Текст книги "Сказки из Скородумовки. Чурочки березовые (СИ)"

Автор книги: Аноним Скифа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Скифа
Сказки из Скородумовки. Чурочки березовые

Дед Дрёма сидел на завалинке, тряс седой и редкой бородёнкой.

– Как померла моя Дуня, – жаловался старик сам себе, – оставила меня, горемычного, одного одинешенька, нет мне больше житья в избе.

– Ишь, расселся, нюни распускает, – в окошко выглянула рябая толстощекая баба. – То в избе сырость разводил, пока грибы по стенам расти не начали, теперь на двор выполз, ужака старая.

– Эх, Марфушка, – старик вытер слезу, – и помереть в покое не дашь, дергаешь хуже зуба больного.

– Да хоть щас ложись и помирай, – рявкнула невестка. – А коли живешь да хлеб жуешь, хоть что делал бы.

– Забыкала, – отмахнулся старик.

– Гостюшка топает, – прошипела Марфа, вглядываясь вдаль. – Ишь, вся в родителей, нахалка. Придет в избу, сядет на лавку и начинает петь припевать: чем вы гостюшку потчевать-угощать будете. У меня-то она не разжилась, я ей сразу выложила: березовой каши наварила, тебе вволю или наполовинку. Обиделась, ушла.

По улице вприпрыжку скакала девочка лет восьми.

– Здравствуй дедуля Дремуля, – звонко крикнула она, – да и ты, Марфушка-толстушка.

– Ах, негодница, – тетка Марфа захлопнула окошко.

– Посиди со мной на завалинке, – пригласил дед Дрема девчушку. – А то ко всем заходишь, а у нас сроду не бываешь.

– Была я у вас как-то, больше не хочу, – нахмурила выгоревшие бровки девчушка, – тетка Марфа прутом березовым угостить обещала, от дела я ее, оторвала. А сама так занята была, так занята, тебя, дед, с печки согнала, сама на ней лежала.

– Спину я застудила, вот и лежала, грелась, – гаркнула Марфа, едва не срывая створки окошка с петель.

– Не спрячешься от нее, – поморщился дед, – с утра до вечера бы да бы, то бы сделал, это бы починил. Я ей говорю, стар стал, слаб, а она быкает.

– Коли руки трясутся – половики бы вытряхнул, дрова поколол бы, – сказала Марфа, поправляя узел неопрятного платка, – хоть что сделал бы, лодырь, – баба зевнула, потянулась и захлопнула окошко.

– Щас храпеть начнет, работяга, – усмехнулся старик, – я внуку сколько раз говорил: уйми жёнушку, когда баба волю берет – дело на лад не пойдет. Баба в семье, как кура в гнезде, покудахтывает и поквохтывает. А коли она как петух гордо голову носит, да распоряжаться начинает – не будет толку. Со мной без устали языком мелет, из дома гонит, а того не видит, что молоко бежит, печка дымит, а вчера – младенец из люльки выпал.

– Руки у него трясутся, – не унималась Марфа, опять показываясь в окошке, – люльку бы качал, дитя бы тешил. Самое дело стариково.

– Тьфу, дура, – с досады сплюнул старик, – опять забыкала.

– Ты кого дурой называешь, полоумный дед, – рявкнула Марфа.

– Вот и полоумным на старости лет стал, – дед Дрёма вытер слезу и опустил голову.

– Чем нюни распускать, работал бы, – гнула свое Марфа, – глядишь, мне делов было бы меньше.

– Вот как, – рассерженно сжала кулачки Гостюшка и зашагала к своему дому. – Старика не уважают, куском попрекают. Где это видано? Да слыхали о таком безобразии люди? – девочка останавливалась, недоуменно разводила руки, и опять шла дальше. – Сделал бы, покачал бы, подмел бы, – не унималась Гостюшка. – Ого! Придумала!

Девочка заторопилась в свою избу. На полу черепком играл младший братик Стёпушка.

Гостюшка подскочила к сундуку, с трудом откинула крышку и запустила руку под куски полотна.

– Где же оно? – шептала девочка, морща лобик, – маманя перепрятала что ли?

– Да вот же мое колечко! – Гостюшка повертела перед носом братика тоненькое неприметное колечко. – Видал? С виду невзрачное, серенькое. Нигде не блеснет, краской не заиграет.

– Колеко, – Стёпушка протянул ручки к сестре, – дай поиграца.

– Нельзя, – Гостюшка спрятала руку за спину, – оно мне для дела нужно.

– Дай, Сюся.

– Скажи, Ксюша, тогда дам.

–Сюся, Сюся, – лепетал малыш.

– У, бестолковый, язык на бок свернул, ничего толком сказать не можешь. Не получишь колечко. Оно мне, знаешь, для какого важного дела надобно? Думаешь на пальце колечко носить надо, перед подружками хвастаться, а вот и нет. Гляди, Стёпушка, – девочка провела колечком по стенке сундука, тут же появилась дверка. Девочка толкнула ее. – Видал? Открывается и войти можно, но больно она мала. Ох, маманя с папаней ругаться будут, когда увидят. Тащи-ка, Степка, отцов зипун, наряжаться будем.

Девочка зачерпнула в печи горсть сажи и намазала чёрным лицо братца.

– У, какое чудище получилось, – хихикнула она. – Запомнит тетка Марфа Гостюшку, не будет больше старого деда попрёками изводить.

Тётка Марфа варила щи. Вернее не столько варила, сколько стояла, опершись на ухват и закрыв глаза. Густой черный рой мух летал по избе.

– Чем бока на печи пролеживать встал бы, старый, и мух выгнал, – лениво сказала Марфа.

Но тут в стене из толстых бревен невесть как появилась дверь, она медленно раскрылась. В проеме кто-то стоял.

Марфа икнула, вытаращила глаза, зажмурилась, помотала головой и опять уставилась на незнакомца.

– Э, – затянула она. Хотела было опереться на ухват, но промахнулась и плюхнулась на пол.

– Батюшки! Рожа-то черным-черна, будто сажей вымазана, только глаза сверкают. Ты кто? Зачем в мою избу зашло, чудище, а то я тебя ухватом.

Голос Марфы дрожал. Чудище в вывороченном тулупе из-под которого торчали босые маленькие как у ребенка ножки, со старым лукошком на голове было невысокого росточка и слегка покачивалось. Но Марфе со страху показалось, что чудище упирается головой в матицу.

– Ты к-кто? – икнула Марфа.

– Каждый день меня зовешь и не признала? – хихикнуло чудище, – Только и слышно: подмел бы, вытряхнул бы, сходил бы. Вот я и пришёл. Бы я.

– Дождалась, – донёсся с печки ехидный голос. – Теперь тебе Бы всё переделает.

– Дедок, спускайся с печки, – плаксиво заговорила Марфа, – боязно мне.

– Сама Бы звала, сама и разбирайся, – хихикнул старик.

– Плату большую возьму, – продолжал Бы, – половину от сделанного. Половик вытряхну – половину оторву, дров наколю, половина поленьев моя.

– А дитя в люльке как качать станешь? – удивилась Марфа.

– Этого тебе оставлю, а другого родишь – себе заберу.

Марфа тяжело поднялась, её щеки побагровели.

– Ах ты, змеюка ползучая, – гаркнула баба, – деточку мою, кровинушку родненькую и себе, чтоб на рожу твою чумазую смотрел и икал со страху!

Марфа толкнула Бы, тот тоненько ойкнул, свалился и покатился по полу.

– Голова отлетела, – крякнул дед Дрёма с печи, – ну и сильна ты, Марфушка, с самим Бы справилась!

– Цево толкаесся, – заревела "голова" чудища.

– Вот сорванцы, – ахнула Марфа, – надо же, что удумали, провести меня хотели! Обещала я тебе, Гостюшка, березовой каши, сейчас так наешься, на всю жизнь запомнишь.

Гостюшка выбралась из зипуна, подхватила на руки чумазого Стёпушку, сидевшего на ее плечах, и выскочила из избушки.

– Дверь свою забирай, – кричала вслед тетка Марфа, – мне она посерёд стены без надобности. А за зипуном и не думай возвращаться, он мне пригодится! Ни отцу не отдам, ни матери!

Вся Скородумовка, узнав об этой истории, потешалась над Марфой. Пойдет та на речку бельё колотить, а бабы смеются: Марфушк, сама будешь вальком махать иль Бы позовешь? Спустится та к колодцу, соседки тут как тут: а Бы куда делся, чего он тебе вёдра нести не помогает?

Старого Дрёму Марфа больше не обижала, но Гостюшку костерила на все лады.

– Ишь, стену мне в избе проломила, негодница, – жаловалась бабам.

–Ты, Марфушка, как Бы увидала, – заливались смехом соседки, – в уме повредилась. Как девчонка малая с братцем несмышленышем могли брёвна переколотить.

– Сама удивляюсь, – отвечала Марфа.

Никто не верил Марфе. Даже муж махал досадливо рукой и говорил: почудилось тебе с перепугу. А дед Дрёма хихикал и отнекивался, я, мол, на печи лежал и ничего не видал. Стена была целехонька, ведь сразу после ухода Гостюшки, прибежал её отец Егор, махнул рукой, и дверь в стене исчезла. Марфа каждое бревнышко перещупала, пересмотрела, никакого следа не осталось.

– Колдовство, – шептала Марфа, – не зря Егор из дальних краев себе женушку привез. Дунька сама колдует и дочку ремеслу выучила.

– Сметливая наша Гостюшка, – говорили деревенские, – вся в отца и мать, ишь как Марфу проучила.

Но родители дочку за смекалку не похвалили.

– Виновата ты в том, Ксюша, что без спросу в сундук залезла, – пеняла дочери Дуня, – Разве для того я кольцо прятала, под полотно подсовывала, чтоб ты его брала. Человека выпугала.

– Какого? – удивлялась Гостюшка. – Тётку Марфу что ли?

– И Марфа человек. А братец твой Стёпушка упал, ножку зашиб, весь вечер плакал. А ведь про то колечко мы никому не рассказывали, не простое оно. Хорошо отец успел дыру в стене спрятать, пока деревенские не увидели.

– Как, маменька, как отец дверь спрятал? – встрепенулась Гостюшка. – Дверь делать у меня получается, а спрятать нет.

– Вот оно что! – хлопнул себя по колену Егор. – Зря, видать, мы бабке Евлашке не поверили, когда она говорила, что у нее в стене завалившегося сарайчика дверь открылась. Эх, Ксюша, Ксюша, большая ты уже, восьмой годок, а одно озорство на уме.

Гостюшка насупилась:

– А чего она деда старого обижает?

– И это не дело, – согласился отец. – Старики мудрость нам дают, каждое их слово ловить нужно. Но там чужая семья, не нам в неё мешаться. Разве у Марфы мужа нет, разве не мог он сам жёнушку приструнить? А ты, выходит, их на посмешище выставила.

В душе Егор с Дуней были согласны, поделом досталось нахальной Марфе и ее мужу, который не хотел заступиться за старика, но похвалить дочь не могли, а то привыкнет над взрослыми потешаться.

– Видать настала пора тебе, Ксюша, узнать как Влас и Протас решили по свету пойти, и как их сыновья Протасик и Власик мальцами-удальцами стали.

– У, – отмахнулась Гостюшка. – Я эти сказки с детства слышу.

– То от чужих людей слышала, теперь от меня послушай, – сказал Егор.

Много вечеров рассказывал он дочери о своих странствиях. Гостюшка то восхищенно охала, то сочувственно всхлипывала, то досадливо морщилась.

– Ах, тятенька, – воскликнула она, когда история подошла к концу, – вот мне обидно, что сейчас ничего любопытного в мире не осталось. Гляну на нашу Скородумовку, до зевоты здесь скучно. Мужики пашут да сеют, бабы прядут и языками мелют. Родилась бы я мальчишкой, сбежала бы из дома и пошла по миру.

– Была бы ты мальчишкой, – крякнул Егор, – я тебя за такие мысли выпорол бы.

– Наша доля бабья за прялкой сидеть, детей нянчить, мужу угождать, – сказала мать.

– Тоска, – топнула ногой Гостюшка.

Мать мудро усмехнулась:

– Платком голову покроешь, все мечты укроешь.

– Не хочу, не буду, – сердилась девочка, – тоже хочу подвиги совершать!

Девочка села к окошку, прижалась носом к стеклу. Казалось, огоньки, гаснувшие в домах, поднимались в небо, чтобы в нем сиять до утра. Деревня тихо готовилась ко сну. И вдруг над лесом багровым пламенем вспыхнул огненный столб и рассыпался искрами, что-то тяжело ухнуло, Гостюшке даже показалось, что изба качнулась.

– Тятя, маменька, – воскликнула девочка, – в лесу пожар!

– Где? – всполошились Егор и Дуня, – подскочили к окну и рассмеялись: – звезды сегодня ярко горят.

Гостюшка чуть не плакала.

– Своими глазами видела, как огненный хвост прямо в землю ушел.

– Умаялась ты, задремала у окошка, вот и приснилось. Полезай на печку, спи, доченька, – сказала мать.

Утром по Скородумовке бежала, торопилась весть. Принесли ее ребятишки, ходившие за грибами: на лесной опушке незнамо как появилась избёнка. По рассказу ребятишек, жили в той избёнке мужик с бабой.

– Ох, чудны, ох, страшны, – только и могли сказать дети.

– Откуда избушка взялась? – задумалась Гостюшка, – не она ли ночью к нам прилетела? А пойду, сама гляну. Нечего чужие разговоры слушать, нужно самой всё разузнать.

Девочка отвела братца к соседке, подхватила корзину, вроде собралась за грибами и побежала в лес. На опушке, где ещё вчера росли ромашки да колокольчики, и впрямь стояла скособоченный домик.

Гостюшка спряталась в малиннике и с любопытством рассматривала избушку. В ней было тихо, но вот дверь отворилась, на пороге показалась приземистая, крепкая баба. Потянулась, хрустнула костями, зевнула.

– Ох, чуть с крыльца не полетела, – посетовала баба и крикнула в глубину избёнки: – говорила тебе, ставь ровней, на бок завалил, кривоглазый.

– Сама-то сама, – бухтел кто-то.

– Фу, – сморщилась Гостюшка, – жаба-жабой. Лицо в бородавках, рот от уха до уха, и вся какая-то зелёная.

На крылечко вышел мужик.

– Опять недовольна, Дива, – загудел он, – мы тут ненадолго.

– Тьфу, головёшка, – прошептала Гостюшка, – такого в бане неделю парить надо. Уж очень черен.

Мужик был высок, худ и тёмен лицом. Спутанные длинные волосы схватывал обруч. Бороду мужик заплетал по-иноземному, как девка косу.

– Сделаем дело, сестрица Дива, – гудел мужик, – и восвояси.

– Ох, сделаем, Змеюшко, – потерла руки баба, – хорошо как сделаем, братец!

– Змеюшка, Змеем его что ли зовут? – удивилась Гостюшка, – странное имя, а взгляд у мужика и впрямь змеиный.

Змей ушел в избу, Дива еще раз потянулась, хотела последовать за братом, но тут кусты затрещали, и прямо к избушке, едва не наступив на руку Гостюшке, выкатилась рыжая Полька. Она споткнулась о выступающий корень дерева, свалилась и заверещала:

– Ой, оюшки, яжык прикушила.

– Чего пришла? – неласково встретила ее Дива.

– На зенихов гадать, – зарделась Полька и прикрыла глаза рукавом.

Гостюшка так и прыснула. Женихов у Польки было, как летом снега.

– Принесла чего? – деловито спросила Дива.

– У мамани куцок полотна подтибрила.

– Лучше б хлеба захватила, – загудел из избы мужик, – есть охота.

– Будет и хлеб, и сметанка, – хохотнула Дива, – молочка принесут и творожку, наешься, Змеюшка, и напьёшься. Я в сегодняшнюю ночь сон бабам и девкам наслала, все придут, увидишь.

Полька взобралась на кривой порог, через некоторое время вышла из избы пунцовая от радости, поправила платок, поклонилась хозяйке и опять ринулась в кусты.

– Мой Сенька будет, мой, – довольно пыхтела Полька.

Гостюшка только головой покрутила: Сенька был самым красивым парнем в деревне.

Едва успела уйти Полька, к избе вышла еще одна девка, Варька, она тоже заглядывалась на Сеньку.

– Эк их поперло, – покрутила головой Гостюшка, – идут хороводом, друг с дружкой не встречаются.

Девки, бабы шли вереницей. Не успевала одна скрыться в лесу, как на опушке показывалась другая. Дверь в избу открывалась и захлопывалась без остановки.

Проводив очередную посетительницу, Дива, плюнула ей вслед.

– Надоели, дурехи, и чего ходют? Пойду сосну, умаялась.

Но тут из леса к избушке вышли ещё две женщины, каждая держала в руке узелок.

– Тётки Фрося и Фотинья, – удивилась Гостюшка, – какая нужда их привела?

Фрося и Фотинья огляделись по сторонам, словно боялись, что их могут увидеть.

– Дурное мы затеяли, – пробормотала Фрося и повернулась было, чтобы уйти, но тётка Фотинья ухватила её за рукав.

– Пускай дурное, лишь бы к хорошему привело. Сколько ещё мучиться будем?

– Топайте, топайте отсюдова, – крикнула с покосившегося крыльца Дива, – замаялась я с вами, отдохнуть надо бы.

– Бабушка, – робко сказала Фотинья, – нам про мужей своих узнать надобно.

Хозяйка, было уже повернувшаяся к просительницам спиной, резко обернулась, её лицо озадаченно вытянулось.

– Что-о? Какая я тебе бабушка? – рассвирепела Дива. – Иль внуки за мной гурьбой ходят. Да я венец надену, гривну, с серьгами нацеплю – красоты небывалой становлюсь.

Гостюшка захихикала.

– Да вот мужья наши Влас и Протас, – начала было Фрося.

– Ну-ка, прочь пошли со своими мужьями, – рявкнула Дива, – ишь, бабушку нашли.

– Тихо, сестрица, – на крыльцо мягко и тихо вышел старик, – зачем добрых жен обижаешь?

– Этому что нужно? – хмыкнула Гостюшка, – ласковый стал, то рыкал, а теперь замурлыкал. Неспроста.

– Ваши, стало быть, мужья, Влас и Протас? – любопытствовал старик.

– Наши, – как две овечки проблеяли тётки Фрося и Фотинья.

– Те самые, что старуху Злобушку силы лишили? – продолжал старик, – а сыновья их Горына победили?

– Угу.

– Не те ли, что Диву с мамкой выгнали? – взвизгнула хозяйка.

– Они самые, – кивали недогадливые тётки. – Видим, что об их подвигах по всей земле слава идет.

Старик со старухой впились глазами в простодушные лица Фроси и Фотиньи.

– П-п-проходите, – едва выговорила Дива, – помогу я вам в беде.

Все скрылись в избе.

– Ох, не нравится мне это, – Гостюшка осторожно вышла из кустов, прокралась к избушке и прильнула к окошку.

– Муж то мой Влас, – жалобно шелестела Фотинья, – добрый да заботливый, только спит без просыпа. Утречком не добудишься, вечерочком раньше всех на кровать заваливается. Спал бы он поменьше, а работал бы побольше.

– Муж мой Протас, – вторила Фрося, – уж до того ласков, до того уважителен, одно плохо – ест много. Чугун за чугуном в себя так и опрокидывает. Пятерых прокормить легче, чем его одного.

– Все хорошо будет, миленькие, – запела хозяйка. – Будет один муж рано-ранёхонько вставать. Как петушок на зорьке. А другой пока всех не накормит, как курочка заботливая, сам не насытится. Вы, милые, смотрите, никому не говорите, что у меня были. А то не сдобровать вам.

Едва Гостюшка успела спрятаться за угол избы, как на крылечко вышли тётки. Они были радостные, кланялись хозяевам и благодарили их.

Утром скородумовские петухи с недоумением вслушивались в незнакомый звонкий крик. В окно Егоровой избы застучали.

– Егор, братец! – послышался плачущий голос, – помоги, беда у нас!

– Что такое, – Егор впустил зареванную Фотинью, – что стряслось, сестрица?

– Ох, Егорушка, такое горе. Лишь рассвело, муж мой Влас встал, встрепенулся, ударил себя руками по бокам, вытянул шею и как закричит по-петушиному ку-ка-ре-ку! Да громко так! Колдовство какое-то, Егорушка, колдовство.

– Здесь, ты, Фотинюшка, – в избу вбежала плачущая Фрося. – Ой, что делать-то?

– У тебя что стряслось? – удивился Егор.

– Муж мой, Протас, как курица ходит, крошечки выбирает. Ногами сор разгребает, детишек созывает и есть их заставляет. А сам ко-ко да ко-ко.

– Правда колдовство, – ахнула Дуня.

Тётки Фотинья и Фрося заплакали ещё горше.

– Коли болезнь была бы, – прерывающимся голосом проговорила Фотинья, – к бабке сходили бы, трав отварили. А теперь куда идти, у кого помощи просить?

– Говорят в лесу, в скособоченной избушке живут старик со старухой. Они любую беду отведут, совет дадут и на путь наставят, – сказала Дуня.

Тётки переглянулись, вспыхнули и затрясли головами:

– Не, не пойдем мы к ним.

– Вчера ходили, – поджала губы Гостюшка, – а сегодня чего не желаете?

– Ходили? – переспросил Егор, – давайте, бабоньки, рассказывайте, какая такая невзгода вас в лес потащила. Мужья у вас хорошие, работящие, вас не обижают, не попрекают, детки радуют. Вам и пожаловаться не на что.

У тёток от стыда и смущения на глазах выступили слёзы.

– Все хорошо, – еле слышно прошептала Фотинья, – да больно сонлив Влас, и за столом спит, в телеге спит, во сне землю пашет и даже на печке пока спит, тоже спит.

– А мой за столом ест, и во сне ест, и пока ест тоже ест, а потом встаёт и говорит: есть хочу,– добавила Фрося.

– Вот оно что. Так радуйся, сестрица, чего слёзы понапрасну льешь, муж теперь всю деревню будить будет. И ты, Фрося, веселись и смейся, как хотела, так и получилось, пока вас сором всяким не накормит, Протас сам и зернышка не клюнет.

Тётки завыли в голос, запричитали. Эта история быстро выплеснулась за стены избы и скородумовские во всю потешались над Власом и Протасом. Их сыновья Власик и Протасик плакали от обиды.

– Вот пакостники, отцов наших на смех выставили, – сокрушались парни, – мы им зададим.

Пока Фрося и Фотинья перепирались, кому идти в лес и просить расколдовать мужей, Власик и Протасик нашли недалеко от лесной избушки пень, расклинили его и послали Гостюшку за стариком-колдуном.

– Ты его сюда обманом замани, а в избу дверь колом подопри, чтоб сестрица братца из беды не выручила.

Старика и звать не пришлось, услышав, что Власик и Протасик просят помощи, он поспешил за Гостюшкой.

– Туда иди, дядя, пряменько, – крикнула ему девчонка, а сама подхватила припасенную палку, подперла дверь и вприпрыжку поспешила за Змеем.

Власик и Протасик, рыча, катались по земле, обхватив друг друга мощными ручищами.

– Ой, с ума спятили, – раскричалась Гостюшка. – Сейчас поубивают друг друга. Ой, что делать-то?

– Бейте друг друга, колотите, пока мясо с костей не отлетит, – потирал руки Змей.

Но Власик и Протасик неожиданно быстро вскочили на ноги, один крепко обхватил Змея, чтоб тот и пошевелиться не мог, силой опустил его на колени перед пнем, другой сунул красиво заплетенную бороду колдуна в щель на пне и вытащил клин.

– Елозь на коленках, – усмехнулись парни, проверили стариковы карманы, нет ли в них чего острого, чтоб бороду не смог обрезать.

Старик побагровел, жилы на лбу вздулись.

– Проклятущие, – зашипел он, – над кем, дурни деревенские, шутить вздумали.

– Злой какой, – удивился Власик, – ругается.

– Невоспитанный, – покачал головой Протасик, – сердитый. Постоит на коленочках, нравом переменится, добрый станет, ласковый, у нас прощения попросит, тогда только освободится.

Не успело солнце склониться к верхушкам деревьев, а скородумовские побежали в лес. Первой посмотреть на позор колдуна торопилась рыжая Полька.

– Ишь, – злорадствовала девка. – Так ему вралю старому и надо. Сёмка-то на меня и глядеть не хочет, а старик обещал, что замуж выйду!

– Ха-ха, – закатывались бабы, – шею-то по-гусиному вытянул.

– Ползай на коленках, – гоготали мужики, – а то наших баб и девок с ума своим гаданием свел.

Три дня и три ночи без еды и питья просидел Змей около пня. Каждое утро, Власик и Протасик проведывали старика.

– Говори, как отцов наших расколдовать?

Змей поворачивал в их сторону голову, плевался и не отвечал.

На четвертое утро осунувшийся, еле живой Змей прошептал пересохшими губами:

– Водицы испить дайте.

Власик отправился к роднику, зачерпнул берестяным ковшиком холодную воду, принес Змею и напоил его.

Змей сделал несколько глотков, прокашлялся и сказал:

– Ступайте к сестре моей Диве, она их расколдует.

– Диве? – переглянулись Власик и Протасик, – имечко знакомое. Знавали мы одну – жаба– жабой, – и потопали к избушке.

– Бум! Бабах! – раздавались мощные удары в дверь.

– Выпуститя! Выпуститя! – верещала Дива. В окне на мгновение показалась ее всклоченная голова и снова исчезла.

– Спаситя! Помогитя!

– Ишь, лютует, – покрутил головой Власик.

– Сердится, видать, недовольна чем-то, – поддакнул Протасик.

– На волюшку захотела, – усмехнулись парни, – по травушке побегать.

В избушке послышался яростный вой.

– Плачет, – сочувственно вздохнул Власик и убрал кол, подпиравший дверь.

Вопль в избушке нарастал, дверь распахнулась от сильнейшего удара и беспомощно повисла на одной петле, что-то чёрное, лохматое кубарем вылетело из избушки, скатилось с крылечка прямо под ноги Власика и Протасика.

– Видал как встречает, – довольно ухмыльнулся Власик, – в ножки кланяется.

– Ох, – баба ошалело завертела головой, – вырвалась-таки. Вырвалася!

– Дива, ты ли это? – захохотали Власик и Протасик, – гадать вздумала. Ах ты, жаба. Вот не думали, что придётся с тобой свидеться. А гривна с серёжками твои где? Хоть бы надела, глядишь, опять красавицей стала. Небось, когда на козле ехала, всё и растеряла!

– У, лиходеи, – шипела Дива с ненавистью поглядывая на парней, – зачем отца моего, Горына погубили.

– Это не мы, – отказались Власик и Протасик, – это Мрак Ненасытный. Так папаша твой, видать несвежий был, помер Мрак, рассыпался пылью. Ты вот что, Дива, если не хочешь, чтобы братец твой с голодухи помер, расколдовывай наших отцов. А то один петухом кричит, другой как курочка квохчет.

Лицо Дивы пошло болотной зеленью, хитро сморщилось.

– Сначала Змея освободите, а я вам обещаю отцов ваших расколдовать.

– Какого еще Змея? – удивились Власик и Протасик.

– Братца моего Змея Горыныча.

– Иди, Дивушка, освобождай братца своего. Он вокруг пня на коленочках елозит, спинушку согнул, шейку вытянул. Да ты не думай, что обмануть нас сможешь, на каждую твою хитрость у нас своя мудрость найдется.

Власик и Протасик засвистели и зашагали домой, а Дива, поднявшись с земли, и отряхнув юбку, топнула ногой и прошипела:

– Чурбаны неотесанные, – и тут же захохотала, завертелась на одном месте, весело припевая – чурбаны, чурбаны. Чурки березовые. Будете локотки кусать, невежды деревенские, да поздно. Улетят вороны в синее небушко, не вашими ручищами, в земле испачканными, их ловить.

Поутру в Скородумовке раздался дружный бабий вой. Бабы выскакивали из изб, хватали себя за волосы, падали на траву, катались и кричали:

–Ой, горе, ой пришла беда, откудова не ждали.

Лишь бабка Настасья, жившая совсем одна, не понимала, что происходит. Она протягивала дряблые, покрытые веснушками руки к соседкам, теребила их за одежду и спрашивала: – Чево стряслось-то?

– Уйди, старая, – ревели бабы, – беда у нас великая.

Рыдая и воя, бабы доили коров, выгоняли их в стадо, пасти которое взялась одна из женщин, топили печи, варили похлёбку и время от времени истошно вскрикивали:

– Прилетела беда черной птицей, закрыла белый свет крылами, ох, горе горькое.

Наконец бабка Настасья разведала, что проснувшись поутру, бабы не увидали в избах ни своих мужей, ни сыновей, ни старых отцов. Вместо них лежали березовые чурки. Сначала бабы недоумевали, куда делись мужья, искали их и звали, но когда выяснилось, что ни одного мужика в деревне не осталось, бабы бросились в избы, посмотреть, а все ли в порядке с сыновьями. Дочки посапывали веснушчатыми носиками, а вместо мальчиков на подушках были чурочки.

Бабы сгрудились в кучку посреди деревни.

– Что за колдовство, – переговаривались они, – кто мужей наших, сыновей и отцов чурками оборотил? И что нам теперь делать?

Гостюшка, пришедшая вслед за матерью, долго слушала бестолковую трескотню и рёв баб.

– В лес надо бы сходить, к колдунам, пускай надоумят, что делать, – решили бабы.

– Додумались, – ахнула Гостюшка, – так это их рук это дело, они все и сотворили.

– Ты откуда знаешь, – накинулась Марфа на девчушку, – иль сама там была и видала?

– Не, – откликнулись бабы, – она не ходила, Бы посылала.

Марфа покраснела, запыхтела от досады и спряталась за спины соседок.

– Дело Гостюшка говорит, – переглянулись Фотинья и Фекла, – колдуны наших мужей на потеху выставили, за это Власик и Протасик трое суток старика у пня коленками траву вытаптывать оставили. Вот он и отомстил.

– Пойдем за мужей, за сыновей, за отцов старых поколотим Змея и Диву! – загалдели бабы, похватали вилы, косы и зашагали в лес.

Толпа разгоряченных решительных женщин могла хоть кого напугать. Но Дива с братом спокойно сидели на кривом крылечке. Увидев Змея, женщины расхохотались:

– Кто тебе бороду криво остриг, Змеюшка, какой ты потешный.

– Врасплох застали, – буркнул Змей.

– Вам бы плакать, а не смехоторию наводить, – фыркнула Дива.

– Вы зачем всех мужиков чурками березовыми оборотили? – выступила вперед тётка Фотинья.

– К сыночку на заре подошла, – всхлипнула молодая баба, – а в люлечке чурочка лежит. Ох, так и ношу ее у сердца.

Дива захихикала.

– Ты чего? – изумились баба, – насмешничаешь? Да мы тебя...

– Что? – поднялась Дива, – Что сделаете, деревенщины, против меня, дочери Горына?

– Твоего Горына наши мужья и сыновья победили, – крикнула тетка Фекла.

– Печку мужьями и сыновьями топите, – прищурилась Дива, – Для другого дела они не годны. А гореть хорошо будут, жарко! Ишь, с вилами они пришли, с косами. Испугались вас, как же.

Дива потянулась и вошла в избу. Бабы было кинулись вслед, но натолкнулись на что-то невидимое, упругое, отбросившее их назад.

Змей усмехнулся, зыркнул на обескураженных женщин, плюнул в их сторону и тоже скрылся в избе.

Поняв, что не смогут наказать обидчиков, бабы опять подняли вой. Окошко раскрылось, высунулась довольная Дива.

– Расколдуем ваших мужиков непременно.

– А не обманешь?

– В жизни никого не обманула. Коли отыщите нас, то расколдуем. Но помните, отправляйтесь нас искать, когда тропинки станут синими, вороны белыми, а с неба шары огненные полетят. – Прощевайте, бабоньки, – Дива махнула платочком.

Из окошка, из-под двери повалил густой дым.

– Уф, надымил, – ругалась в избе Дива, – дышать нечем.

– Быстрей долетим, – отвечал Змей.

Бабы на полянке раскашлялись, дым лез в горло, ел глаза. А когда он рассеялся, избушки на полянке не было.

– Ой, подруженьки мои дорогие, – запричитала как на похоронах Марфа, – что теперь с нами будет! Ой, да остались мы без мужиков. Дед Дрёма пускай бы себе пропадал, старого не жалко, а муж мой, а сыночек ненаглядный.

– Не нужен тебе, стало быть, Дрёма, – прошептала Гостюшка.

Женщины плакали и качали головами: не увидеть больше родных. Не бывать тропинкам синими, воронам белыми, не лететь с неба огненным шарам.

– А всё вы виноваты, – разъяренная Марфа ткнула пальцем в сторону Фёклы и Фотиньи. – Ваши сыновья колдунов рассердили. Теперь ступайте прощения просить, хоть на коленях вымаливайте.

– Ещё чего! – щёки Феклы покрылись румянцем, – надо Диву со Змеем заставить мужиков наших расколдовать. По-хорошему не захотят, стало быть силой. – И тетка Фёкла замахнулась на кого-то вилами.

– Вот поутру в путь-дорожку и собирайтесь. Заварили кашку, сладкая, соленая ли – вам хлебать.

– Верно говоришь, – согласились бабы.

Женщины разошлись, каждая прижимала к груди полено.

– Вот как, – горько сказала Фотинья. – Выходит из-за нас всё. Не из-за Польки рыжей, которая первая к колдунам побежала, не из-за остальных баб. Ведь ни одна мимо избушки не прошла. Сколько лет живу на белом свете, а на глупость людскую дивиться не перестаю.

– Да и мы не больно умны, – усмехнулась Фёкла, – пошли на мужей жаловаться. Надо мужей и сыночков родненьких выручать.

– Ты, Ксюшенька, коровок, гусей паси, хозяйничай, за мужиками присматривай, мы их на лежанку положим, чтоб мыши не погрызли, чтоб водой с крыши не замочило.

Фёкла и Фотинья ранёхонько отправились в путь, к обеду уже вернулись домой.

– И не знаем как получилось, – оправдывались они в ответ на упрёки баб. – Шли себе, шли, назад ворочаться и в мыслях не было.

– Ох вруньи, – выходила из себя Марфа, – вижу, как нутро ваше от радости светится, мол, всех обманули, отстанут теперь от нас, не-ет, я завтра вас сама провожать выйду.

Для верности Марфа взяла с собой соседку. Они в четыре глаза зорко смотрели они за Фёклой и Фотиньей, и сами не заметили, как очутились в родной деревне.

– Доброго денечка, – Марфа поклонилась женщине у ворот, – как деревня ваша называется, в какое место мы попали?

– Марфушка, ты либо так пятками стучала, что мозги из башки повышибала, – прыснула та со смеху. – Иль обозналась? Иль дорога так тяжела, что глазоньки твои обманывать начали. Ты их кулаком-то потри, потри. Теперь узнала?