Текст книги "Андрей Кураев на откровении помыслов у Патриарха Кирилла (СИ)"

Автор книги: Аноним Temptator

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Annotation

– Продолжай, продолжай сын мой... – ободряюще сказал Кирилл Кураеву и тот продолжил... – Однажды, помню, Ваше Святейшество, будучи среди веселой компании в подпитии, я предложил по вашей смерти перезахоронить вас вместе с вашим аввой – митрополитом Никодимом – в одной могиле в позиции "69". А в другой раз, тоже в подпитии среди веселой компании, я...

Temptator

Temptator

Андрей Кураев на откровении помыслов у Патриарха Кирилла

Андрей Кураев на откровении помыслов у Патриарха Кирилла

Богородица, геев просвети!

Молитва Кураева

Спасе, геев помилуй!

Другая молитва Кураева

I

В очередной субботний вечер настоятель храма Архангела Михаила в Тропарево, в котором служит диаконом Андрей Вячеславович Кураев, собрал после службы всех священников и диаконов и зачитал им очередной приказ правящего епископа – то есть, Патриарха Московского и Всея Руси Кирилла I. Приказ этот был не той пустопорожней тягомотиной, которой приходила обычно, а чем-то поистине революционным: всем рукоположенным клирикам предписывалось раз в течение трех месяцев являться по адресу пер. Чистый, дом 5 лично к Его Святейшеству для очередного откровения помыслов, которое должно было происходить в форме исповеди. Обоснаванием этого нововведения провозглашалось стремление укрепить покаянную дисциплену среди рукоположенных клириков через малое приближение жизни этих клириков к той покаянной жизни, которая процветает в монашеских обителях, Ближайшим день приема для откровения помыслов был назначен на следующую неделю. Все восприняли этот приказ хоть и без удовольствия, но стоически: «Чему быть – того не миновать», «Сколько у ерша костей, стольку у барина затей» и начали готовиться к столь знаменательному в своей жизни событию.

Кураев обнаружил, что в тот самый первый день для откровения помыслов ему, собственно, делать нечего с утра до самого вечера, и поэтому решил, не мешкая, отправиться на откровение. Кураев прибыл к без десяти девять и уселся на стул возле в входа в соответствующий патриарший кабинет. Чуть позже подошли другие известные московские попы – отец Дмитрий Смирнов и отец Артемий Владимиров. Больше пока не подходил никто. Все стали обсуждать: насколько затянется пришествие Его Святейшества – на час, на два, на три? Однако, ровно в девять ноль-ноль, как и было возвещено, Кирилл уже был на своем месте.

– Входите! – громко сказал Патриарх Кирилл из-за двери.

Первым, согласно очереди, вошел на откровение помыслов Андрей Вячеславович Кураев. В просторном комнате-кабинете Кураев увидел стоящий посередине аналой, на котором лежали крест и евангелие, а также два стула. Кураев понял, что один стул предназначался для Кирилла – то есть, для исповедающего и принимающего откровение помыслов, а другой – для исповедываемого. И последнее очень насторожило Кураева – он задал себе вопрос: "Если есть стул для исповедающегося, то, вероятно, это откровение помыслов будет проходить достаточно долго. Так сколько же времени Его Святейшество собирается исповедовать одного исповедника? Неужтоль столь долго, что у него устанут ноги? А ведь чтобы устали ноги, нужно, по меньшей мере, больше десяти минут...".

Андрей Вячеславович подошел к аналою. Сюда же подошел и Кирилл. Кирилл, как и положено, прочитал молитвы перед началом исповеди. Затем Кирилл сел на свой стул и предложил сесть Кураеву. Когда Кураев уселся и положил свою руку на евангелие, Его Святейшество тотчас начал свои исповедальные вопрошения:

– Андрей Вячеславович! Отец Андрей! Вы, наверное, уже сами давно догадываетесь, о чем, о каких ваших помыслах, я хочу вас распросить. Это по вашим речам давно заметно. Поэтому не буду ходить вокруг да около и сразу спрошу: Отец Андрей! Ведь вы почитаете меня, вашего правящего епископа и Патриарха, а также моего отца духовного, митрополита Никодима за мужеложцев? Ваш помысл говорит вам: "Патрирах Кирилл и митрополит Никодим – гнусные пидарасы и с ним и их последователями надо бороться для очищения церкви!" – не так ли? И вы поддаетесь этому помыслу, вы сочетаетесь с ним, вы увлекаетесь и обольщаетесь им и действуете согласно нему и делами, и словами, пытаясь как можно больше мне, моим последователям и последователям митрополита Никодима навредить. Вы порочите их, порочите всех нас, как можете, и призываете к суду и к расправе над ними. Я прав? Признайтесь, Андрей Вячеславович, что есть в вас такие помыслы, что вы обуреваетесь такими помыслами?

Диакон Кураев покраснел. Он долго молчал, смотря на крест, лежащий на аналое, и, наконец, сдавленно произнес:

– Ей, отче! Есть во мне все сии помыслы. И не смею даже отказываться, говоря, что их нет. Ибо никто не поверит мне – ведь сии помыслы видны из самих дел моих.

Его Святейшество кротко улыбнулся и рек:

– А еще, Андрей Вячеславович, у вас, наверняка, есть помысел, что мужеложцами и прочими негодяями, людьми крайне недостойными, я себя постоянно и всегда окружаю – отчасти потому, что сам таков, отчасти потому, что негодяями, за которыми водится множество грехов, легче управлять, – и при этом оттираю от руководящих должностей и мест – да и вообще от тех мест, где слово и дело человека много значат в глазах общества, – людей достойных, людей вроде вас и вас лично – не так ли? И при этом вы считаете, что все в нашей церковной системе заточено под максимальное обогащение тех, кто стоит на верхах власти; и поэтому мужеложцы и прочие негодяи на верхах и даже в низах церковной иерархии полезны еще и потому, что они, как правило, беспринципны, и легко используют те способы обогащения, от которых отвернулся бы человек порядочный; и эти негодяи, как вы думаете, также хорошо "умеют и знают с кем и как делиться" – не так ли? А еще вы, отец диакон, помышляете, будто бы я чуть ли ни намеренно веду нашу мать-церковь к неминуемому краху и развалу, а также к утрате ею всякого – прежде всего, морального – авторитета, что я намеренно растлеваю души и тела человеческие, аки некая несытая и ненасытная ко греху и злу скотина. Ответствуйте, Андрей Вячеславович – есть в вас такие помыслы или нет?

Андрей Вячеславович на этот раз раздумывал и молчал гораздо меньше, чем ранее и, смахнув выступившую слезу и снова покраснев, ответил:

– Что сказать отче? Здесь незримо пред нами присутствует Христос. И я не могу лгать пред Ним, а также пред Его честным крестом и пред святым евангелием, на котором сейчас держу свою руку. Именно так, как ты, отче, сказал, я думаю, мыслю и помышляю и на сем стою! И хоть вы и гораздо выше меня по сану и по занимаемому положению – я не боюсь обо всем этом заявить прямо вам в глаза – прежде всего, действуя ради блага нашей матери-церкви.

Его Святейшество снова улыбнулся. В его улыбке таилась какая-то загадочность, а в глазах его весело поигрывала лукавая епископская искорка. Далее он продолжил вопрошание Андрея Вячеславовича о его сокровенных мыслях:

– Андрей Вячеславович! А ведь признайтесь – все эти ваши подобные мысли и дела в соответствии с этими мыслями и помыслами – все они привели вас к крайнему озлоблению и к крайней ненависти – ко мне прежде всего, к тем людям, которых я облек доверием и поставил на важные посты, а также к покойному митрополиту Никодиму. Признайте, что это так! И скажите, Андрей Вячеславович – ведь наверняка вы желаете нам зла – например, чтобы мы все скопом издохли? Желаете хотя бы в моменты крайнего возбуждения, когда злоба ваша против нас достигает наивысшей точки? Скажите также – ведь наверняка вы придумываете для нас, для ваших врагов, какие-то ужасные кары и наказания за наши, как вам кажется, прегрешения, и наслаждаетесь, воображая эти кары и наказания, а, может даже, мыслите себя в роли палача и карателя, приводящего все эти ужасы в исполнение? Ведь наверняка вы много раз воображали, как нас поражает божие правосудие, как на нас, на гнусных содомитов, с неба низвергается огонь и сера и горящие камения, как нас поражают различные отвратительные и гнусные болезни вроде проказы, как мы гибнем в авто– и авиакатастрофах – не так ли? О, отче Андрей, не скрывай от меня своих помыслов, но поведай мне о них без утайки – обнажи передо мной все свои греховные язвы, сними с себя передо мной все мнимые и ложные одежды ложного же приличия, которыми ты пытаешь сокрыть недуги и болезни своей грешной души – ибо ныне я есть отец твой духовный, пекущийся о благе души твоей! И не думай от меня скрыть что-то – ибо сие будет для тебя двойным грехом – и грехом за то, что ты не исповедал помысел, и грехом за то, что обманул Самого Господа, стоящего пред нами, обещав прежде говорить пред ним мне, как свидетелю, все без утайки!

Андрей Вячеславович, немного замявшись и вновь покраснев, молвил:

Отче! Вы правы! Все такие и подобные мысли есть во мне, и я говорю и действую в согласии с ними и по ним. Я озлобился против вас, ваших ставленников и ваших приверженцев, а также против митрополита Никодима и его последователей. Да, отче, в помыслах своих я желаю вам различного зла и различных бедствий. Многократно желал вам сего. Иногда, правда, я одумывался, вспоминая слова о том, что христианину подобает любить врагов своих, что ему подобает благословлять их, а не проклинать, – но после, узрев ваши новые злые и окаянные дела, я отвергался памятование о таких вещах и озлоблялся против всех вас больше прежнего, моля Господа, чтобы он немедленно покарал всех вас и низвел вас в самые глубины ада, а также ожидая, что все сие непременно свершится. Да, отче, – я часто воображал в себе, как на вас нисходят казни небесные – как на вас низвергается огонь, сера и пылающие камни с неба, как под вами проваливается земля и как вы оказываетесь на дне ада, в огромных кипящих котлах и на раскаленных сковородках, смазанных отборным салом; я воображал, как вас варят в этих котлах черти и как они же жарят вас на этих сковородах, немилосердно тыкая при этом вилами; да, я часто услаждался, мысленно созерцая подобные представляющиеся в моем уме виды; да, порой я даже воображал себя чертом, находящимся окрест вас во аде и тыкающим в ваши бока вилами и подкладывающим побольше дровишек в огонек под сковородой или котлом... Еще, отче, я часто представлял, как вы и вам подобные жестоко страдают еще при этой жизни – как их поражает какая-нибудь неизлечимая болезнь и как они мучаются от нее. Я часто представлял вас, отче, сгнившим и прогнившим насквозь сифилитиком или прокаженным или же больным, изъеденным раком на последней стадии, который молит Бога о том, чтобы поскорее закончились его земные дни и не получающим исполнения этой просьбы годами... Часто, отче, я осыпал вас лично, а также ваших приверженцев, ужасными проклятиями, угрозами, хулами и злоруганиями... Матерными даже... Не смею повторить их, отче, здесь, перед крестом. А еще отче... еще... мне стыдно в этом признаться... стыдно отче – но скажу: я часто воображал, как мучил различными способами вас еще при этой жизни, воображая, будто бы я – палач, поставленный Богом, чтобы вершить над вами правосудие... Что я воображал – об этом, отче, стыдно даже мне и сказать... Иногда мне даже кажется, что на те действия, которые я совершал над вами в своем воображении, меня вдохновлял вовсе не Бог, а сам Дьявол...

Андрей Кураев замолчал и снова покраснел. Патриарх Кирилл заметил, что ему трудно дальше исповедоваться и, как опытный духовник, решил вдохновить Кураева на дальнейшее откровение помыслов, рассказав ему что-то душеполезное и наставляющее на правый путь:

– Андрей Вячеславович! – начал Патриарх Кирилл, – Не стесняйтесь самопосрамления, но самопосрамитесь паче всякого самопосрамления! Не стесняйтесь открыть все язвы вашей души и все ее болезни, но с великим дерзновением осветите светом божественной правды все самые темные закоулки вашей глубоко пораженной грехом души – ибо вы пришли сюда за исцелением, а я же – только смиренный и кроткий свидетель перед врачующим вас милосердным Господом; и если вы, будучи движимы любовью и желанием очиститься и исцелиться от всякого греха до конца, не исповедаете чисто и безупречно и безо всякого остатка все свои скверные дела – то как милосердный Господь, сказавший "рцы твоя беззакония прежде, да оправдишися" – то есть: "поведай Господу о своих беззакониях прежде, чем Он пошлет за них наказание и даже прежде, чем Он вынесет Свой приговор, дабы быть помилованным и получить милосердие на Его суде" – как милосердный Господь тогда, отец Андрей, возможет полностью оправдать и полностью помиловать вас? Не бойся смрада греховного от грехов и нечистых помыслов твоих, раб Божий Андрей, который, как ты думаешь, может возсмердеть, если ты осмелишься открыть все грехи и нечистые помыслы твои, но помни, что ты подошел к великой, нескончаемой и безбрежной реке милосердия божия, которая возможет омыть всякую нечистоту человеческую и которая благоухает неизреченными ароматами чистоты, правды и добродетели! Итак, сын мой, не бегай самопосрамления, но смело и с дерзновением обнажи все грехи и все помыслы твои перед отцом твоим духовным и пред Спасом, Господом нашим, безо всякой утайки и безо всякого ложного стыда!

Однако, несмотря на все красноречие Его Святейшества, Кураев почему-то продолжал молчать и лишь тихо посапывал. Тогда Кирилл продолжил:

– Отец Андрей! Чего вы стесняетесь и стыдитесь? Чего нам, христианам, стесняться и стыдиться? Стесняться и стыдиться нужно того ошуюю стояния на страшном суде христовом! Стыдиться того, что Сам Господь милосердный скажет ошуюю стоящим: "идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его" (Матф.25:41); стыдиться подобает того, что у всех откроются и станут доступны всем книги совести и все узрят неисповеданные Господу грехи каждого, содеянные делом, словом и помышелнием! Отец Андрей! Вообразите оное всемирное всенародное судилище и убойтесь его! Убойтесь его – а не меня, кроткого и смеренного духовника и стоящего пред нами сейчас милосердного Христа! Вспомни, отец Андрей, что сказано в Псалмах о дочери Вавилона: "Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!" (Пс.136:9) – то есть, сказано собирательно о всех нееврейских матерях и девушках Вавилона? Почему здесь еврей, написавший этот псалом, желает смерти почти невинным и почти безгрешным младенцам Вавилона, а не, скажем, закосневшим в грехах идолослужения жрецам богини Иштар, а также вавилонским царям и военачальникам, также закосневшим в идолослужении и в ведении кровопролитных захватнических войн? Потому, что этот еврей знает: из одних младенцев вырастут эти самые жрецы, цари и воины, а из других младенцев – матери жрецов, царей и воинов. Потому еврей-псалмописец тут и желает, чтобы все эти будущие жрецы, цари, воины и их матери погибли еще в самом зародыше своей жизни. И этот еврей, очевидно, учит нас своими словами: не надо тяжело мучиться с устранением следствия, если легко можно устранить причину – ведь гораздо легче размозжить голову ребенку, чем вооруженному и натренированному воину! Размозжить голову ребенку-язычнику – например, когда он оставлен без присмотра, – и так стать, по слову Писания, блаженной может даже юная и нежная еврейка, а для того, чтобы убить в битве вавилонского воина может потребоваться плата в виде жизней нескольких взрослых закаленных в битвах евреев! Какое отношение имеет сказанное в Псламах о детоубийстве к нашему случаю? – продолжал Кирилл, – А такое, Андрей Вячеславович! Вспомните, что у Писания есть не только прямой смысл, но и иносказательный, символический! И иносказательно и символически сие место толкуется так: младенцы сии суть греховные помыслы, сущие в нас, склоняющие нас ко греху; и мы, ведя духовную брань, не должны позволить этим младенцам возрасти – ибо когда они возрастут, то станут страстями, искоренить которые очень трудно; и страсти эти ввергнут человека во множество грехов и сделают его своим рабом; посему-то и подобает иссечь и заклать оных младенцев, когда они только еще вышли из чрева матернего – сиречь, едва лишь они появились на свет. Посему помысли, Андрее, какой злой и нечестивый плод принесут тебе в будущем помыслы сии, которые ты питаешь и лелеешь и которым втайне придаешься; помысли же о сем и сделай откровение помыслов сих отцу твоему духовному! Открой же, Андрей, какие мучения ты придумываешь и в мыслях совершаешь надо мной и моими последователями и каких злодейств надо мной вожделеешь!

Андрей Вячеславович немного помялся, кашлянул и, краснея, сказал:

– Ваше Святейшество! Стыдно сказать, стыдно признаться... Не могу...

– Да укрепит тебя, чадо, сила Христова и заступничество Пресвятой Богородицы! – поддержал его Кирилл, – Все возможно для верующего! Помнишь, что сказал апостол Павел? – "Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе" (Фил.4:13)! Господи, защити, помилуй и укрепи раба твоего Андрея! Умилосердись о рабе твоем, Пресвятая Владычице Богородице, и подай ему, силу, разумение и крепость к его спасению! – возведя очи к небу, молвил Его Святейшество.

Андрей Вячеславович еще раз собрался с духом, вытер со лба проступивший пот и, немного сбиваясь, тихо молвил:

– Вобщем так Ваше Святейшество... Каждый раз, каждый день... а иногда по нескольку раз на день я, услаждаясь, воображаю как вас сажают на кол или засовывают вам в анус раскаленный в печи лом. Причем... причем, как правило, я воображаю, что этот лом засовываю вам в анус я сам лично... Извините, Ваше Святейшество... я все сказал...

Кураев ожидал, что Кирилл разозлится; поэтому Кураев непроизвольно съежился. Но не произошло ничего подобного. Его Святейшество невозмутимо стоял с коротким видом и слегка улыбался. Увидев, что Кураев замолчал, Кирилл назидательно молвил:

– Чадо Андрее! Вероятно, ты думал, что я очень озлоблюсь на такие речи. Но так может думать только человек, не знакомый с монашеством, с монашеским духом, не знающий толком взаимоотношения послушника и духовника обители, которому он постоянно исповедает помыслы. Мудрый же духовник и мудрый послушник твердо знают, что выставление помыслов на свет божий в откровенном исповедании их просвещенному Богом наставнику, лишает эти помыслы тлетворной силы вредить и злодействовать и от частого выставления на свет божественной правды эти помыслы разрушаются и истлевают и становятся негодными для злодейства подобно тому, как истлевает одежда и становится негодной к употреблению. Поэтому-то послушник и исповедает свой помысел – каким бы срамным или нелепым или чудовищно-жестоким и оскорбительным он ни был, а мудрый духовник снисходительно и коротко приемлет это исповедание, питая к послушнику и исповеднику исключительно любовь и милосердие и забывая его злобу – даже если бы эта злоба, эта жестокость, немилосредие и прочее и были обращены целиком на того, кто приемлет исповедание и откровение помыслов. Ведают же исоповедающий и исповедуемый, искусные в духовной брани, также и то, что помыслы эти главным образом всевает в ум Диавол – то есть, что помыслы сии, как правило, зарождаются в уме не сами собой от злобы или неведения или лености. Посему и негодование приемлющего исповедание обращается не на исповедающего помыслы и грехи, а на Диавола, исконного врага рода человеческого. Ты, Андрее, очень хорошо сделал, что не сокрыл помышление твое, как подучивал тебя сделать это Диавол, но открыл его без утайки отцу твоему духовному и так стяжал себе венец победы над злоухищрениями Сатаны; и я рад за тебя, за своего духовного сына! Не скрою, что и сам я по молодости много чего всякого думал и помышлял про владыку митрополита Никодима... Но монашеская дисциплина и то научение в духовной брани, которое мне преподал митрополит Никодим, сильно помогли мне преуспеть в борьбе с Диаволом и я, немощный, но укрепляемый силой Христа, с Божией помощью более-менее научился распознавать все сатанинские хитросплетения, которыми Диавол пытается уловить души человеческие и более-менее, как и отец мой духовный покойный митрополит Никодим и другой мой отец духовный – схиархимандрит Илий, – научился исторгать из хитросплетенных сетей Сатаны гибнущие человеческие души... Чадо мое! Я хвалю тебя, за то, что ты открыл мне свой помысел – но расскажи подробнее: когда ты мечтал о том, как вводишь мне в анус раскаленный лом, то каким образом ты мечтал о том, какой именно конец лома ты вставляешь мне в задний проход – раскаленный или холодный?

Кураев не ожидал такого вопроса; этот вопрос показался ему очень странным и даже глупым; он повернул голову к Кириллу, и уставившись на него, вымолвил:

– Ваше Святейшество! Не понимаю – к чему вам это? И к тому же – подумайте сами: как бы я мог засовывать вам лом в задницу, держась за его раскаленный конец – ведь я бы попросту обжег себе руки!

Его Святейшество загадочно улыбнулся и молвил:

– Чадо Андрее! Твой искренний вопрос, в котором с легкостью читается изумление самой постановкой заданного тебе вопроса, показывает, что душа твоя еще не совсем очерствела и не совсем погрузилась в пучину зла. Вот, ты говоришь мне: "Подумайте сами..."; а теперь подумай сам, Андрей: ведь если засунуть в зад человека лом раскаленным концом внутрь, то, держась за выступающий из зада холодный конец, человек сам может выдернуть из себя этот лом! А если сделать наоборот – то человек вряд ли из себя его сможет выдернуть – ведь он, как правильно ты сказал, обожжет себе руки; а вставляющий лом мог бы вставлять его и в каких-нибудь огнеупорных и теплоизолирующих перчатках... И то, что ты помышлял вставлять мне раскаленный лом в задницу столь по-детски наивно говорит о том, что и душа твоя еще не развращена демонами окончательно и имеет великую надежду на исцеление.

Андрей Вячеславович обалдело и не совсем понимая то, что ему хотят сказать, выслушал эти слова Кирилла и повернулся лицом обратно к аналою и лежащих на нем кресту и евангелию. Кирилл же продолжил вопрошение:

– Чадо Андрее! Не утаи от меня еще и вот чего. Помышляя о том, как ты причиняешь мне боль, вставляя раскаленный лом в задницу, ты, конечно, как ясно по умолчанию, представлял и то, как я испытываю боль; ты представлял в своем уме также и то, что это за боль. Но как человек может представить чужую боль с помощью эмпатии, сочувствия? Только сделав эту боль своей – то есть, представив, что чужая боль – это твоя боль и что те бедствия, которые вызвали эту боль у ближнего, суть бедствия, в которые ты попал сам. Я прав?

Кураев кивнул головой и Кирилл, опытный психолог, продолжил:

– Так скажи мне, чадо Андрее, честно и не скрывай от меня ничего – ты представлял себе как кто-то вставляет тебе в задницу раскаленный лом? И как часто ты представляешь себе, что кто-то вставляет тебе в задницу раскаленный лом?

Кураев опешил и пришел в замешательство от столь неожиданной постановки вопроса. Он промолвил что-то неопределенное:

– Не знаю... Следуя логике, наверное, представлял – пусть и неосознанно... как же иначе?

Его Святейшество загадочно улыбнулся и молвил:

– Вот видишь, Андрей, к чему, к каким глупым действиям и фантазиям, – пусть и не вполне осознанным, – может привести злоба, гнев, осуждение и желание другим страданий! Что сказал апостол Павел? "Солнце да не зайдет во гневе вашем" (Еф.4:26). И Христос говорил: "Не судите, да не судимы будете" (Матф.7:1). А ты присудил грешника к наказанию раскаленным ломом; да еще назначил самого себя палачом. И что из этого вышло? Ведь скажи – разве в спокойном состоянии, в котором ты диаконствуешь за литургией, прикасаясь к Чаше со страшными и животворящими Тайными, с Плотью и Кровью Христа, Бога нашего, или пребывая часами и днями в иисусовой молитве в уединении, стяжавши божественный покой и тишину, – в таких состояниях разве возмог бы ты мечтать и помышлять о том, как кто-то вставляет тебе в задницу раскаленный лом? Злоба и гнев губят злобствующего и гневающегося. Остерегись творить сие, чадо Андрее!

Кураев то ли кивнул, то ли сделал вид, что кивнул, выслушав это премудрое и психологически изощренное пучение, и подумал, что Кирилл от разговора о раскаленном ломе перейдет к другим делам, но Его Святейшество словно зациклившись на этом ломе, продолжило задавать свои проклятые вопросы:

– Андрей Вячеславович! Ты, наверное, и сам согласишься, что не только с точки зрения фрейдизма, но и с точки зрения здравого смысла вполне уместен вопрос: если мужчина мечтает о том, как он засовывает мужчине в задницу раскаленный лом – вполне себе фаллический символ, да еще такой, который подразумевает причинение не наслаждения, а нестерпимой мучительной боли (ведь лом в ваших фантазиях даже не просто лом, а раскаленный лом) – то что это значит? Не значит ли это, что такой мужчина агрессивен? Не значит ли это, что он гомосексуален и что гомосексуальность его активная или подразумевает также и активную составляющую? Не подразумевает ли это, что такой гомосексуалист также и садист? А если такой человек еще и мечтает о том, как кто-то другой вводит ему в задницу раскаленный лом? Не есть ли он также и мазохист? И пассивный гомосексуалист? И что мы получаем тогда? Что ты, Андрей Вячеславович, возможно, – агрессивный активно-пассивный гомосексуалист-садомазохист, склонный к саморазрушению – то есть, в том числе и к суициду? И, может быть, однажды ты, Андрей Вячеславович, по прихоти, которая взбредет тебе в голову, возьмешь и удавишься, как Иуда? Я не могу утверждать это с точностью, с несомненной достоверностью. Но рассудительность, которая мне не совсем чужда, ставит, Андрей Вячеславович, передо мной, как твоим духовным отцом, – и перед тобой тоже – именно такие вопросы; так подумай же об этом посерьезнее. Возможно, это поможет тебе лучше понять свою собственную природу и разобраться с ней. Ведь почему ты, в конце концов, не мечтал, например, о том, как меня тривиально расстреливают или вешают?

Кураев снова то ли кивнул, то ли сделал вид что кивнул и подумал про себя "Да... что ни говори, а Его Святейшество – опытный психолог и потому вполне может быть и опытным духовником. По крайней мере, пудрить мозги на соответствующие темы собеседнику он может. Прямо как философ...". Кирилл же задал следующий вопрос, из которого Кураев понял, что тема о раскаленном ломе, по-видимому, исчерпана:

– Чадо Андрее! Рцы ми, како ты понимаеши глагол сей: "Чему посмеяхомся, тому и поработахом"?

Это для Кураева было совсем просто и он, не задумываясь, ответил:

– Это, Ваше Святейшество, о грехах говорится: когда человек смеется над чужими грехами и уничижает грешника, то, по божьему попущению, Сатана может получить над ним власть ввергнуть его в те же грехи, которые он высмеивал в ближнем и, как правило, такой человек, лишенный помощи божией по божьему же попущению, впадает в грех под действием Сатаны; это человек даже может стать рабом греха вроде того, как пьяница становится рабом алкоголя.

– Верно рассудил ты об этом, чадо Андрее! – молвил Кирилл. И старцы говорят: когда кто-то осуждает грешника и насмехается над ним, то сам впадает в такой же грех. Почему? Ну, хотя бы потому, что для такого человека полезно смирение, дабы он, вопреки словам Господа, не судил и не осуждал ближнего, и чтобы этот человек не превозносился над грешником своей праведностью, не имея любви и милосердия к согрешившему; да и любви и милосердия вообще. А без любви и милосердия праведность, да еще сдобренная стремлением к известности и превозношению, может вершить страшные и даже богопротивные дела... Теперь же ответствуй мне: не насмехался ли ты над гомосексуалистами? Не осуждал ли ты их? Впрочем, ты сам уже сказал раньше, что осуждал их: ты приговаривал их и к аду – и к варке в котлах, и к жарению на сковородах, и к тыканию в бок вилами; а в этой жизни ты приговаривал их к мучительным казням вроде посадки на кол и засовывания раскаленного лома в задницу; ты приговаривал их и к мучительной смерти от злых болезней вроде рака, сифилиса и проказы – и этого ты отрицать не можешь. Ты даже назначал себя их палачом. Но скажи – может быть ты, чадо, еще и насмехался над ними? Как, например, ты насмехался надо мною и над покойным митрополитом Никодимом?!

Андрей Вячеславович насупил брови, словно что-то вспоминая, а затем молвил:

– Я называл, Ваше Святейшество, вас, Никодима и ваших последователей пидорами, пидарасами, говномесами, педиками, заднеприводными, э... э... членососами... то есть, не членососами, а другим, более грубым, нецензурным словом – ну, вы понимаете... э... э... членососами и другими позорящими вас словами – словами насмешки, прерзрения и ненависти... Я это делал и наедине, Ваше Святейшество, и прилюдно, в компании друзей и близких... И все мы смеялись... Очень я любил говорить и смеяться над тем, что гомосексуалисты путают рот и зад с влагалищем и по этому поводу любил задавать вопрос: если они сношаются ртом и задом, то чем же они едят и срут?! И все мы очень смеялись, что вы, Ваше Святейшество, и митрополит Никодим, а также ваши сподвижники, окончив семинарии и академии, а также светские институты, став кандидатами и докторами как по светской линии, так и по церковной, так и не могут отличить влагалище от жопы или рта. Помню, Ваше Святейшество, я говорил близким друзьям по вашему поводу: "Вот, говорят, митрополит Никодим заприметил талантливого паренька Гундяева, тот с блеском окончил семинарию и академию и к 28 годам стал ректором духовной академии... Но что же это за талантливый паренек такой, который к 28 годам, окончив академию, не может отличить влагалище ото рта и жопы? Это просто гений-говномес какой-то! Такой паренек может быть признан талантливым только другим талантом – говномесом, который не может сделать этого и к 50 годам, даже став членом Синода...".

Кураев повернул голову к Кириллу; он, как и прежде, думал, что увидит в глазах Кирилла гнев; но лицо Кирилла сияло добродушием и безмятежностью, а в глазах его все поблескивала та самая лукавая епископская искорка...

– Продолжай, продолжай сын мой... – ободряюще сказал Кирилл Кураеву и тот продолжил...

– Однажды, помню, Ваше Святейшество, будучи среди веселой компании в подпитии, я предложил по вашей смерти перезахоронить вас вместе с вашим аввой – митрополитом Никодимом – в одной могиле в позиции "69". А в другой раз, тоже в подпитии среди веселой компании, я предложил на официальных портретах изображать вас сидящим на коленях митрополита Никодима, причем вместо брюк на вас, на ваших тщательно выбритых ногах, должны были быть соблазнительные женские чулки на подтяжках. И еще много подобных слов презрения, насмешки и ненависти говорил я – всех уже не упомню. А что касается осуждения – то вы совершенно правы, Ваше Святейшество. Многократно судил и осуждал вас вопреки словам и завету Христа. Присуждал и к смерти, к казни, да не простой, а к мучительной; еще в этой жизни; присуждал вас и ваших приближенных к различным тяжелым болезням; решал также и вашу с Никодимом посмертную участь, присуждая вам наказания в самых глубинах ада и тем самым восхищал суд над вами, принадлежащий единственно Богу. Не подобало мне так делать. Не насмехаться над грешниками и презрительно относится к ним, ни судить их, восхищая суд Бога и пренебрегая теми сроками суда и смерти, которые для них положил Сам Бог! Сердечно каюсь в этом, отче, перед Господом Иисусом Христом и порошу прощения в прахе и в пепле... – то ли лицемерно и в шутку, разыгрывая спектакль под названием "Возвращение блудного сына", то ли всерьез произнес Кураев.