Текст книги "Где я? или (не)счастливая пропажа(СИ)"

Автор книги: Аноним Светланам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Они ушли, а я все так же лежала и ничего не понимала. Слабость мешала думать, а потом вновь скрутило все внутренности болью, а кости заныли и, казалось, даже затрещали, кожу опалило жаром. Всё началось по новой.

Время то летело, то тянулось, мне то становилось лучше, то хуже. Боль иногда отступала, и я думала: наконец-то все, но, увы, она возвращалась и набрасывалась на измученное тело с новой силой, вгрызаясь в кости и мышцы с одержимостью голодного хищника. В те короткие мгновения, когда болезнь давала короткую передышку, я успевала походить по комнате, размять затекшее тело и облегчиться. А вот дойти назад до кровати получалось не всегда, поэтому чаще падала, где стояла, крепче сжимала зубы и, подвывая, отдавалась боли. Иногда сознание прояснялось при свете дня, а порой во тьме ночи. Как видно, прошли не часы, а дни с того мгновения, как меня сломил недуг.

Все закончилось так же быстро, как и началось. Болезнь (или что это еще могло быть?) ушла, оставив после себя боль в горле после моих криков, усталость в мышцах и неприятную липкость пота.

Мои тюремщики пришли ближе к вечеру, бесшумно вошли в комнату, и я поспешила скрыться под кроватью, предпочтя их обществу общество многогодовой пыли. Всё было как и в тот раз. На пол поставили бадью, а на кровать поднос с едой, и вышли. Я вылезла из своего укрытия и в первую очередь набросилась на еду, да и пить хотелось нестерпимо, во рту была Сахара и редкостная кака. Желудок протестующе ныл, когда я глотала пищу, почти не прожевывая. Боль меня не остановила.

В этот раз и бадье с водой я отдала должное, уже без страха разделась и погрузилась в успокаивающее тепло. Измученное тело словно попало в рай. Бояться? А зачем? Убить, изнасиловать, или еще что, могли и раньше, пока валялась в отключке, но ведь не стали же, значит и сейчас не станут, а организму нужна была эта вода, да хотя бы чтобы смыть грязь и пот.

Я долго и упорно пыталась промыть голову, не получалось. То ли они забыли, то ли еще по какой причине, но мыло мне не дали, ни жидкого, ни обычного в бруске. Зато рядом с бадьей стояла миска со странной штукой, напоминающей стиральный порошок и по консистенции, и по резкому запаху. Мыть таким голову не рискнула, пусть даже риск – дело благородное, но не готова я пока к лысине.

Вылезла из воды лишь в тот момент, когда та стала остывать. Надевать грязное платье на чистое тело совсем не хотелось, и решила я его простирнуть немного, заодно и порошочек пригодился. Нижние юбки, кринолин и остальную ненужную лабуду сгрузила на сундук, здраво решив не запаковывать в них себя, а вот верхнее, особо пыльное, стала стирать. Конечно, не отстирала, и то, что было белым, стало непрезентабельно серым, но хотя бы не вонючим и грязным.

Платье для просушки повесила на спинку кровати. А вместо него пришлось нацеплять балахон – не ходить же в чем мама родила. Тело тут же начало чесаться. До чего кусачая зараза, словно меня блохи на абордаж взяли.

Не переставая чесаться, я встала на сундук и выглянула в окно. Уже почти стемнело, но в свете множества факелов было хорошо видно, как во дворе расхаживали неизвестные мне индивиды. Все женские, да и мужские особи были чем-то заняты, все, кроме одного. Хотя, можно сказать, и он занят был: лобызал какую-то деваху, высоченную как жердь и такую же тощую. Целовались они долго, даже наблюдать устала, а потом дамочка слово почувствовала на себе мой взгляд, замерла и резко обернулась. Посмотрела на нее и меня посетило осознание: какая же я, зараза, страшная в сравнении с ней, прямо как атомная ночь. И до того обидно стало, потому что лобызалась дамочка с моим мужем. Юра, или как его там (?), тоже смотрел на меня и ухмылялся. Странно, но сейчас он не вызывал такого восторга. Вроде все так же красив, высок, статен, но что-то в его лице, во взгляде, вызывало омерзение, граничившее с тошнотой.

«И почему я в него влюбилась, что нашла в нем, как не заметила эту жестокость в глазах? Не понимаю. С какого перепуга мне на него так крышу сорвало?»

Дамочка что-то шепнула на ухо Юре и вновь обратила на меня взгляд огромных сногшибательных глаз, пухлые губы слегка скривились, она отбросила на плечо прядь огненно-красных роскошных волос, чуть сморщила носик и вдруг ощерилась на меня, показав внушительный частокол клыков, так плохо вязавшийся с кукольным личиком. От неожиданности я дернулась назад и, тут же потеряв равновесие, полетела на пол, сильно приложившись спиной. От боли из глаз посыпались искры. Смех Юры я не услышала, скорее почувствовала. Лежала на полу, смотрела в потолок, борясь со слезами, сжимала кулаки и черт знает почему знала, что он смеется, зло, ехидно и обидно.

Подонок... Мало того, что втянул хрен знает куда, так еще и опять навредил, из-за него толком ничего не рассмотрела.

Что делать человеку, запертому в четырех стенах? Размышлять о смысле жизни, отдаваться философии? Но, вот беда, смысла я сейчас ни в чем не видела, а от философии была крайне далека. Так чем же себя занять одной отдельно взятой невезучей и злой женщине, когда уже все трещины в потолке, камни и щели пересчитаны? Что ей делать, если даже с жуком о своих бедах поговорить успела, как бы странно это ни выглядело со стороны? Только строить коварные планы жестокой мести. Вот этим я и занималась.

Первым делом воскресила в памяти смазливое лицо недосупруга и от души дала ему промеж глаз. Живое воображение тут же услужливо показало, как оба глаза медленно стали наливаться огромными синяками, опухать, опухать... пока не превратились в щелки. На достигнутом я не остановилась. Отвела ногу назад и треснула со всей дури по самому уязвимому месту, пока он катался по полу, еще и отпинала от души. Дальше воображение совсем уже расшалилось и показало мне врага в чем мать родила, измазанного медом и сидящего голой жопой на муравейнике. Даже несмотря на то, что это только мои мечты, но его крик, переходящий в поросячий визг, оглушал и так приятно грел душу. А уж вид муженька, страдающего сильной диареей и не менее сильным насморком, боявшегося даже чихнуть, и вовсе поверг в неудержимый хохот. Воображение услужливо продолжало подкидывать все новые и новые инквизиторские пытки, заставляя меня улыбаться и смеяться, словно я уже сошла с ума. А может, так оно и есть?

Уснула, когда совсем стемнело, с блаженной улыбкой счастливого человека на устах.

Утром, как только проснулась, первым делом надела еще влажное платье. В нем я чувствовала себя более защищенной, что было смешно. Какая защищенность, если ты неизвестно когда, неизвестно где, неизвестно с кем и, самое главное, неизвестно зачем. Сколько ни крутила события в голове, сколько ни пыталась их втиснуть в привычные рамки, да что толку, невозможно куб пропихнуть в круглую коробку, тем более, если она в несколько раз меньше. Все происходящее просто не поддавалось логике и не имело смысла, как ни крути. Ломать мозг, обдумывать все это уже не хотелось. Какой смысл раз за разом разбивать голову о ту же самую стену? Трещины тоже наскучило считать, с жуком диалог так и не сложился, а мышка, смахивающая на тушканчика, заглянувшая на обед и ушедшая ни с чем (если не считать инвалидности: пожизненной глухоты на оба уха), вызывала только одно желание: не передвигаться больше по полу никогда. Вот и пришлось мне сидеть на кровати, кутаться во влажное платье и, дрожа от холода (как-то резко похолодало), смотреть в одну точку. Я тут обнаружила, что могу так просидеть, впадая в странный транс, довольно долго и ведь даже не моргаю при этом.

Раньше всегда мечтала о тишине, о покое, о месте, где буду только я и мои мысли. Но вот сейчас поняла: дура была, самая настоящая. Иногда тишины может быть слишком много.

Вот так вот сижу, ни хрена не делаю и думаю: «Помру в полном одиночестве и всеми позабытая и позаброшенная...» Да сейчас! Кто ж мне позволит такую роскошь.

Почему не слышала пришедших, не знаю. Невольно закралось подозрение, что раньше они специально шумели, чтобы дать мне время спрятаться, поиздеваться над бедной пленницей. Зашли так бесшумно, даже дверью не скрипнули – и пискнуть не успела, как дверь открылась, и в следующую секунду болталась я в руках двух верзил, даже пальцами ног до пола достать не могла. А эти архаровцы моего веса и не почувствовали, бодренько направились к выходу.

Они идут, и я иду, вот сама не знаю, зачем ногами по воздуху перебираю. Впрочем, мои носильщики и внимания на это не обращают, тихо переговариваются о чем-то. Решила прислушаться, мало ли что-то нужное, жизненно необходимое.

– Кто сегодня выбирает?

– Трое из темных, четверо из знати и Он.

Вот мне совсем не понравилось, как звучало это «он».

– Опять испортит сосуд. После него можно только хоронить.

– Он воин, истинный, первый. Не нам решать.

Ой, чую, быть беде, хотя куда уж больше, чем сейчас есть. Хуже и быть не может. Оказалось, еще как может.

Притащили меня во двор и поставили в ряд с десятком таких же, как я, мучениц. Я осмотрела подруг по несчастью и поморщилась. В глазах пленниц животный ужас, но бежать никто не пытается. Из одежды на ком сорочки, местами драные, на ком хламиды, были даже простыни, на одной вообще тряпка, а под левым глазом огромный синяк. В сравнении с ними, я в своем «платье мечты» (чтоб ему гореть синим пламенем, но, главное, не на мне), хоть и нелепо смотрюсь, но более прилично. Хотя о каких приличиях сейчас разговоры.

Я вздохнула и уставилась в песок. Смотреть на товарок по несчастью не хотелось, они заставляли исчезать даже призрачные надежды на спасение. Жаль, жизнь – не сказка, а то прискакал бы принц на белом коне и спас бы меня. Мечты...

«А ну хватит мечтать, Ирка, уже вон – домечталась, теперь не разгребешь те мечты. Соберись, спасение утопающих – дело рук самих утопающих, – отчитала саму себя. – Возьми себя в руки и в бой».

Первым делом решила осмотреть местность в поисках спасительных лазеек. Лазеек было много, и всего-то надо только научится летать или стать кротом, потому как по всему периметру, который могла видеть, возвышалась огромная стена, какие были в средневековых замках. Такую не перепрыгнешь и без лестницы не перелезешь, а перелезешь – не спустишься. Еще и местные аборигены столпились и на нас посматривают. Нашли, тоже мне, развлечение, шоу «Последние дуры Земли». Судя по обширной толпе, все тут собрались, голубчики. И впрямь шоу.

Мои негативные удручающие мысли перебил какой-то скулеж. Скулили и слева, и справа, а еще кто-то молился. Чего это они? Смотрю, одна девушка решила поступить проще – сразу в обморок упала. Еще две бились в истерике и рвали на себе волосы.

«Что за хрен такой?» – подумала я и тут-то увидела этот самый хрен, сказала тихое: «Мля-я-я», и позавидовала лежащей без сознания девушке.

«Писец, откормленный, толстый, злющий от несварения писец».

Как бы точнее подобрать слова? То, что я увидела, он... на ум пришло лишь одно сравнение – тираннозавр. Нет, не потому что голова большая, а передние лапки короткие, совсем нет. Просто аура этого, явно не человека, заставляла содрогаться от ужаса до самых кишок. Он был настолько мощен, пугающе агрессивен, неукратимо дик, насколько и голодный хищник не сможет. Воин... истинный воин? Вот уж нет, какое там, он монстр, самый настоящий, сбежавший из потаенных, опасных закоулок самой страшной версии человеческого ада. От пронизывающего взгляда темных глаз тряслись поджилки и хотелось закопаться как можно глубже под землю. Так что, возможно, идея с кротом не так уж и плоха.

Он шел широкими тяжелыми шагами, словно вколачивал ступни в землю.

– Гунор, это Гунор, – послышалось тут и там в толпе.

«Это не тот ли Гунор, который задрал двоих и сожрал их?» – вспомнился мне разговор, состоявшийся по моему прибытию в этот кошмар наяву между Юрой и тем извращенцем, который меня нес.

Я посмотрела на говорившую поклонницу тираннозавра. Она была не одна. Кучка дамочек, очешуенных (в прямом смысле: покрытых чешуей), обмахивались ручками, хлопали пышными ресничками и клыкасто улыбались объекту своего обожания.

– Какой самец! – проворковала одна из них и облизнулась по-змеиному длинным раздвоенным языком.

– Какой воин! – поддержала ее вторая, томно обмахивая когтистой ручкой объемную грудь.

– Какой хищник! – с придыханием поправила всех третья и была права: на все сто процентов хищник.

И этот самый хищник шел в строну запуганных до икоты жертв похищения. Пока он осматривал девушек, я все твердила про себя: «Может, пронесет. Может, пронесет, может...» Его пугающий до недержания взгляд остановился на мне, он прищурился, и я поняла: не пронесет.

Когда тираннозавр от меня все же отвернулся, я вздохнула с облегчением и почувствовала, как задрожали ноги и руки. Жуть такая, еще бы, хорошо, хоть пронесло. Я рано радовалась. Этот индивид теперь шел от девушки к девушке и, высунув длинный раздвоенный язык, облизывал им лица, некоторым даже в рот им залез.

– Фу-у-у, – невольно вырвалось у меня, так омерзительно это все выглядело.

Тошнота подкатила к горлу, и я с трудом сглотнула кисловатую вязкую слюну. Тираннозавр был все ближе и ближе, а мне все противнее и противнее, даже страх куда-то отступил.

«Мерзость, мерзость, мерзость...» – повторяла я про себя и кривилась, с дрожью ожидая того момента, когда этот гад остановится напротив меня.

Передо мной было еще двое, когда тираннозавр вдруг остановился, принюхался, его глаза нехорошо сверкнули, и одним движеньем руки он отбросил ту девушку, которую собирался облобызать. Она отлетела на добрых метра три назад и затихла изломанной куклой. Двое, в которых я признала тех самых носильщиков, что притащили меня сюда, подхватили выбывшую претендентку на черт знает какую роль и шустро унесли ее. А я наконец-то соизволила вспомнить о тираннозавре.

Вот сейчас кто-то дышал мне в затылок, да так, что волосы на голове шевелились, хотя, возможно, они не только от этого дыбом вставали. Я медленно обернулась и уставилась в глаза своему ужасу. Тираннозавр стоял прямо предо мной и, высунув язык, время от времени пробовал на вкус воздух рядом с моим лицом. Тут-то мне не к месту вспомнилось, как он облизывал других девушек. Как видно, брезгливость отразилась на моем лице, он чуть прищурился, рыкнул, меня аж до костей пробрало, а потом, не тратясь на разговоры, закинул на плечо и куда-то потащил.

«Дежавю», – подумала не к месту я, когда первый раз головой столкнулась о жесткую спину.

***

– Раздевайся, – басовито распорядился тираннозавр, продолжая жечь меня недобрым взглядом пугающих глаз. – Разделась, живо!

Вот те на! Приволок в какую-то домину, по дороге и слова не сказал, сбросил на пол, как куль с капустой, осмотрел со всех сторон, разве что не под лупу, а потом – раздевайся ему. Что за мужики здесь? Где цветы, конфеты, на худой конец заверения в любви? Никакой прелюдии, сразу к делу. Кстати, еще и не известно, что этот задумал, насильничать или жрать. И то, и то – радости не приносило, а до костей страхом проскребало. Нет, шиш ему, а не раздевание. Еще и язык его вспомнился, как девок им облизывал, а он слюнявый такой, аж блестит. Фу-у-у, противно...

Вот так и стоим, точнее он стоит, нависая надо мной как гора, а я на полу сижу и упрямо мну платье в ладонях. Пусть хоть убивает, а платье не сниму, а если жрать будет, пусть так жрет и подавится или несварение получит, гад чешуйчатый, ископаемое чертово.

– Разделась живо, человечка, – даже не разозлился.

Ну и ладно, но один хрен не разденусь, помру, а честь сохраню. Глупости, конечно, в голову лезут, но все лучше, чем вспоминать недавние события.

Тираннозавр рыкнул, нагнулся, схватил за корсаж платья и со всей дури дернул вверх. Корсаж затрещал, думала – не выдержит, ан нет, только слегка шов треснул.

Ну вот, вишу я, ногами в воздухе дергаю, а этот глаза прищурил и в лицо мне несвежим дыханьем дышит. До того смрадным, такое бывает, когда рыбы соленой кто нажрется и ее еще луком с чесноком закусит. Вонь такая, мама родная, не то что замутит, сознание потерять можно. Жаль только, мое теряться не желало, и потому приходилось вдыхать это амбре.

– Не боишься значит.

Боюсь, еще как боюсь, но омерзение и брезгливость любой страх затмевают.

– Хорошо, – вновь выдохнул новую дозу вони тираннозавр, и меня на ноги поставил. – Значит поиграем, интереснее будет.

Почему-то не верилось, что играть в шахматы или шашки будем. У этих доисторических личностей, скорее всего, и игры извращенные.

– Беги. – Так и знала. – До утра схорониться сможешь, получишь неделю отсрочки, а нет... – оскалился всеми клыками и рубашечку с себя скинул.

Я стою и не шевелюсь, а тираннозавр шкурой, как броней, обрастает и в размерах растет, как тесто, в которое переборщили дрожжей. Мама!

– Беги, но я все равно догоню! – не то сказал, не то рыкнул, и я побежала.

Черти их всех дери с их развлечениями. Никогда так не бегала и, скорее всего, уже никогда не побегу. Аж ветер в ушах стоял, сердце в пятках колотилось, а душа вообще забилась в самый дальний угол и, пинаясь, орала: «Нет, не хочу, твари вы инопланетные!»

Куда схорониться, да чтоб и с лопатой не достали, хрен его знает. Лечу, глаза вылупила, в платье проклятущем путаюсь, но молчу, конспирацию сохраняю, хотя незачем: как видно, права была, все они там, голубчики-извращенцы-тунеядцы, на шоу. Взглядом пространство ощупала, каждый кустик, каждый камень, ну вот негде прятаться. Надежда угасала на глазах, вера – та давно сдохла. Забежала за какой-то каменный дом (их тут полно было, куда ни плюнь), прижалась к стене, спряталась в тень и стала красться, маскируясь под зелень. Доме на пятом попалась мне на пути телега, а в нее не то вол, не то конь такой, не то корова впряжена – я в них, как и в машинах, не разбираюсь. В телеге той оказались шкурки, ткани, меха и мешки какие-то. Вот я, недолго думая, под шкурки занырнула и сверху побольше накидала. Лежу, не шевелясь, рот рукой зажала и стараюсь вовсе не дышать. Молилась только, глаза зажмурив.

Лежала-лежала, а никто меня не находит. Осторожно край шкурки приподняла и одним глазом посмотрела. Ни черта не видно, только задницу вола-лошади-коровы, и чавканье слышно, явно животное что-то ест. Чую, с меня кусок ткани ползет, я глаза выпучила, схватилась за него, но куда там, все равно ползет. Вот тут-то мне и стало понятно, чем животинка чавкает – это она под шумок товар тырит и жрет.

– Ай, тварь ты такая! – заорал кто-то совсем рядом.

Я сжалась вся, думаю – все, кабзда, нашел динозавр хренов.

– А ну плюнь, шельма. Иш чаво удумала, товар жрать! Плюнь, сказал, а то сдам тебя на мясо.

Животинка обиженно заревела, но, судя по тому, что натяг ткани ослаб, товар выплюнула. И чую я, кто-то по мне руками елозит, настойчиво так щупает, видно, понять не может, кто ему тело в телегу подкинул. Ткань приподнялась, и я уставилась карме в глаза, обычные такие, каких в России полным-полно, вот только не добрые они были. Тут я всецело животинку поняла: такой сдаст на мясо и глазом не моргнет. Вот прямо сейчас он рот открыл, собираясь крикнуть и сдать меня. Капец мне.

Сдать меня мужик не успел. Как раненый в самое деликатное место бык, заорал то ли рожок, то ли труба, а за ней и что-то загрохотало, а потом кто-то как завопит:

– Древний, древний!

Мужик тут же про меня забыл, ломанулся куда-то. Я с облегчением вздохнула и расслабилась.

Мимо телеги кто-то бегал, шум стоял, гам, скрежет металла и еще что-то... непонятное, гул что ли. За гулом пришел ветер такой силы, что с меня шкурки враз смело, пришлось даже вцепиться в борт телеги.

Угх, угх, хлоп, хлоп – словно кто ковры выбивает.

Звук нарастал, становился ближе и ближе. Небо надо мной потемнело, и я таки посмотрела вверх. Мама моя родная, забери меня отсюда! Прямо над телегой завис самый настоящий дракон, раз в десять крупнее того птеродактиля, что за девушкой гнался. Дракон махал крыльями без устали, поднимая грязь и мелкую утварь в воздух.

Животинка, впряженная в телегу, верещала, будто ее уже жрут. Хотя я бы тоже заверещала, если б ступор не напал. А так сижу, глаза выпучила, рот открываю и за бортик, как за спасательный круг, держусь.

Дракон круги вокруг телеги наворачивает, белыми крыльями воздух взбивает и огнем то налево, то направо плюется. Народ в панике бегает, их шоу, как видно, кончилось, теперь время и другим развлечься. Вот они и кричат, мимо домов горящих носятся, а дракон им еще прицельно так тонкой струйкой под ноги плюет, а некоторым еще в задницу – подгоняет. Бедлам еще тот.

А потом ему это развлечение, видимо, надоело. Завернул дракон лихой вираж, крылья сложил и камнем вниз стал падать. И ладно б просто падать, так нет, прямо на телегу, а там я. Животинка тоже дракону не рада, мечется, да сбежать не может, привязана крепко.

Дракон падать прекратил, лапы когтистые, как шасси, выпустил, ими вола (пусть будет он) схватил, крылья расправил и ввысь рванул. А телега тоже ввысь рванула, ну и я вместе с ней. Не везет все же, млять.

Летим, хорошо летим, быстро так. Я ору, вол тоже орет, только с моего языка мат чистейший сливается, а животинка такой речи не обучена. Дракон ни черта не замечает, знай себе крыльями по воздуху шмякает. Оно и понятно, кто мы в сравнении с ним? Вот и вол на один зубок, а моя тушка за таракана сойдет.

Я в бортик вцепилась, из последних сил держусь, а ладони от страха влажные сделались, скользят предательницы, пальцы ноют, их еще и судорогой сводит, и падать ох как не охота. Дракон невысоко летел, так, этажей двенадцать, если упаду, уже и чертежи не помогут меня собрать. Страшно. Потому и вишу из последних сил, губу в кровь закусываю и молюсь еще сильнее, чем раньше молилась.

Когда что-то захрустело, думала – руки уже отвалились, но нет, то не они были, то тележка, а точнее крепление, ну, то самое, за которое вол крепился, черт знает как называется. Так вот, оно так хрусть и потом еще хрусть, и еще хрусть, а под конец – крах, и я испытала на себе свободное падение. Не пожила ведь толком, как жить-то охота.

– А-а-а!

Меня тряхануло, а тележка зависла между ветвями огромного дерева. Я пошевелилась, тележка тоже. А выбираться как-то ж надо, а то до земли еще далеко лететь – не убьюсь, конечно, насмерть, но поломаюсь знатно. Я попробовала другой ногой пошевелить. Ничего, вроде держится. Сделала вторую попытку – тоже без последствий. Вот тогда-то и осмелела на свою голову. Вот никогда не спускалась по дереву как по горке, а тут пришлось. Уши зачем-то руками закрыла, может, боялась – оторвутся о ветки. Компактно сложилась в три погибели и жду. А эта зараза передумала падать и снова зависла.

Бог знает, как я умоляла мне помочь, пока с телеги на ветку перебиралась, хорошо, та прямо перед глазами оказалась.

«Господи, помоги, второй раз мои нервы такого экстремального спуска не выдержат».

Помог, наконец-то помог. Спустилась я с того дерева и в сторонку отбежала, аккурат к тому моменту, как телега изволила рухнуть вниз. Посмотрела я на то, что от нее осталось, перекрестилась и на месте потопталась. Что-то ноги мёрзнуть стали. Смотрю вниз и офигеваю, вроде ж минимум осень была, а тут сугробы по колено. И стою я как дура в своем платье мечты и тапочках посередине поля белоснежного, куда ни кинь взгляд – всюду белым-бело и никого.

Приплыли, точнее прилетели.

Как видно, не бог меня услышал, ох не он, коль такую подлянку подкинул. Это что же за мир такой – сразу не убьют, так изнасилуют, не изнасилуют, так потом сожрут, не сожрут, так об землю шмякнут, а не шмякнут, так вообще заморозят. И никому-то меня не жаль, такую красивую и в белом.