Текст книги "Василиск и волшебница (СИ)"

Автор книги: Аноним Нуремхет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

По тропе медленно поднимались звери – десятки, сотни зверей, идущих друг за другом. Здесь были горные козы с распоротыми животами, олени, чьи рога едва держались на мертвых головах, даже ее конь был среди ночных пришельцев. Передняя и задняя его половины шествовали отдельно друг от друга, как два самостоятельных существа, и выплясывали в лунном свете дикий неестественный танец. Все животные двигались словно в полудреме, спотыкаясь и пошатываясь, будто какая-то сила, вселившаяся в мертвые тела, с трудом владела ими. Уж не Мертвый ли король послал своих слуг привести непокорную невесту!

Вернувшись в пещеру, Фади растолкала сладко спавшую Толу и велела ей:

– Сейчас же собери вещи, нам нужно уходить отсюда. Я обернусь львицей, а ты садись мне на спину и держись крепче.

Едва понимая, что происходит, вялая после сна, девочка принялась собираться. Фади отдала ей свою одежду, а сама обернулась большой желтой кошкой, и Тола, подхватив пожитки, уселась на нее, обхватив руками пушистые бока. Лучше было Фади обернуться лошадью или иным быстроногим копытным, но природа ее чар была такова, что позволяла оборачиваться только хищниками.

Они выскочили из пещеры, когда первая серна с переломанными ногами заглянула в нее. Тола закричала, увидев шествие мертвых животных, но ни свертков с вещами, ни львиных боков не отпустила. Фади бросилась вверх по горной тропе, несясь быстрее ветра, чтобы мертвые звери, за чем бы ни пришли, не сумели за ней угнаться. Но словно бы дьявольская сила вселилась в оставленные тела: увидев убегающую от них львицу, животные словно обезумели. Все они, сколько их было, бросились в погоню, уже не соблюдая порядка, обгоняя друг друга на узкой тропе, толкая и сбрасывая в пропасть. Странная это была погоня: травоядные гнали хищника в западню, и рассохшиеся копыта стучали почти под ушами Фади. Камни летели у нее из-под ног, то и дело до ее слуха доносился звук, с которым очередное мертвое тело срывалось с крутого склона – но погоня не останавливалась ни на миг.

Постепенно Фади стала уставать. Дыхание ее делалось все чаще и тяжелее, потому как она несла не только себя, но и Толу, и все их припасы, которыми прежде нагружали коня. Очертания тропы стали размываться у нее перед глазами, а неверный лунный свет делал их еще менее четкими, словно дразня волшебницу, укравшую часть его сияния.

Она не заметила, как тропа сделалась уже, и в очередном прыжке не нашла под лапами опоры. Сорвавшись с тропы, львица покатилась вниз по склону, ломая ребра и слыша отчаянные крики Толы, мертвой хваткой вцепившейся в ее бока. Луна рассмеялась громким плачущим хохотом, перевернулась несколько раз и застыла на небе. Стук копыт прекратился, как и девичьи крики, и всепоглощающая тишина укрыла мир.

... Фади очнулась в одиночестве, голая и разбитая, на холодном камне. Ночь уступила место прохладному утру, но сложно было определить, следовало ли это утро за страшной ночью или прошло уже много дней. Высоко в небе кружил орел, высматривая добычу. Куда ни кинь взгляд, простиралась однообразная каменистая пустыня, черно-серая, расцвеченная в некоторых местах золотистыми лучами солнца. Фади попробовала подняться, но смогла встать только на четвереньки. Каждый вдох был для нее мучителен, и все тело пестрело ссадинами и ушибами. Обратив взгляд к скалам, Фади позвала негромко:

– Батюшка Хозяин Гор, правду ли говорят, что ты являешься путникам, попавшим в беду, и помогаешь им? Если правдивы слухи о твоей доброте, не оставь и меня в моем несчастье.

Голос ее развеялся среди скал, ни единого звука не послышалось в ответ. Стараясь не тревожить раненый бок, Фади легла на спину и прикрыла глаза. Так она лежала долго, чувствуя, как весеннее солнце лижет горячим языком ее раны. Болезненное забытье начало овладевать ею, когда до ее слуха донеслись голоса. Один принадлежал Толе – Фади узнала его, другой же был незнаком, но, судя по всему, говорил человек средних лет. Чьи-то руки осторожно подняли ее с земли и понесли куда-то, пятна солнечного света заиграли на веках. Казалось, ее несли очень долго, но, вероятно, неведомый спаситель прошел недалеко. Солнце перестало облизывать лицо, на глаза резко опустилась темнота, как будто они оказались в каком-то помещении. Те же руки, что подняли ее, теперь осторожно положили безвольное тело на мягкую шкуру большого животного. Едва коснувшись ее головой, Фади тотчас погрузилась в сон, настолько глубокий и мрачный, что даже если бы шкура под ней начала гореть, она и тогда не проснулась бы.

В этом сне ей виделся огромный змей, прибитый к старому дубу: из пасти его торчало зачарованное копье, золотые глаза, прежде убивавшие одним взглядом, казались затянуты тусклой пленкой. Черно-фиолетовые кольца обвивали дуб, словно раскаленные обручи, и древесина медленно плавилась в их объятиях. Поразительная тишина стояла над поляной: не слышно было ни птичьего пения, ни стрекотания насекомых, что обычно не смолкало в лесу по летней поре. Казалось, сама трава пытается сбежать из-под дуба. Этот сон сменился другим, в котором она, Фади, лежала посреди огромной пещеры, вырубленной в скале. С потолка пещеры капала вода и собиралась прозрачной лужицей у нее на животе. Какие-то безволосые холодные создания, прячущиеся во мраке, подползали к ней и пили эту воду, облизывая ее живот шершавыми языками. Фади хотела пошевелиться – и не могла. Глаза ее были бесполезны в окружающей тьме, и только слух обострился до предела, чтобы вовремя услышать приближение подземных обитателей. Услышать – и никак не воспротивиться.

Так она лежала много дней, служа живым источником для невидимых жителей пещеры. Шершавые языки до крови истерли ее живот, а холод подземелья сменился жаром. Казалось, в пещере разом засияли сотни черных солнц, дающих тепло, но не дарующих света. Фади обливалась потом и подставляла жаждущие губы под капли, падающие с потолка, но ни одна не попадала ей в рот. Прячась от жары, обитатели скальной толщи заползали между ее ног и копошились там. Это было неприятно Фади, тем более когда холодное тонкое щупальце проникало внутрь нее, чтобы оставить там комок вязкой слизи. Эта слизь жгла Фади изнутри, извивалась, как живая, разрасталась у нее в утробе, чтобы образовать безволосое худое тело, заставив невольную мать в мучениях вытолкнуть его из себя.

Так повторялось много дней, пока Фади не ослабла окончательно, пока обитатели подземелья не оставили истерзанное тело и не позволили, наконец-то, свету коснуться ее ослепших глаз.

Когда она проснулась, живот ее был цел, зато вся правая сторона туловища ныла от тупой боли. Спасаясь от погони мертвецов, она упала на правый бок и сломала ребра. Обломки костей распороли кожу, и в рану попала земля. Нынче Фади боролась с лихорадкой и казалась самой себе слабой и хрупкой, не сильнее тех женщин, что умирали в родах. Как будто волшебная сила, которой она так гордилась, оставила ее и не способна оказалась противостоять обычному заражению крови. Над собой она видела лица: одно принадлежало Толе, а другое – бородатому человеку средних лет. Фади решила, что это был Хозяин Гор, о котором она много слышала здесь, в Савре, но которого никогда не встречала.

Вскоре лихорадка вновь забрала ее и опутала вереницей навязчивых образов и видений. Ей мерещилась башня из дикого камня и Мертвый король, стоящий на ее вершине. В этом сне на нем не было капюшона, и Фади видела бледное, обтянутое кожей лицо, лишенное, казалось, даже намека на мышцы. Король улыбался ей, в провалах глазниц не было видно глаз, но и эти провалы светились торжеством.

– Вот ты и пришла ко мне, матерь птиц, – говорил он, и какая-то сила неумолимо тянула Фади к закутанной в плащ фигуре. Ее ладони ложились в окованные железом руки, и, как только она ступала на верхнюю площадку башни, пол под ней раскрывался и она падала вниз, в хоровод мерцающих огней, а Мертвый король, как огромный нетопырь, летел сверху, и под развевающимся плащом можно было видеть все его худое тело, источенное тленом. Фади одновременно хотела и не хотела его любви: в объятиях железных рук она забывала о своей ране и о болезни, глодающей ее, и лишь какая-то потаенная часть души отталкивала мертвого возлюбленного. Король чувствовал это и хмурился, протягивая к ней руки, но тотчас же в глазницах его вновь зажигался торжествующий огонь, когда Фади подавалась к нему, чтобы забыть о пожирающем ее пламени.

Когда она снова открыла глаза, то готова была увидеть башню и ее зловещего господина, но у ее ложа сидело существо куда более страшное, чем Мертвый король. Он был не стар, но и не то чтобы слишком юн, серые глаза, лишенные даже искры теплоты, внимательно разглядывали Фади. Четыре русые косы, переплетенные разноцветными лентами, лежали на широких плечах.

– Мой господин, – Фади старалась говорить внятно, однако язык ворочался с трудом, – ты бываешь в тех краях, куда мне нет ходу, и за десяток ударов сердца путешествуешь от края до края материка. Ты видел мой край, который я вижу только во снах, и дом, в котором я не бывала пятнадцать лет. Господин, возьми застежку с моего платья и отнеси моей матушке в Суалафи, скажи, пускай молится за меня. Я охвачена огнем, я погибаю, каждый день я рожаю десятки тысяч невидимых чудовищ, вот и сейчас они грызут меня изнутри. Господин мой, уничтожь мерзкое кладбище в двух верстах отсюда, чтобы бесплотная сила больше не вселялась по ночам в мертвые тела, и башню... – Она внезапно замолчала, словно хотела передумать, словно на миг шевельнулась в ее сердце жалость к Мертвому королю. – Нет, господин, башню не трогай, там живет человек, который любит меня беззаветно. Ах, уходи, уходи же скорее, потому что я вновь теряю рассудок!..

Сабхати склонился над ней, чтобы снять застежку с платья, положенного у нее в изголовье, и Фади показалось, что в бездонных и беспечальных серых глазах мелькнуло нечто, похожее на сострадание. Впрочем, зрение могло подвести ее, потому что демоны болезни вновь начали глодать ей ребра, колотить изнутри живот и разрывать утробу. Фади хотела в отчаянии схватиться за руку Сабхати – даром, что та была холодна как ветер и горяча как огонь – но ее свирепый господин уже выскользнул из пещеры и понесся далеко на юг.

Темнота вновь стала укутывать Фади, и на сей раз она не противилась ей. Только руки, замерзавшие даже в жаре лихорадки, прижала к горячей ране на боку, чтобы отогреть. Она снова видела Мертвого короля – ближе, чем в прошлый раз, когда он стоял на вершине башни. Нынче они находились в каком-то подземелье, темном и неприютном, где лишь далеко сверху падал небесный свет. Оба стояли на горе трупов, уходящей вниз насколько хватало глаз. Здесь были все горные животные, когда-либо виденные Фади: волки, медведи, лисицы, рыси, но больше всего было копытных травоядных. Повсюду виднелись переломанные, словно тростинки, ноги серн и косуль, ветвистые оленьи рога, побуревшая от крови овечья шерсть. На самой вершине пирамиды лежало разрубленное надвое тело ее коня. На одной его половине стояла Фади, на другой – Мертвый король. На сей раз он не стал вести долгих разговоров, видимо, чувствуя, что ослабевшая от болезни и сопротивления невеста и без того в его власти. Вместо этого он толкнул ее на лошадиный труп так, что она упала, и навалился на нее всем весом, вдавливая в мертвое тело. Запах тлена с небывалой силой ударил Фади в ноздри и, несмотря на то, что он был противен ей, она ощутила необыкновенно сильный прилив похоти. Словно бы от ее желания подножие жуткой пирамиды охватил огонь, Фади слышала, как пламя, ревя, пожирает мертвую плоть. Король, казалось, почувствовал ее безмолвный призыв, железные руки потянулись распахнуть плащ, но прежде, чем он сумел это сделать, Фади попросила хрипло:

– Подожди... сними железо с твоих рук, чтобы я могла чувствовать горячие объятия, а не холодный металл.

Назвать объятия мертвеца горячими можно было с трудом, но Фади сколько могла оттягивала неизбежное. У нее уже не оставалось сил противиться страшному супружеству и она только тянула время. Мертвый король послушался ее: Фади получила мучительную передышку, пока он расстегивал бесчисленные ремни и зажимы железных рукавов. Под ними оказались тонкие и худые, покрытые язвами руки, которые снова протянулись к Фади, обняли ее с крепостью цепей, и огонь, пожиравший пирамиду, поднялся выше, охватив любовников. Фади сдалась: обвила руками худую шею, а ногами – узкие костлявые бедра и уже не помнила, что происходило после этого, потому как весь видимый мир заполыхал в красном пламени.

Наутро она была слаба, но горячка болезни больше не мучила ее. Ни адского жара, ни ледяного холода Фади больше не чувствовала: ей было прохладно и не более того. Бледная как смерть Тола поднесла ей отвар из размятых ягод костяники – редкое лакомство для этих мест и времени года.

– Я думала, ты погибнешь, госпожа, – сказала она. – Хозяин Гор обещал довести меня до дома, если с тобой случится беда, но как же я могла тебя оставить.

– Обычная лихорадка не может свалить меня, – отмахнулась Фади. Веселость и высокомерие возвращались к ней вместе с силами, а с ними приходил и голод. – У тебя еще остались хлебные лепешки?

Тола безропотно развязала исхудавший узелок с припасами и протянула ей лепешку. Та затвердела, и жевать ее было трудно, однако Фади по душе была и такая еда.

Пока она ела, в пещеру вошел Хозяин Гор, и Фади, прижав правую ладонь к груди, едва поклонилась ему на своем ложе. Но ее спаситель только усмехнулся добродушно:

– Ты голодна, матерь птиц? Это хорошо, что голодна. Значит, идешь на поправку. Останься у меня еще, пока не наберешься сил – а тогда продолжишь свой путь.

Разумеется, Фади не собиралась отправляться в поход, едва сумев сесть, но мысль о том, что за время ее выздоровления Хаорте успеет уйти так далеко, что она не отыщет его и в год, беспокоила ее. Хозяин Гор подошел к проему входа и задумчиво поглядел наружу, на прохладное ярко-голубое небо.

– Холодна весна, – медленно проговорил он. – Все, кто греется от солнца, прячутся сейчас: змеи, ящерицы – все что сонные мухи.

Фади внимательно посмотрела на Хозяина, но он так и не обернулся к ней. Иногда казалось, что он умеет читать мысли, а может, Тола рассказала ему о цели их похода и таким образом он пытается сказать Фади, что у нее еще много времени.

Пошатываясь от слабости, она поднялась со своего ложа и тоже подошла к выходу. Перед ней лежала неширокая площадка, обрывающаяся крутым склоном. У середины горы склон делался пологим и зарастал кустарником и лесом. Далеко внизу лес сливался в сплошное зеленое море, расчерченное кое-где бело-голубыми лентами ручьев и мелких речек. Вдохнув полной грудью воздух так, что закружилась голова, Фади протянула руки навстречу ветру и ощутила, как в ладонь легло что-то холодное и тяжелое. Удивленно взглянув на странный подарок, она узнала рубиновую заколку матушки, и от странного чувства у нее перехватило горло.

– Госпожа Долиси из Суалафи молится за тебя. – Горячий вздох встрепал ее волосы. – Я был в срединных землях Лаурадамана и в горах на юге Савры, я испепелил кладбище диких зверей неподалеку отсюда и обрушил вершину скалы в могильную яму.

– А башня? – спросила Фади, затаив дыхание и не зная, какой ответ желает получить.

– Я разрушил ее до основания и сжег дотла человека, похороненного в ее стенах. Я вижу, тебе стало лучше, и твой вид радует мое сердце.

Больше всего братья-ураганы любили говорить о сердце, которого ни у одного из них не было. Фади почувствовала, как невидимая ладонь погладила ее по щеке, а затем новый порыв ветра подсказал ей, что Сабхати покинул гору.

Только когда безжизненный голос, похожий на рев огненного смерча, перестал звучать над пещерой, Тола осмелилась выглянуть наружу.

– Страшный он, – проговорила девочка, передернувшись. – Я слышала, Западный ветер сжег большой город к востоку отсюда и каждый год насылает засухи на южный берег, чтобы убить всех людей.

– Глупости, – передернула плечами Фади. – Мой край горяч и безводен, но в том нет вины Сабхати. Над Лаурадаманом сияет свирепое солнце, и его нужно винить в наших бедах.

Хозяин Гор усмехнулся в бороду, но ничего не сказал.

Все дни, что прошли до того, как Фади покинула пещеру, она плела вуаль. Нарезала нитей из лунной пряжи, часть из них закрепила на длинной спице, а оставшиеся вплетала между ними, чтобы получилась частая сеть. Работа приводила в порядок мысли, а времени, чтобы думать, у Фади оказалось достаточно. Не был ли ее недуг навеян чарами Мертвого короля, если после его гибели – о, благословенное пламя, уничтожающее даже то, что уже мертво! – Фади быстро пошла на поправку. Что было бы, если бы в своем последнем видении она отдалась ему? Не стало бы насильственное супружество ее концом? Фади вздыхала, жалела Короля, но в то же время радовалась, что сумела избавиться от его домогательств. Когда вуаль была готова, Фади пришила ее к головному покрывалу и, впервые опустив лунную сеть на лицо, почувствовала, что та почти ничего не весит.

В последнюю ночь перед уходом Фади вновь обернулась белым соколом и поднялась над горами, чтобы обозреть простирающиеся внизу долины и ущелья и отыскать едва заметный след золотой мыши, которого никто, кроме нее, не мог увидеть. Пометавшись в поисках зачарованного следа, Фади все же отыскала его в нескольких верстах к западу от пещеры, куда принес ее Хозяин Гор. Если бы не глаза Хаорте, она прилетела бы к нему птицей, но на сокола не наденешь лунную вуаль – разорвет клювом, снесет ветром – да и не примет ли оголодавший по зиме василиск птицу за добычу. Покувыркавшись еще немного в потоках прохладного воздуха, размяв затекшие от долгой неподвижности члены, Фади вернулась в пещеру и прикорнула рядом с мирно сопящей Толой.

На дорогу Хозяин Гор принес им вяленое мясо козы и сосуды с ледяной водой. Не зная, как благодарить его за гостеприимство, Фади хотела было произнести свое обычное прощание – 'будь дом твой полная чаша' – но передумала. Того можно было пожелать купцу или крестьянину, но не могущественному существу, чей дом – хребет свирепой Нур-Гайят, супруги Северного ветра. Поклонившись в пояс, Фади произнесла:

– Да хранит тебя Небесный Отец.

... И вновь началось бесконечное однообразное путешествие. То ли оттого, что не было сил молчать, то ли из желания развеять гнетущую тишину, Тола заговорила:

– Госпожа, ты слышала легенду о Ратуле?

Фади покивала:

– Как ее можно не услышать, живя в Савре.

– Говорят, когда Мать ураганов принесла человеческую девочку, Горный Хозяин предложил отдать Ратуле ему, чтобы самому о ней заботиться, чтобы братья-ветра ее ненароком не убили.

– Вот как. – Мысли Фади были далеко, она едва понимала, о чем говорит Тола, но та все не замолкала.

– Еще говорят, что когда-то давно он был хорошим человеком, которого однажды завалило в горах. Так Нур-Гайят оставила его у себя, и теперь он следит за тем, чтобы никакого другого путника не постигло несчастье. А если путник идет или едет куда-то с недоброй целью, Хозяин Гор будет вынимать камни у него из-под ног и посылать ему вслед обвалы.

– В таком случае я рада, что он счел нашу цель доброй. Посмотри: ты знаешь, что это такое?

Она указала на сиротливо стоящую на краю дороги каменную плиту. За долгие годы гранит отсырел и раскрошился, но на нем все еще можно было разглядеть грубо вырубленные очертания человеческого лица. Глаза, рот и нос были намечены углублениями, и получившаяся маска имела очень мало сходства с человеком.

– Это могила колдуна. Мне самой удивительно, что в прежние века люди забирались так далеко в горы. Мой первый супруг, да хранит Небесный Отец его душу, рассказывал мне, что такие камни ставили там, где сжигали тело мертвого и очень могущественного чародея.

– Я слышала, что наши предки добровольно приносили себя в жертву у этих могил, когда был голодный год и для семьи не видели никакого спасения.

– Что ж, я могу только удивляться благородству твоих предков, – без толики восхищения произнесла Фади. – На моей родине жертвоприношения редко бывают добровольными. Но сегодня я нарушу суатрийский обычай.

Она достала из складок плаща кинжал и надрезала сбоку предплечье. Порез получился неглубоким, но длинным и, собрав кровь, Фади щедро вымазала ею губы маски.

– Пей мою кровь, слушай мое слово: приведи ко мне ладе Хаорте, – горячо просила она. – Останови его, задержи его, погрузи его в сон по холодной поре, отними тепло у солнца, дай мне его догнать. – Она крепко поцеловала маску в окровавленные губы.

– Госпожа, давай уйдем отсюда, – испуганно забормотала Тола. – Мне кажется, что он улыбается, госпожа, это дурное место, пойдем скорее дальше.

Но уйти далеко им не удалось. Погода внезапно начала портиться, и путешественницам срочно пришлось искать укрытия. На сей раз им не везло: сплошная скальная толща не раскрывала перед ними гостеприимных пещер, и лишь когда на их спины уже обрушился ливень, они нашли небольшой проем в скале. Пещерка оказалась столь невелика, что в ней можно было только сидеть и лежать, согнув ноги в коленях. Но и это убежище было лучше, чем никакого. Где прячется Хаорте, когда его настигает непогода? Быть может, он лежит под холодными струями не в силах пошевелиться и слушает раскаты грома над головой. Или, может быть, он погружается в полудрему и не слышит хохота грозы. Гроза сильнее василиска, гроза может убить его, и вряд ли Хаорте настолько безогляден, что не понимает этого. Сейчас, когда за стенами их крошечного убежища падал сплошной стеной ливень и сверкали молнии, Фади жалела своего далекого возлюбленного больше, чем Мертвого короля.

Развести костер в такой тесноте нечего было и думать, поэтому путешественницы сидели во мраке, изредка прорезываемом вспышками молний, и смотрели наружу, ожидая окончания непогоды. Однако гроза и не думала заканчиваться. Из темно-серого небо сделалось черным, будто какие-то злые чары нависли над горами, и Тола крепче прижалась к Фади, словно ища у нее защиты.

Сквозь шум дождя и удары грома Фади услышала другой звук, глухой и отдаленный, но оттого не менее зловещий. Во многих верстах от них с предсмертным стоном обрушивалась гора, и звуки далекого обвала вызывали в душе самые мрачные предчувствия.

– Нас ведь не завалит, госпожа? – плачущим голосом спросила Тола.

– Это далеко отсюда, – расплывчато отозвалась Фади. – А над нами падать нечему. Постарайся уснуть.

Если ее слова и успокоили Толу, по лицу девочки этого было не понять. Однако, как и в проклятой башне, когда Фади обнимала ее, девочка все же погрузилась в сон, оставив свою защитницу всматриваться в темноту за входным проемом.

От долгого вглядывания непонятно во что в глазах стало рябить, и в какой-то миг Фади померещилась человеческая тень, стоящая неподалеку от пещеры. От удивления она моргнула, но тень не исчезла. За стеной дождя трудно было определить, мужчина это или женщина, да и окружающий мрак не позволял разглядеть что-то еще, кроме смутных очертаний. Но на горной дороге определенно кто-то стоял. Через некоторое время тень обрела подвижность и вполне человеческим шагом двинулась на север – туда, куда лежал и ее, Фади, путь.

Фади решила не будить Толу и не следовать в одиночестве за странным незнакомцем. Он не казался ей опасным или зловещим, и, хотя любопытство охватило ее, усталость оказалась сильнее, и Фади, откинув голову, закрыла глаза.

Пробуждение настолько удивило ее, что в первый миг Фади не нашлась что сказать. Первым, что она увидела, была Тола, стискивающая острый камень и нависающая над ней с самым решительным видом. Преодолев изумление, Фади спросила:

– Уж не убить ли ты меня собралась?

Тола вздрогнула, будто была так сосредоточена, что не заметила ее пробуждения.

– Тише, госпожа, не двигайся, – прошептала она, крепче сжимая камень. – Отец говорил, они не любят резких движений.

– Кто?

Только сейчас Фади почувствовала, что на груди у нее что-то лежит. Просунув руку под ворот платья, она вытащила на свет молодого желтобрюхого полоза, который тут же вцепился острыми зубами ей в ладонь.

– Это всего лишь полоз. Залез погреться, – ласково проговорила она, свободной рукой поглаживая светлое брюхо. – Ты погляди только, дитя, как удивительна природа: я думала, эти твари живут в местах куда более теплых, чем это.

Полоз, очевидно, думал точно так же: стоило Фади снять его с себя, как он сделался вял и медлителен, разжал челюсти и улегся ей на руки. Ласковые поглаживания и вовсе расслабили его, и подросток, непонятно как оказавшийся так далеко в горах, был теперь кроток и спокоен.

Тола все еще не отпускала камень.

– У нас говорят, тому, кто убьет змею, семь лет горя не знать, – произнесла она, с отвращением и опаской глядя на полоза. – Отец, когда убивает гадюку, приколачивает ее тело к дверям и всем хвалится, и после этого ему все удается. Он говорит, Небесному Отцу угодно, чтобы мы убивали злых тварей, за это он дарует нам удачу во всех делах.

Фади до смерти надоело слушать о том, что говорят в глухой деревеньке на краю леса. Слова Толы казались ей глупыми и омерзительными, а ее отец не понравился с того дня, когда она впервые его увидела.

– Небесный Отец никогда не станет желать гибели своим детям, – произнесла она. – Тем более что этот полоз – мой счастливый знак. Я никак не ждала увидеть его сородичей в столь неприютном месте, а это значит, что скоро и Хаорте будет греться у моей груди. Иди, иди к своему царю, маленький змей, скажи, что его невеста спешит к нему и с нетерпением и радостью ждет встречи.

Поцеловав полоза, Фади вынесла его на залитую солнцем дорогу и отпустила прочь.

– Он поползет к Хаорте? – с сомнением протянула Тола.

Полоз, вовсе не обратив внимания на просьбу Фади, медленно развернул кольца и направился в противоположную сторону. Фади это ничуть не смутило.

– Идем за мной, маленькая Тола. Ты чувствуешь, как сгустился воздух и потяжелело небо? Это темное волшебство творится вокруг. Цель близко, и на сей раз сердце не обманывает меня.

Тола подняла взгляд вверх, на безоблачное голубое небо с ярким солнечным пятном. Никаких зловещих чар она определенно не чувствовала, но в этот день ничто не могло омрачить настроения Фади.

Они шли почти до самых сумерек: погода благоволила им, и ни дождь, ни ветер не омрачали их путешествия. След золотой мыши вел на север, и с каждым шагом Фади чувствовала, как трещит от напряжения воздух вокруг. Все в ней ждало и боялось предстоящей встречи, и только Тола, видимо, ничего не чувствовала, послушно следуя за ней.

Когда солнце почти скрылось на другой стороне земли, внезапный толчок сотряс скалу под ними. Где-то неподалеку раздался оглушительный грохот, такой сильный, что Тола припала к земле, зажимая уши, а Фади отшатнулась в страхе. Казалось, сама земля выгнулась под ними, но жуткий звук умолк так же внезапно, как и послышался – лишь эхо еще некоторое время бродило между скал, приводя в ужас их гостей и обитателей.

– Что это было? – Тола испуганно посмотрела на Фади, поднимаясь с земли.

– Может быть, землетрясение, – неуверенно отозвалась та, оглядываясь по сторонам.

Постепенно смолкло даже эхо земной дрожи, и над горами снова воцарился покой. Фади хотелось спешить вперед, невзирая на усталость и наступающую темноту, но Тола едва переставляла ноги, и им пришлось сделать привал на нешироком плато. Будто чувствуя себя виноватой в задержке, девочка наломала сухих ветвей боярышника и раздула костер. Как только они устроились возле огня с кусками вяленого мяса, страшный грохот, услышанный несколько часов назад, повторился снова. На этот раз он звучал громче и был ближе, и обе путешественницы замерли возле костра, чувствуя, как содрогается плато под ними.

– Что это такое, черт возьми? – прошептала Фади. Голос ее почти утонул в оглушительных раскатах, но Тола, казалось, услышала его. Она безмолвно указала рукой куда-то за спину Фади, глаза ее были расширены не то от страха, не то от удивления. Фади обернулась: позади нее, не так уж далеко на севере, находились три небольшие горы, упирающиеся острыми вершинами в облака. Над ними непрестанно сияли зарницы, именно в их свете ей померещилось, что средняя гора отдаляется от своих соседок. Некоторое время они с Толой смотрели в ту сторону в полном молчании, затем Фади произнесла, даже не пытаясь скрыть ехидства:

– Об этом твой отец ничего не говорил?

– Нет, – медленно отозвалась Тола. – Но матушка рассказывала, пока была жива, что на самом краю мира горы сходятся в битве и сталкиваются друг с другом. Госпожа, – глаза ее внезапно расширились, хотя казалось, сделать их еще круглее невозможно, – госпожа, что если это и есть край мира и за ним ничего нет? И мы провалимся в пустоту, если пойдем дальше на север?

– Глупости говоришь, – оборвала ее Фади. – Всем известно, что край мира лежит за морем, а море далеко на западе. Ложись лучше спать и постарайся не тревожиться понапрасну.

Однако выспаться в тот раз получилось плохо. В середине ночи земля задрожала снова, и теперь Фади ясно видела, как вторая из трех гор приблизилась к своим соседкам, с силой ударилась об их склоны, вызвав бесчисленные камнепады, и снова медленно встала на свое место. Фади не понимала, как горы могут двигаться по собственной воле, и на какой-то миг ей сделалось страшно: уж не достигли ли они в самом деле края земли.

Ничего удивительного не было в том, что наутро обе путешественницы оказались утомлены и хотели побыстрее оставить позади место битвы.

– Мы идем туда? – Тола с ужасом взирала на узкую тропу между второй и третьей горами. – Их никак нельзя обойти?

– След ведет между гор, если мы примемся обходить их, то легко его потеряем, – ответила Фади, которую также не прельщала собственная задумка. – Давай подождем, пока они снова не сдвинутся и не разойдутся, тогда у нас будет достаточно времени, чтобы пройти между ними.

Так и ждали они почти до самого заката, но каменные громады, словно в насмешку, и не думали шевелиться. В конце концов, Фади не выдержала и повела Толу вниз по склону, по черной скалистой пустоши, лежащей перед горами. Наконец, они подошли так близко, что, сойдись горы в битве, путешественницы определенно оглохли бы, но острые вершины были неподвижны.

С дрожью в сердце входила Фади между мощных подножий. Ее не покидало чувство, что она загоняет себя в смертельную западню и та захлопнется, если вести себя слишком шумно. Тола позади тоже двигалась едва слышно. Девочка настолько пыталась слиться с окружающими скалами, что почти перестала дышать. И все-таки, когда они были уже почти на середине тропы, Тола не выдержала и прошептала: