Текст книги "Василиск и волшебница (СИ)"

Автор книги: Аноним Нуремхет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Чем отличается ведьма от волшебницы? – спросила Тола. Как ни оголодала она за день, все же Фади до сих пор занимала ее больше, чем лепешки. – Старая Воха была ведьма, и все ее боялись. А тебя все любят.

– Ведьмы обладают знаниями, а волшебницы – силой, – мягко улыбнулась Фади. – Я живу далеко в горах и редко кажусь людям, потому они и любят меня и слагают обо мне легенды. Живи я неподалеку от них, меня тоже боялись бы.

– А скажи, добрая госпожа, у тебя есть дети? – Задав вопрос, Тола тут же смутилась, будто упомянула о чем не следовало, но Фади только рассмеялась.

– Есть дочь и сын, но оба уже выросли и покинули меня.

– А зачем ты ищешь этого василиска, госпожа? Ты хочешь его убить?

– Я хочу увести его за собой, – расплывчато отозвалась Фади.

– Чтобы он приносил тебе серебро и золото? – понимающе закивала Тола. – Старая Воха тоже хотела золота, но погибла. Если бы не тот случай, она, наверное, сказочно бы разбогатела.

– Мне нужно от него нечто ценнее золота. Но об этом тебе знать пока рано. Уже совсем стемнело, дитя, почему бы тебе не лечь спать, а я посторожу костер.

Тола принялась убеждать, что она последит за огнем сама и может легко не спать всю ночь, но Фади настояла на том, чтобы она легла. Подождав, пока девочка уснет, а костер прогорит до углей, Фади достала из плаща волшебное веретено. Словно только того и ожидая, из-за облака выплыла полная луна, белая и круглая, щедро разливающая свет. Протянув руку, Фади ухватила этот свет и скатала из него тонкую серебристую нить. Сверкающая дорожка протянулась от луны к ее пальцам, ложась ровной пряжей на веретено. Фади сидела так много часов, спрядывая лунную нить, пока спина не затекла, а небо не начало светлеть. Ночное светило постепенно тускнело и, прежде чем над лесом забрезжил рассвет, Фади оборвала нитку и спрятала веретено в складках плаща.

Наутро, когда они с Толой вновь отправились в путь, девочка рассказала Фади об удивительном сне, что ей привиделся.

– Мне снилось, госпожа, что ты сидела у потухшего костра и собирала лунный свет в ладони. И он казался вовсе не светом, а белой ниткой, блестящей и тонкой, как будто из серебра. Вот уж воистину странные сны видятся в этом лесу. – Тола потрясла головой, словно пытаясь отогнать наваждение, но, судя по голосу, не была ни удивлена, ни испугана.

– Это был не сон, – улыбнулась Фади. – Всю ночь я пряла лунный свет, чтобы из него сплести вуаль легче воздуха, которая скроет меня от глаз смерти. Тогда смерть, как бы близко ни подошла, не увидит и не учует меня.

Стоило ей это произнести, как в зарослях крушины по левую руку от них раздался негромкий шорох. Фади обернулась на звук, но, словно почувствовав ее взгляд, существо по ту сторону зарослей замерло, и она не различила его очертаний.

– Я смогу посмотреть в глаза василиска и остаться жива, – продолжала она. – А скажи мне, дитя, почему вы называете его ладе Хаорте?

– Потому что старая Воха, когда его звала, говорила все время 'ладе, ладе'. Не знаю, зачем она так делала: наверное, то было какое-то заклинание.

В кустах снова раздался шорох. Фади почувствовала, как в спину уперся чей-то внимательный взгляд. Лес из смешанного постепенно превращался в хвойный, все больше сосен поднималось в светлеющее небо, а ковер из травы и прошлогоднего сора уступал место ковру из опавших игл. Неожиданно сильный порыв ветра завел тоскливую песню в верхушках сосен, и Фади подняла лицо к небесам, чтобы взглянуть на качающиеся деревья.

– Знаешь ли ты, дитя, кто истинный хозяин здешних мест?

– Отец говорит, что лишь Западный ветер владычествует над нами, – отозвалась Тола, – и что, когда лес горит – то он веселится сам с собой и пляшет.

– Верно говорит, – кивнула Фади. – Сегодня ночью я приглашу его на свидание и буду плясать с ним до света, а ты найди себе укрытие и жди меня.

До конца дня они шли под сенью хвойного леса, крошечные существа среди неподвижных гигантов, застывших в вечном молчании. Кустарников теперь почти не попадалось, и, казалось, идущему по их следу существу негде было прятаться, но всякий раз, когда Фади оборачивалась, заслышав шорох мягких лап у себя за спиной, взгляду ее открывалась пустынная лесная тропа, усыпанная хвоей. Она ни разу не остановила лошадь: если конь не считал крадущееся за ними создание хоть сколько-нибудь опасным, то ей и подавно не стоило бояться его. И все же природа неведомого преследователя начинала ее занимать.

Когда солнце стало клониться на запад, путешественницы отыскали ручей, бодро бежавший в каменистом ложе и за версту дающий знать о себе веселым звоном. Наполнив водой кожаные сосуды, напившись и напоив коня, они прошли еще немного, выбирая место для ночлега. Идущее по их следу существо, по-видимому, собиралось ночевать вместе с ними.

В конце концов, выбрали неширокую площадку, образованную семью соснами, между которыми лежала рухнувшая восьмая. От этой-то восьмой Тола и наломала ветвей, а Фади подожгла их маленькой искрой, соскользнувшей с ее ладони в сложенный костер. Коня привязали к одной из сосен, но некрепко, чтобы он мог отбиться от нападения хищных зверей, если те осмелятся явиться к огню. Фади уверила Толу, что обитатели леса не сунутся к костру, а если особенно любопытный волк забредет на огонь, его всегда можно будет прогнать горящей головней. Судя по лицу Толы, это не успокоило ее, и тогда Фади сказала, что отдаст ей свой кинжал, который девочка может пустить в ход, если почувствует угрозу своей жизни.

Когда костер разгорелся настолько, что сделался выше Толы, девочка спросила Фади:

– Тебе не показалось, госпожа, что за нами весь день кто-то шел? Может быть, это медведь? Или волк, которому глянулась твоя лошадь?

– Думаю, если нас и вправду преследует дикий зверь, он определенно меньше медведя или волка, иначе не сумел бы так хорошо прятаться. Как бы то ни было, не бойся, маленькая Тола, редкий зверь подойдет к костру, а того, кто подойдет, ты всегда сможешь отпугнуть.

Когда алое марево заката уступило место сумеркам, а те, в свою очередь – ночи, Фади сбросила плащ и платье (Тола с восклицанием 'Стыд-то какой!' закрыла лицо руками) и, пообещав вернуться к рассвету, покинула девочку.

Теперь ей надлежало выбрать место для своего свидания, а это не так просто было сделать в безлунном лесу, укрытом непроглядным мраком. Фади шла почти наощупь, разрывая босыми ногами хвойную подстилку. Холодный воздух ранней весны обнимал ее со всех сторон, заставляя волоски на коже приподниматься, как если бы Фади была чем-нибудь сильно возбуждена. Наконец, луна показалась из-за черных облаков, и Фади обнаружила, что стоит в середине большой поляны, окруженной соснами. Ковра из опавшей хвои на поляне не было, как не было и травы – ступни чувствовали только холодную весеннюю землю.

Запрокинув голову, Фади посмотрела в белый глаз луны и позвала громко:

– Господин мой Сабхати, Западный ветер, князь Суари и владыка Савры, спустись ко мне!

Голос ее утонул в лесном молчании, и на какой-то миг могло показаться, что призыв так и не был услышан, но через несколько ударов сердца внезапный порыв ветра облизал Фади плечи. Ветер был горяч и нес запах нагретого песка и камня, словно она находилась не в лесу, освобождающемся из зимнего плена, а в родных краях, где земля раскалена и желта как золото. Охваченная тоской и восторгом, Фади раскинула руки и закричала:

– О господин! Ты единственная моя отрада и единственное напоминание о доме! Иди ко мне, возьми меня, пляши со мной!

Она закрыла глаза, и в тот же миг могучая сила обняла ее, подхватила, подняла над землей и закружила, словно и вправду ветер собрался плясать с ней. Обычно Сабхати являлся людям как свирепый сероглазый человек с выгоревшими русыми волосами, заплетенными в четыре косы. Но Фади знала, что, если откроет глаза, увидит лишь сосновые иглы, кружащиеся в воздушном потоке. Поднявшись высоко над лесом, она смеялась и ловила руками его косы – ураганные столбы – и не было на земле женщины веселее и яростнее нее.

Они плясали всю ночь, а когда на восточном краю леса заалел рассвет, выбившаяся из сил Фади взмолилась своему свирепому другу:

– Я устала, господин мой ветер Западный, отпусти меня.

И Сабхати, известный грубостью и неистовством, необыкновенно бережно для своих сил опустил ее на землю. В последний раз лизнув ее лицо огненным дыханием, он взметнулся под самые вершины сосен и полетел прочь, в благословенный край Суари и святую землю, некогда породившую Фади.

Сама Фади осталась внизу, покрытая потом и пылью, встрепанная и дрожащая. Добравшись до ручья, она смыла с себя следы ночной пляски и устало побрела к тому месту, где они задержались на постой.

Тола, едва увидев ее, всплеснула руками и бросилась Фади в ноги.

– Прости меня, госпожа! – вскричала она. – Я сидела у огня и следила за костром, когда кто-то утащил твою пряжу! Я даже не разглядела, кто это был, так быстро он скрылся!

Осторожно обойдя Толу, Фади приблизилась к оставленному на земле плащу и заглянула под него. Неведомый похититель действительно украл веретено и скрученную на нем лунную нить, лишь обрывки пряжи валялись на земле.

– Это был человек или зверь? – спросила Фади.

– Мне показалось, небольшой зверь вроде кошки или горностая, но я не рассмотрела его. – Губы Толы дрожали, словно она боялась, что госпожа разгневается на нее за невнимательность. Однако Фади была слишком утомлена, чтобы гневаться, да и потеря пряжи не большая беда.

– А куда он побежал, ты не видела?

Тола указала рукой куда-то влево, и никаких более точных указаний Фади от нее добиться не смогла. Одевшись, она отправилась по следу неведомого зверя – уж не того ли преследователя, что шел за ними целый день? – но Сабхати, резвясь над лесом прошедшей ночью, замел следы хвоей и землей. Фади доводилось слышать о чудесных животных, питающихся лунным светом, и, потеряв след, она решила, что зверь сам придет на угощение, если положить лакомство на доступное место и не спугнуть пришельца.

Вернувшись к стоянке, она положила часть оставшейся пряжи в рукав, а другую крепко зажала в ладони и так, ожидая неведомого зверя, улеглась спать. Тола, похоже, уверившись, что наказание ей не грозит, села следить за стоянкой.

Когда Фади открыла глаза, солнце уже покидало зенит и в его золотом свете начал проступать едва заметный багрянец. Какой-то зверь осторожно лизал ее запястье, просунув мордочку под рукав, словно стремясь добраться до спрятанной там лунной пряжи. Размером зверь был не больше куницы, а внешним видом напоминал одновременно лису и кошку. Круглая, немного приплюснутая мордочка оканчивалась длинными белыми усами, а голову венчали огромные треугольные уши, стоящие торчком, словно животное всегда пребывало настороже. Незваный гость был похож на сервалов, во множестве обитавших на родной земле Фади, и она узнала пришельца.

К ее костру пожаловал не кто иной, как лунный ягур – волшебный зверь, обитающий везде, где на небо выходит луна. В безоблачные ночи ягуры усаживались на освещенном месте и широко раскрывали пасти, пожирая лунный свет, и вот сейчас один из них решил поживиться лакомством, доступным в светлое время суток.

Хотя Фади не двигалась и даже дышать старалась как прежде, зверек, видимо, понял, что его заметили. На несколько мгновений он замер, насторожившись – ушки еще выше поднялись над его головой, хотя это казалось невозможным – а затем молниеносно схватил зубами спрятанные нити и бросился бежать. Прежде, чем простыл его след, Фади вынула из складок плаща серебряного червя и велела ему:

– Ищи!

Ожив от звука ее голоса, червь принялся извиваться в руках, и Фади бросила его на землю, прямо в след, оставленный лапой ягура. Некоторое время червь лежал неподвижно, будто бы оглушенный падением, а затем, немыслимо изгибая свое кольчатое тело, пополз по следам зверя.

Трое слуг было у нее: золотая мышь, серебряный червь и бронзовый жук. Среди всех людей они слушали только Фади, и лишь ее голос мог вдохнуть жизнь в холодный металл, из которого состояли их тела. Мышь могла обнаружить источник любых чар, будь он хоть на границе земли, червь мог дни и ночи идти по следу живого существа, а жук отыскивал любую пропавшую вещь.

Разбудив задремавшую Толу, чтобы та следила за лошадью и пожитками, Фади пошла за червем, и не успело закатное марево пасть на лес, как серебряный проводник привел ее к невысокому пригорку, поросшему мхом и лишайником. В подножии пригорка была вырыта нора, присыпанная наполовину хвоей и землей. Изнутри норы, постепенно угасая, разливалось белое свечение. Червь корчился на земле неподалеку и, как то было в обычае у его живых собратьев, пожирал почву, пропуская ее через себя. Фади накрыла его ладонью, и кольчатое тулово вновь обратилось в холодное серебро. Спрятав червя в рукав, Фади раскрыла ту ладонь, в которой были зажаты остатки лунной пряжи, и протянула ее ко входу в нору.

Некоторое время из норы никто не показывался – очевидно, ягур расправлялся с прежней добычей – но Фади была терпелива, и ее ожидание оказалось вознаграждено. Когда лучи солнца сделались алыми, пушистая мордочка осторожно высунулась наружу и обнюхала протянутую ладонь. Затем ягур выбрался из норы уже целиком. Окрасом шкуры он вовсе не походил на пятнисто-полосатых сервалов: коричневый, белый и бежевый смешивались на его шерсти в причудливых сочетаниях, не позволяя определить, какого же цвета дивный зверь. Шершавым языком он слизал остатки нити у Фади с ладони, но, получив угощение, не стал забираться обратно. Осторожно, не желая испугать или разозлить нового знакомого, Фади легла на живот и заглянула внутрь норы. Ее веретено было там: вряд ли она увидела бы его, если бы не обрывок лунной нити, сиротливо поблескивающий на деревянном остове. Вытянув руку, Фади достала веретено из-под земли и стряхнула сияющий обрывок на голову ягуру: извернувшись, словно ящерица, зверь поймал нитку на лету.

Некоторое время они сидели друг подле друга, глядя, как алый солнечный свет становится все ярче, а сам сияющий круг медленно катится за границу земли. Когда половина его скрылась за стеной леса, Фади поднялась и пошла к стоянке. Нынче ночью ей надлежало спрясть новую нить – и в следующий раз прятать ее надежнее. Ягур остался сидеть близ норы, словно бы завороженный умирающим красным шаром.

Поужинав хлебными лепешками и напившись из ручья, Фади устроилась на поваленной сосне и вновь достала веретено. Кроме Толы, следящей за огнем, да лошади рядом с ней примостился давешний ягур. Круг света, исходящего от пламени, оканчивался у ног Фади, в руки ей лилось белое сияние луны, почти полной, едва обрезанной сбоку острым серповидным лезвием. Ягур сидел тут же, на сосне, широко распахнув пасть навстречу лунному свету. Время от времени он захлопывал пасть, осторожно приближался к Фади и внимательно следил за движениями ее рук. Затем отходил и снова принимался за свою удивительную трапезу. Тола, наблюдавшая за их молчаливыми трудами, наконец, не выдержала и предложила:

– Почему тебе, госпожа, не прогнать этого зверя? Еще чего доброго увяжется за нами и уничтожит всю твою работу.

– Пускай сидит, – благодушно отозвалась Фади. – Поблизости не так много мест, где лунный свет падает свободно, как здесь.

Однако Тола все равно свирепо смотрела на ягура, принесшего ей столько тревог прошлой ночью. Закончив работу, Фади спрятала веретено у себя на груди, чтобы ягур не добрался до пряжи, и, разостлав плащ на хвойной подстилке, улеглась спать. Когда она засыпала, чудесный зверь все еще сидел на рухнувшем стволе и пожирал свет.

Следующим утром ягура на стоянке уже не было. Умывшись и позавтракав – скоро ли им снова представится возможность? – путешественницы покинули уже почти родную стоянку и продолжили дорогу. К полудню след золотой проводницы вывел их в предгорья. Южная оконечность саврийского хребта предстала их глазам, и некоторое время обе стояли в молчаливой задумчивости, размышляя о том, как идти дальше. Не сорвется ли лошадь на узкой горной дороге, где может пройти человек, но не конь? Не проплутают ли они без цели долгие дни, истощив силы и припасы и так и не добравшись до змеева логова? Стал ли вообще ладе Хаорте искать убежища в этом неприветливом месте, не повернул ли он на юг, передумав?

Так размышляла Фади и видела, что Тола, как и она, замерла в нерешительности, глядя на вздымающиеся скальные громады.

Возможно, сомнения взяли бы над нею верх, если бы внезапное дуновение ветра не повеяло на нее тяжелым духом темных чар. Золотая мышь шла по верному следу: могущественный источник волшебства был близко, и Фади почувствовала, как к ней возвращается решимость.

– Идем, маленькая Тола, – весело сказала она. – Я чувствую, наша цель близка и странствие не затянется. Пускай и конь пойдет с нами: в лесу его разорвут волки, а нам не так далеко предстоит идти.

Тола кивнула, взяв лошадь под узду, и последовала за Фади к пока еще широкой горной тропе, ведущей, казалось, к чертогам Небесного Отца.

Тропа была так длинна и так петляла, что путешественницы поднимались по ней два дня. Конь стал уставать, а накормить его было нечем: редкие плато, поросшие низкой травой, не могли утолить его голода, и все чаще Фади стала задумываться о том, не отпустить ли коня в лес, пока еще есть возможность. Но чувство, что источник опасных чар все ближе, не оставляло Фади, и она решила, что вначале доберется до него, а потом уж подумает, что делать с лошадью.

Через два дня подъема путешественницы, наконец-то, достигли цели. Перед ними возвышалась башня из дикого камня, наполовину разрушенная, всем своим видом говорившая о древних бедствиях, которые ей пришлось выдержать. Едва заметный след золотого проводника вел в башню, как будто ладе Хаорте укрылся за этими стенами. Фади пошла по следу, Тола – за ней, ведя лошадь на поводу. Но тут до этого смирный конь снова принялся упрямиться и рвать узду, предпочитая остаться на горной дороге, нежели идти к башне.

– Злую силу чует, – удовлетворенно произнесла Фади. – Отпусти его, пускай уйдет где ему безопасно.

Тола отпустила поводья, и конь поспешно отбежал подальше от башни, скрывшись за поворотом тропы.

– Мы найдем его, госпожа? – встревожилась девочка.

– Далеко не уйдет, – успокоила ее Фади. – Подойди сюда, посмотри.

Возле замка лежало небольшое чистое озеро, глубокое и неподвижное, настолько прозрачное, что под водой можно было видеть каменистые берега. Присев, Фади зачерпнула воды: она была прохладной, но не ледяной – видимо, за день солнце успело нагреть поверхность озера.

– Не хочешь искупаться?

Тола в ответ пробормотала что-то невразумительное. Скорее всего, она боялась злых чар, лежащих на башне и всем, что ее окружало, а может, стыдилась обнажаться при посторонних. Фади ни чары, ни посторонние взоры не смущали. Сбросив плащ и платье, она погрузилась в воду и прикрыла глаза от удовольствия. Озеро словно баюкало ее в своих объятиях, ласкало, будто самый нежный любовник, заставляло забыть обо всем на свете и отдаться прохладным рукам воды. Слишком хорошо знала Фади это колдовство, чтобы уступить ему.

Тола некоторое время стояла на берегу, переводя смущенный взгляд с озера на Фади и обратно.

– Я хочу быть как ты, – наконец, произнесла она. – Ты такая красивая, госпожа, мне никогда такой не стать.

– Станешь в свое время, – безмятежно откликнулась Фади. – Иди ко мне. Здесь хорошо и не холодно.

Тола заколебалась и уже хотела последовать ее примеру, как внезапно испуганно вскрикнула и отскочила от берега, указывая на что-то в глубине озера. Неподалеку от ноги Фади лежал человеческий череп, изуродованный и раскрошенный чудовищным ударом, но все же узнаваемый. Вытянув ногу, Фади нащупала на пологом склоне дна другие кости: судя по острым краям, ранящим ступню, они тоже были сломаны. Теперь Тола ни за что в озеро не полезет и пить из него не станет. Решив не испытывать ее храбрость, Фади выбралась на берег. Все время, пока она одевалась, Тола с напряженным страхом смотрела на озеро, словно ожидая, что из него в любое мгновение могут появиться ожившие мертвецы.

– Там никого нет. – Фади положила руку ей на плечо. – Пойдем в башню. Если повезет, цель нашего путешествия окажется неподалеку.

Тола поспешно закивала, хотя, видят небеса, в башню ей хотелось идти еще меньше, чем оставаться возле озера. Тяжелая, окованная железом дверь заржавела и не двигалась с места. На счастье она была полуоткрыта, и Фади с Толой проскользнули в щель. Запах гнилого дерева и отсыревшего камня ударил в ноздри, стоило им переступить порог. Доски пола наполовину развалились, проломы в них зияли черными дырами. Внутри не было ничего, кроме двух крошечных окошек под потолком да лестницы в дальнем конце зала, ведущей на следующий ярус.

Когда они поднялись по скользким от сырости ступеням, их глазам открылся тот же безрадостный вид: пустое помещение – на сей раз с целым полом – и лестница наверх. Третий ярус был наполовину разрушен и завален обвалившимся камнем. Лестница, выходившая от него, продолжалась под открытым небом, опоясывала остаток башни и обрывалась в пустоту. Запрокинув голову, Фади увидела верхнюю площадку башни, ощетинившуюся квадратными зубцами. Площадка, судя по всему, тоже была пуста. Золотой проводник ошибся и пошел на след темных чар, которыми была напитана башня. Хаорте здесь не было.

Тола ждала Фади у начала лестницы. Они хотели уже покинуть заброшенный дом и продолжить дорогу, как прежде светлые небеса стали затягивать тяжелые черные тучи. Оставаться под открытым небом во время непогоды было опасно, и обе путешественницы решили переждать грозу на первом ярусе башни. Костра не разводили: Фади зажгла волшебный огонек, дававший немного тепла и света в воцарившемся мраке.

Гроза бушевала так долго, что неясно было, тучи ли закрывают солнечный свет или само солнце уже спряталось за границей земли. Толу, которая никогда еще не боялась столько в один день, стало клонить ко сну. Дрожа от холода, она прижималась к Фади, и та, почувствовав прилив материнской нежности, привлекла девочку себе на грудь.

– Спи, дитя мое, – прошептала она, целуя ее в лоб, – и ни о чем, ни о чем не думай.

Подействовали ли ее объятия или Тола была настолько утомлена, что даже чары башни больше не имели над нею власти, но девочка уснула очень быстро, склонив голову Фади на колени. Фади еще долго сидела без сна, слушая затихающий дождь, а когда мрак непогоды уступил место лунной ночи, осторожно поднялась и, стараясь не разбудить Толу, выскользнула через приоткрытую дверь.

Луна заливала озеро белым сиянием. Свет ее скатывался со скал, сам просился в руки, но в эту ночь Фади не доставала веретена. Сбросив одежду, она обернулась соколицей и поднялась высоко в воздух, разыскивая в отчаянии след золотого проводника. Горная цепь раскинулась под ней, словно хребет неведомого чудища, тут и там ее прорезали глубокие ущелья, белое сияние луны висело над миром воды и камня, и золотистый след волшебной мыши едва заметно мерцал в полусотне верст от башни. Маленький проводник снова учуял темные чары, и на сей раз Фади надеялась, то был след Хаорте. Ей хотелось полететь за мышью, но без лунной вуали она оставалась видима для глаз смерти, и верхом бесславия было бы погибнуть от случайного взгляда, почти достигнув заветной цели. Покружив над горами, Фади хотела было снижаться, как вдруг сильный удар обрушился на ее крыло. Жалобно затрещали тонкие косточки. Беспорядочно кружась в ставшем неуправляемом ветре, с каждым вздохом теряя животный облик, Фади падала на зубчатую крышу башни, и крылья ее обращались в руки, а с груди сходило белое оперение, открывая под собой беззащитную кожу.

Она рухнула на крышу, и холод дикого камня тут же пропитал ее насквозь. Она лежала бы так еще долго, собираясь с силами и приходя в себя, если бы не зловещий ледяной голос, раздавшийся у нее над головой.

– Возлюбленная моя Риодна, сколько же лет я не видел тебя.

Фади села на коленях и отбросила волосы за спину. Перед ней стоял высокий человек в плаще из черной шерсти. Лицо его закрывал глубокий капюшон, а руки, виднеющиеся из-под широких рукавов, были до локтей окованы железом. Мертвый король говорил тихо, но слова его, будто капли расплавленного металла, тяжело падали в безмолвие ночи.

– Ты все так же прекрасна, как и десять лет назад, сердце мое. Десять лет бесплодного ожидания – и вот ты со мной. Разве в силах я поверить своему счастью. Посмотри на меня, матерь птиц, посмотри, кем я стал, ожидая тебя.

Силы возвращались к Фади с каждым вдохом, и, стоило прозвучать последнему слову, как она поднялась. Теперь они стояли друг против друга, и ветер, долетавший от северных ущелий, трепал ее волосы и его капюшон.

– Ты льстишь себе, если думаешь, что тебя изуродовало ожидание, – отозвалась Фади. Отвернувшись от Мертвого короля, она подошла к одному из зубцов и посмотрела на уходящую вниз громаду башни. В некогда пустых окнах теперь горели яркие огни, и весь замок, словно бы отряхнувшись от следов времени, оживал вместе со своим хозяином.

Мертвый король подошел к ней сзади, так близко, что Фади почувствовала, как жесткая ткань плаща прикасается к ее спине.

– Ночь – мое время, – произнес он. – Ночью я могущественнее любого из живых, и сердце мое наполняется силой, которой я никогда не ведал при жизни. Ты ищешь славы для своего рода, отрада моей души, я могу дать тебе эту славу. Зачем тебе тварь бессловесная, змей лесной? Будь моей, принадлежи мне безраздельно – и наши потомки станут величайшими чародеями света, все земли придут поклониться им, и твое имя будет произноситься со страхом и трепетом, как ты того желаешь. – Он шептал почти ей на ухо, едва уловимым запахом разложения веяло от омертвелых губ, железные руки опустились на ее бедра, вжимая в пол, не давая двинуться с места.

– Он живой, а ты мертвый, – покачала головой Фади. – Я не хочу вынашивать того, кто погибнет уже в моей утробе.

Хозяин замка расхохотался.

– Пускай лучше погибнет в утробе, но родится неуязвим. Все, что живо, может быть убито, а я вечен, и ни голод, ни жажда, никакое оружие не возьмут меня.

Закованные в железо пальцы с силой оцарапали Фади живот: капли крови пробежали по серебрящейся в лунном свете коже и скопились в густых кудрях между бедер. Сладострастный жар разлился у нее под ребрами, и Фади прижала ладонь к животу, чтобы стереть кровь.

Мертвый король подхватил ее, словно пушинку, и усадил на один из зубцов башни, развернув лицом к себе. Заключив Фади в объятия, он целовал без конца ее лицо, губы, шею и грудь, сладковатый запах тлена бил ей в ноздри, хриплый голос все шептал и шептал неистовые признания:

– Много их приходило сюда, много находило башню, но все они, слышишь ли, все нашли погибель в моем озере, потому как мне нужна только ты, сердце мое, только тебя я ждал, проклиная незваных гостей, дарующих мне надежду. Хотел тебя цепью сковать, камнем сбить, как увидел в небе соколицу – сразу тебя узнал и пустил дротик. Крепка моя рука – и после смерти не ведает промаха. Не сердись на меня, сердце мое, потому как все, что я ни делал, делал от любви и никогда не причинил бы тебе вреда.

Ерзая на холодном камне, Фади ждала, когда ослабнут его объятия. Нынче она была не рада, что десять лет назад очаровала Мертвого короля, и искала только возможности сбежать от него. И хотя все ее существо откликалось на него страсть, Фади хорошо было известно, что будет с женщиной, в лоно которой попадет семя мертвеца. В какой-то миг железные руки перестали оплетать ее спину, и, прежде чем похожие на ножи пальцы впились ей в бедра, Фади опрокинулась назад, перекувырнулась через голову и обратилась птичкой-стенолазкой. Распахнула нарядные красно-черные крылышки и метнулась вниз. Только влетев в узкое окошко на первом ярусе, услышала гневный крик Мертвого короля:

– Ты сама придешь ко мне, матерь птиц! Раньше, чем думаешь!

На стенах зала плясали волшебные огни. Фади оделась и разбудила Толу, опасаясь, как бы хозяин башни не пустился за ними в погоню. Быстро собравшись, путешественницы покинули его владение и поспешили вверх по горной тропе, уводящей прочь от зловещей башни. Мертвый король сдержал свое слово и не причинил Фади вреда, но отчаянные его проклятия еще долго неслись им вслед, заставляя Толу сжиматься от ужаса.

Ночь переждали под выступом скалы, условной и весьма ненадежной защитой, а утром пустились на поиски пропавшего коня. Вчера лошадь, стремясь убраться от башни, ушла той же дорогой, по которой ночью поднимались они, но путешественницы так нигде ее и не встретили. Оставалось предположить, что несчастное животное рухнуло с обрыва во время грозы, и так бы они и думали, если бы к середине дня не наткнулись на зловещее объяснение.

Тола, идущая впереди, внезапно вскрикнула и подалась назад. Подойдя, Фади убедилась, что девочка счастливо избежала гибели. Поворачивая в очередной раз за выступ скалы, дорога резко обрывалась. Больше половины ее ширины словно бы выгрызли огромные челюсти, и в образовавшуюся дыру видно было, что происходит внизу.

Внизу была яма, заполненная, насколько хватало глаз, телами мертвых животных. Фади увидела косуль с переломанными ногами, и серн с окровавленной шерстью, и множество других зверей, которым не удалось вовремя отступить от опасного края. Своего коня она среди них не заметила, но почти не оставалось сомнений, что несчастная лошадь нашла последнее пристанище в этом огромном естественном могильнике.

Фади жалела коня: пускай он был почти бесполезен на горных тропах, он всегда нес ее, когда она уставала, и вез ее припасы, которые теперь придется нести самим. Их поход сделается еще медленнее – но ведь и ладе Хаорте не птица. Он тоже устает, и спит, и подолгу лежит в странной дреме, которая так свойственна его роду.

Они снова шли до темноты, а когда стемнело, забрались в низкую неглубокую пещеру в толще скалы. У редких елей Тола собрала ветви, все еще сырые после вчерашней грозы, и Фади подожгла их. Поужинав, она достала пряжу, на добычу которой потратила столько времени, и принялась резать ее на нити, чтобы из них сплести себе вуаль.

Лунная пряжа была прочна, и даже кинжал, закаленный в вулканах тех безжизненных земель, что лежали за Лаором, с трудом резал ее. Тола, поначалу с любопытством наблюдающая за работой, вскоре стала клевать носом и очень быстро уснула. Фади, которой в последние дни спать доводилось мало, следила за входом в пещеру.

Так она трудилась довольно долго, и костер успел прогореть наполовину, когда ее работу прервал странный стук, доносившийся снаружи. Чем-то он походил на стук копыт по каменистой почве, но был куда глуше. Фади отложила веретено и кинжал и прислушалась. Стук не стихал, более того, он приближался к пещере, где ночевали путешественницы. Поднявшись, Фади выглянула наружу. Лунный свет заливал долину и змеевидную горную тропу, уходившую в обе стороны от их убежища. Стук копыт доносился с той стороны, откуда они пришли, и, когда Фади обернулась, ее глазам предстало зловещее в своей невообразимости зрелище.