Текст книги "Василиск и волшебница (СИ)"

Автор книги: Аноним Нуремхет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Нуремхет
Василиск и волшебница

Дом старой Вохи стоял на окраине села, касаясь скатом крыши еловых веток. Покосившаяся хижина выглядела неприветливо и мрачно под стать своей хозяйке: говорили, Воха была одержима золотом пуще всякой страсти и даже похитила яйцо василиска, чтобы вылупившийся змей отыскивал для нее золото и серебро. Василиска, впрочем, никто никогда не видел. Кайо, сельский кузнец, когда бывал пьян, утверждал, что слышит, как старая Воха зовет своего питомца. 'Ладе, ладе, выйди ко мне', – звала колдунья, и вскоре василиск стал известен в округе как ладе Хаорте, золотоносная жила.

Никто так и не узнал, приносил ли змееныш ведьме что она хотела, а через два месяца мальчишки, состязаясь в храбрости, заглянули в окно ее дома и увидели, что старая Воха лежит на полу мертвая. Они рассказали об этом родителям, и еще до полудня все в деревне были уверены, что старуха случайно взглянула на своего любимца – и пала замертво. Дом ее сожгли в тот же вечер, чтобы не пустить дальше порога злую силу, поселившуюся в нем со смертью колдуньи. Пока хижина горела, ждали, что василиск покинет ее, спасаясь от огня, но из пламени так никто и не показался. Змееныш либо сгорел вместе с домом, либо покинул хозяйку еще раньше.

Почти месяц после этого по улице и в лесу ходили с опаской, прощупывая палками землю, но время шло, а от Хаорте не было ни слуху ни духу. Так о нем и забыли.

... В десятке верст от села, в одном из самых непроходимых уголков лесной чащи жил человек. Был он немолод, но и не то чтобы стар, а здоровья в нем хватило бы, чтобы завалить быка. Звали этого человека Сатрий Хадош. Двенадцать лет назад, скрывшись здесь от людского глаза, он собственными руками поставил дом и обнес его забором из крепких бревен. Жилище его находилось так глубоко в лесу, что никто из села не забредал сюда, а даже если заходил случайно, все одно не видел Хадошевой усадьбы. Чаща скрывала ее пуще тумана: деревья, обступившие дом, были ему самой прочной и самой надежной защитой. За много лет никто из деревенских так и не догадался, что в лесу, помимо зверья, обитает человек. А Хадош и радовался этому: невмоготу ему было казаться людям с тех пор, как он по злому навету зарубил красавицу-жену. С того дня невыносим для него сделался человеческий голос, и как ни просил князь Дариуш своего верного витязя остаться, Хадош не внял его уговорам. Вещей, которые он взял с собой, всего и было, что охотничий нож, топор и заговоренное копье, покрытое волшебными узорами. Это копье досталось Хадошу от деда, а тому – от его деда, и не один враг уже пал, пораженный его острием. Сила копья была такова, что если оно не убивало противника, то погружало его в глубокий сон, как только вонзалось в плоть, и спящего невозможно было разбудить, не извлекши наконечника из раны. На поле брани оно не раз спасало жизнь Хадошеву деду, и нерадивый внук надеялся, что так же верно оружие послужит и ему.

И копье служило вот уже двадцать лет, а рука не знала промаха. Всякий враг, будь то человек, лось или дикий кабан, валился замертво от его удара, и не было у Хадоша товарища более верного, чем это старинное, закаленное в крови оружие.

Нынче копью предстояло вновь понести непростую службу. С весны близ Хадошева жилища принялся бродить огромный бурый медведь, ломая заросли орешника и угрожающе ревя, словно провозглашая себя хозяином здешних мест. Медведь был в два раза крупнее Хадоша и так свиреп, что даже птицы, чуя его приближение, замолкали. Казалось, этого господина леса человеку не одолеть, но Хадош привык отвоевывать свой угол у диких зверей, поэтому, как сошел снег, начал готовиться к битве.

В один из первых дней нарождающегося лета верные товарищи: нож, топор и копье – были наточены до кинжальной остроты, а сам Хадош полон решимости расправиться со зверем, вздумавшим соперничать с ним за угодье.

Медведь приходил из неглубокой ложбины на юге: Хадош полагал, что там находилась его берлога, хотя ни разу не видел, чтобы зверь забирался в нее. Сегодня он, не особенно таясь, шел по направлению к лощине, с ножом и топором за поясом, с копьем в руке – истинный хозяин здешних мест, ровня бурому богатырю. Чем ближе, однако, Хадош подходил к лощине, тем тревожнее становилось у него на сердце, словно какая-то сила тянула его прочь от неглубокого оврага. Не желая поддаваться страху, он продолжил путь и достиг северного склона прежде, чем солнце поднялось в зенит. Остановившись близ высокой лиственницы, Хадош прислонился к стволу и оглядел лощину, пытаясь отыскать врага. Солнце заливало пологие скаты оврага золотым светом, пряный запах раннего лета стоял в воздухе, и вся эта благодатная тишь, радующаяся теплому дню, казалась неестественно молчаливой и зловещей. Будто неясное темное волшебство затаилось в сверкающей лощине, отравляя ее своим дыханием.

На какое-то время Хадош забыл о медведе и потому очень удивился, услышав угрожающий рев. Вслед за ревом раздался громкий треск сучьев, и, ломая могучими лапами крыжовник, на южный склон оврага выбрался лесной царь. Завидев на противоположном склоне Хадоша, медведь издал яростный рык и пошел на врага с неотвратимостью тарана. Хадош принял боевую стойку и выставил вперед острие копья, намереваясь пронзить медведя, как только тот бросится на него. Возможно, их битва и окончилась бы победой человека, если бы зловещая случайность не помешала им схватиться. На полсотни шагов ниже того места, где стоял Хадош, в траве послышался шорох. Покачиваясь, из зарослей репья и подорожника поднялась голова крупной черно-фиолетовой змеи. Морда ее была обращена к медведю, и потому Хадош видел только три выроста на голове с натянутой между ними чешуйчатой перепонкой. Медведь, замедлив свое неумолимое приближение, бросил взгляд на змею – и повалился наземь, не издав ни звука. Снова шорох – и змеиная голова скрылась под лопухом, будто испугавшись падения большого животного.

Хадош в мгновение ока спрятался за лиственницу, до побеления пальцев стискивая копье. Не в силах поверить в то, чему стал свидетелем, он вновь и вновь воскрешал в памяти очертания диковинной твари. Хадош мог поклясться, что никогда не видел ничего подобного наяву, но в бестиариях встречал существо, похожее на змею, увенчанную короной. Три чешуйчатых выроста с натянутой между ними перепонкой – венец змеиного царя. Взгляд василиска почитался смертельным для всякого, кто его встретит, и Хадош успел порадоваться, что змей, выползший посмотреть, что происходит, не обернулся к нему.

Он стоял за деревом еще долго, прислушиваясь к звукам, доносившимся из лощины. Некоторое время было тихо, затем раздался шорох, заставивший Хадоша подобраться, – но, очевидно, разбуженный змей удалялся от него прочь: звук становился все слабее, пока, наконец, не затих вовсе.

Переведя дух, Хадош осторожно выглянул из своего укрытия: медведь лежал там же, где и рухнул, – василиску подобная добыча была еще не по размеру. Змею, похоже, не исполнилось и года: Хадош помнил рисунок из бестиария, где василиск в десяток колец обвивал колонну величественного дворца. Повстречавшийся ему детеныш убил медведя случайно, потому как проглотить не мог. Очевидно, разбуженный, он пополз охотиться, и хорошо бы Хадошу убраться из лощины раньше, чем змей вернется. Подойдя к поверженному царю леса, Хадош взял его за передние лапы и взвалил на плечи. Мертвый зверь был так тяжел, что заставил человека едва не пополам согнуться под его весом. Однако и Хадош не жаловался на здоровье. Медленно и осторожно, часто останавливаясь и прислушиваясь, он поднялся по северному склону оврага и двинулся к своему жилищу.

Так и стал Хадош с той поры следить за своим зловещим соседом. Каждые несколько дней он навещал овраг, стараясь производить как можно меньше шума. Он натирал руки и лицо грязью и соком волчьей ягоды, чтобы василиск не учуял его, а учуяв, не принял бы за животное. Однако большую часть времени змей, похоже, спал или грелся на солнцепеке, не показываясь на глаза. Лощина, в которой он поселился, пропиталась злыми чарами настолько, что лесные обитатели – от огромных до самых маленьких – обходили овраг стороной. Впрочем, были и те, кто не слушался голоса осторожности и ступал на склон оврага. Однажды Хадош нашел на склоне мертвого волка, а в другой раз – двух вепрей и беременную важенку.

Через год, однако, василиск перестал уступать ему дармовую дичь. Змей вырос настолько, что мог целиком проглотить небольшого кабана, и Хадош, едва завидев среди травы блестящие черные кольца, спешил убраться от его лежбища. Еще через два года василиск превратился в настоящее чудовище, похожее на то, что нарисовал неизвестный природовед в своем бестиарии. Теперь Хадошу казалось, что его знакомец мог не только обвить гранитную колонну, но и раскрошить ее в своих могучих кольцах. Когда змей выходил на охоту, все живое от мала до велика таилось в норах или мчалось во весь опор. Замолкали птицы и насекомые, даже деревья, казалось, переставали шуметь. Когда воцарялась тишина, Хадош понимал, что василиск отправился за добычей. Когда лес снова оживал, это значило, что змей вернулся в лощину и вновь погрузился в дрему.

Зима обычно бывала спокойной порой, даром что голодной: остывая и покрываясь снегом, будто огромная гряда сугробов, василиск погружался в глубокий сон и отогревался только весной, пробуждаясь вместе с лесом. В ту весну, когда снег начал стаивать, Хадош заметил, что венцевидный гребень на голове змея изменил цвет: кончики шипов и кайма перепонки полыхали багрянцем. Новый хозяин леса взрослел, и все теснее становилось ему в узкой лощине. Еще несколько дней василиск лежал не шевелясь, пока снег сходил с его огромного тела, позволяя солнцу разогреть и наполнить силой неподвижные кольца. А затем покинул лощину и двинулся на поиски нового ли логова, первой ли добычи.

Чудовище было теперь так громадно, что заметить его отсутствие или присутствие не составляло труда. Так и Хадош, подойдя по привычке к лощине, не увидел там змея, но увидел глубокий след во влажной земле, оставленный исполинским туловом. Необычным в этом следе было то, что вел он не на северный склон лощины и не на южный, а в широкое место оврага, где почти отвесно обрывался поросший лесом откос. Любому животному было бы не под силу взобраться на высокий берег, но проклятый змей, очевидно, достиг того размера, который позволил ему дотянуться до вершины и подняться на нее. И было это плохо, очень плохо, потому как путь этот вел к деревне, расположенной за лесом. Если василиск нападет на деревню, Хадош не простит себе, что не убил его детенышем, когда была возможность.

Перехватив покрепче копье, Хадош помчался в обход обрыва, продираясь сквозь непролазную чащу. Этот путь василиск обычно не избирал, особенно когда вырос настолько, что переплетенные, изломанные бурями стволы стали мешать ему. Двигался Хадош долго: казалось, змей успеет несколько раз добраться до деревни и сожрать местных жителей, пока возмездие доберется до него. Когда он вновь отыскал зловещий след, солнце уже поднялось выше древесных крон. То и дело, следуя за василиском, Хадош натыкался на мертвых животных, не в добрый час выбравшихся из зимних укрытий. Но судьба, очевидно, благоволила смелому человеку: когда в лесу воцарился теплый полдень, он все же нашел что искал.

Хадош вышел на неширокую поляну, с четырех сторон окруженную березами. Посреди поляны, словно вросший в землю исполин, рос огромный дуб. Девять чудовищных колец обвивали его: спрятав голову в переплетении ветвей, словно что-то или кого-то там выискивая, василиск не видел Хадоша – но Хадош, молясь про себя Небесному Отцу, видел василиска.

Молитва придала ему сил: выйдя из-за стены деревьев, он высоко поднял копье и потряс им, издав громкий боевой клич. Змей, отвлеченный от своих поисков, высунул голову и угрожающе зашипел, пытаясь отогнать Хадоша. Но тот не собирался уходить. Не поднимая глаз, он побежал к дубу, занося копье для удара. Растерянный василиск уже не успел бы развернуть все свои кольца и сбежать, да, верно, и не предполагал, что от такого мелкого существа нужно спасаться бегством.

Как ни был Хадош силен и ловок, как ни было могущественно зачарованное копье, все же и ему нужно было целиться. Василиск зашипел снова, и Хадош, подняв глаза, увидел над собой широко распахнутую пасть с узкими блестящими клыками, и раздвоенный язык, и трубочку дыхательного горла, и влажное черно-розовое нёбо. Собрав все силы, он метнул копье в эту пасть – прежде, чем василиск успел ее захлопнуть, – и, казалось, прожил всю жизнь ради того, чтобы увидеть, как затягиваются мутной пленкой свирепые золотые глаза.

***

С тех пор как Фади Рохи похоронила второго мужа, прошло пять лет. От первого ей достался неприступный замок в горах на крайнем западе Савры и красавица-дочь, от второго же – сын, с младых ногтей стремящийся выйти из-под материнской опеки. Оба они, сын и дочь, глухи были к голосу мира и, унаследовав от отцов знатность и богатства, силу матери унаследовать не смогли. Фади Рохи была волшебницей и происходила из старинного рода Рауфи в Срединном Лаурадамане. Считалось, что начало роду положила Рауфи Желтая Лисица, жившая много тысяч лет назад. Желтая Лисица была рабыней, но, обнаружив в себе дар понимать язык животных и растений, стала весьма уважаемой женщиной и выкупила свою волю. Затем она вышла замуж за бога-льва, чьи изваяния по сей день украшают дворцы Суари, и родила от него шестерых сыновей. Фади происходила из рода четвертого сына, прозванного Золотым Скорпионом, могущественного колдуна и великого человека. Знания и сила передавались в его роду из поколения в поколение, но если волшебные свитки бережно хранились и переписывались, то кровь бога-льва разбавлялась и слабела с каждым новым браком. Очень скоро семейство Рауфи сохранило лишь память о былом могуществе, и те, кто прилежно изучал писания древности, могли стать самое большее знахарями и ведунами. И так продолжалось много тысяч лет, пока не родилась Фади.

Вероятно, ей далеко было до Золотого Скорпиона, не говоря уже о его великих предках, но появление в семье могущественной волшебницы стало гордостью отца и радостью матери. Когда Фади исполнилось четырнадцать лет, она покинула свой солнечный край, чтобы выйти замуж в холодную сумрачную Савру. И вот теперь двое ее детей, как ни радовали материнское сердце, а все же лишены были и толики той силы, которой обладала сама Фади. В Савре ее звали Риодной Алгаротой, матерью птиц. Каким образом народное воображение связало ее с птицами, Фади не понимала: разве только те, что без конца кружили у башен горного замка, могли еще быть приняты за ее слуг. Мысль о том, чтобы обречь свой род на новое многовековое прозябание, страшила Фади. Не раз и не два она обращалась к легендам далекого прошлого: перед глазами ее вставали то Рауфи Желтая Лисица, то Мать-ящер из местных легенд. Фади не постояла бы за ценой, чтобы заполучить себе в мужья дракона, кентавра или гидру. Она вынашивала эти планы с рождения сына, но прежде чем осуществить их, хотела пристроить своих детей: если с ней случится несчастье, они не окажутся брошены на произвол судьбы.

Два года назад Янош упросил отдать его в обучение в западную Холью. Долина Ицели, где всякий мужчина был воином, казалась ему прекрасным краем храбрецов, воспеваемых в стихах и балладах. Долго плакала Фади, долго не хотела расставаться с ним. В конце концов, она отправилась в Холью сама и среди прославленных воинов, составивших свое богатство наемничеством, нашла Левагура Красного Вепря. Этот человек прошел множество битв и, несмотря на свой возраст, оставался статен и крепок. Именно к нему обратилась Фади с просьбой учить ее сына, и Левагур согласился. С тех пор минуло два года, а мать так ни разу и не повидалась с ним. Пропав в непролазных лесах Хольи, ее десятилетний отпрыск не стремился вернуться в горный дворец.

Но сегодня он выбрался навестить ее вместе со своим учителем. Нынче Фади отдавала замуж дочь, и с самого утра все семейство покинуло замок, чтобы отправиться к дому жениха. Сам жених, сын зажиточного купца, послал им навстречу своих слуг и братьев, чтобы сопроводить невесту от материнского порога до нового дома. Впрочем, забрать девицу с порога, как того требовал обычай, не получилось. Горный замок был неприступен, и Фади, до сих пор не одобрявшая этот брак, отказалась проложить гостям тропу внутри скалы. Пришлось им ждать у подножия горы, когда семейство, наконец, спустилось. Фади с дочерью сидели в повозке, а Левагур и его ученик ехали на лошадях по обе стороны от нее. Путь предстоял неблизкий: выехали засветло, а добраться должны были к вечеру. Аданка, спрятанная под покрывалом, с трудом видела дорогу сквозь плотную сеть на лице и вскоре задремала, привалившись к материнскому плечу.

Она познакомилась со своим будущим мужем год назад, когда стала спускаться с горы в долину. В тот день старый купец проезжал неподалеку с отрядом охраны и юным сыном. Охранники устроили привал у подножия горы, а юноша отправился бродить по долине, вырвавшись из-под пристального отцовского ока. Там и встретился он с девицей необычайной красоты и влюбился с первого взгляда. Уже потом Аданка, плача, призналась ему, что ее мать – могущественная волшебница Риодна Алгарота и ни за что не отдаст единственную дочку заезжему торговцу. Это, однако, не охладило пыл юноши, и много месяцев после этого он приходил к подножию горы, иногда вовсе без охраны, и ждал, когда возлюбленная спустится к нему. Узнав об этих ее вылазках, Фади разгневалась не на шутку и пригрозила замуровать наглеца в скалу, если Аданка еще раз пойдет с ним на свидание. Безутешная дочь осталась дома, угасая с каждым днем, и Фади, как ни была сурова, не могла вынести ее страданий. Видит небо, она хотела для Аданки другой партии, но дочь была ей дороже гордости, и Фади скрепя сердце дала согласие на брак.

Солнце коснулось нижним краем земли, когда свадебный поезд прибыл к дому. Жених уже стоял на пороге в рубашке из алого льна, расшитой золотой нитью. Рядом с ним возвышался отец, облаченный в длинный горностаевый плащ. Завидев гостей, он сбежал с крыльца и заключил в объятия Аданку, едва выбравшуюся из повозки. Затем расцеловал опешившую Фади и широким жестом пригласил собравшихся в пиршественную залу.

Дом был просторен и светел. Окна в нем располагались так, что даже на закате солнечные лучи падали сквозь них, отчего казалось, будто внутри всегда день. Пир еще не начался, и длинные дубовые столы пустовали. Когда гости расселись, старый купец поднялся со своего места и произнес громко:

– Сегодня я, Лотар Маниуш, женю своего сына Ясвора на дочери Риодны Алгароты, и не найдется никого счастливее меня! Да живут они в любви и согласии и да будет потомство их многочисленно, как многочисленны звезды на небе!

Зала взорвалась одобрительным шумом: кто-то кричал, кто-то хлопал в ладоши, Фади услышала даже лихой свист. Ясвор и Аданка, все еще укрытая с ног до головы, стояли поодаль, не садясь на свои места до соединения рук. По обычаю соединить руки жениха и невесты должен был отец последней, но Фади вот уже много лет была вдовой, посему его обязанности принял на себя Янош. Чрезвычайно гордый оказанным ему доверием, Янош подошел к сестре и торжественно вложил ее ладонь в ладонь жениха. Так, держась за руки, они прошли к своим местам во главе стола и опустились на скамью. Шум в зале сделался еще громче. Счастливый отец подождал, пока возгласы и рукоплескания утихнут настолько, что вновь можно станет говорить, а затем поднял руки и провозгласил:

– Да начнется пир!

Казалось, этих слов собравшиеся ждали больше, чем объявления о браке. Тяжелые дубовые двери в обоих концах зала распахнулись, и слуги принялись вносить угощение. Не успел Лотар устроиться рядом с Фади, как столы были сплошь уставлены огромными блюдами и подносами с пирогами, жарким и рыбой, а между ними тут и там расположились кубки и кувшины с водой и вином. Фади едва не силой усадила Яноша рядом с собой, чтобы хоть это семейное торжество он провел с матерью, а не с воинами войхола, расположившимися в дальнем конце зала.

Пока все наедались и напивались, было относительно тихо. Солнце вскоре зашло, и слуги зажгли факелы на стенах. Лотар рядом с Фади выпивал уже третью чашу вина, так и не притронувшись к воде, и оттого сделался еще более словоохотлив, чем был.

– Ты, госпожа, родом из Лаурадамана, как мне доводилось слышать? – спросил он Фади, отрывая сочащуюся жиром ногу жареного поросенка. – Я бывал там несколько раз – чудесный край, поистине чудесный. Мне никогда не забыть суатрийских дворцов и бассейнов, а уж сады, о, какие там сады – гуляла ли ты в них, когда была ребенком, госпожа? Я слышал, в Суари выращивают волшебные плоды, продлевающие молодость и отгоняющие тоску. А в Лаоре – о, как-то раз я побывал и там – женщины ходят в невесомых покрывалах из пыли драгоценных камней. Говорят, эту пыль роняют с хвостов огромные огненные птицы, живущие в лаорских лесах. Я видел столько чудес, госпожа, что давно должен был перестать удивляться чему-то. Но мог ли я представить, что и на нашей небогатой земле может существовать что-либо диковинное! Представь себе, госпожа, проезжал я как-то деревню к юго-востоку отсюда, так там рассказывают историю о ладе Хаорте – до чего удивительная история! Говорят, одна местная ведьма держала у себя маленького василиска, а тот возьми и сбеги от нее. Подался в леса, несколько лет там жил и рос, огромным чудовищем сделался, веришь ли, госпожа, длиннее этого стола. И вот когда он уже вошел в силу, нашелся неведомый богатырь, который поразил чудище заговоренным копьем, а сам погиб. Но василиск не умер: говорят, он просто уснул и спит до сих пор в чаще леса.

– Давно спит? – Рассказ старого Лотара увлек Фади.

– Пятую весну, почитай.

– А ты, добрый Лотар, не собираешься ли наведаться снова в те края? – вкрадчиво осведомилась Фади.

– Мой путь лежит в Саярн, госпожа, но, памятуя о нашем родстве, я могу заглянуть и в это село.

... Пять дней гуляли свадьбу, а еще через полмесяца Лотар собрал свою небольшую дружину и вместе с Фади выехал из усадьбы. Путь до пресловутого села занял четыре дня. Янош ехал с матерью до ближайшего города, а затем их пути разошлись: Лотар поехал на юг, а Левагур с учеником – дальше на восток.

В деревню они прибыли утром на пятый день. Село было небольшим, но оживленным, и Фади посетила странная мысль, будто оно лишь пытается казаться затерянным в лесах глухим уголком. К востоку от деревни лежало малое поле, а на западе черно-зеленой стеной высился лес – село подступало к самому его краю. Ничуть не боясь василиска, спящего где-то в чаще, на опушке бегали дети разного возраста – в основном, мальчишки, но Фади увидела и двух или трех девочек. Отряд остановился у самого большого в деревне дома, откуда навстречу Лотару вышел высокий худощавый человек с хитрым лицом и небольшими залысинами. Приятели обнялись, и Лотар представил Фади своего друга:

– Это Гаруш, мой старый товарищ, а это госпожа Риодна Алгарота. Она путешествует со мной, потому что хочет взглянуть на василиска, спящего в ваших лесах.

Прохладный цепкий взгляд Гаруша метнулся по лицу Фади и остановился на ее переносице.

– А чего госпожа Алгарота желает от нас?

– Проводите меня к василиску – ничего более.

Будь на месте Фади кто попроще, Гаруш определенно расхохотался бы, но в присутствии волшебницы выдавил только кислую улыбку.

– Я туда не пойду, пускай госпожа не рассчитывает.

– Он же спит. Что он может сделать?

– Мелихова дочка говорит, что василиска там вовсе нет – мол, вырвал копье из раны и сбежал. Не на что там смотреть и злую силу почем зря тревожить.

– Чего ты хочешь? – прямо спросила Фади. – Золота?

– Зачем мне золото. – Гаруш глядел на нее исподлобья. – На что мне его здесь тратить?

– Тогда, может, ты примешь мой подарок. – Фади расстегнула пряжку наборного пояса и протянула его несговорчивому хозяину.

Гаруш принял дар – не без некоторой опаски – повертел в руках, рассматривая накладки из серебра и бронзы, затем снова поднял глаза на Фади.

– Завтра моя дочь проведет тебя к тому месту, – произнес он. – Но я уже сказал, что василиска там больше нет. Сегодня вы, вероятно, устали с дороги, поэтому не побрезгуйте моим гостеприимством и отдохните в моем доме.

Дом у Гаруша и вправду был просторный: он вместил не только Фади и Лотара, но и пятнадцать воинов его охраны – большинство из них составляли войхола. День, проведенный в деревне, постепенно начал тяготить Фади больше, чем долгая дорога. В сердце ее поселилась неведомая доселе тоска, и как ни темна была ночь, уснуть под ее покровом не удавалось. Как только звезды усыпали небосвод, Фади вышла из дома и устремила взгляд вверх, где сверкающий белый дождь, застывший в вечной неподвижности, осыпал чащу.

Наемники войхола сидели на опушке, разведя небольшой костер, словно и им милее был этот лес, нежели тепло дома. Фади хотела спросить, не боятся ли они змей, что могут приползти на огонь, а пуще того – их ужасного царя, покинувшего свое узилище. Но наемники затянули песню – и прежние вопросы перестали занимать Фади. По всей Империи ходила о войхола слава не только как о блестящих воинах, но и как о поэтах и певцах. Говорили, ветра четырех сторон света спускались с небес, чтобы слушать песни войхола, и тоска, не отпускавшая Фади с полудня, принялась глодать ее с новой силой. Неслышно ступая, она приблизилась к костру и остановилась поблизости, ожидая, когда войхола закончат свою песню. Когда последний звук затих в ночном безмолвии, показалось, что лес вздохнул, отгоняя пришедшее наваждение.

– Спойте про Мать-ящера, – попросила Фади, и наемники, не задав лишнего вопроса, запели о девице Ольвии, отданной на растерзание дракону и не пожелавшей смириться с собственной участью.

История Ольвии, получившей впоследствии прозвище Мать-ящер, нравилась Фади. Будучи вдвое младше нее, не обладая ни родовитостью, ни волшебной силой, Ольвия добилась того, чтобы о ней слагали песни. Сколько ярости и страсти, сколько упрямства было в этой девочке, вчерашнем ребенке, жене и матери чудовищ. Не в силах справиться с подступившей печалью, Фади поклонилась наемникам и ушла в дом.

Наутро ее ждала новая неожиданность, не зловещая, но и не сказать чтобы слишком приятная. Хозяин дома рассудил, что пояса в обмен на поход в проклятую рощу будет недостаточно и хорошо бы Фади вдобавок к этому взяла в обучение его старшую дочь.

– Я не беру учеников, – отрезала Фади.

– Ты не думай, – уговаривал ее Гаруш, – моя дочка не из тех лодырей, кто только и знает, что жить на учительских харчах. Она со зверьем обращаться умеет, травы знает, неприхотлива, прислуживать тебе может.

– Не много ли ты хочешь за василиска, которого и в лесу-то уже нет? – нахмурилась Фади.

– В самый раз прошу, госпожа волшебница, – ухмыльнулся Гаруш. – Вижу, что нужен тебе тот змей – вот только зачем, ума не приложу.

– Потому как не твое это дело. И запомни: если твоя дочка будет путаться у меня под ногами, я немедленно отошлю ее обратно.

На том и порешили. Лотар с охранниками поехали дальше на юг, а Фади направилась в лес в сопровождении Толы, старшей Гарушевой дочери, навязанной в ученицы. Девочка выглядела не старше двенадцати лет, была светловолоса и худощава, но уверенно вела лошадь Фади по едва заметным лесным тропам. Через некоторое время конь начал проявлять беспокойство: он шел сначала все медленнее, затем принялся останавливаться через каждые несколько шагов, прядал ушами и всем своим видом показывал, что дальше идти не желает.

Когда конь уперся и встал так, что с места его было уже не сдвинуть, Фади спрыгнула на землю и дальше они с Толой двинулись пешком.

Через несколько сотен шагов им открылась небольшая круглая поляна, которую со всех сторон обступали березы. В середине поляны рос огромный дуб – и какое жалкое зрелище он являл! Почерневший и согнувшийся от тяжести, многие годы гнущей его к земле, со шрамами обугленных колец, опоясавших его некогда сверху донизу, дуб медленно умирал не в силах излечить свои раны.

– Здесь он спал. – Тола показала на дуб, хотя могла этого и не делать. Трудно было не понять, что за сила искалечила могучего гиганта.

Рядом с дубом лежало копье: острие и часть древка покрыты были засохшей темной кровью. Фади приблизилась и, наклонившись, подняла его с земли. Древко было испещрено тонкой вязью, в которой Фади узнала заклятие живой смерти, погружающее всякого, на кого оно направлено, в глубокий сон.

– А скажи мне, дитя, – спросила она Толу, – верно ли говорят, что неведомый витязь поразил Хаорте прямо в пасть?

– Все так, госпожа, – закивала девочка, не торопясь, однако, приближаться. – Копье достало его уже на излете и прибило к дереву. Мы с братьями ходили к дубу и видели.

– Тогда ответь мне, дитя, разве мог Хаорте, пребывая в заколдованном сне, сам выдернуть копье у себя из пасти, да так, чтобы не сломать его?

Тола растерянно моргнула.

– Наверное, нет, – неуверенно произнесла она.

– Видимо, это дело чужих рук, – продолжала Фади, вовсе не заботясь о том, слушают ли ее. Сунув ладонь за пазуху, она вынула золотистый клубок, тут же превратившийся в мышь, и велела ей: – Ищи.

Золотой зверек пробежал по расписанному древку, несколько раз лизнул засохшую кровь у наконечника и скользнул в траву. Тола во все глаза смотрела на оживший клубок, словно это нехитрое чудо повергло ее в смятение и трепет.

– Она будет искать василиска? – спросила, наконец, девочка. Жадное до диковин детское любопытство побеждало страх.

– Она пойдет туда, где почует темные чары, и рано или поздно нагонит Хаорте, а за ней и мы. Идем, не стоит отставать.

Очевидно, Тола думала, что они отправятся в горный дом Фади, а не на поиски сбежавшего чудища – но, как бы то ни было, она не выразила никакого удивления, когда Фади объявила о ближайшей цели их путешествия. Покинув поляну, они вернулись к оставленной лошади, которой общество оголодавших за зиму волков было всяко приятнее проклятой березовой рощи. Оседлав коня, Фади направила его в обход, и до самой темноты их никто не потревожил.

Когда сумерки стали сгущаться, путешественницы остановились на ночлег в сосновом редколесье. Насобирав веток и сухой хвои, Тола развела костер и достала из узелка хлебные лепешки, которые испекла в дорогу. Через некоторое время пламя заплясало в середине костра, а обе путницы устроились у огня.