Текст книги "Сказки из Скородумовки. Чурочки березовые (СИ)"

Автор книги: Аноним Скифа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Марфа с досады топнула ногой и ткнула локтем товарку.

– Ты куда смотрела, слепаня?

– Куда ты, туда и я, – зевнула та, – заморилась, пойду полежу. И меня больше с собой не зови.

Женщины убрали урожай, обмолотили зерно, за тяжелой работой не забывали посматривать на тропинки – не посинели, на воронов – не побелели, до слёз в глазах глядели на небо, не летят ли огненные шары. Вечером, собравшись в одной избе, бабы плакали и причитали, кляли черную беду. Пропало веселье в Скородумовке. Берёзовые чурки бабы так и носили с собой. За водой идут – за пояс заткнут, прясть сядут – рядом положат, за обедом перед ними чашку ставили.

Фотинья с Фёклой своих мужей и старших сыновей попрятали в сундуки.

– Тяжелы больно, неподъемные, мы младшеньких носить будем.

Зима намела сверкающие сугробы. Бабы ездили в лес, рубили дрова, берёзу не трогали, остерегались, вдруг ненароком полено перепутают, да не то в печку положат.

Как-то Гостюшка бежала по тропинке, около дома Марфы на дорожке валялась чурка.

– Ох, неужто тётка Марфа потеряла? – Гостюшка подобрала полено, зашла в избу. Марфа сопела на печи.

– Тётка Марфа, – зазвенела Гостюшка, – ты ж свое полено потеряла, вот горе-то.

– Чего? – Марфа приподняла голову, – орёшь чего, разбудила. Носит нелёгкая по чужим домам. Шла бы...

Тётка Марфа не договорив прикусила язык.

– У печки брось. Дрема это надоедный. Стариком тихий был, то на лавке, то на печке, гудит себе, жалуется, да я и внимания не обращала. А сейчас распоясался. Вчерась по ноге стукнул, пребольно, а за день до того – в лоб как вдарит, искры посыпались, хоть печку зажигай. Я его на мороз и выкинула, пускай одумается, а может кто подберёт, берёзовые дрова хорошо горят. Жарко.

– Себе заберу, – Гостюшка прижала к груди полено.

– Давай, бери, чего сейчас не взять-то. Никакого беспокойства, ни кормить не надо, ни поить. Топай домой, старикова заступница, а тёткам своим передай, что Марфа дождётся синих дорожек и белых воронов, пойдут они к колдунам.

Гостюшка прижала к груди деда Дрёму и заторопилась в свою избу. Девчушка легко перебирала ножками в валеночках.

Дома мать качала на руках берёзовую чурку.

– Стёпушка, сыночек мой ненаглядный, – ласково приговаривала она, – хоть бы голосок твой услышать, в ясные глазки посмотреть, по головушке погладить.

– Мамка, – заревела Гостюшка, – как же я соскучилась по тяте, по братику. И когда мы от беды избавимся?

– Ждать будем исполнения слов колдунов. Ты откуда полено принесла?

– Марфа деда Дрёму выкинула.

– Глупая Марфа, неразумная, – мать качнула головой. – Стариков жалеть надо, слушать, без их подсказки и за дело незачем браться. Клади деда Дрёму за божницу к тяте нашему.

– Ты что мам? А вдруг перепутаем?

Мать улыбнулась. – Я ни мужа, ни сына ни с кем не спутаю.

Зима нехотя собиралась восвояси. Снимала белые покрывала с полей, но утром еще звала потешиться деда Мороза, хотела наказать баб, радовавшихся приходу Весны. Как-то Гостюшка вышла из избы и зажмурилась от яркого солнца, оно топило ледок, появившийся после вчерашнего морозца. Чистая водица выступила на тропинках, и синее небо отразилось в ней.

– Мамка, – ахнула Гостюшка, – вот радость-то. Иди скорей сюда!

Мать выскочила на крик дочери и тоже ахнула.

– Доченька, Ксюшенька, синие тропинки-то. Начали слова колдунов сбываться.

Мать побежала по соседкам, лишь Марфа, услышав про синие тропинки, сморщила нос:

– Ерунду говорят, в глазах от солнца рябит. Но, выйдя на улицу, Марфа примолкла: и тропинки, и дорога вдоль деревни покрылись синевой.

Женщины повеселели и с нетерпением начали ожидать следующего знака.

Дни становились дольше. Прежде чем спрятаться солнышко старалось еще немного покрасоваться в небе, посветить добрым людям. Из минуточек сложились часы. В избах стоял грохот ткацких станков, бабы и девки с темна до темна просиживали за работой, роняли на полотно слёзы. Бабы выносили белить холсты на луга, расстилали их под слепящими лучами.

– Девоньки, бабоньки, – вдруг крикнула Марфа, – что за птицы прилетели, отродясь таких не видывала.

Над лугом, взмахивая большими белыми крыльями, кружили птицы. Бабы щурились, вглядывались в птиц.

– Все одно не вороны, – махнула рукой Полькина мать.

– Да вороны же! – закричали две женщины.

Все будто прозрели, теперь ясно было видно чёрное оперение, блестевшее словно помасленное.

– Сбывается, – прошептала Дуня, мать Гостюшки.

Марфа достала из-за пазухи полено

– Потерпи, Васяточка, недолго осталось. Скоро Фёклуха с Фотькой к колдунам отправятся.

– И не сбывается ничего, – перечили другие женщины, – чёрные вороны.

– Нет белые.

– Чёрные!

Женщины стали рядком друг против друга, одни доказывали, что вороны были белыми, хоть и недолго, другие утверждали, что чёрные.

– Глаза тебя обманули, – втолковывала Фотинья Фёкле, – солнце ослепило, не верь в то, чего нет.

– Что ты говоришь, Фотиньюшка, – изумлялась Фёкла, – как же я своим глазам не поверю. Вот и сейчас не чудо какое перед собой вижу, а подружку свою давнишнюю. Ведь не врут мои глаза.

Вороны перессорили всю деревню. Марфа, в любом споре всегда надеявшаяся на свою силу, даже подралась с одной бабой и стукнула ее поленом по лбу.

– Ты чего? – завопила баба, нащупывая растущую шишку, – иль ополоумела. От весеннего солнышка в голове помутилось?

– Не я бью, Васятка мой за жену заступился, – упёрла руки в мягкие бока Марфа.

– Ах вот оно как, – протянула баба и достала из-за пазухи увесистое полено. – Ну, твой Васятка лядащий моему Силушке до колена доставал. Получай.

Марфа охнула и осела на черную землю.

– Бабы, – слабым голосом произнесла она, – летят шары-то.

– Где, где? – всполошились женщины, поверившие, что последняя часть колдунова наказа сейчас будет исполнена.

– А везде, – Марфа помахала рукой перед своим носом.

– Зачем спорите, друг друга обижаете? – Гостюшка недоуменно обвела взглядом женщин, – У каждой беда, вам бы друг за дружку держаться, а вы по лбу.

Женщина, стукнувшая Марфу, покраснела.

– Время нам покажет, какими были вороны, белыми или чёрными. Теперь шаров ждать будем.

– И правда, коли шары прилетят, стало быть и вороны белыми были, – обрадовались женщины.

Весной бабы пахали землю, засевали, косили.

– Ох, ног не чую от усталости, – жаловались друг дружке, – тяжко без мужиков, моченьки нет.

Но небо, то смеялось синевой, то прикрывалось кружевцем облачков, то рыдало, и ронять огненные шары не собиралось.

После сенокоса начались дожди. Один день выдался особенно яростным. Небо трещало и пыхало. От грохота мелкой дрожью тряслись избы.

– Не смотри, Гостюшка, на страсть эту, – просила Дуня дочку.

– Мне, мамка, знаешь как интересно. Глянь сама, какие узоры молния на небе выводит. Дождь-то как льет, Полька рыжая к нам бежит, мокрехонькая.

– И не боится? – Качнула головой Евдокия, – ведь отца ее громом убило.

– Прилетели! – Полька, задыхаясь, вбежала в избу. – Ша-ры. – У босых ног девушки появилась лужица.

Мокрая одежда облепила стройную фигуру, рыжие волосы казались темней, горели веснушки на румяном лице. Гостюшка залюбовалась Полькой.

– Прилетели, прилетели. Вот этими глазами видела, – и Полька ткнула пальцами в свои счастливые глаза.

– Может тебя громом пристукнуло? – осторожно спросила Дуня. – Присядь, Полюшка, к печке, обсушись.

– Да что ты, тетка Дуня, – отмахнулась девушка, – не до просушки – шары я видела!

– Какие? – Евдокия плюхнулась на лавку, прижала руки к груди, – неужто те самые?

– Да те, те!

– Про которые колдун говорил? – ахнула Гостюшка.

За окном гремело и сверкало, но Гостюшка позабыла про окошко.

– Правду сказали колдуны, правду, значит ни в чем не обманули, – Полька расхохоталась, крутанулась вокруг себя, от юбки полетели брызги.

Гостюшка утёрла лицо, хмыкнула и приподняла бровки:

– О чём ты, Поля?

– Да так, – девушка прижала руки к горячим щекам.

– Краснеешь, смеешься, не про Сеньку ли тебе колдуны правду сказали?

– Да ну тебя, – Полька надула губы и стала прежней. – Шары с неба огненные летели, понятно тебе? Я спешила вас обрадовать, а вы вон как, насмешничаете.

– Еще кто их видел? – допытывалась Гостюшка.

– Да никто. Ишь, расктокалась. Мало того, что я видала? Спустилась к речке, дождь так и хлещет, так и льёт.

– Тебя нелегкая зачем в грозу к речке понесла?

– Тёлка убежала, искала я её, ой, тётка Дуня, не перебивай. Кругом громыхает, небо на половины колётся, думаю, смерть моя пришла, и про тёлку забыла. Зажмурилась я со страху, а когда открыла глаза, с ветки ракитки кругляш сползает, легко так на другую веточку перепрыгнул, сам горит, а чуть поодаль другой. Скокнули они на травку, и тут как ударит, меня прям какая сила от дерева отшвырнула, ракита старая на куски разорвалась, насилу я поднялась, да к вам. Всё, спасены теперь наши мужики.

– А ты за кого беспокоишься? – нарочито зевнула Гостюшка, – у нас тятя и Стёпушка за божницей лежат, да деда Дрёму туда же положили, а у тебя ни отца, ни братьев. За кого сердцем-то болеешь?

– Ксюша, – окрикнула мать.

– Злая ты, – было непонятно, текут ли слёзы по Полькиным щекам или капли дождя не высохли. -Думала, обрадую вас.

Полька жалко согнулась, шагнула к двери, но Гостюшка вскочила, обхватила девушку за талию, прижалась к мокрому боку.

– Прости меня, Полька!

– Да чего, привыкшая, все над Полькой смеются, дразнятся – рыжая-бесстыжая. А чего насмехаться-то? Кто-нибудь подумал, каково нам с матерью? Вы первый год без мужиков и то спеклись, а мы который год вдвоем работу ломим. Были б братья, подросли, помогать бы начали, так нет, одни девки уродились. Кроме меня еще три сестры маленькие. Девки с бусами, а Полька рябину на нитку нижет. Кто сапожки носит, Полька в лапти лишь зимой обувается. Ладно, бывайте.

Поля хотела отвести от себя Гостюшкины руки, но девчушка еще крепче обняла её.

– Как от тебя свежестью пахнет, Поленька. Не уходи, расскажи, что видела.

– Так уже.

– Ещё раз послушать хочется.

– Эх, – вздохнула Гостюшка, выслушав во второй раз историю Поли, – не поверят тебе люди.

– Почему? Разве я кого обманула, разве что чужое в свой карман положила, или лишнего с кого взяла?

– Смотри Полюшка, – Гостюшка начала загибать пальчики: – Синие дорожки все видели.

Мать и Поля кивнули.

– Белых воронов полдеревни, и ругань помнишь какая стояла.

– А шары огненные одна я, – Поля огорченно качнула головой. – Тётка Марфа первая на смех подымет. Промолчать разве? Так нельзя, последний знак это был.

Бабы, собравшись в кружок посреди деревни, перекидывали друг другу обидные словечки. Одна начнет, другая подхватит. Полька стояла, угнув голову, была она даже не красного, а свекольного цвета. Гостюшка протиснулась сквозь баб, подошла к Польке, прижалась к ней.

– Ой, не могу, Польке рыжей верить, – закатывалась одна баба.

– Углядела, – зло пересмеивались женщины, – у нее во всей деревне только глаза и есть, востроглазая.

– Да летели бы шары, – Марфа выставив грудь двинулась на Польку, – всю деревню осветило. И кто ты такая, чтоб тебе знак подавать?

– Конечно осветило, – лепетала в свое оправдание девушка, – много света было. Я правду говорю.

– Да правду разве таким голоском говорят? Ее кричать надо, – гаркнула Марфа, – вот так. А-а-а-а!

Гостюшка с обидой заметила, что тетки Фотинья и Фёкла тоже смеются над Полькой и даже мать, было поверившая девушке, тоже стояла с сомнением на лице.

– Не может Полька обманывать, – пробовала заступиться Гостюшка.

– Она и не обманывает, – старуха Евлашка приплелась послушать бабьи пересуды, – ее как громом шибануло, так у нее огненные круги перед глазами и поплыли, вот Полька и подумала, что это шары.

– Что хотите говорите, – Полька топнула ногой, – а я видела, видела. И не шибало меня громом, неправда. Завтра же спозаранку пойду искать колдунов.

– И я с тобой, – вызвалась Гостюшка.

– Тебе зачем? – нахмурились бабы, – ни мужа не потеряла, ни сына. Над горем нашим насмехаешься.

– Нет, нет, – Полька закрыла глаза руками и заплакала.

– Напрасно дочку обижаете, – Полькина мать, оттиснула плечом товарок: – Сроду Поля не соврала.

– Ага, – кивали бабы, – она только по пятницам врет, а по четвергам неправду говорит, во вторник хошь не хошь, а соврешь, во середу – брехать беды нету, в понедельник – языком мели точно веник, ну уж в субботу – такая работа: ври да не завирайся. И только в воскресенье, отдохнув после обеда, скажет Полька чистую правду.

– Пристукнутая твоя девка, – насели бабы на Полькину мать, – была просто рыжая. А теперь рыжая с пришибом.

Бабы прыснули. Полька кинулась было бежать, но Марфа ловко ухватила девушку за толстую косу.

– Ты куда, красавица? Я с тобой поутру тоже пойду, а как к обеду назад воротимся, не жди от меня хорошего, – глаза Марфы сузились, – уж я тебя позорить буду, покуда язык не измочалю.

– За что ты так, тетка Марфа? – Поля подняла на Марфу измученные глаза. – Что плохого я сделала?

– А чего лезешь, куда не просят. Ты кто такая, какого роду, что тебе знаки посылаются? Теперь не отвертишься, колдунов искать пойдешь, да далеко ли уйдешь? – Марфа хохотнула.

– Мам, собери мне что-нибудь в дорожку, с Полькой я отправлюсь, – попросила Гостюшка мать, вернувшись домой.

– Ложись спать, родимая, Полька если и пойдет куда – к обеду дома непременно будет. А ты закрывай глазки. Все еще в жизни будет – и ночи бессонные, и работа надрывная, хоть в детстве поспи.

Мать подошла к божнице, взяла маленькое полено и начала его баюкать.

– И ты, сынок мой ненаглядный, солнышко моё ясное, спи.

Лишь только начало светать, а в окошко уже стукнули.

– Сейчас, – пробормотала Гостюшка, спрыгивая с печки. Девочка подошла к спящей матери, заглянула в её утомленное, заплаканное лицо. Мать прижимала к груди берёзовую чурку. Девочка поцеловала мать в щеку:

– Не серчай, мамка, пойду я. Береги тятю и Стёпушку.

Гостюшка обвела взглядом избу. Печка вздохнула, ухват упал на пол, горшки звякнули.

– Тише вы, мамку разбудите, – шикнула на них девочка, покрыла голову платочком, завязала кусок хлеба в тряпицу и тихонько вышла из избы.

Полька дрожала от утреннего холода.

– Пойдем за Марфой, день будет жарким, надо по холодку пройтись.

Стучать к Марфе пришлось долго. Наконец, тётка вышла, зевая во весь рот и потягиваясь.

– Вот ведь, дурёхи, разбудили. Ну ладно, ладно пойду с вами. Что, Полька, – Марфа злорадно взглянула на девушку, – думала откажется Марфа, а ты в лесочке отсидишься, потом наплетешь с три короба.

Грязной тряпкой Марфа повязала голову, сунула за пазуху полено и широко зашагала по спящей улице.

– Ишь, – возмущалась тётка, – обмануть нас, рыжая, задумала. Вот какая тебе в том корысть, скажи. А-а, догадалась, колдуны тебе денег пообещали, правда, Полька?

– Нет не правда, – крикнула девушка.

– Кто рыжей поверит, двух дней не проживет, – Марфа опять зевнула. – Врунья.

– А ты толстая и неопрятная, – не выдержала Гостюшка.

– Чего? – Марфа покосилась на девчушку. – Толстая это хорошо, значит с голоду не помираю. А что неопрятная – это ты у Польки врать научилась, я на позатой неделе пол мела, и стирала вот как-то. Уж и не припомню когда.

Деревня осталась позади.

– Отдохнуть бы надо, – Марфа села на траву, вытянула ноги. Сняла с головы серую тряпку, утерла потное лицо, оставляя на нем грязные полосы. – Солнце высоко, когда дома-то будем?

– Да мы домой и не собираемся, – ответили девочки.

– Девки, – всполошилась тетка Марфа, – в прошлый раз к обеду мы уже вернулись. Есть охота, где Скородумовка-то?

– Не знаю, – пожала плечиками Гостюшка, – я за тобой шла, тётка Марфа.

– За мной? А своей головы нет? Куда ворочаться-то?

– Зачем? – распахнула зеленоватые глаза Полька, – мы же к колдунам идем.

– Ишь, глазищи у нее, как у кошки, – нахмурилась Марфа, – к колдунам она собралась. Пускай Фотька с Фёклой отправляются. Я-то чего?

– А шла зачем? – удивилась Поля.

Марфа засопела, повертела в руках грязную тряпку, хотела ею покрыться, но передумала, потом сдернула с головы Поли платок, разорвала его на две косынки, одну кинула девушке, а второй повязалась сама.

– Девки, поесть нечего?

–У меня хлебушка кусочек. – Гостюшка протянула Марфе узелок.

– Яичек я в дорогу захватила, лепешек напекла, – достала провизию Поля.

– Хорошо, – Марфа потерла руки, – сейчас подкрепимся и с новыми силами домой пойдем.

– Ты как хочешь, тётка Марфа, а я ворочаться не согласна, – сказала Поля.

– И я, – поддакнула Гостюшка.

– Спрашивать вас кто будет, – пожала округлыми плечами Марфа, – молоды ещё думу свою иметь.

Марфа кинула в рот неочищенное яйцо и съела, хрустя скорлупой. Разломила кусок Гостюшкиного хлеба и меньшую часть протянула девочке:

– Тощая ты, много тебе и не надо.

Поля и Гостюшка переглянулись. Гостюшка поделилась хлебом с Полей.

Марфа растянулась на траве, закинув руки за голову.

– Девки, гляньте облако, как терем, и крыша острая, и окошечки. Эй, Ксюха, веточку сломи, мошек от меня отгонять будешь пока я сосну.

– Некогда мне, идти надо, вон там берёза вся зеленая, а макушку будто опалили. След это змеев.

– Не болтай, чего не знаешь. Засохла макушка.

–Ты спи, теть Марфуш, а мы пойдем, – девочки поднялись.

Марфа так и подскочила.

– Одну бросить хотите? – слезы потекли по ее толстым щекам. – У, обманом из дома вывели, ходи тут с вами, ноги бей. Хоть бы кто пожалел меня, горемычную.

"Горемычная" достала из-за пазухи полено, прижалась к нему щекой и, подвывая, искоса поглядывала на девочек.

На лугу бабы ворошили сено. Увидев путниц, направлявшихся к лесу, женщины остановились.

– Куда путь держите? – спросила одна.

– Тебе то что, – буркнула Марфа, но тут же опомнилась и расплылась в улыбке:

– Девицы-красавицы, подскажите, где моя Скородумовка?

– Вы небось в своей Скородумовке быстро думаете, да долго делаете, – расхохотались женщины.

– И без вас управимся, – Марфа затрусила вперед.

– В лес-то не надо ходить, – крикнула вслед одна женщина, – говорят, люди в нем пропадают. Мы только по краешку грибы, ягоды собираем.

– Буду я тебя слушать, – фыркнула Марфа, – куда мне надобно, туда и иду.

Гостюшка нахмурилась. Дорожка, по которой они шли, заросла травой, видно было, что по ней давно не ходили и не ездили. Солнце пробивалось сквозь листву, в траве мелькали ягоды, лес звенел и пел, и тревога в сердце Гостюшки приутихла, стала крошечным зернышком. К вечеру путницы еле передвигали ноги.

– Молчи, молчи, окаянный, – била себя по урчащему животу Марфа, – знаю, что поесть пора, да нечего!

– Моченьки нет, – поминутно жаловалась тётка, – и куда вы, девки, так бежите, ноги у вас, что ль купленные?

Голубой цвет неба сгущался, наступала ночь. Деревья стали превращаться в тёмных многоруких великанов.

– Боязно, – стукнула зубами Марфа, – внутри всё дрожмя дрожит, будто студень.

Поля и Гостюшка промолчали. Девочки озирались, тропинка нырнула в темноту и пропала, кусты и деревья вытягивали ветки, преграждая путь.

– Надо спать укладываться, – остановилась Поля.

Марфа звонко постучала себя по лбу.

– Где? Я тебе не белка, в дупло не полезу и в норе спать не умею. Да что я, – вдруг заголосила Марфа, – Васенька мой ненаглядный в лесу ночевать будет, неровен час простудится. Ох, обманом из дома выманили. Сейчас бы коровку пригнала, молочка попила, мужиков своих на печку уложила бы и баиньки. Да сердечко мое изболелося. Васенька со мной, а сынок ненаглядный один в избе. Я его перед сном на руках потетешкаю, в макушечку поцелую. Слежу, что б мышка не погрызла. Вернусь домой, найду ли своего сыночка родимого. – Марфа всхлипнула.

– Но тётя Марфа, – сказала Поля, – зачем ты шла, мы б с Гостюшкой сами управились.

– Зачем, зачем, – хлюпала носом Марфа, – я ж не знала, что мы домой не вернемся. Для того и шла, чтоб ты не сбежала, чтоб потом тебя по всей деревне позорить.

Пелагея вздохнула, Гостюшка хмыкнула.

– Вижу, вижу, – подпрыгнула Марфа.

– Что? Что ты видишь?

– Огонёк, вон там. Вперед, девки! Сейчас и поедим, и поспим.

Тётка бодро зашагала на огонёк, ломая кусты, звонко стукаясь лбом о стволы деревьев.

Скоро вышли на поляну. На поляне горела свеча, прилепленная к камню. Рядом сидела старуха, она чесала гребнем седые длинные волосы и, набрав большой пук, начала прясть куделю. Старые пальцы ловко и быстро скручивали нитку, кончик золотого веретенца блестел.

– Вот те раз, – Марфа досадливо повела плечами, – и поели, и попили. Я думала, тут избушка стоит, а тут бабка расселась, куделю прядет. Обманул огонёк, девки. Бабка, избушка твоя где? Мы сходим, хоть погреемся.

Огонёк горел почти неподвижно. Старуха была словно неживая, двигались лишь её длинные пальцы. Большие круглые глаза медленно открылись, пламя свечи отразилось в них. Поля и Гостюшка едва не вскрикнули, им стало страшно. Гостюшка обняла Полю, прижалась к её груди и слышала как торопливо и испуганно бьётся девичье сердце.

Старуха жмурилась, бормотала что-то и казалось, даже не заметила подошедших.

– Ты, хворья, – гаркнула Марфа, – на одно ухо глуха иль на оба?

Старуха подняла голову, усмехнулась. Тонкая нить сама начала распутываться с веретена, сверкающими кольцами падая вокруг путниц. Кольца ложились друг на друга тонкой, светлой стеной. Они вспыхивали и гасли, ночное небо осветилось их мерцанием. Светлый блестящий кокон быстро рос вокруг Марфы и девочек.

–Ты чего делаешь, паучье отродье? – оторопела Марфа и завопила – Девки, неспроста это, бежим!

Поля с Гостюшкой были напуганы до икоты. От Марфиного крика они вздрогнули, подпрыгнули и хотели было удрать с полянки, но натолкнулись на гладкую стену. Гостюшке она уже доходила до подбородка, Поле была по грудь.

– Перелезайте, пока дальше не выросла, – велела Марфа. Она ухватилась было за край стены, чтобы перекинуть через нее ногу, но, взвизгнув, отдернула руки. С порезанных пальцев потекла кровь.

Поля и Гостюшка стучали зубами. Свеча горела всё ярче. Искрами загорались и гасли взлетающие кольца. Трясущимися пальцами Поля теребила кончик косы.

– Ох ты, – старуха причмокнула и качнула головой, – коса-то у тебя золотая.

– У кого? – изумилась Марфа, – у Польки? Ты, бабка и глухая, и слепая. Полька у нас рыжая.

Свеча отлепилась от камня, поднялась в воздух, подплыла к девушке и остановилась у застывшего от страха лица Поли.

Старуха мотнула головой.

Волосы серебристым потоком взметнулись вверх, свились в косы и легли короной вокруг головы. Старуха поднялась.

– Еще три птички попались. Ты, бабища глупая, спрашивала, где моя избушка. Так знай, я живу не под соломенной крышей, как ты, убогая, а там, – старуха подняла руку.

– На небе, – задрожала Марфа, – ой девки-и, – нараспев затянула она, – бабка-то померла.

– Дура! – в сердцах выпалила старуха, её глаза полыхнули. – Молчи, бестолковая, и слушай, пока охота у меня не пропала рассказывать. Живу я в облачном тереме. Видали вы облачные белоснежные дворцы, на закате их обливает пурпуром солнце. Я, облачная королева, возлежу на подушках. Есть у меня волшебное зелье, благодаря ему, человек становится лёгким и может жить на облачке.

Марфа перестала стучать зубами.

– Девки, – обернулась она к Поле и Гостюшке. – Зря мы бабку боялись. Слыхали, чего наобещала, на подушках облачных, говорит, валяться день-деньской будем, солнышко обогреет, месяц сказку расскажет. Да я согласная, вот только Васятку расколдую.

– Ещё раз дура, – фыркнула старуха. – Кто тебя на подушки-то положит. Линялое облако тебе под спину. Твои товарки у меня по радуге с вёдрами бегают, из речки воду носят, а ты крепкая, будешь в кузне молнии ковать.

– Баба и в кузне? – изумилась Марфа.

– А что делать, если по лесу одни бабы да ребятишки шастают. Да и не нужны мне мужики, беспокойства от них много. Мне войско не требуется. Его кормить, одевать надо, опять же плати. А облачным рабам ничего не надобно. Подплывет мой облачный терем к столице, воды в тёмные тучки много уже набрано, половину домов смою, вот напугаются жители, а потом, тех, кто остался буду молниями и огненными шарами жечь. Такого страху наведу, что никто не посмеет поперёк и словцо вымолвить. Буду я Русью править.

– Да куда тебе, – усмехнулась Марфа, – вон тебя ветром, так и относит.

Лёгкий ветерок и впрямь приподнимал старуху над землёй.

– Пожую чёрного хлебушка, мигом потяжелею, сила земли в нем великая.

– А тебя, златокудрая, – старуха не мигая уставилась на Полю, – особую работу задам. Есть у меня рабыни, волосы у них и красные, и медные, и цвета пшеницы, а таких, как у тебя нет. Будешь ты у меня ткачихой, радугу ткать.

Старуха пошевелила веретеном, тонкая нить взлетела в воздух, оплелась вокруг талии девушки, образовав плотный и прочный пояс. Поля хотела было сорвать ее, но порезала пальцы.

– Дурёха, – прошипела старуха, – ты разве не видала, что с бабой случилось. Не хватай нитку, а то без пальцев останешься, мне такая раба не нужна.

Светало. Старуха плюнула на свечу, та погасла, и медленно поднялась в воздух. Тёмное платье старухи распахнулось огромными крыльями. Старуха взмахнула крыльями и поднялась в воздух, Поля, на нитке тоже поднималась.

– Высоко, страшно мне! – кричала девушка.

– Глаза закрой, дурёха, – хохотнула старуха. – На облако тебе нельзя, тяжела ты, здесь тоже не оставлю. Спрячу пока.

Старуха слилась с тёмным небом. Плач Поли затих, Марфа и Гостюшка остались одни.

– Улетела Полька, – вздохнула Марфа, – ну и нам домой пора.

Марфа было повернулась, чтобы уйти с поляны, но натолкнулась на гладкую стену кокона, сплетённого старухой.

– Без Поли не пойду, – сказала Гостюшка.

– Ещё чего, – отмахнулась Марфа.

– Не пойду, её спасать надо.

–Охота тебе Польку вызволять – давай. Топай на небушко, а я домой, потороплю Фотьку с Фёклой, пускай к колдунам отправляются. Правда, милый? – Марфа достала из-за пазухи полено и громко его чмокнула. – Видишь, Васяточка, – пожаловалась Марфа, – наплела паучиха гладких стен. Слышь, Ксюшка, – недоуменно развела руками Марфа, – да мы как в колодце. И стена гладкая, не вскарабкаешься, а вскарабкаешься до крови порежешься. Чего делать-то?

– Хи-хи, – послышалось сверху. На нитке, тянувшейся из розового облака, как на качелях раскачивалась старуха. Ее длинные седые волосы опять были распущены и при движении вздымались вверх, как полотно, когда его встряхивают.

– Польку куда дела? – задрала нос Марфа.

– Спрятала. Похлебает кисельку, через денек другой лёгонькая станет. Сама в небо поднимется. И вы, девки, вволю ешьте.

Старуха окунула руку в облако, достала миску, горшок и половник. Миску бросила на землю под ноги Марфе и Гостюшке, помешала половником в горшке, прищурилась и ляпнула большой ком в миску.

– Налетайте, девки, – захохотала старуха, – жду вас к себе.

Старуха поднялась на нитке в облако.

– Хорошо ей, – прошептала Марфа, – лежит себе в облаке на подушках, а мы заперты.

– Взяла бы я из дома колечко, – прошептала Гостюшка.

– Какое?

– Да так.

Марфа окунула палец в миску, брезгливо сморщив нос, понюхала варево.

– А пахнет хорошо! Ой, вкусно-то как! Сладенько!

– Не ешь, тетя Марфа. Ты же слышала, как старуха говорила, что легкими от этой еды делаются.

Марфа зачерпнула ладонью варево и отправила в рот.

– Пузо так подвело, что угодно съешь. Все равно из этого колодца не выбраться. И ты ешь, Ксюшка.

Гостюшка замотала головой.

– А Польку как выручать собралась? Ты с земли ее не достанешь.

Гостюшка подумала, вытерла слезы и тоже зачерпнула ладошкой варево.

– Ох, прямо летать охота, – Марфа похлопала себя по животу. – Вот пища у старухи странная. Я дома как хлебова наемся, так и встать лень, а после старухиного киселя и легко и свободно.

Марфа высоко подпрыгнула и заверещала от удовольствия.

– Гляди-ка, Ксюшка, как на качелях.

"И чему радуется, глупая", – подумала Гостюшка. Девочка тоже чувствовала в теле необыкновенную легкость, но это ее не радовало.

– На, еще поешь кисельку, – старуха выглянула из облачного терема, – а то тяжеловата.

– Да я как перышко, вот карга бестолковая, – ругнулась Марфа.

– Перышко полетает, полетает и на землю упадет, а тебе на облачке жить нужно. – Старуха ляпнула в миску еще ком киселя. – Ешьте, девки, вволю. А тебе, толстомясая, я еще припомню и глухую, и слепую, и каргу. Я ничего не забываю.

Старуха зевнула, помотала головой, потянулась и скрылась в облачном тереме.

– Давай, грози, – Марфа принялась уписывать кисель за обе щеки, – Сейчас поднимусь над стеной, на ту сторону перекачусь да и убегу, ищи меня бабка.

Марфа доела кисель, не спросив Гостюшку не хочет ли та еще подкрепиться, оттолкнулась ногами от земли, взвизгнула и поднялась над стеной.

– Ой, Ксюшка, прощевай, в Скородумовку я полетела.

– Смотри об землю не расшибись, пташка, – старуха высунула нос из облака. – Прожорливая какая, никто на первый день в небо не поднимался. Две миски киселя за раз уплела, Не прокормишь тебя.

– Свое теперь есть буду, не печалься, старая, – Марфа взмахнула руками, перекувыркнулась в воздухе.

– Ишь, молодайка выискалась, – прошипела старуха, ловко кинула тонкую прочную нить, она обернулась вокруг пояса Марфы. Старуха дернула за нить, втянула раскричавшуюся от возмущения бабу в облако.

Слизистый ком шлепнулся в миску.

– Поешь, девка, – крикнула старуха из облака, – а я пока твою товарку на работу определю.

Гостюшка села на травку, хлюпнула носом и уткнулась лицом в коленки. Послышалось ласковое воркование и хлопанье крыльев. Сизая голубка села на плечо девочки, гостюшка открыла глаза, вытерла слезы.

– Голубушка, миленькая, прилетела. Как ты меня нашла? Ой, да тяжелая ты какая, или это я легкая стала.

– А что у тебя в клювике? – Гостюшка подставила ладошку, и в нее упало тоненькое колечко.

– Ох, маменька передала. Милая голубка, знала бы, как мне хочется увидеть маменьку, в глаза ей заглянуть. Лети, голубушка, поцелуй за меня маменьку.

Голубка заворковала, взмахнула крыльями и улетела.

Гостюшка провела кольцом по стене, появилась дверь.

– Толкну ее сейчас, – проговорила девчушка, – и смогу убежать от страшной старухи, из этого леса. Вернусь в родную Скородумовку и никто меня за это не осудит, никто не скажет струсила, мол, Гостюшка, бросила в беде подружек своих. И только один человек попрекнет: я сама, так и буду думать о Поле, о Марфе. И после того, что здесь произошло, посмеют ли бабы в путь пускаться. Или так и будут поленья обнимать и гладить и слезы над ними лить. Ну уж нет, никуда я не пойду.

Гостюшка запечатала дверь, наклонилась к миске, подцепила пальцем кусок густого киселя и через силу проглотила.

Вечер и ночь девочка сидела запертая за стеной, звезды светили ей, с ужасом девочка чувствовала, как ее слегка приподнимает над землей и опять опускает. Утром, доев последний кисель, Гостюшка поднялась к облачному терему.