Текст книги "Каблучки (СИ)"

Автор книги: Аноним Radsva

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Radsva
Каблучки

Вот здесь. Этот вот ящик берете и уходите, – крепкий желтоватый ноготь отчеркнул расплывчатое изображение стола, на котором стояли три полуразвалившиеся картонные коробки. Что в них лежало, разобрать было совершенно невозможно. Просто серые прямоугольники, но все равно качество фотографий впечатляло. С такими карточками никаких карт и кроков не нужно, вся зона операции как на ладони, вон и железнодорожная платформа видна отлично, а вот тропка до самого развала, так и не заросла она, ничего там не приживается, даже новая сорная трава – синеватая с острейшими узкими листами.

Где только купец такие картинки добыл, – размышлял Стас, глядя на чуть выцветшие, но все еще отлично сохранившиеся фотоснимки, разложенные представителем заказчика на верстаке. – Последние спутники лет сорок назад попадали, мир снова стал протяженным, теряющимся за горизонтом, интересным. Пропади он, конечно, пропадом, такой интерес, но тут уж ничего не поделаешь. А приказчик-, гляди, как излагает. Видать, не раз репетировал.

Вздохнув своим мыслям, Стас шагнул к верстаку, ткнул в снимок тростью,

– В коробках что?

– Сам не знаю, – приказчик покачал головой, всем своим видом показывая, что рад бы помочь, но не может.

– Значит, мы должны пройти по этой тропке, пересечь площадку длиной около двадцати метров, подойти к этому столу, забрать крайнюю справа коробку и уйти. Так? – вкрадчиво спросил Стас, поигрывая тростью.

– Ага, все правильно, – спокойно ответил приказчик, но на набалдашник трости, которым Стас похлопывал по раскрытой ладони, посмотрел чуточку нервно.

О трости этой ходило немало слухов: одни говорили, что внутри спрятан клинок из заговоренной стали еще того, старого, мира, другие шепотом рассказывали, что на ней заклятье, дающее Стасу власть над сумеречниками, третьи – что в ней сгусток жидкого огня. Точно же не знал никто. Зато хорошо известно было, что трость эту Хромому Стасу подарил сам старшой – легендарный командир порубежников, отправляя своего лучшего взводного в отставку.

Пятнадцать лет Стас со своей командой носился по жутковатым чащам Лосиного острова, выжигал гнезда черных вдов в глуши Ярославских лесов, уцелел в трех самоубийственных рейдах на схроны некромантов, отбивался от самой разной нечисти, давая время волхвам-вязальщикам разобраться в хитросплетении нитей, привязывающих нечисть к сути нашего мира, и нанести решающий удар, рубился с людьми и нелюдями, усмирял бунт чернобожцев и просто гонял лиходеев, сидевших вдоль московского тракта, выжидая отбившихся от каравана или решивших по глупости рискнуть торговцев.

Заслужил он славу жестокого бойца и хладнокровного командира, берегущего своих, а потому, когда когтистая лапа непонятно откуда взявшегося овражника располосовала взводному ногу, то тащили его до базы бегом, молясь всем богам, чтобы не пришлось ногу ампутировать. Обошлось – яд и грязь не успели проникнуть глубоко, но охромел он навсегда. Его звали в штаб, но Стас отказался, и тогда Старшой тяжело вздохнул, матернулся и положил на стол тяжелую черную трость – прощальный подарок отставнику.

Отставник дар принял с благодарностью и ушел на вольные хлеба.

Была в жизни Хромого и парочка темных пятен, но что там к чему – точно никто не знал. Раз по большой пьянке попробовал что-то вякнуть Федюня Бронницкий, пузырил губки, вещая о хорош-шем знакомце в штабе, многозначительно водил толстым пальчиком, глядя в сторону тихо сидевшего в глубине трактира Стаса, да ничего толком сказать не успел, развезло. А наутро нашли Федюню в сугробе синего и твердого, что твое полено.

Вот видение синего негнущегося Федюни и мелькнуло перед глазами приказчика, когда он смотрел на серебристую каплю навершия трости, методично опускавшуюся на широкую смуглую ладонь, пересеченную старым шрамом. Но продолжал стоять на своем:

– Берете и уходите. А что в коробках – не знаю. Мое дело передать, сами понимаете, Стас Григорьич. Обязательное условие – уложиться до новогоднего вечера. То есть самое большее за три дня.

Сказал и покосился на окно, за которым серые зимние сумерки стремительно превращались в глухую ночь. Поежился. Стас заметил, молвил ободряюще:

– Да не бойся, Акимыч, мы тебе провожатого подвесим, дойдешь, как по Тверской.

Приказчик явно приободрился:

– Ну, спасибо тебе, друг любезный! Место у вас, сам знаешь, глухое, как только тут живете.

– Хорошо живем, хорошо. Ты мне зубы-то не заговаривай. Купец твой сам понимает, чего от нас хочет? Это ж не просто дровишек из лесу притащить. Это же Старый Базар! Ты знаешь, сколько там народу легло? Который вот так вот сходить за барахлишком хотел? Да еще и срок ты нам ставишь – три дня! да еще и под Новый Год!

Приказчик тяжело вздохнул:

– Семьдесят монет.

– Что-о?! – раздалось из дальнего угла комнаты. Заскрежетал отодвигаемый стул, и Акимыч, выставив перед собой в успокаивающем жесте раскрытые ладони, испуганно попятился:

– Стоп, стоп, Иван Николаич, не заводись! Мое дело вам цену назвать, сами знаете. Я человек подневольный!

– Поднево-ольный..., – со значением протянул появившийся из скрытого тенями угла комнаты тот, кого назвали Иваном Николаевичем. Был он на полголовы ниже рослого Стаса, но впечатление производил внушительное. Массивный, широкоплечий, с короткими, чуть кривоватыми ногами степного наездника, он двигался с обманчиво неторопливой ленивой грацией сытого хищника, да и в лице его было нечто, вызывающее в глубинной родовой памяти видения степных божков, о которых рассказывали испуганные караванщики, пересекавшие безлюдные пустоши казахских степей, и диких кошках, по ночам нападающих на отставших путников.

При этом говоривший был светловолос, сероглаз, одет в самый что ни на есть европейский костюм хорошего кроя и походил скорее на представителя крупного торгового дома, чем на того, кем был на самом деле – одним из лучших во всей Республике Московия волхвов – вязальщиков.

– А хорошо ли вы себе представляете, что такое местность с особыми физическими условиями, в просторечии именуемая "нехорошим местом"? – спросил он тоном лектора, пытающегося добиться ответа от нерадивого студента.

Приказчик кивнул и произвел пальцами в воздухе некое неопределенное движение.

– Значит, не представляете, – со злорадным удовлетворением констатировал Иван, – действительно, зачем нам! Живем, поживаем, беды не знаем. А что на развалинах строимся, мы же не любопытные, так? Привыкшие мы? – спрашивал он, приближаясь к неуютно поеживавшемуся приказчику.

– Так вот, почтеннейший, – заговорил волхв, неожиданно меняя тон, теперь он вещал, словно профессор, читающий студентам лекцию , – да будет вам известно, что мир, в котором мы с вами сейчас обитаем, стал таким не более ста лет назад. Некоторые исследователи полагают, что изменения начались лет сто пятьдесят назад, но все сходятся в одном – около ста лет назад на планете произошло нечто, что принято называть Событием. Именно так – с заглавной буквы. Вы хоть это знаете? – спросил он участливо, и Акимыч часто закивал.

– Уже хорошо, – похлопал его по плечу Иван и продолжил, – так вот, в результате События существенно изменились физические и многие иные законы реальности, в которой существует наш мир. Появились огромные зоны нестабильности, фактически мир трещал по швам, но все же ему удалось найти возможность существовать в изменившемся пространственно-временном континууме.

Приказчик почувствовал, как у него кружится голова, непривычные слова пытались улечься в ней, но не получалось, они ворочались, словно ожившие камни, и становилось совсем худо.

Волхв, видя страдания приказчика, сжалился:

– По-простому говоря, что-то наши предки намудрили, или звезды так неудачно встали, но на Земле открылась дверь в другой мир, и оттуда полезла всякая живность. К тому же в том мире существовало то, что мы здесь называем магией, волшебством, волшбой, вуду – слов много. Часть нашего мира смогла приспособиться к этой новой жизни, а часть словно повисла между старым и новым миром. Такие места теперь называют нехорошими или особыми. Знаешь, почему?

– Чудища там... или призраки... нечисть в общем, – и Акимыч сделал знак, оберегающий от нечисти.

– Грубо, но верно. Например, там обитают психофизические субстанции, содержащие фрагменты информационно-эмоциональных характеристик людей, попавших под влияние псевдоразумных, предположительно волновых, пакетов во время События, образовавшие новые устойчивые объекты, обладающие возможностью взрывной активности на территории особых зон.

– Иван Николаевич, а по-простому бы, если?

– Да не знает никто толком, Акимыч, что там произошло, но в результате получили мы злобных неприкаянных тварей. Например, пассажиров Потерянного Поезда, и купец твой хочет, чтобы мы пошли аккурат туда, где на этих самых тварей есть все шансы напороться. Вот ты сейчас знак сделал. Обереги носишь. Велесу требы носишь, так?

Приказчик кивнул.

– Лет двести назад тебя бы засмеяли, посчитали бы суеверным неучем. А сегодня мы с тобой точно знаем, что не оборонись ты знаком, то по дороге к тебе вполне мог бы плакунец присосаться. А то и снежный двойник в сани уселся. И я, вот, тоже именно Велесу требы приношу и к нему обращаюсь. А Стас, он воин, он Перунов человек. Другие к Христу обращаются, он их хранит. Уяснил?

Акимыч кивнул.

– Так сколько монет тебе купец выделил? – совершенно буднично спросил Иван.

– Сто двадцать, – честно глядя ему в глаза, ответил Акимыч.

– Значит, сто пятьдесят, – задумчиво произнес в пространство Станислав.

– Давай сто сорок, червонец твой, так и быть, – протянул руку Иван.

Приказчик со вздохом полез за пазуху и добыл оттуда тяжелый кошель. Достал из него десять увесистых красноватых кружков с отчеканенным святым Георгием, затянул шнур и, снова душераздирающе вздохнув, вложил в руку волхва.

– И еще ящик табаку и мешок кофе. Только настоящего, а не цикория, который ты в лавке под видом заморской "арабики" толкаешь. Это уже после дела, под расчет, – отведя за спину руку с кошелем, добавил Иван.

– Грабите, да? – с тоской глядя на напарников, протянул Акимыч. Впрочем, настоящей слезы в голосе не было.

– Грабим, Акимыч, грабим, – подтвердил Стас и тут же утешил, – так не тебя ведь, а хозяина твоего, купца первой гильдии Столярова Петра Фадеича, так что ты особо не убивайся. Да и ты свои десять монет с дела имеешь. Так что лети к купцу, голубь ты наш, и скажи, что бился до последнего, но супостаты тебя одолели и меньше, чем за сто пятьдесят монет лезть туда, где Потеряный Поезд ходит, не согласились.

– А если Столяров меня к этому... Могамбе пошлет?

Стас только пожал плечами:

– Да ты уж ходил к нему. Нет, нубиец, конечно, человек серьезный, но цену он тебе заломил такую, что ты сглотнул и откланялся. А еще ты у Володи Сибиряка и Хусейна Песчаника был, но они отказались. Так что не крути, Акимыч, да и деньги ты уже нам отдал.

А-а-а! – махнул рукой приказчик, – давай своего провожатого, ирод, да пойду я, пока совсем не запуржило.

– Не запуржит, не бойся, – уверенно сказал Стас, глядя в окно, – луна светит, что хороший праздничный фонарь.

Акимыч зябко передернул плечами: – Толку с того фонаря. Только тени чернее становятся. А что там, в этих тенях, сам знаешь! И как вы тут только живете? – снова спросил он.

– Хорошо живем, Акимыч, ты не переживай – и воздух чистый, и соседи тихие да дружелюбные, – посмеиваясь, закружил вокруг приказчика Иван, водя вокруг его плеч и головы расслабленными пальцами, словно плел невидимую сеть. Отойдя на пару шагов, присмотрелся, удовлетворенно кивнул и принялся лепить невидимый снежок.

Акимыч заворожено смотрел, как между пальцев волхва пробились лучики голубоватого света, и тот разжал ладони, выпуская в воздух текучую, переливающуюся каплю теплого небесного оттенка.

– Ну, вот тебе и провожатый, – сказал Иван, тихонько подталкивая каплю к приказчику. Лениво колыхнувшись, та поплыла по воздуху и зависла над левым плечом Акимыча.

– Пойдем, провожу я тебя, да покурю заодно, – зажав в зубах тонкую самокрутку, Стас накинул на плечи тяжелый тулуп и направился к двери.

Прошли длинным темным коридором, где приказчик боязливо оглядывалcя и прислушивался, шарахаясь от неясных шорохов и шепотов, плававших в прохладном сухом воздухе.

Наконец, Стас потянул на себя тяжелую железную дверь и, оглянувшись на гостя, сделал приглашающий жест рукой. Акимыч захрустел снегом, поднимаясь по ступенькам, снова боязливо огляделся и заспешил к саням, на передке которых сидел, дыша на руки, возница – напряженный и испуганный.

– Никак видел кого? – крикнул ему, улыбаясь, Стас.

– Не видел, да и слава богам! – плюнул извозчик и, едва приказчик уселся в сани, ожег лошадь кнутом. Маг лишь тихонько хмыкнул и прикурил.

Привалившись к дверному косяку, он с удовольствием вдыхал морозный, пахнущий свежей дыней воздух. Поднял голову, выпустил в непроглядно черное высокое небо струю дыма, широко, до хруста потянулся, чувствуя, как покусывает щеки крепкий мороз. Чуть подрагивали острые белые точки звезд, тихо шептал, потрескивал, жил своей странной жизнью лес, подступивший к самым домам, и что-то мелькало между стволов – легкое, невесомое, словно обрывок чьего-то заблудившегося сна.

Стас посмотрел по сторонам – слева все так же слепо глядел провалами давно лишившихся стекол окон девятиэтажный, задолго до События обветшавший, дом, близнец того, что облюбовали для своего жилья и конторы, маги. И дальше тянулся ряд таких же пустых, заброшенных людьми коробок, где зимой завывал ветер, катая по полам покинутых квартир комки истлевших бумаг и холодной пыли, да забредали изредка странные лесные существа, чтобы посидеть в разваливающихся креслах и посмотреться в мутные зеркала кое-где оставшихся платяных шкафов.

Однако соседнему дому не повезло особо – он стоял закопченный, оплавленный, угол стек воском со свечи, намертво запечатав крайний подъезд, а из середины дома, на уровне седьмого этажа, торчал костяк какого-то крылатого чудовища, врезавшегося в здание во время События. Стас с Иваном не раз до хрипоты спорили, что же это за тварь была, но к согласию так и не пришли.

Докурив, маг аккуратно загасил окурок в специально установленной возле двери большой металлической пепельнице и, зябко передернув плечами, отправился обратно.

_________***_________

– Слушай, Вань, а оно нам надо? – с сомнением протянул Стас, глядя на разложенные на верстаке снимки, – Это же самый центр маршрута Потерянного Поезда.

Палец Хромого уперся в тонкую нитку железнодорожных путей, проходящих совсем рядом с местом их предстоящей операции.

– Ну, это конечно не яблоки у тёти Зины таскать, но бывает и хуже. Просто еще одна гадость, оставленная нам милыми предками. В конце концов, не в туркестанские степи отправляемся. Опять же сто сорок монет, что, согласись, существенно.

– Так-то оно так, да ведь Новый год на носу, вот что меня беспокоит. Сам знаешь – самое лихое время, лучше без нужды не высовываться.

– И снова ты прав, друг мой, – кивнул Иван, – только что же ты молчал, когда Акимыч нам песни пел?

– Так ведь сто сорок монет! – развел руками Стас и улыбнулся, – и опять же Сибиряку с Песчаником нос утереть.

– Но три дня, – хмыкнул Иван, – придется поднапрячься.

– Значит, нечего лясы точить, давай дело делать, – Хромой расчистил на верстаке место, сдвинув в сторону заготовки амулетов, костяную трубку с начатым хитрым узором и кучу прочей неопределенной мелочи. Неторопливо разложил оставленные приказчиком снимки, выровнял легкими касаниями, навис над получившейся картой, упершись ладонями в столешницу.

Иван же, что-то бурча под нос, прошел к теряющимся в тенях длинным книжным шкафам, занимавшим дальнюю от входа стену огромной комнаты с низким потолком, служившей напарникам кабинетом, мастерской и, время от времени, столовой, привычным движением достал с полки толстую тетрадь в кожаном переплете. Без такой тетради не обходился ни один уважающий себя вязальщик – в них заносились малейшие крупицы информации о существах, появившихся в мире после События, местах, где удалось побывать самому или услышать от других, легенды, слухи, заклинания и системы медитации, словом все, что могло однажды пригодиться и спасти если не жизнь, то душу, или суть, как называли вязальщики эту неопределенную субстанцию, позволяющую людям оставаться людьми.

– И кого мы там можем встретить? – не оборачиваясь, спросил Стас.

– Так, судя по всему, – листал плотные желтоватые страницы вязальщик, – Каблучки, Мальчика-отличника и Портфель. Всего троих. Не худший вариант. Кстати, если верить тем свидетельствам, что есть у меня, никто не видел их там вместе. Только поодиночке. Еще один плюс.

– Поодиночке, говоришь, – Стас не отводил взгляда от снимков, – это, конечно, хорошо. Будем надеяться, что нам хватит везения на весь остаток года.

___________***___________

Вышли задолго до рассвета.

Заперев двери и запечатав их знаком, Стас опустил в карман полушубка массивный ключ, подергал дужку замка и неторопливо поднялся по ступеням к притопывающему на морозе Ивану. До ближайшего постоялого двора с теплой конюшней предстояло еще прошагать мимо пары одиноко стоящих высотных домов – пустых, заросших ломкой белой мороз-травой, вывернуть к древнему, выгнувшему спину над заброшенной железной дорогой мосту и идти вдоль него.

Напарники размеренно шагали по середине улицы, внимательно поглядывая на темные окна и подъезды, хотя опасности не ждали – места были хорошо знакомые, не раз ими чищеные, но привычка везде и всегда соблюдать осторожность давно стала неотъемлемой частью их натуры. Потому и дожили они до своих лет достаточно здоровыми телесно и в своем уме остались. Непроглядно-черное брюхо моста закрывало звезды, в глубине, под опорами, что-то шевелилось, попискивало, но, судя по ощущениям, угрозы не представляло – одна ночная живность ест другую, картина понятная и естественная.

Зажелтело впереди окошко постоялого двора, донесся запах свежего хлеба, всхрапнула чья-то лошадь – видимо, кто-то спешил, тоже встал до рассвета. Может, курьер, а может, купчик с вечера загулял да решил поутру проветриться.

Не заглядывая в дом, маги прошли к длинному бетонному ангару, в котором размещалась платная конюшня. Сонный служитель, натирая кулаком глаза, провел их к отдельному ряду узких стойл, из которых неслось тихое шипение.

Иван вывел сине-черного, пахнущего сухим горячим песком полоза, ласково потрепал по вытянутой морде. Полоз моментально извернулся и принялся тыкаться носом в Стасово плечо, настойчиво шипя и пытаясь облизать его красным раздвоенным языком.

– Да погоди ты, погоди же ты, Уголек.

– Разбалуешь. Испортишь скотинку, – тяжело вздохнул Иван, глядя, как друг роется в кармане полушубка, доставая завернутое в тряпицу засахаренное яблоко. – И ведь заранее прихватил. Я тебе сколько раз говорил, чтобы ты его не кормил сладким, а?

– Да не гуди ты, Вань, – отмахнулся Хромой, умильно наблюдая, как Уголек хрумкает яблоко.

Перед дверьми, от которых тянуло холодом, полоз замешкался, замотал головой, но все же позволил вывести себя на улицу и, вздохнув, побрел к стоявшим под навесом легким саням. Держать полоза и сани возле своего дома напарники считали нецелесообразным – уход, кормежка, еще одно теплое помещение... при мыслях об этой мороке они дружно махали рукой и предпочитали ежемесячно платить хозяину постоялого двора, тем более что содержание неприхотливых выносливых полозов обходилось куда дешевле, чем лошадей, не говоря уже о неповоротливых колесных сооружениях, которые по старинке называли автомобилями.

Иван тихонько чмокнул губами, тронул поводья, и Уголек сразу пошел своей странной скользящей рысью, стелясь над снегом. Стас заворожено смотрел, как рептилия с неземной грацией выбрасывает вперед сначала задние, потом передние ноги, поводит из стороны в сторону вытянутой сплюснутой головой, стреляя ярко-красным языком.

Небо из черного делалось фиолетово-бархатным, побежала по краю апельсиновая полоса рассвета, чуть ниже проступило серо-стальное лезвие безоблачного зимнего утра, почти прозрачное, еще не налившееся холодной звенящей синевой.

– Приехали, – Иван спрыгнул в снег, повел Уголька к развалинам, оставшимся от древнего ангара неподалеку от заброшенной железнодорожной станции. Примотал поводья к торчащей арматурине и кивнул Стасу. – Давай. Запечатывай и двинули. Чего тянуть.

Хромой аккуратно выбрался из саней, придерживая под мышкой связку кольев, высотой ему по грудь. Развязал стягивавшую их бечевку и зашагал вокруг саней, глубоко втыкая колья в снег. Окружив сани с запряженным у них Угольком этим странным частоколом, пошел в обратную сторону, касаясь рукой верхушки каждого кола. В ответ на них загорались прозрачно-белые огоньки, а между кольями возникала прозрачная, чуть подрагивающая завеса.

Коснувшись последнего навершия, Стас подхватил объемистую сумку, повесил ее на плечо, и напарники двинулись к станции. Иван оглянулся – возле разрушенного ангара никого не было, и только подрагивал возле дальнего угла здания морозный воздух.

____***____

– Вроде чисто всё. Прямо как на снимках, что купец прислал, – прошептал Иван, присматриваясь к вьющейся между сугробов тропке, выходившей на большую утоптанную площадку, заставленную старыми рассохшимися столами с наваленным на них барахлом. Рядом со столами тоже лежали кучи тряпья, коробок, потрепанных книг и прочего маловразумительного хлама, который составляет большую часть товара любой барахолки. Только перед здешними прилавками не было ни души. И ни единой снежинки не упало на потрескавшиеся доски. Почва давно ссохлась в камень, и в белой пыли, тонким слоем покрывавшей барахолку, виднелись несколько внезапно обрывавшихся цепочек следов.

Стас подумал, что все это напоминает какой-то безумный кусок янтаря, в который вместо насекомого поместили несколько сотен метров пространства, вырвав его из времени. С того момента здесь постоянно царило лето. Непонятно откуда лился неживой желтый свет, листья на деревьях, окружающих площадку, сохранили цвет, но казались вырезанными из бумаги, стволы потрескались, некоторые ветви так и остались поднятыми порывом ветра, улетевшим больше сотни лет назад.

И тишина.

Мертвенная напряженная тишина.

– Ладно, чего разлеживаться? Тропка вроде всегда безопасной была, ни Каблучков, ни Мальчика Отличника не видно, так что быстро проходим напрямую, во-он до того стола, где швейная машинка лежит. Возле него сворачиваем и проходим краем, между рядами не идем, не нравятся мне вон те две выбоины.

Иван молча кивал. Стас, как всегда, выбирал наиболее безопасный и простой путь. Следовало просто идти за ним шаг в шаг и смотреть по сторонам.

Тропинка, ведущая к развалу, тоже была странной, чужеродной, вызывающей озноб. Довольно широкая – два человека спокойно разойдутся, чуть повернувшись боком друг к другу, – она тоже была покрыта сухой теплой пылью, отчего громоздящиеся по бокам сугробы казались еще более нереальными. Кое-где снег нависал над тропинкой белыми языками, державшимися непонятно на чем. Ивану очень хотелось дотронуться до снега рукой, сбросить на землю, но он не решался. И никто из тех, кто здесь проходил, так и не решился, насколько он знал.

Стас уверенно дошел до конца дорожки, давно было известно, что она достаточно безопасна, и остановился у покосившегося столба, с которого свисал до самой земли оборванный провод в черной оплетке. Здесь уже чувствовался сухой жар, исходящий от почвы, льющийся сверху, ощупывающий неслышными волнами лица незваных гостей.

– Ну что, двинулись? – тихо спросил Стас, не оборачиваясь, и, не дожидаясь ответа, сделал первый осторожный шаг.

Исчезло время. Пространство сузилось, наполнилось сухим запахом мертвой земли и попавшего в ловушку тепла. Звуки казались нестерпимо громкими и разделенными томительными промежутками абсолютной тишины.

Иван шел позади, вполоборота к Стасу, контролируя происходящее по бокам и позади.

Шаг, другой.

Куча синевато-серого тряпья. Шевельнулась?

Нет, показалось.

Надвигается угол стола, окантованный полосой ржавого металла. Со стола свисает угол разодранной коробки, внутри навалены пожелтевшие ломкие брошюрки, названий не разобрать.

Там, за куполом молчания, распахивается бесконечное зимнее небо, тянут к нему голые ветви перекрученные замерзшие деревья, вспыхивает под солнечными лучами пушистый белый снег. Здесь – годами недвижные тени и тишина.

– Стой, – тихо говорит Стас, и Иван останавливается раньше, чем успевает услышать команду.

Опустившись на корточки, Хромой задумчиво смотрит туда, где подрагивает над неприметным бугорком прозрачное марево.

– Видишь? Или мне мерещится? – показывает он присевшему рядом напарнику.

– Нет, не мерещится. Дрожит воздух, дрожит, – Иван всматривается в марево, и оно ему нравится все меньше и меньше.

– А значит, мы туда не пойдем. А пойдем мы в обход с другой стороны, – и Стас двигается вдоль первого ряда столов.

Предметы кажутся неестественно яркими и отчетливыми, взгляд фиксирует малейшую трещинку на столешнице, и она тут же разрастается, заполняет собой пространство, старается затянуть вглубь. Для того, чтобы отвести взгляд, приходится приложить усилие.

– Теперь я быстро перебегаю к столу, хватаю чертову коробку, и мы очень спокойно возвращаемся, – сквозь зубы пробормотал Стас.

– Давай, пошел, – Иван легонько хлопнул друга по плечу.

Хромой в несколько больших шагов преодолел расстояние до нужного стола, плавным движением поднял коробку и застыл. Иван видел, как по шее Стаса медленно ползет капля пота, как закаменели его мышцы в ожидании возможного, ох, какого возможного, удара. Это был едва ли не самый опасный момент внешне совершенно простой операции. Такие вот зачарованные места непредсказуемо реагировали на вмешательство извне. Все могло пройти успешно, а могло пойти наперекосяк. Порой люди погибали, передвинув совершеннейшую безделицу с того места, где ей надлежало быть, а случалось – вывозили целые повозки ценнейших раритетов, а зачарованное место не реагировало никак.

Вроде бы обошлось и сейчас. Стас, не оборачиваясь, шагнул назад, еще...

– Стас, слева, – Иван говорил негромко и очень спокойно.

Хромой застыл на месте, не поворачивая головы, скосил глаза налево. Там, среди окаменевшей травы, виднелась небольшая промоина, оставленная последним, прошедшим более ста лет назад дождем. Сейчас из нее поднимался легкий беловатый дымок, и что-то чуть слышно булькало.

– Неприятный звук, – сглотнул Стас, – и что это может быть?

– Не знаю, – честно ответил Иван, – но думаю, что нам надо идти побыстрее.

Дымок плотным белесым шнурком, чуть подрагивая, поднимался вверх, отчего создавалось мерзкое ощущение, будто какая-то безглазая тварь прислушивается к тому, что происходит в окружающем пространстве. Иван понял, что совершенно не хочет узнавать, что же ее заинтересовало.

– Стас, ты только не пытайся ее верхним чутьем пощупать, – чуть слышно предупредил он друга, не прекращая осторожно, быстрыми мелкими шажками продвигаться к выходу с выдернутой из времени барахолки.

– Не учи ученого, – буркнул в ответ Хромой и тоже зашагал быстрее.

Дымок вроде бы дернулся в их сторону, и Иван почувствовал, как моментально взмокла спина. Не простыть бы, пришла в голову шальная, вызвавшая нервный смешок мысль, но тропка была уже совсем близко, и Стас с расползающейся коробкой, аккуратно ставя ступни посередине пыльной дорожки, шагал туда, откуда веяло свежим, невероятно сладким, зимним воздухом.

– От же ж, м-мать твою неловко, – выдохнул сквозь зубы Хромой, и Иван резко повернул голову, выпуская из поля зрения оставшийся позади слева дымок.

Неторопливо, словно прогуливаясь, со стороны платформы к ним шла молодая женщина. На вид ей было лет двадцать семь, может быть, тридцать, высветленные волосы, уже начинающие темнеть у корней, обрамляют простенькое лицо, легкое летнее платье излишне плотно обтягивает намечающийся животик, на правом плече объемистая коричневая сумка. И отчего-то невыносимо громко цокают каблучки открытых летних туфель. Иван с болезненной отчетливостью видит облезший красный лак на ногте большого пальца, разбегающуюся от мыска туфли сеточку мелких черных трещин, видит, как лениво поднимается пыль, когда женщина делает очередной шаг, а потом в нее бьет невидимый гигантский кулак, светловолосая фигурка складывается пополам и отлетает на несколько метров, пропахивая в снегу глубокую борозду.

– Ваня, бегом! Выбирайся с полосы! – орет Стас, и Иван со всех ног несется вперед, ежесекундно оглядываясь, туда, где продолжает меланхолично тянуться к небу нитка серого дыма. Он замечает, что, добравшись до высоты в два человеческих роста, дымная струя начинает изгибаться, словно площадь накрыта невидимым куполом.

Размышлять над тем, что это может значить, некогда. Убедившись, что непонятное явление не представляет опасности, маг наддает и, сделав несколько отчаянных прыжков, проваливается почти по колено в снег. Впереди Стас стоит на коленях, слева аккуратно опущенная в сугроб коробка-заказ. Запустив обе руки в объемистую кожаную сумку, Хромой пытался что-то в ней нащупать, не отрывая взгляда от лежащей в снегу женской фигурки.

Снег вокруг нее вихрится маленькими злыми смерчами, они танцуют, кружатся, закрывают тело в нелепом посреди белоснежного полотнища цветастом платье, по ушам бьет резкий металлический вой, и из снежной завесы вырывается чудовище.

Длинные голубовато-прозрачные волосы развеваются под порывами ветра, вьются вокруг вытянутой черной морды, змеино-гибкое тело рассекает снежный покров, взмывает перед Стасом, и Иван задыхается от неожиданности. Монстр на две с лишним головы возвышался над Стасом, длинные тонкие лапы, заканчивающиеся длинными, даже на вид кинжально острыми когтями, распахнуты, приглашают жертву в смертельные объятья. Стас вытягивает перед собой руки – в правой короткий резной жезл, в левой – широкий меч. Скрещивает руки на уровне груди, и в раззявленную пасть, готовую исторгнуть жуткий рев, бьет луч голубого сияния. Чудовище опрокидывается в снег, и Стас тут же прыгает вперед, занося над головой меч.

__***__

Иван мягко опустился на пятки прямо в снег и закрыл глаза. Ими он увидел достаточно, поймал рисунок движения твари и мог вести ее теми внутренними чувствами, для которых не было единого названия.

Теперь нежить выглядела как сгусток коричневых, более плотных к центру и дымчатых, полупрозрачных по краям, лент. Извивающихся, выстреливающих в окружающее желтоватое пространство, налитых густой, словно перестоявшая медовуха, прогорклой злобой.