Текст книги "Спи, крольчонок (СИ)"

Автор книги: Аноним Муромец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Annotation

Муромец

Муромец

Спи, крольчонок

Она шла по траве мягко, не глядя под ноги, а роса льдистыми укусами язвила босые ступни.

Она шла и з а ней, рассекающей волной, расходилась смерть.

Стебли выцветали , жухли, древним прахом рассыпались по земле – и та трескалась, змеилась трещинами, выдыхала клубы пепельной пыли.

Она шла, закрыв глаза, почти не дыша, забирая, забирая и забирая. Забирала из кружащихся в танце бабочек-пестрокрылок , забирала из реки, из леса, что мохнатым густым покрывалом раскинулся неподалеку, из самой почвы.

Лес кричал.

Она чувствовала, как в бездумном отчаянии рвутс я сквозь грязь и перегной черви , выполза я на поверхность , скрючиваясь в жуткие агонизирующие петли. Чувствовала, как с умоляющим писком умолкают навсегда белки , как рвутся на лоскуты малюсенькие сердчишки мышей-полевок, как брошенным камнем падают вниз игравшие в салочки ласточки. И бабочки. Сотни отчаянно дрожащих крылышек, листопадом покрывали ее путь.

Она продолжала идти, продолжала забирать.

Лес дрогнул. Столетние дубы иссыхали, роняя с ветвей сгнившие в мгновение желуди, кормящая волчица зашлась пеной и воем, забилась в судороге, скребя лапами по елочным иголкам, выстилавшим лежбище. Вслед за ней, почти не скуля , только коротко взвизгнув, сгинули в погибельную темноту шестеро ее щенят.

Боль – во всем своем страшном многоцветном великолепии – влив алась в не сбавляющий ход фигур у. Боль – но прежде в сего Сила, бурлящая, крушащая, неумолимая.

Простите меня, простите вашу убийцу, вашего палача. А не простите, так поймите.

Мне нужно все, выбрать все, нужно до капли, до последней теплой капли крови, до последней холодеющий на щеке слезы, все, все, все.

Прежде о на бы, наверное, заплакала.

Но сейчас больше уже не могла. Нечем, не осталось.

Она шла по траве мягко, не глядя под ноги, а роса ледяными укусами язвила босые ступни.

Она шла и за ней, рассекающей волной, расходилась смерть.

***

– Крутишь корове хвост, волшбарь, ой крутишь.

– Ваше величество, я не...

– Ты не, они не, вы все – не! Паскудное у тебя братство, вот что тебе скажу. От старых пердунов, что по березовой коре и лягушачьему дерьму снег в январе предсказывают, до молокососов, считающих, что еще чуть-чуть и звезды небесные себе на манер бубенцов на яйца повесят. Или куда там.

Актуриус Сорриниус де Сервантес, урожденный с именем и фамилией куда более плебейским и просто сложенными, бледнел и краснел одновременно. Шел пятнами, потел. Потел люто, от паники вызванной незнанием. То есть тем, что придворный магик высшего порядка, дородный, изрядно поросший седой бородой и кустистыми бровями, испытывать не должен категорически.

– Чувство юмора вашего величества, касаемо... мнэ... как вы мнэ... остроумно выразились, на гениталии... Я...

– Ну или не на яйца. – милостиво разрешил его величество Исхерад Третий, по свойски хлопая чародея по плечу. – Знаю, у вас там и бабы служат. Это вы молодцы, по-современному, без предрассудков! Тут ты прав, ежели конечно, ведьма там, или чаровница, то вешать на яйца никак не получится! На сиськи, выходит, а!

Монарх расхохотался, закашлялся, ловко высморкался, поразив ядреным ноздревым снарядом разомлевшего на подоконнике кота. Животное с паскудным шипением рыжей молнией уметнулось под стол.

Сидящая, согласно протоколу, на возвышении королева закатила глаза и выразительно вздохнула. Исхерад поспешно умолк. Поскреб щетину. Налил себе вина. Отвлекся.

– Любезный магистр Сорриниус. – Анека поднялась в рост, расправив плечи, позволив длинным, отливающей медью, волосам, каскадом рассыпаться до самых лопаток – мы крайне опечалены сложившейся ситуацией. Крайне. И озадачены.

Актуриус – в детстве без особых затей отзывавшийся на Ивасика Голожопасика – сплющил губы в вымученное улыбчатое подобострастие. Короля, вовсе не являвшегося идиотом, еще можно было сбить с колеи пространными разговорами, с его супругой такие маневры не удавались. Вот и сегодня величество приветствовал Сервантеса в расписанном халате и стоптанных тапочках, предвкушая грядущую морскую рыбалку. Маг затаил пускай хилую, но все-таки надежду на пространную беседу ни о чем. Беседу скорую, чему должны способствовать вкручивание академических словосочетаний аля "процедуральный экзерсис" и "темпоральная индукция" действующих на монарха благотворнее теплого молока и сонных пилюль из валерьяны. Наличие в главном зале Анеки потопили надежды безжалостным ,исторгнутым океаном, чудищем, обглодавшим корабельные ребра и на славу почавкав командой.

Внешний вид королевы, облаченной врозь супругу не в домашнее, но в походного типа костюм, чародея удивил. Обычно, ее величество встречала посетителей в характерном пышном бирюзовом платье, выгодно подчёркивающий цвет венценосных очей. Костюм приберегался для выезда на охоту. В данном случае, всегда выглаженное, без единого пятнышка, обмундирование сверкало с колен засохшей грязью. Грязью же загвазданы были перехваченные крепкой шнуровкой следопытские ботинки. Ее Величество провело последние часы явно не на царственном ложе.

– Мы, безусловно, не сомневаемся в компетенции ни вас ни ваших коллег. – королева показала безупречные жемчужные зубки Сорриниусу. Человек менее сведущий в государственных делах даже мог бы принять это за радушную улыбку. Зря. – Шесть лет, насколько мне известно, ситуация с долиной не решалась никак, хотя сама, так сказать, проблема, существовала годами. Десятилетиями. И, опять же, не решалась. Но тогда еще боги не благословили наш союз и у его величества были иные насущные дела. Затяжной голод в северных регионах, как следствие мор, как следствие недовольство, как следствие восстание некоторых ленников.

Анека приблизилась к Актуриус и тот обратил внимание на излишнюю бледность и темные круги под глазами. Бессонная тяжкая ночь. Ночь проведенная не во дворце. В грязи, в непогоду, в...

Анека поймала взгляд, сморщила прелестный носик, сморгнула. Круги исчезли, румянец проступил на щеках. Сервантес ощутил неприятное покалывание в подушечках пальцев – королева применила магию, пускай и слабую. Небольшой всплеск энергии, дозированный, выверенный.

– Ваше величество! – судорожно зашептал старик, покосившись на Исхерада. Тот мирился с котом, потчуя рыжего селедкой с блюда. – Разумно ли, в вашем... мнэ... положении. – маг сбился, стараясь подобрать положенные по этикету слова.

Ее величество изволили хмыкнуть.

– Двойня выдюжит, срок ранний. Бросьте магистр, до пятой недели никакого вреда нет и быть не может.

Она обернулась, посмотрела на супруга. Будущий молодой отец пускал ложкой зайчики по стене, веселясь и подбадривая яростно атакующего солнечные блики рыжего мяукалу. Анека покачала головой, но взгляд ее потеплел и улыбка, распустившаяся – и через мгновение увядшая – на лице, была искренней.

– Марьяж наш устранил многие неурядицы. Бунтовщиков развесили по шибеницам, голод обеззубели оперативными поставками из портов Нихта и Дорукса. Помогла и Империя. Так понимаю, в честь старого союза. Старого, но не дряхлого. Еще живого, хоть и большею частью на бумаге.

– Война. – встрял Сорриниус – давно окончилась. И...

– Окончилась, магистр, окончилась. Но долина служит постоянным тому напоминанием. Эльфы больше делать там ничего не станут, Иерархия присылала своих эксенсориков. Из пяти двоих остроухих вынесли вперед ногами, магистр! Дохлыми, белыми как девичьи подштанники.

Актуриус икнул, но смолчал. Королева явно пребывала в не настроении.

– Мы с вами учились и заканчивали одно высшее заведение мэтр. Вы много раньше, я, соответственно, много позже. Не дерзну сравнивать ваше мастерство и опыт с моим, смею уверить, лекции и практики даром не пропали. В долине, в развалинах крепости чувствуется присутствие. Оно давным-давно свило среди руин гнездо, василиском обвило рухнувшие башни, пялится через бойницы. Оно в ярости. Жрет само себя, вопит от боли. И не уходит. Напало на меня. Сбило с ног. Столько злобы... Мне понадобилась вся накопленная за время августейшего безделья запасы Силы, только чтобы отбросить нечто и уйти. Уковылять, побитой. – Королева фыркнула.

– А я не привыкла уматывать прочь побежденной, магистр.

Актуриус снова пошел пятнами.

– Ваше величество! – сипению старика мог позавидовать среднестатический закипающий на углях чайник. – Вы ходили туда одна?! Если король узна...

– Не узнает. Ему я сообщила, что провела темное время суток в обсерватории у скал, наблюдала за кометой Нимуэ.

Королева подошла к Сорриниусу вплотную. Заговорила почти шепотом. Твердо, сухо.

– Я не люблю ему врать. А потому больше не стану. Как не стану ходить к тем развалинам. Не ради себя – ради него и ради тех, что до конца годя, появятся на свет. Через три недели мы возвращаемся в столицу и к тому времени проблема в долине должна изойти на нет. Решиться, Актуриус. Знаю, у тебя хватало иных забот, знаю, что в отличие от твоих коллег тебя не интересуют ни дрязги, ни интриги. Ценю. Но. Я так же знаю, что гнойник, та мерзость, что набирает силу в долине, никуда в ближайшее время не денется. Быть может, хотя и не уверена, будет расти. А если так, то Оно станет поглощать окрестные деревни. Убивать крестьян, купцов, путников. Отнимать жизни. И тогда... – королева умолкла, плотно сжала челюсти. Актуриус без всякой магии почувствовал исходящую от нее подавляемую ярость. – И тогда мой супруг непременно сунется туда лично. С отрядом преданных ему раздолбаев. А после мне , непременно, принесут его труп. Потому что сталь тут бесполезна. А еще немного погодя. – Анека смахнула с плеча прилипшую во время опасного променада былинку. – Я вздрючу весь ваш Круг, потому как уверена – в курсе они и причин и следствий, только считают это все слишком уж невыгодным, для широкого оглашения. Привлеку за преступную халатность и насажу живьем архимагиков на колья. Не угрожаю – обещаю и гарантирую.

Она отошла от Сорриниус, зевнула, подошла к супругу, чмокнула в щеку. Исхерад, с тоскою глядевший на видневшийся из окна рыбацкий баркас, обнял супругу.

– Ваше величество... мнэ... величества. Смею уведомить о том, что в ближайшее время из Круга прибудет направленный сюда дознаватель. Специалист, проходивший обучение в том числе и под моим началом, он...

Анека обернулась. Обещанные и гарантируемые колья встали перед внутренним взором Актуриус издевательским плотным частоколом.

– Не подведите нас. – королева повторно обнажила зубки. – мэтр Голожопасик.

***

– Бабушка, бабушка!

– Тише крольчонок, тише ушастик, все хорошо, все кончилось.

– Бабушка, они конями Кинера топтали! А Икса! Бабушка!

– Тише крольчонок, тише. Успокойся, не плачь. Не плачь, все кончилось.

– Мама... и папку. Бабушка ... Они смеялись бабушка!

– Они свое отсмеялись, крольчонок. Отсмеялись, а потом раскаялись. Все раскаялись, ушастик. Не плачь, ты уже большой. Почти взрослый. Посмотри на меня. Сморкайся. Молодец.

– И дядю Лихрама тоже. Бабушка! Они вернутся, конями затопчут, как Кинера. Икса, мама...

– Не вернутся крольчонок, нет. Никогда уже вернутся. Посмотри на меня.

– Бабушка...

– Т-ш-ш-ш-ш. Все кончилось. Ты почти ничего не видел. Ты почти ничего не помнишь. Спи, ушастик. Спи, крольчонок.

***

В географическом справочнике Фабье Конталиуса Икбе от 1152-ого долина значилась и рисовалась как нечто пышнозеленое, полное птичьего щебетания, трепыхания птичьих же крыл и в целом славящаяся крайней миловидностью.

Довоенный атлас устарел.

Серая пустошь расстилалась на север, юг, восток и запад. Со статного, густо поросшего репейником, холма, где стоял Эскер, расчехливший подзорную трубу и решивший изучить окружающее трупное уныние повнимательней, вид открывался гадливо-премерзкий. Пустошь покрывал туман, густой, белый, непроглядный. Сравнить туман со сливками и сметаной означало незаслуженно оскорбить всех когда-либо видавших мир молочных дел мастеров – оскорбить скопом, оскорбить страшно. Иссохшая долина, с размазанной по ней моросью, походила на присыпанный известью отгнивающий свое остов. Вдали, насколько хватало трубы, резкой рубленной раной корежилось устье реки, воды уже давно как не видевшее. За бывшей рекой пиками высился кусок леса, тянувший к небу пальцы деревьев-скелетов. Земля, река, деревья – все было мертво. "Уточним."– добавил про себя Эскер – "Убито". Высосано до донышка.

Ну, еще крепость. То, что от нее осталось. Замок выстроенный Иерархией, прекрасный и грозный, как и подобает эльфийской приграничному укреплению. Таковым фортеция, наверняка, когда-то служила. И чему давно уже не соответствовала. По башням словно прошелся чей-то гигантский кулак, раздробивший ворота, вывернувший наизнанку укрепления, смявший стены. Ни требушет, ни катапульта, ни гномий порошок на такое вряд ли сподобились. Оставался вариант последний, категорически Эскера не радующий.

– Гнилое это место. Гиблое.

Эскер вздрогнул, выронив заслуженный оптический прибор. Голос застал врасплох. Оглянувшись, приметил двоих неслышно подошедших лесничих одетых в походную форму, темно-зеленую, невидимую в зарослях. Лесничие в Канебе имели репутацию специфическую, а потому желающих побраконьерствовать в местных чащобах с каждым годом становилось все меньше. Толковали, что ловить живьем обловчиков и предавать их страже стало особенно невыгодным после указа Его Благочестивого Величества Исхерада Третьего. В указе Благочестивое Величество, в свойственной ему краткой и решительной, унаследованной явно от прадеда, манере, пояснял, что "за башку дичекрада к телу не прикрепленную выплачивать станем десять монет серебром, ибо судить праведно и палачам отдавать ни желания, ни времени королевского не имеем". После подобного в лесах резко сократилось так же поголовье сборщиков ягод и грибников, не успевавших уведомить темно-зеленую, невидимую в зарослях форму, что зверье они не тиранят, а скорее даже наоборот – особенно неудачливые искатели дикой земляники и подосиновиков становились вкусным и полезным пропитанием некоторого вида фауны. Сумевшие отказать фауне в перекусе описывали ее весьма ярко, поясняя, что помимо медведей и лисиц среди древних опушек бродит нечто вовсе страхолюдное, богам и природе противное, рабочий люд жрущее. Дело запахло крупными крестьянскими недовольствами в селениях у приграничья находящихся, а Исхерад, не смотря на норов, дураком не был. Утроил количество королевских ловчих, но указа о браконьерах не отменил. Ловчие зачищали не особенно далекие от деревень территории, но вглубь леса соваться не смели – во всяком случае, без взвода латников и хотя бы пары имеющихся при дворе магов. Так как взводы латников королю требовались для иных задач, а маги не считали трюханье по пояс в сыром папоротнике и крапивных зарослях занятием полезным и увлекательным, то все оставалось неизменным. Главный притронный чародей называл это "Статусом Кво", кто попроще " задницей", а лесничие с ловчими выражались и вовсе не конвенционально.

Эскер о "статус-кво" знал, иллюзий не испытывал и голову свою, не смотря на вечно всклокоченные волосы, сломанный нос и оттопыренные уши ценил исключительно в пристроченном к шее виде. Поспешно – может чересчур поспешно – сунулся за пазуху.

Говоривший цыкнул зубом. Второй, заметно моложе и повыше, предупредительно положил руку в перчатке на рукоять топора висевшего на поясе. Кожаную перчатку, отметил Эскер, доходчиво "украсили" свинцовыми набойками. Помимо топора – Эскер знал достоверно – в голенище левого сапога до нужного момента прятался короткий стальной нож с широким лезвием, а за спиной, в крепеже у самой поясницы, разместился в ножнах корд. А лук?

– Луки , мил человек, мы еще зимою сдали. – точно прочел его мысли (а скорее отметивший взгляд на свое правое плечо, где обычно располагался колчан) первый лесничий , с дружелюбным интересом оглядывая Эксера. – Заместо выдали портативные арбалеты, от Кострука и Сыновьев. Вона какая презанятница, разглядели?

Эскер увидел. Только сейчас и увидел. Сливающаяся с формой цветом и фасоном кобура, уютно умастившая компактный стреломет, предусмотрительно выкрашенный в бурое, чтобы не выдавать ни блика. Агрегат стоял на предохранителе, заряда в желобке не наблюдалось.

Что не значило ровным счетом ни черта. Бойцы с опытом подобный образец готовили к стрельбе за пару секунд, если не быстрее. А если не успеют – так вот и рука в перчатке на топоре лежит.

Лесничие про данное обстоятельство явно знали.

Модель, мил человек, достойная – продолжил первый. – Небольшая машинка, перезаряжается враз, а болт ейный так влупит, что с двадцати шагов кабана дырявит.А кого попроще – лесничий многозначительно пошевелил бровями – ему и того сподручней. Навылет, ей же ей. И в яму. Там прикопать и вся недолга.

Младший хмыкнул. Наклонился, поднял трубу, подкатившуюся к самым сапогам, скоренько поднял. Протянул первому. Тот принял ее осторожно, повертел. Коснулся большим пальцем кнопки посередине. Труба с щелчком сложилась. Старший вздрогнул, но инструмента не бросил.

– Изящная машинерия, Сепек! – оценил младший, обращаясь к товарищу. Эскер отметил, что через весь лоб шел у Сепека узкий изогнутый шрам, со временем выцветший, но еще заметный. Нехороший, глубокий. – У каждого второго такой инструменции не найдешь, я подобную фигулинку только у главнюка магиков видал, когда старый хрен нам с морализаторской лекцией приезжал.

Названный Сепеком прервал его резким емким жестом. Зыркнул в сторону Эскера, младший моментально умолк, так и не рассказав, за что же старый хрен магик отчитывал королевских лесничих.

– Не навевай скуку на мил человека, Рокос, чего ему про быт наш выслушивать? Слово вставить не даешь. Может он сам чего рассказать хочет? Стоит в ладной одежке, в плаще гномьем, в ботфортах эльфийских. А прочий гардероб то людьми шит явно, шит умело, строчка к строчке, материалец качественный, под размер. Мил человек! Ну, так как? Будет рассказец-то?

Эксер немного успокоился. Эти двое, откровенно настроенные на разговор, не торопились делать поспешных выводов о причинах его пребывания на подведомственной им территории. О чем, в первую очередь, ясно свидетельствовало то, весьма радующее, обстоятельство, что он, Эскер, еще не лежит прикопанный в яме, а из уха у него не торчит оперение боеприпаса выпущенной знаменитой артелью мастера Кострука и его , будь они не ладны, сынков-трудоголиков.

– Будет рассказец, служивый. – ответил Эскер, широко улыбаясь с воодушевлением глядя в карие глаза Сепека. – Будет чего послушать, будет чего почитать. Если только напарник ваш любезный пообещает череп мне напополам не разваливать. У меня документы имеются. С сопроводительным письмом. Там – печать и роспись, вас могущая заинтересовать. Так достаю?

Сепек кивнул, подмигнув Рокосу. Тот шустро убрал ладонь с рукояти, всем видом, впрочем, давая понять, что вернуть ее назад дело моментное, а там уж как пойдет.

Эскер расстегнул внутренний карман, нащупал плотную матерчатую папочку, вынул. Коснулся серебристой застёжки пальцем, пошептал. По замочку шустро, как ветряная рябь по луже, пробежала узкая полоска желтого света и папка распахнулась пастью, явив аккуратно сложенные листки бумаги. Рокос моргнул и легонько отстранился, но Сепек ни удивления ни страха не выказал, быть может, за отсутствием и того и другого.

– Стало быть, волшебством промышляешь, мил человек?

– Помаленьку. Документы то изучите?

Документы изучили. Сепек пробежался по грубым буквам всеобщего языка, изучил малораспространённый в Канебе витиеватый имперский шрифт, дошел до замысловатой вязи иерархии. Поморщился, сплюнул. Но дочитал. До конца, не пропустив ни закорючки, отметил про себя Экер. Знание всеобщего было понятным, имперского – ну, почему и не быть в королевстве образованному лесничему с повышенной любознательностью – но эльфийский?

– Я, мил человек, по юности в разведчиках хаживал. Когда война еще не окончилась толком. – не отрываясь от бумаг отозвался старший лесничий. Рокос гордо хмыкнул, приосанился. Эскеру стало ясно, что попасть в напарники к Сепеку было честью и абы кого на такой пост не назначали. – Грамотности понахватался , куда без нее? Взял ты, допустим, пленного, при нем – депеша. Допросить пленного надо? Надо. По нашенски не балакает– к чему язык низших учить, верно? Так что уж тут надо вежливость и культурие проявлять, на его родном посекретничать. А потому и депешу вскрыть, изучить всесторонне. Их тогда редко в чары оборачивали, не то, что ваша папочка.

– Низших?

Сепек отклеил взгляд от письма, которое вычитывал пристально, точно уча наизусть. Прочие документы отдал уже Рокосу, медленно, по слогам, осиливавшему печатные буквы всеобщего.

– Людей. Не-эльфов. Бросьте сударь. Не с большой дороги сюда забрели. Сами знаете, как оно тогда случалось. – Сепек оставил в покое "мил человека" и Эскер сообразил, что игры кончились. – Низшие все те, кто не высший. Логика такая у них наблюдалась, занятная.

Как оно тогда случалось, Эскер действительно знал. Политика Иерархии на оккупированных территориях прописывалась просто. Часть населения могущая представлять опасность ликвидировалась на месте, часть присмиряли и оставляли трудиться, часть вывозилась в то, что представители Иерархии в дальнейшем нейтрально именовали "коррекционными трудовыми лагерями". Отчет об одном таком освобожденном " коррекционном трудовом лагере" Эскер изучал в архивах. Составляли доклад, когда совместными армиями союза королевств и империи оккупантов погнали прочь. Из десяти скорректированных в лагере выживал один.

Тех же из человечьего племени кто владел волшебством или же проявлял зачататочные способности, уничтожались особенно оперативно. Отдельные подвергались препарированию. Иногда еще находясь в сознании. Но в конечном счете умерщвлялись всегда. Низшие не должны чувствовать Силу, управлять ею. Потому что они низшие.

Вот тогда людские колдуны и колдуньи впервые стали в строй. Сами ,без просьб и посулов. Сами пошли в бой, жгли огнем, били молниями, растворяли кислотой, обращали в прах. Правильная мотивация – мощная штука.

Сепек отобрал у Рокоса документы, сложил их вместе с письмом в аккуратную стопку, протянул Эскеру.

– Примите обратно, господин магик. По приглашению и просьбе самого Актуриуса Сорриниуса де Сервантеса к нам пожаловали, без фанфар да карет. Мерин, что милей ниже к сломанной ольхе привязан, так понимаю ваш?

– Мой.

Сепек хохотнул, пихнул локтем хмурого Рокоса.

– Ха! А ты все "хозяина поди сожрали", "сбрую с седлом продадим"! Торопыга!

Младший лесничий буркнул мрачное и поправил цеховой знак, прикрепленный к плащу.

– Ну, господин Эскер ан Ауритус, дознаватель третьей категории, добро пожаловать на приграничные земли королевства Канеб. Дозволите торжественно сопроводить?

– Дозволяю. Сопровождайте, только не слишком торжественно.

Они спустились с холма.

Начинался дождь.

***

– Бабушка?

– Что, крольчонок?

– Мне снилась тетя, бабушка. Она мне пела бабушка, про медвежонка и мед.

– И что медвежонок?

– Его покусали пчёлы бабушка! Одна ужалила прямо в нос, медвежонок захныкал и убежал. А его мама – ну, медведица, она ему слезы утерла и угостила дикими сливами. А папа – ну, медведь – он принес медвежонку рыбки. И они вместе пошли гулять по лесу!

– Славная песня, ушастик.

– Я только ее всю не помню! Очень хочу попеть , но всю не помню.

– Это ничего, крольчонок.

– Бабушка, а еще мне снился дядя. Он был большим и сильным, брал меня на руки и побрасывал. И смеялся . Бабушка, а еще... Ты плачешь, бабушка?

– Нет, крольчонок, что ты. Усталые глаза, иногда сами собою слезу дают.

– Я тебя расстроил...

– Что ты, нет. Расскажи еще про свой сон.

***

– Так что там за морализаторская лекция случилась, господин Сепек?

Троица свернула с холмов, спускаясь сквозь сумерки и трещоточные композиции цикад. Дознаватель подвесил над собою простенькое заклинание, левитирующее в полуметре над темечком крошечным лиловым фонариком. Фонарик отпугивал гнус, отклонял дождевые капли и не пускал слепней лакомиться лошадьми лесников и Эскеровым мерином.

Рокос , надувшись сделал вид что рассматривает гриву своей кобылы. Сепек скривился, но разъяснил

– В долине, сударь магик, руины крепости Иерархии, которую не приметить сложно. В ней – эльфийские ценности. Так у нас треплются. Годами туда не лезли, боялись сглаза...

– Сглаза?

Эскеровский мерин по кличке Конъюнктивит зевнул, показав всем желавшим и нежелающим лицезреть роскошную картину желтых стёсанных зубищ. Дождь зарядил с утроенным усердием.

– Гнилое это место. Гиблое. – смуро повторил Сепек уже выданное им ранее предупреждение. – Говорили, заклинатели остроухих напортачили, открыли темные фолианты свои на тех страницах, куда заглядывать не надо. Ну и выжрала осечка их гарнизон крепость, долину и речушку, леса кусок. Туда долго не совались. А недавно – начали. Думали, прошло времечко, а сокровища, дескать, лежат. Доспехи разукрашенные из серебра и мифрила, посохи заклинателей ихних, черными алмазами увенчанные. Ятаганы да сабли, легкие, острые. Ну и награбленное – что у людей, гномов и прочих отняли. Молва гундит, олухи слушают, варежку раззявили, слюни пускают.

Сепек умолк, выразительно посмотрев на напарника. Рокос по-прежнему теребил гриву коняги и в беседу не встревал.

– Ну, сударь магик, слушают, стало быть, после слюни подберут и лезут в развалины. Иные даже поначалу возвращаться с добычей сподобились. Некоторые из наших, кому особенно в кошельке жмет. – Рокос скис окончательно. – тоже туда перлись. Днем то служба, а ночью – сам себе хозяин.

Старый лесничий вдруг расхохотался.

– Ночь! В проклятое место! Вот что жадностью то творит. Ни призрак, ни вурдалак, ни демон не страшен, когда на кону куш. Только куш то он, порою того не стоит. Вовсе не стоит. Помирать народ начал. Кто вовсе не вернулся, а кого назад в бреду принесли. А потом они... тоже того.

– Известно, как...

– Толком нет, сударь магик. Кровь в жилах засохла, на морду бледные. А физиономии такие, словно теща-покойница за ними с кладбища приковыляла.

Впереди, сквозь льющиеся с неба водяные спицы, показались огни. Там, в укрытой ласковым закатом деревушке, прячущейся у подножия огромной горы, готовились ко сну люди, собаки беззлобно бурчали на загулявших шалопаев, в любовно сколоченных кроватках тихонько сопели дети. Вид Эскеру нравился, убаюкивал, стирал тревоги.

Но ехали они не туда. Письмо указывало место, обозначало его постоялым двором "Тройка башковитых ".

Там Эскера ждала комната. И встреча. Не сказать, что долгожданная.

– Стало быть, увещевать королевских лесничих решил лично главный дворцовый чародей, господин Сепек?

– Верно. Лето он всегда здесь проводит, в обсерватории. Дерганный был, видать из-за визита царственной четы. Из столицы сюда прибыли. Говорят, по поводу долины вопрос поднять. Ну, старик и разошелся. Нельзя, орет, вам , государевым представителям, лезть во всякое. Вопил, аж осип. Но вопил по делу.

Сепек прервался, пригладил усы.

–Приехали.

"Тройка башковитых", Куда указание из письма привело Эскера, скорее напоминал форпост, каковым прежде и являлся. Трехэтажное здание из бурого кирпича плотным непроницаемым кольцом окружала деревянная стена, тяжелые ворота, впрочем, распахнули настежь. Прежде, из-за заостренных бревен виднелись плоские дощатые "крыши" дозорных башен, ныне разобранных за ненадобность. Подъезжая, Эскер рассчитывал увидеть как минимум ров, но того не оказалось и дознаватель почувствовал себя слегка обманутым.

Сепек и Рокос спешились, Эскеров Конъюнктивит встал столбом. Раздул ноздри. Нервно топнул копытом.

– Чует. – отметил Сепек. – Взгляните, сударь, не удивляйтесь.

Эскер взглянул и не удивился. Заодно вопросов по поводу названия постоялого двора задавать не пришлось. Над входом висели три головы. Специальным образом высушенные,, с плотно зашитым ртом и веками. Щеки покрывали выцветшие татуировки. Уши – длинные и острые – плотно стянуты тонкой веревкой.

– Средний – Сепека! – выпалил Рокос, радостно ухмыляясь Эскеру. – За неделю перед перемирием. Высший решил схватиться с низшим один на один, поразвлечься напоследок, разжиться трофейным черепом! Ну, поразвлёкся, ха! А вот с черепом не вышло!

Старший лесничий восторга не разделил. Поднес палец к губам. Рокос тут же сник.

– Эльфы то, сударь магик, гниют иначе. Дольше свежесть сохраняют, не портятся. Правда мясо то у них дрянь, привкус тошнючий. А если головы верно вымочить и вытрясти, то ни муха на них не зариться, ни падальщики. А амбрэ выветривается. Носы у нас грубые, не чуем. Животные вскидываются. Но потом привыкают. Вот и ваш привыкнет. Куда денется.

Мерин чихнул.

– Мы, сударь магик, вас теперь оставим. – Сепек подчеркнуто вежливо поклонился Эскеру, но руки на прощание не подал. – То что дальше будет, не нашего ума и не нашего жалованья дело. Каждому сверчку свой шесток, а ваш высоковат, да крутоват, судя по всему. Падать с такого долго и вдребезги.

Сверчок на высоком шестке смолчал.

– Удачи напоследок пожелаю. Осторожности. До встречи, сударь магик.

***.

– Мне сказали, ты опять почти не спал, юноша.

– Прошу простить, профессор. Пустое.

– Дорогой мой, пустое обычно наполняют содержимым или выбрасывают за ненадобность. Так как?

– Мне снова снилась хата. Невзрачная избушка, а в ней – красивая крепкая женщина

– Сон как сон.

– Она улыбалась мне. Попросила взглянуть ей в глаза. А я почему-то не хотел, плакал, протестовал.

– Не помните почему?

– Нет. Глаза у нее... прекрасные. Огромные, сине-зеленые. Над левой бровью – шрам. Она взяла меня на руки.

– Вас и на руки? И правда, крепкая!

– Во сне я снова маленький. А я ведь почти не помню...

– Берет вас на руки и?

– Поет песню. Я знаю эту песню – про медвежонка, его семью, пчел и мед.

– И что же?

– Я успокаиваюсь. Подчиняюсь. Смотрю. Ее глаза сверкают, как озеро на рассвете.

– А дальше?

– А дальше я ничего не помню, профессор. Совсем ничего. Сразу просыпаюсь.

***

Усладиться запахом тушеной кислой капусты, сырной похлебки с луком и гречневой каши на сале Эскер не успевал. Письмо требовало, а в печати, помимо красного воска, имелась еще и телепатическая привязка. Краткая, емкая, крайне нервозная. Привязка считалась сумбурно, наградив Эскера легкой дезориентаций и тошнотой, но ворвавшееся непосредственно в мозг послание как могло четко определило всю требуемую срочность.

Впрочем, сначала Эскер все-таки осмотрел долину. Прочувствовал ее. Чтобы правильно ответить на правильные вопросы.

Сглотнул голодную слюну, посмотрел сквозь замызганное оконце на Конъюнктивита – тот смирно стоял в стойле, куда его отвел парнишка-конюх и шевелил ушами. Ну, пора.