Текст книги "Спи, крольчонок (СИ)"

Автор книги: Аноним Муромец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Она наотмашь, хлестко, отвешивает дозорному пощечину .

– Соберись, ничтожество. Ты – принцип Иерархии, а не мочащийся в исподнее молокосос. Ты – представитель Высших!

Я подхожу к дозорному. Он снимает со шлема окуляр, передает мне. Дрожащей, липкой от пота рукой. Я беру устройство, подношу к глазам. Далекая, едва видная в долине точка, превращается в женщину. Низшая, человек. Ступни босы, ветхое рубище покрывает тело, глаза...

Горят. Огромные, сине-зеленые, пылают ненавистью, безбрежный как великий океан и столь же бездонной. Над левой бровью виден шрам. Губы шепчут.

Слова не слышны, они не важн ы . З а ее спиною, рассекающей волной, расходи тся смерть. Воздух дрожит, кривится рябью , мутнеет. Трава жухнет, исходит прахом, земля трескается, выблевывая тучи пыли.

Я отнимаю от глаз окуляр. Оборачиваюсь к ней – к всеведущей, всевидящей, верховной заклинательнице, из-за кото рой моя крепость и я сам неделями ходим как по струнке. Она хмурится.

– Там! – голос подводит. Страх, заразная дрянь, пауком переползает от дозорного ко мне, префекту Иерархии, держащему в узде весь этот трижды проклятый кусок королевства Низших. – Магия.

Она все еще хмурится. Все еще не понимает. Смотрит в указанную сторону – теперь по настоящему, пристально.

Окуляр ей ни к чему.

– Я не чувствую никакой магии Я не чу...

Тон меняется. Она закусывает губу. Прекрасное лицо ожесточается. Изящная ладонь с тонкими пальцами поднимает длинный жезл увенчанный черным алмазом, певучий, когда надо медовый, голос выкрикивает заклинания. Одно, другое.

Мы высшие.

В уже видную без всякого окуляра фигуру бьет искрящая изумрудной энергией молния. Бьет еще раз. Снова. За молнией, с бешенным шипением, устремляется идеальн ая , сверкающ ая как хрусталь, сфе р а .

Сфера взрывается, разлетается на колкие кусочки, каждый такой кусочек – я знаю – вспарывают броню, рассекает кости, мускулы, сухожилия.

Фигура . Сама Смерть и Смерть эта направляется к моей крепости, к моим людям. Выразить отрицание самому нашему существование. Отказать в жизни и того, что идет после.

Ле с вдалеке бьетс я в агонии, в мгновения иссыхая , мумифицируясь в искореженные палки .

Фигура все ближе. У же не идет, чуть плывет над землей, сокращает расстояния быстрее бега.

Еще одна молния. Еще одна хрустальна сфера.

Лучники!

О тдаю приказ. Не успеваю вздохнуть, как навстречу Смерти устремляются сверкающие жала стрел.

Устремляются, но не цели не достигают . Лопаются пеплом, бессильно обращаются в ничто .

Я снова оборачиваюсь к ней , прекрасной, презрительной, высокомерной.

Впрочем, уже нет.

Страх передался и ей, вызрел в панику.

Совершенное лицо , как треснувшую фарфоровую маску, перекашивает ужас. На светлом бархатистом платье начинает расходиться пятно, хотя она давно перестала быть – если и вовсе когда и была – мочащимся в исподнее молокосос ом ,

Она бессвязно бормочет, жалко тычет пальцем во внутренний двор – и тогда я понимаю, что все кончено.

С ивы шелестящим шепотом осыпаются белые листья. Ива гибнет.

– Ты сказал, что отряд вырезал всех в деревне! – почти плачущая мольба за спиной обвиняет, упрашивает. – Ты сказал, что выродки низших преданы мечу и огню! Все, до единого! Ты ска...

Она не успевает договорить, я не успеваю ответить. Вой дозорного взвинчивается к небесам, ему вторят лучники.

Дозорный падает на колени, кожа лопается перезревшим плодом, из уже пустых глазниц сочится коричневый вонючий гной.

Я чувствую как сила, определению и понимания которой нет, вдавливает меня в камень, скручивает кишки в узел, сворачивает кровь в жилах.

Я умираю?

Нет. Таковой милости нам не видать.

Мы не умрем. Мы останемся тут навсегда. До конца времен, как велено. Кровью, потом, слезами , мочой пропитав все вокруг, мы останемся здесь, в бессрочном мучительном рабстве .

А она... Она уже не кричит.

Черный алмаз в навершие жезла разлетается на осколки.

Мы Высшие.

Мы прокляты .

Эскер выронил брошь, резко выпрямился, развернулся.

И увидел.

Дознаватель ошибался.

Одинокий призрак Селентии не блуждал в мучительной тоске по руинам. Скорее всего, его тут никогда и не было.

Но гарнизон оставался на посту.

Браслет из плюща и дриадского волоса предупреждающе сжал запястье, гномий амулет гневно вспыхнул рунами.

Из щелей, расселин и нор восставали туманом воины Иерархии. Клубясь, как пар над миской с супом, извиваясь, струилась в воздухе запертая в безвременье стража.

Проклятые подступали. Большинство уже не могло держать прежнюю форму, скорее всего, просто не помнили, как выглядели прежде. Гниющее шатающееся войско белесого марева буруном нахлестнуло на Эскера. Оно вопило. Причитало. Хохотало. И прежде всего – страдало.

Руны амулета пылали, исторгнув радужный переливающийся пузырь, разделивший Эскера и нежить.

Призраки Высших с визгом отпрянули, вспучились, вновь пошли вперед.

Эскер парировал. Всплеском колючего лилового пламени, заклинанием редким, оружием коим давным-давно рвали в клочья армии всевластителей. Безвредной для живых магией.

Для живых.

– Прочь, мразь!

Тени эльфов дрогнули, шарахнулись от сияющего фиалковым огнем абриса.

– Довольно!

Оклик ввинтился в мозг минуя уши.

Высокая фигура отделилась из морока умертвий, выступила вперед. Обрела очертания, утратила прозрачность.

Префект Иерархии склонился перед Эскером, опустился на колени.

– Довольно!

– Отзови их! – в висках надсадно стучало, лишь чудовищным усилием воли Эскер заставил себя не дрожать. – Или даю слово, я буду последним, кого сожрет твоя падаль. Долину и руины закупорят, навесят отвод, ни одна живая душа веками сюда не сунется. Вы – все, до последнего! – навечно срастетесь с камнями и землей. До истинного конца времен.

– Знаю. Выслушай.

Дознаватель утер пот, отдышался. Огляделся, готовый вновь нанести удар. Но призраки умолкли, бесшумно обступив предводителя.

– Ты прав, человек.

– Человек? Как, уже не "низший"?

Горький смешок эхом ворвался в сознание Эскера.

- Нет, не «низший». Человек.

– Говори.

- Нам нужна свобода. Нам нужно умереть.

Неприкаянное марево затрепетало, страстно повторяя произнесенные слова.

– Знаю. Но для этого наговор требуется снять. Та, что...

– Та, что наложила проклятье , не сгинула вместе с нами, человек. П роклятье она связала кровью - своей и рода своего. Зло за зло, так она решила. Свобода за прощение, так она велела .

Видение подняло иссушенную голову, устремило взгляд на Эскера .

– Мы творили зло.

– Творили зло. – прошептал хор теней.

– Мы убивали без счета.

– Убивали без счета.– шелестело эхо.

– Сожгли деревню, искали и истребляли. Мы не можем уйти. Нам необходимо...

Запястье снова сжало.

– Что именно?

– Прощение. Того кому мы причинили зло. Того, чья кровь связана.

– Содеянное зло останется вашим. Даровать того, что хотите, я не в силах. – процедил Эскер. – В деревушке выжил только один... "низший" и с той, что применила некромантию, родственных уз не имеет.

Дознаватель сморгнул, прогоняя прыгающие перед ним пунцовые точки. Стук в висках бил тараном.

– А значит и я не могу. Да и не в вправе прощать.

– Разве? – произнес слышанный им прежде голос и в воздухе запахло корицей.

Дознаватель обернулся.

Ксана – слепая старуха из изувеченных Лопухов – стояла в проеме бывших ворот и с аппетитом жевала булочку.

Она не казалась хрупкой и скрюченной. Она не казалась такой уж старой. И больше не была слепой.

Медальона с сапфиром не свисал с ее шеи. А вместе с ним сошла в никуда и иллюзия.

Огромные, сине-зеленые глаза горели. Глаза горели, высвечивая шрам над левой бровью. Глаза горели, на лице ставшим куда моложе, чем ожидал Эскер. На лице, почему-то внезапно обернувшимся таким знакомым.

– Только ты и в силах, дознаватель. – Ксана не смотрела на Эскера, только на согбенный фантом. – Только ты и имеешь право отпустить восвояси эту порожденную некромантией муку. Только тебя проклятье не ослушается. Если, конечно, захочешь. Ну а если нет... Старина Блицер свое дело крепко знал, крепче только за воротник закладывал.

– Нет, молю !

– Молчи, остроухий. – Ксана приблизилась к Эскеру, положила руку ему на плечо, разлив тепло по всему телу. – Молчи, я говорю.

Эскер смотрел в ее глаза. Как делал когда-то прежде. Давно, очень давно.

– Вспомни, Эскер. Все вспомни. И прости их, если сможешь. И меня, заодно.

***

... копыта проломили Кинеру череп, перемололи ребра, проволокли труп по дороге, нелюбимой куклой отшвырнули в сторону. Икса, крошечное рыжеволосое курносое чудо, самая маленькая из них тро их, привалилась грудью к колодцу. Из спины, чуть ниже лопатки, торчала изящная точеная стрела.

Они все были изящные. Все точеные. Их хозяева звонко окликали друг друга, трелью веселых голосов, в которых даже не звучало злобы. Когда солома на крыше конюшни расцвела алым пунцовым пламенем, они продолжали смеяться.

Мама не вернулась с реки. Мама никогда-никогда не вернется с реки.

А они смеялись. Они смеялись, когда из амбара вылетел Семицветок, добродушный терпеливый конь старосты, весь в пене, ржущий, со свешивающимся набекрень языком. Тогда старший, самый статный из них, с прекрасной сияющей брошью, не переставая смеяться, рубанул битюга по шее, наискось, своей прекрасной сияющей саблей, мерцающим ятаганом. Семицветок захрипев, упал, пена порозовела.

Икса отслоняется от колодца, валится на бок . Он видит ее лицо и против воли из легких начинает рваться крик. Широкая ладонь закрывает ему рот

– Тише, сынок, тише. Не кричи, маленький, тише.

Отец поворачивает мальчишку к себе, на веснушчатом, обычно смешливом лице, ни кровинки. Он сует сыну в руки кольцо – лунный камень, в оправе из латуни. Отец знает про маму. Знает про Кинера, знает про Иксу.

– Не выпускай кольцо, сынок. Держи его при себе, пока не придет бабушка.

– Папа...

Кольцо пульсирует, как крошечное живое сердце.

- Жди, п ока не придет бабушка.

Отец цел ует его в лоб, обнимает. За спиной слышен звонкий журчащий смех. Им весело.

Им всегда весело.

***

Эскер машинально оттолкнул Ксану, зажмурился – затылок раскалывало, носом шла кровь. Где-то далеко насмешливым глухим карканьем зашлась ворона, лучи солнца, до того практически бессильные, слепили до застилающей взор рези.

"Только ты и можешь. Только ты и имеешь право"

Дознаватель чувствовал, как откуда-то изнутри, из потаенной, давно запертой на ключ и засов каморки, о которой он и не смел прежде помыслить, поднимается лютая неизмеримая ненависть. Против воли, на глубоко заложенном рефлексе, в сжатом кулаке заново зажегся светлячок сиреневого пламени.

"Никакой пощады"

Выпущенные воспоминания затопили все и вся. Идущий на гибель отец, пробитая стрелой Икса, то, что осталось от Кинера, мама...

Мама.

Фантом сжался, склонился еще ниже.

"Он вел их! Помни! Он смеялся! Помни! Они все, все смеялись!"

Но больше не смеются. Уже давно, уже очень-очень давно, они не смеются.

"Никакой пощады! Никакого прощения! Пускай остаются здесь навсегда!"

Все окончилось. Смерть за смерть, разве нет?

"Вспомни своих! Вспомни, мать и отца! Иксу и Кинера! Кони..."

Я помню. Помню.

Помню как Икса смеялась, играя в салочки, помню как Кинер учил искать грибы. Как мама пела песню про медвежонка, а отец брал на руки подбрасывал меня и ловил.

Я помню... счастье.

Помню. Теперь помню все.

И бабушку тоже.

– Ты сможешь? Простить их? – вновь спросила Ксана.

– Я должен?

– Ты никому ничего не должен.

– Я должен тебе. Я прощаю.

Развалины вздрогнули.

А потом, за наступившей оглушительной тишиной, за Эскером пришла нежная ласковая темнота.

***

- Что ты натворила?!

– Успокойся и перестань вопить. Сорвешь горло.

– Что ты наделала?!

– Это тот же вопрос. Ты просто использовал синоним. Умное слово, да? Повторяю – уймись, сорвешь горло.

– То что... Ты сделала. Там, у крепости. Никогда, за все время пока Круг существовал, никто не смел...

– Конечно, не смел. И правильно. Сотворила я чудовищное. Преступное. Справедливое. Необходимое.

– Необходимое?

– Ты видел, как остроухие развлеклись. Это моя была деревня. Мой сын. Моя невестка. Мои внуки.

– И что... Фух. Что теперь ты намерена делать?

– Для начала, Ивасик, я их похороню. Потому стану оплакивать. А после... После отдам твоей академии крольчонка.

– Мальчонка выжил?

– Да, спрятался в подполе. Ему почти пять.

– Но ведь...

– Именно. А там, дружочек, как пойдет. Есть у тебя пара надежных ребят?

– Найдется. Тот же Сепек, славный парнишка.

– Ну и хорошо. Зови их. Берем лопаты. И ты тоже. Поможешь рыть. Только никакого чародейства, сами. Так я, дура деревенская, решила.

***

Компресс, липко прильнувший к лицу, пах ромашкой, зверобоем и чем-то медикаментозным, с названием откуда-то из середины медицинского справочника. Обрывки разговоров – упрямых споров, раздраженных обсуждений – влетали в сознание, ненадолго оставались там, оглядывались, морщились и поспешно покидали Эскера, даже не помахав на прощание. В горле больше не першило, засохшую кровь из носа вычистили. Не самое приятное занятие, чего уж.

– ... само собою, да? Взяло и рассосалось?

– Ваше королевское вели...

– Завязывай, волшбарь! Корове хвост ты уже открутил, сейчас уже быку мочалишь. И не хвост, а кой чего иное! Из этого вашего Круга прискакал специалист, пару дней тут побродил, потом его еле живого сюда приволокли и ты ко мне, сияя как эмалированной ночной горшок, немедля прихромал и доложил что сглаз эльфийский того! Вот так сразу! А подробностей, дескать, нет, колдунства секретные!

– Ваше величество, позволю себе....

Монарх бушевал еще с минуту, прежде чем Эскер отключился.

По включению Исхерад Третий в дискуссии участия не принимал. Эстафету приняла лучшая половина.

– Я, мэтр Актуриус, удивлена. Одновременно приятно и не особенно. Проклятье ликвидировано, господин Эскер ан Ауритус без чувств приносят не на постоялый двор и даже не под наши, безусловно венценосные, очи, а отчего-то сюда, в лачугу травницы из деревни... как-там? Подсолнухи?

– Лопухи, ваше величество. Я...

– Вы, мэтр, вы. В чем же была причина? Как проклятье удалось снять? Причем тут некромантия? И не надо пучить зенки Сорриниус и перхать. Я в курсе.

– Ваше... мнэ...

– Признаю, не особенно по-королевски выражаюсь. Извините мэтр. Но без подробностей отсюда уходить не собираюсь. Так вот...

Тьма вновь пришла к Эскеру.

И вновь отступила.

–... дознаватель третьей категории, Ксана и не надо изображать из себя полоумную бабку. Магия тут повсюду, струится из всех щелей, пронизывает от халупы до сада.

– Как скажешь, Анека.

– Вот так просто? Даже без "вашего величества".

– Без. Тебе оно надо, твое величество?

– Как домовому телескоп. Кто его от развалин сюда тащил?

– Сепек и Рокос. Лесничие.

– Им-то что известно?

– Ровным счетом столько же, сколько и тебе, величество.

– То есть практически нихрена. Мда, опять не по-королевски.

– Зато доходчиво.

– Мы вернемся к вопросу... позже. А что с ним?

– Будет все в порядке.

– Вы... знакомы?

– Некоторым образом.

Эскер расхохотался, раскашлялся, подавившись своевременно попавшим в рот компрессом . А потом отвлекшаяся было на постороннее уже знакомая ему тьма снова накрыла дознавателя плотным жарким покрывалом.

***

– Тебя лишат звания , сана . Привил егий. Запретят преподавать, аннулируют доступ к архивам. Решили, что именно там ты научилась... Ну, тому, что сделала.

– Понимаю. Верно, кстати, решили. Что еще, Ивасик? Ой, прости, виновата. Что еще, Актуриус Сорриниус де Сервантес, архимаг его малолетнего величества?

– Не юродствуй, Ксана. Не нужно.

– Ксана... Ха! Я вот однажды придумала как похитровыверней прозваться, знаешь? Стала Селентией Фюьюргинльдой ан Муслакс или как-то так. Что бы при одной попытке эдакое выговорить, язык в узелки сплетался. Помнится, выдержала, сколько смогла. Но таперича Ксанкой останусь с концами. Продолжу волдыри сводить, у буренок бесплодие лечить. Чем не служба?

– Ксана, я сделал все что мог. Учитывая талант и способности, а стало быть опасность которую представляешь, тебе ведь...

– Не оправдывайся. Что думаешь, не понимаю? Думаешь, не благодарна? Сама разумею, что за исход получить могла, какой вердикт Круг вынес, кабы не ты.

– Кабы не я.

– Что с крольчонком?

– Все хорошо. Видать, все выплакал. Ничего не помнит. Ну, о том, что было. И о тебе...

– Это хорошо.

– Знаешь ведь, не удержится на нем твой заговор. Медленно, но верно, выветрится. Тогда вернется все. Мальчонка умелый, таланта немалого. Рано или поздно...

– Рано или поздно.

***

Вечер подполз крадучись, слизав с неба облака и навесив вместо кучерявых клубков колючие блестяшки звезд. Чуть позже, запоздав, проклюнулась бледная луна, непропеченной оладьей зависнув над избушкой. В избушке пекли сдобу, щедро сдобренную корицей. У окна стоял видавший много лучшие вилы немолодой мерин, стоически пожевывая крыжовник.

Эскер отнял от лица прилипший компресс, сел на кровати и огляделся. В разуме, до того наполненном вихрем видений, образов и воспоминаний, воцарилась благостная пустота.

У изголовья кровати чинно поскрипывало обширное кресло-качалка. В его недрах сидела Ксана и вязала носки.

– Проклятье ушло, господин дознаватель. На случай, если тебе интересно.

Эскер встал – слабость прошла окончательно. Кресло скрипело, пальцы – огрубевшие, привыкшие к труду – методично выводили хитрые шерстяные узелки.

– Зима грядет суровая. Ноги нужно держать в тепле. – в сине-зеленых глазах шкодливым светляком плясали отраженные язычки свечей.

За окном колыхнулась ветка сирени, прижалась к стеклу.

Дознаватель помнил.

– Икса обожала сирень. Вплетала веточку в волосы.

Кресло скрипело, спицы выводили узелки.

– Вплетала. А твоя мать любила маки. Дочь мельника – львиный зев, жена старосты...

–... пионы. – закончил Эскер. Он помнил.

Ветер заколыхал сад. Сад цвел. Цвел сиренью, маками, львиным зевом, пеоном и астрами. Гвоздиками, гиацинтами, розами. Магия оплетала каждый цветок, доходила до корней, скользила по стеблям и листкам. Своеобычная магия. Характерная.

Темная.

– Тьма тьме рознь, господин дознаватель.

Эскер смотрел на маки. Маки цвели у реки. Мама плела из них венки.

С реки она не вернулась.

Эскер помнил.

– Они спят, господин дознаватель. Каждый под своим цветком, своим деревом. Спят и покой их хранит сад. Грянет холод, налетят дожди, задушит засуха – сад будет цвести. Я уйду, ты уйдешь, рассыплются косточки наши – сад будет цвести. Некромантия – инструмент, господин дознаватель. Каждый решает сам, как его пользовать.

– Ты решила.

Кресло продолжало скрипеть.

– Да. Решила. И далеко зашла. Я ведь долго изучала, что к чему. И всевластителей, и с чего каждый из них начинал, кем был, кем стал, как окончил.

– Одинаково окончили.

– Но начинали по-разному.

Конъюнктивит пошевелил ушами, покосился на маячившего в оконном проеме хозяина. Философские рассуждения мерина не интересовали, а потому не беспокоили. В отличие от, скажем, слепней. Слепни вполне конкретны и предельно честны.

Кольцо – лунный камень, в оправе из латуни – блеснуло.

– Твой отец сделал его для меня.

– А чары?

– Зарядила, так, на всякий случай. Пару полезностей, на черный день. А черный день возьми да и настань куда раньше.

Воспоминания больше не тревожили. Они улеглись, умастились каждая на свою полочку, как расставленные в алфавитном порядке книги. Сияли обложками, яркие, свежие.

Страшные. Но уже не способные уязвить.

– Ты нашла меня в подполе, я помню. Через три дня после того как деревню сожгли.

– Помогло кольцо, господин дознаватель. Не сразу, нет. Сначала, ничего не чувствовала. Бродила по Лопухам, смотрела, к чему приводит высокомерие.

– Ты не...

– Не перебивай, дознаватель! – Ксана не повысила голоса, но Эскер умолк. Воспоминания не причиняли боль ему. Ее же память терзала по-прежнему. – Мою магию прочувствовали, моя магия привела к Лопухам. Думала, скрывала, как надо, да ошиблась. И ошибка моя встала куда дороже, чем оплатить могла.

– Тогда и пригодилось из архивов выуженное?

Травница кивнула.

– Пригодилось. Всю Силу из леса и долины выбрала, всю, до капли. Все что могла, на крепость обрушила. А для того, чтобы снять никто не мог, увязала заклятье на кровь. Не свою , но родных моих, которых в живых не осталось.

– Но ты ошиблась.

– Ошиблась.

Эскер помнил. Три дня в подполе, сжимая в кулаке кольцо. Три дня, чувствуя запах горелого мяса. Эскер знал, что это за мясо. И чем – и кем – это мясо было прежде. Три дня, без еды и воды.

Он погибал. А потом его подняли сильные крепкие руки, на него взглянули огромные сине-зеленые глаза и стало спокойно.

Надежда. Сон.

И воспоминания, ускользающие прочь, как песок сквозь трещинки в полу. Воспоминания, запертые на замок.

До поры, пока замок не проржавеет и дверь не распахнется настежь.

– Ошиблась. – повторила Ксана. – А кольцо возьми и сработай, потяни. Я нашла тебя...

Ксана запнулась. Слова давались ей тяжело, мучительно, но Эскер не торопился, свое отспешил. Воспоминания теперь только щерили беззубые пасти, но не кусали.

Конъюнктивит вновь сосредоточился на крыжовнике.

– Ты умирал. Сдалось не только тело. Разум – материя хрупкая, сломать ее проще чем кажется. Иногда, разум прячется. Сжимается в клубок, замыкается сам на себя. Такое случается, когда боли становится слишком много.

Эскер помнил. Боли и правда стало слишком много.

– Вырвать с корнем причину я не умела, такому мало кто обучен. Но убрать – да. Прочь, долой! Присыпать, заткнуть поглубже. Не навсегда, но достаточно надолго. До того момента, когда ты будешь готов. Когда...

– Я помню. Ты права.

Сад цвел.

– Магистр знал?

– Знал.

Ветер подул сильнее. Кресло перестало скрипеть, Ксана подошла к дознавателю, встала рядом.

– Местные оболтусы повадились лазать по развалинам. Стали погибать. Зряшно, впустую. Такого терпеть было нельзя, господин дознаватель. Мы решили – либо запечатать, либо... сам знаешь.

– Бабушка?

Ксана вздрогнула и Эскеру на мгновение показалось, что в сине-зеленых глазах блеснули слезы.

Но только на мгновение.

– Да, крольчонок?

– Тебе ведь их стало жалко, верно? Даже после всего того, что сделали, после всего, что творили. Но такой судьбы не заслуживали даже они?

– Да, крольчонок. Но дать им смерть не в моих силах. Простить могла только правильная кровь. Простить и отпустить.

Вечер сонно перетекал в ночь.

– Бабушка?

– Да, крольчонок?

– Та песенка. Я ее вспомнил.

Сад цвел.

***

Сепек встал привычно рано. Собрался, проверил лезвие пальцем, удовлетворенно хмыкнул, засунул топор за пояс.

Выйдя из ладной бревенчатой избы, выстроенной еще прадедом, заметил терпеливо ждущего Рокоса. Кивнул напарнику, оседлал коня. Оглянулся – за домом темным силуэтом возвышался над ровными грядками кукурузы сарай.

В сарае Сепек зашиб своего первого Высшего. Киянкой, бил по красивому утонченному лицу, пока то не превратилась в кашу из мозгов и обломков черепа.

Потом, конечно, выблевал все что съел за завтраком. Немного, завтраки тогда выходили скудными. Как и обеды с ужинами. Если случались вовсе.

"Война давно окончилась" настойчиво прошептал кто-то внутри его сознания. Кто-то настырный.

"Ты помнишь? Война окончилась".

"Помню, окончилась"

До долины и развалин крепости лесничие ехали молча.

Проклятье пришелец из Круга снял, так трепали у лавок, галдели в трактирах. Изничтожил, изгнал гнусное наваждение, вернув долину к жизни. Сглаз то теперь, люди добрые, не страшен. Так что можно в крепость то без боязни наведываться. Поискать всякого.

Люди добрые кивали в согласии, но лезть скопом не рвались.

Сепек знал, что это ненадолго. Раз отдельные смельчаки лазали там, пока сглаз был в силе, теперь уж точно найдутся страждущие.

Но он будет первым. Есть у него одно очень важное дело.

"Война давно окончилась" вновь настойчиво повторил знакомый голос. Голос, как ему казалось, умерший , когда тот , самый первый, эльф, тихо охнув, осел после первого же удара.

"Не для всех"

Сепек спрыгнул с седла, с хрустом расправил плечи. Разгромленная крепость впустила в себя безмолвно, не тревожась присутствием Низших в своем чреве.

Старый лесничий шел уверенно, чеканя шаг. Почти промаршировал во внутренний двор. Он должен был увидеть сам, убедиться лично. Рукоять топора, ластясь, легла в ладонь. Рубить. Снова в кашу.

Он услышал, как неожиданно громко вздохнул Рокос.

Господин Эскер ан Ауритус, дознаватель третьей категории, покинувший давеча Канеб восседая на мерине по кличке Конъюнктивит, справился, что называется, на ура.

На дереве набухали почки. Ива Утренней Звезды воскресла. Вечный символ Иерархии готовился распустить белый фейерверк полупрозрачных листьев.

Ну, уж нет.

Сепек подошел ближе. Лезвие топора блеснуло, резанув по глазам, с кровожадным всхлипом рассекло воздух.

Для начала, рубануть под корень. Отмерив, чтобы ядовитый сок не попал на кожу. Рубануть, еще и еще.

В кашу.

"Война давно окончилась."

"Ты знаешь что это? Знаешь, символом чего оно является?"

"Знаю."

"Оно было вышито у них на всех знаменах. На штандартах полков, на парусах их кораблей."

"Знаю"

"У того эльфа – ты помнишь? – была татуировка в виде этого клятого дерева. Ты помнишь, что он успел сделать прежде чем..."

"Помню. И все же."

"Все же?"

"Теперь это лишь дерево. Красивая старая ива."

Подул ветер. Одна из почек дрогнула, развернулась, выстрелила крошечным листиком.

– Сепек? – окликнул Рокос.

Старый лесничий не отвечал. Думал. Опустил топор, попробовал пальцем лезвие.

– Сепек?

– Тащи лопаты.

– Зачем?

– Тащи, говорю. Корни глубоко ушли, придется основательно покряхтеть.

– Сепек, но как же...

– Война закончилась, Рокос. А это просто дерево.

– Э-э-э... Что?

– Ничего. Пересадим в другое место, приживётся. Знаю один сад, хозяйка которого не скажет ничего против.

– А как же...

– Ступай.

Рокос, недоуменно бормоча, уплелся со двора. Сепек положил топор на каменные плиты, примерился, сел рядом с ивой, прислонился спиной к стволу.

Прикрыл глаза.

Над головой пронеслась стая пестрокрылых бабочек. Еще выше, под самыми облаками, ласточки играли в салочки.

Ива покачала им ветками.

Сепек спал.