же у меня двадцать тысяч ренты… Просит денег, – продолжал он, взяв письмо обратно. Радость моя! Отдам ей вот эти…– И он потянулся к деньгам, приготовленным Марселем. – Смотри-ка! – удивился он, шаря по столу. – Где они?

Деньги сгинули.

«Порядочный человек не должен потакать такому предосудительному поведению, – решил Марсель. – Совесть и нравственные принципы не позволяют мне вручить квартирную плату этому развратному старику. Не стану платить. По крайней мере, избегну угрызений совести. Но что за нравы! Такая плешь – и вдруг…»

Тем временем хозяин все больше и больше пьянел, теперь он обращался с громогласными, бессмысленными речами к бутылкам.