Текст книги "Наложницы. Гарем Каддафи"

Автор книги: Анник Кожан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

7 Хишам

Путешествие по Африке стало не концом моих страданий, но концом моего полного заключения. Пресытился ли Вождь? Или миновал крайний срок употребления продукта? Я не знаю. В этом никогда не было ни логики, ни объяснений. Изо дня в день я жила по его доброй воле и в полной зависимости от него, без каких-либо планов на будущее. Но в день возвращения из африканского турне он позвал меня через Мабруку и с отвращением бросил мне:

– Я больше не хочу тебя, потаскуха! Я отправлю тебя к охранницам-революционеркам. Ты будешь жить с ними. Давай! Убирайся!

К тому же Мабрука выдала мне мобильный телефон:

– На случай, если тебе захочется поговорить с матерью…

Это было настолько неожиданно! Я сразу же позвонила маме. Она увидела меня по национальному телевидению, когда я, одетая в униформу, стояла позади Каддафи на стадионе в Конакри, и казалось, что она была почти счастлива сказать мне об этом.

– Как бы я хотела тебя увидеть, моя дорогая! Я так по тебе соскучилась!

Я осмелилась озвучить свою новую просьбу Мабруке, и, вопреки всем ожиданиям, она ответила мне, что мама может ко мне приехать через пару дней. Да, в Баб-аль-Азизию.

Было, конечно, страшно представить, как она погрузится в эту атмосферу. Но я так нуждалась в ней. И тогда я ей объяснила, как найти гараж, откуда кто-нибудь подвезет ее к резиденции Вождя. Я надеялась, что все с ней будут вежливы. Какая же я была наивная! Мабрука, Сальма и Фатхия исполнились ненависти и презрения:

– Вы хотите увидеть свою дочь? Это внизу!

К счастью, Амаль поприветствовала ее, предупредила меня, и я побежала в ее объятия, в которых долго плакала. Я даже не могла говорить. Что ей сказать? Что ей поведать? С чего начать? Этот подвал говорил сам за себя. И мои рыдания были невыносимыми. Мабрука насмехалась. Мама была задета. А потом нас разлучили.

Несколько дней спустя в комнату ворвалась бледная Галина. Вождь вызывал нас обеих, он по-прежнему требовал объяснений по поводу инцидента в Африке. Мне подсказали, что у него не было никаких дел поважнее.

– Почему ты соврала, утверждая, что у нее месячные? – спросил он у медсестры.

– Я не лгала! У молодых девушек циклы могут быть нерегулярными и месячные нестабильными.

– Ты обманщица и плутовка! Фарида сказала мне правду. Что касается тебя, маленькая потаскуха, спускайся к себе в комнату. Ты еще от меня дождешься!

Это был последний раз, когда я видела Галину в Баб-аль-Азизии. И только намного позже, в начале революции, я увидела ее по телевидению, снятую в момент ее возвращения на Украину, и тайна ее опыта в Ливии исчезла вместе с ней. Несколько дней спустя после той жуткой встречи Каддафи снова меня вызвал и неистовствовал над моим телом с такой жестокостью, что я вышла от него почти без сознания и покрытая синяками. Амаль Дж., еще одна девушка из резиденции, обычно весьма безразличная к моей судьбе, была тронута.

– Тебе нужно отсюда ненадолго выбраться!

Я даже не поднималась с кровати, у меня больше не было надежды, проходили дни, я потихоньку угасала. Она вернулась ко мне в комнату с торжествующим видом.

– Мабрука разрешила взять тебя ко мне домой!

Она сразу же посадила меня в машину, чтобы мы могли провести день у нее дома или, скорее, в другом ее доме, там, где ее ждали мама и младшая сестра перед блюдом с отменным кускусом.

Три дня спустя она снова получила для меня разрешение выйти. Эта новая условная свобода была невероятной, и я не знала, как понимать такую резкую перемену настроений своих тюремных надзирателей. Но эти несколько часов вне подвала были настоящим глотком воздуха, так что я помчалась, не задавая вопросов. Я больше не думала о побеге. У меня больше не было надежды. Ни малейшей мечты. Я была погребена, лишена всякого будущего вне Баб-аль-Азизии. Я стала одной из тех многочисленных женщин, которые навсегда превратились в имущество хозяина. И я совсем не могла предположить, что в тот день в мою жизнь войдет другой мужчина.

***

Амаль Дж. увезла меня в старый рыбацкий квартал у моря. Мы должны были возвращаться, она сдавала назад, когда какой-то мужчина закричал:

– Да осторожней же!

Взбешенный, он вышел из машины, с которой мы чуть не столкнулись. Но он быстро успокоился, мы обменялись взглядами, потом улыбками. И все. Удар молнии. Я даже не знала, что такое бывает. Подземный толчок, сначала один, потом другой. Ему было около тридцати; широкоплечий, крепкий, мускулистый, глаза такие же черные, как его волосы, и полные энергии. Точнее, смелости. Я была потрясена. Но Амаль Дж. тронулась, взяв курс на Баб-аль-Азизию, и жизнь снова вернулась в прежнее русло между подвалом и комнатой хозяина, между затишьем и подчинением.

Однажды после обеда мне опять разрешили с ней выйти. Она хотела отвезти свою младшую сестру на ярмарку, а заодно отвела меня на карусели. Одна из них была похожа на большое решето. Люди усаживались внутри круга, цеплялись за края, и все это устройство трясли в разные стороны. Мы смеялись и пищали, стараясь удержать равновесие, потом я увидела, что человек, управлявший каруселью, был тем самым мужчиной. Наши взгляды пересеклись, и он увеличил колебания карусели. Какой ужас и какой восторг! Чем громче я хохотала, не сдаваясь, тем больше он увеличивал скорость.

– Мы уже виделись, не так ли? – крикнул он мне.

– Да, припоминаю. Как тебя зовут?

– Хишам. У тебя есть телефон?

Это было неслыханно! Запретно и совершенно фантастически! У него не было под рукой бумаги, и он сообщил мне свой номер, который я тотчас же набрала, чтобы мой отразился у него на экране. Амаль Дж. быстро отвела меня подальше.

Я была в легкой эйфории, когда вернулась в Баб-аль-Азизию. Жизнь приобретала новые краски. Я позвонила ему из своей комнаты. Я знала, что это было глупо, но он сразу же взял трубку.

– Ты где? – сказал он.

– У себя.

– Я был рад увидеть тебя на карусели. Хорошее совпадение, не так ли?

– Я везде тебя узнала бы.

– Я хотел бы с тобой встретиться. Чем ты вообще занимаешься?

О, этот вопрос! Я должна была его ожидать. Что я могла ему ответить? Я ничем не занималась. Ничего не делала в своей жизни. Да, впрочем, у меня и жизни-то не было. Бездна. Я разрыдалась.

– Ничем. Я совсем ничем не занимаюсь.

– Но почему ты плачешь? Расскажи мне!

– Я не могу.

Рыдая, я бросила трубку. Сейчас мне было восемнадцать лет. Девочки из моей школы на сегодня уже имели диплом. Некоторые даже были замужем. Другие записались в высшие учебные заведения. Я помню, что, поступая в колледж, мечтала стать дантистом. Я обсуждала это с мамой. Первое, на что я обращала внимание, глядя на человека, это были зубы и улыбка, и я не могла удержаться от совета, как за ними ухаживать, лечить, отбеливать. Дантистом! Это было почти смешно. Как бы надо мной посмеялись, если бы я об этом рассказала в своем подвале. Они разрушили мои мечты, украли мою жизнь. И я даже не могла об этом рассказать. Ведь то, что со мной сделали, было настолько унизительно, что там, снаружи, больной становилась я. Что ответить Хишаму?.. У меня не было времени на раздумья. Меня вызвали на этаж.

– Раздевайся, потаскуха!

Это было уже слишком. Я разразилась рыданиями.

– Почему вы мне это говорите? Почему? Я не потаскуха!

От этого он впал в ярость. Он прорычал:

– Заткнись, потаскуха! – И он изнасиловал меня, дав понять, что я лишь вещь и не имею никакого права на слово.

Когда я вернулась к себе в комнату, на экране мобильного телефона, спрятанного под подушкой, увидела двадцать пять пропущенных вызовов от Хишама. По крайней мере я для кого-то существовала.

Следующей ночью меня позвал Каддафи и снова разрядился на моем теле. Потом он заставил меня нюхать кокаин. Я не хотела. Мне было страшно. У меня пошла кровь из носа, тогда он положил его мне на язык. Я потеряла сознание.

Проснулась я с кислородной маской на лице в медпункте украинок. Елена гладила меня по руке, Алина смотрела на меня с беспокойством. Они ничего не говорили, но я видела их сочувствие. Меня отвели в комнату, где я два дня пролежала в постели, не в силах стоять на ногах. И только образ Хишама помог мне держаться за жизнь.

Лишь на третий день Амаль узнала о случившемся. Мне было лучше, и у меня совсем не было желания говорить, но она вне себя схватила меня за руку и отвела к Вождю. Он сидел перед компьютером.

– Мой господин! Это неразумно – давать наркотики малолетней! Это криминал! Опасно! Что на вас нашло?

Она смотрела ему в глаза с потрясающим бесстрашием. Держа одной рукой мою, вторую положив на бедро, она требовала ответа. Она осмеливалась требовать от него отчет!

– Проваливай! – проревел он, указывая ей на дверь. – А ее оставь!

Он вскочил, сдавил мне грудь, закричал:

– Танцуй! – И включил музыку. Потом он вцепился мне в плечи: – Ты зачем рассказала, потаскуха?

– Я ничего не говорила! Они сами обо всем догадались!

Он избил и изнасиловал меня, помочился на меня и, когда отправился в душ, прокричал:

– Пошла вон!

Я спустилась к себе, мокрая и ничтожная, убежденная в том, что никакой душ не сможет меня отмыть.

***

Амаль Дж. не переставала злиться. Но все же она по-настоящему восхищалась Вождем. Возможно, она его даже любила, что мне показалось также невероятным. Она говорила, что обязана ему за дом, в котором жила ее семья, за машину, за некоторый комфорт в жизни. Я не задавала вопросов, я и так была в немилости. Но когда она говорила: «Клянусь головой Муаммара», я знала, что ей можно верить. В Баб-аль-Азизии она не боялась ставить всех на свои места. Жуткому Сааду аль-Фаллаху из протокольной службы, который обращался с ней как с шлюхой, она кричала: «Ты бы лучше заткнулся, педик!» Она ворчала, ругалась, приветливая, как дикобраз, и безразличная к остальным. Но моя беда ее напугала. Утром она ворвалась ко мне в комнату и сказала:

– Пошли, я отвезу тебя к себе домой. Мне разрешили. Возьми вещи на несколько дней.

Я бросилась к ней на шею.

– Ладно, ладно! – сказала она, освобождаясь от моих объятий, по-прежнему немного чудаковатая, но со слезами на глазах. И мы поехали к ее семье. О, какое же это было сладкое чувство – вернуться к нормальной жизни: дом, родители, обеды. Я вспомнила о своей семье и позвонила маме.

– Ты должна ко мне приехать.

Амаль подскочила.

– Не говори ей, что ты у меня! Я тебе запрещаю! Если ты расскажешь своей матери, я тебя мигом отвезу в Баб-аль-Азизию.

Она меня напугала. Все, что угодно, только бы не возвращаться в свой подвал, снова видеть Каддафи и Мабруку. Все, в том числе и солгать маме, чего я еще никогда не делала.

Так я узнала о второй жизни Амаль Дж. О том, где она добывала алкоголь, о ее ночных прогулках на машине, о ее фамильярности со встречными полицейскими – «Как дела, Амаль?» – и о смеси «Ред булла» с водкой, которую она поглощала за рулем, перед тем как побрызгаться духами, возвращаясь домой. Я поняла, что она была жадной к деньгам, она поддерживала отношения с влиятельными и богатыми бизнесменами. Я побывала на вечеринках, куда Амаль приводила других девушек, где постоянно употребляли алкоголь и наркотики, куда спешили попасть сановники и знаменитости страны. Так значит, от меня хотели именно этого? Мое богатство – это лишь мое тело, которое я так ненавидела? Даже в гареме это моя единственная ценность? Если только моя связь с Баб-аль-Азизией не увеличивала мою цену в глазах некоторых мужчин. Одна ночь в шикарном доме знаменитого кузена Каддафи была оценена в 5000 динаров, которые Амаль Дж. поспешила прикарманить и которые я никогда не осмелилась потребовать. Она меня содержала.

***

Однажды по телефону мама сообщила новость: моя подруга детства, Инас из Бенгази, сейчас была в Триполи и мечтала со мной встретиться. Она дала мне ее номер телефона, и я сразу же ей позвонила. Я хотела возобновить отношения с нормальными людьми, с людьми из моей прошлой жизни, пока не ведая, получится ли это. Инас тотчас же ответила с восторгом. Я спросила ее адрес, предложив приехать к ней сразу же.

– Вот как? Ты можешь выходить из Баб-аль-Азизии?

Она знала! Я была поражена. Как мама посмела ей рассказать правду, ведь она лгала своей семье с самого начала?

Я взяла такси и попросила Инас за него заплатить.

– Как такое возможно, что девушке, которая живет в доме президента, нечем заплатить за такси? – пошутила она.

Я молча улыбнулась. Что она на самом деле знала? Что для нее значило «жить у президента»? Она думала, что это был мой выбор? Статус и настоящая работа? Я должна была действовать очень осторожно. Мы зашли в дом, и вся семья вышла меня поприветствовать.

– Давай позвоним твоей матери, чтобы она к нам приехала, – сказала взволнованная Инас.

– Нет!

– Почему?

– Не нужно!.. Я временно живу у одной девушки вне стен Баб-аль-Азизии, и она не хочет, чтобы об этом стало известно.

Все молча и подозрительно на меня посмотрели. Стало быть, маленькая Сорая лжет своей матери… Это и разрушило веселую атмосферу.

– Какая твои дела в Баб-аль-Азизии? – спросил кто-то.

– Я не хочу об этом говорить. Мама наверняка рассказала мою историю.

После этого я закурила сигарету, заставив членов семьи взглянуть на меня с ужасом и осуждением. Сорая изменилась не в лучшую сторону.

Я осталась ночевать у Инас. Немного отдохнула. Вернулась ненадолго в детство. Это было так приятно. Амаль Дж., наверное, была вне себя от ярости и беспокойства. Я не ответила ни на один из ее многочисленных звонков. И когда на следующее утро я все же ответила, она завопила:

– Как ты могла уйти, не предупредив меня?

– Мне нужно было проветриться, ты можешь это понять? У тебя я чувствую себя в новой тюрьме. Спасибо, что ты вытащила меня из Баб-аль-Азизии, а теперь дай мне немного подышать.

Она продолжала кричать, и я расплакалась, тогда трубку взяла Инас.

– Я ее подруга детства, моя семья присмотрит за ней, не волнуйтесь.

Но Амаль Дж. настаивала. Она говорила, что я оказалась в серьезнейшей ситуации, последствия которой я даже не могу себе представить. В конце концов Инас назвала свой адрес.

– Я еду!

Именно этого я боялась больше всего. Единственный приют, который у меня оставался, тот, о котором никогда не догадались бы в Баб-аль-Азизии, был раскрыт. Я почувствовала себя затравленной. И позвонила Хишаму.

– Умоляю тебя, забери меня. Я больше не хочу никого видеть, кроме тебя.

Он приехал через несколько минут. Он меня почти похитил. Машина помчалась по улицам Триполи, потом по пригороду, а потом по деревне. Он крепко сжимал руль, внимательно следя за дорогой. А я смотрела на его профиль, закинув голову на сиденье, чувствовала себя такой расслабленной, какой не была уже лет сто. Я ни о чем не думала, у меня не было никаких планов, я улыбалась и просто доверилась мужчине, которого видела лишь третий раз в жизни. Я не ошиблась. Он был сильным. И пылким. Он отвез меня в загородный домик.

– Отдыхай, – сказал он мне. – Я все о тебе знаю. Отныне я никому не позволю причинить тебе боль.

Амаль Дж. без моего ведома виделась с ним, рассказала о моем положении в Баб-аль-Азизии и предупредила его: «Эта девочка не для тебя». И в этот момент звонила как раз она. Она уже пыталась дозвониться раз десять.

– Ответь, – сказал мне Хишам. – Ты больше не должна ее бояться. Скажи ей правду.

Я подняла трубку. Она изрыгала ругательства:

– Сорая, ты – сумасшедшая! Ты действительно нарываешься на неприятности. Как ты посмела сбежать, когда я должна была за тобой заехать?

– Оставь меня! Я – далеко. Я живу у одной подруги.

– Ты врешь! Я знаю, что ты с Хишамом!

Я бросила трубку. Хишам забрал у меня телефон и перезвонил ей.

– Оставь ее в покое. Забудь ее. Вы причинили ей уже достаточно боли. Теперь я буду ее защищать. Я смогу убить, если кто-то попытается ее обидеть.

– Хишам, ты меня не знаешь. Ты за это дорого заплатишь. Я засажу тебя в тюрьму!

***

Мое счастье продлилось три дня. Первые сутки я все время плакала, думаю, просто выливалось все то, что накопилось за пять лет. Хишам был терпеливым, нежным, заботливым. Он кормил меня, убирал за мной, вытирал мои слезы. Я больше не была одинокой. Казалось, что жизнь «после Баб-аль-Азизии» все-таки возможна. Но новость о моем побеге вызвала эффект взорвавшейся бомбы в доме Каддафи. Амаль Дж. отвезла Инас к моей матери, которая сразу мне позвонила:

– Сорая, я поражена. Ты лгала мне на протяжении двух месяцев. Как такое может быть? Ты – в городе, ты куришь, ты уезжаешь с мужчиной. Кем ты стала, маленькая Сорая? Шлюхой? Проституткой? Лучше бы я узнала о твоей смерти, чем о том, что ты ведешь распутный образ жизни. О, как же ты меня разочаровала!

Я сбросила вызов. Все факты были против меня. Но как она не замечала, что это был лишь способ выжить? Мне снова позвонила Амаль Дж.:

– Что бы ты ни предприняла, ты снова окажешься в Баб-аль-Азизии.

Служба национальной безопасности осадила дом родителей Хишама:

– Где ваш сын? Он должен вернуть девушку, которую похитил.

В панике ему позвонили братья. Таким образом, через три дня мы сложили оружие.

Я поехала к Амаль, которая предоставила мне выбор: отвезти меня к родителям или в Баб-аль-Азизию. Я выбрала родителей, но с такой тревогой! Я видела, что доверие было потеряно. Мама строго на меня смотрела, словно мое лицо выдавало мои бесчестные поступки. Как будто я больше не была ее похищенным ребенком, которому причинили боль. Как будто я была виновной дочерью, пропащей дочерью. Отец же меня принял немного мягче. Он внимательно меня рассматривал, казалось, не узнавая меня. Полагаю, я немного подросла. А точнее, постарела. Но он должен был играть роль отца и очень скоро потребовал объяснений. Кем был этот Хишам? Я рассказала об этой счастливой и неожиданной встрече, о смелости, хладнокровии, о джентльменском поведении, о его намерении жениться на мне. Он скептически меня слушал. Между нами пробежала трещина.

Мать не хотела, чтобы я выходила из дома, больше боясь этой новой опасности, чем Баб-аль-Азизии. Я была вынуждена прибегнуть к уловке: отправившись вместе с отцом, я убежала от него и встретилась с Хишамом, который снабдил меня сигаретами и новой сим-картой для мобильного. Таким образом, Амаль Дж. или Мабрука больше не смогут мне позвонить. В доме была натянутая атмосфера. Я умирала оттого, что не могла покурить, и тогда пряталась в туалете, где выкуривала сигарету и потом разбрызгивала освежитель воздуха. Мне не о чем было с ними говорить. Я находилась в подвешенном состоянии. Ранним утром постучали в дверь. Это был шофер из Баб-аль-Азизии.

– Поехали, Сорая. Там требуют твоего присутствия.

И я снова туда отправилась. Мабрука встретила меня холодно и отвела в лабораторную зону, где медсестры трижды взяли у меня кровь на анализ, наполнив три пробирки. Я прождала час в небольшом салоне, пока Сальма не рявкнула с суровой миной:

– Поднимайся!

Вождь ждал меня в спортивной майке.

– Какая же ты потаскуха! Я знаю, что ты спала с другими!

Он плюнул мне в лицо, оттрахал меня, помочился на меня и в заключение сказал:

– У тебя теперь только один выход: подчиняться моим приказаниям. Ты будешь спать у себя, но я хочу, чтобы с девяти утра и до девяти вечера ты была здесь, в моем распоряжении. Ты наконец научишься дисциплине революционной гвардии.

8 Побег

На следующее утро ровно в 8:30 в дверь дома родителей позвонил шофер из Баб-аль-Азизии. Итак, я ехала на работу. Я не знала, в чем она состоит, и просто надеялась, что больше не придется контактировать с Вождем. Чем же все-таки занималась «революционная гвардия»? Как я могла защитить революцию? Я быстро получила ответ: целый день подавать выпивку африканским гостям Вождя! Я находилась в том же доме, среди тех же людей, с тем же начальством. И в три часа ночи я все еще была там.

– Но это совсем не то, о чем говорил мне Вождь, – пожаловалась я Мабруке.

– Значит, ты здесь и переночуешь.

Но у меня больше не было комнаты. Мое место заняла новенькая. И тогда я приготовилась спать на диване в салоне, как проезжая девка. И как только африканцы уехали, меня с новенькой вызвали к Вождю. Нет, тут не было ничего революционного. Меня заманили в ловушку.

На следующий день я тайком позвонила отцу. Разговор был коротким, я чувствовала его напряжение.

– Сорая, это важно. Приезжай ко мне как можно быстрее с паспортом.

У меня он был! Невероятно, но у меня он был. Это упущение Мабрука совершила, когда мы вернулись из турне по Африке. Я сказала, что мне нужно срочно поехать за покупками с одним шофером из Баб-аль-Азизии. Попросила его немного подождать и прыгнула в такси, чтобы добраться до папы, который ждал меня в своей машине. Он вихрем тронулся и отвез меня во французское посольство, подать заявление на срочную визу. Нужны были моя фотография и отпечатки пальцев. Благодаря удаче и старым связям отца с одним из служащих посольства нас уверили, что мы получим ее через неделю, а не через месяц. Менее чем через час, проехав по улочкам, избегая больших пробок, папа посадил меня в такси, которое снова отвезло меня к шоферу, и я вернулась в Баб-аль-Азизию.

На следующий день я снова играла роль прислуги. Дом был полон знаменитостей, даже звезд, которых я смогла узнать: режиссер и египетский певец, ливийская певица, танцовщицы и телеведущие. Вождь покинул свой кабинет и присоединился к гостям в большом салоне, усевшись среди них. Затем он поднялся к себе в комнату. И некоторые гости последовали за ним, один за другим. Полные чемоданы фирмы «Самсонит» ожидали кое-кого из них до отъезда.

Я смогла вернуться в родительский дом, но быстро осознала, что там нет для меня места. Я стала чужой. Плохим примером для всех. Мама, отныне отстраненная, больше времени проводила в Сирте с моей младшей сестрой и самым младшим братом. Два старших брата учились за границей. В Триполи жили только папа и еще два брата. Но ничего не складывалось. Настоящая катастрофа.

– Что это за жизнь? – спрашивал папа. – Какой ты показываешь пример своим братьям и всей семье?

Было бы намного проще, если бы они меня не видели. Мертвой я им доставляла бы меньше неприятностей. И тогда произошла невероятная вещь: я предпочла вернуться в Баб-аль-Азизию.

Возвращение в лабораторию. Анализ крови. Случайная кровать в салоне в ожидании ночного вызова. Потом мне позвонил папа:

– Будь наготове. Ты получишь визу во Францию через четыре дня.

И тогда, окрыленная надеждой, я смело пошла к Каддафи.

– Моя мать серьезно заболела. Мне нужен отпуск на двадцать дней.

Он дал мне две недели. Я вернулась домой. Но какая там царила атмосфера! Я пряталась, чтобы покурить и позвонить Хишаму, я всех раздражала. Я солгала, будто меня снова вызвали в Баб-аль-Азизию, и поехала к своему любимому. Я знала, что это серьезно, что я переступила границы – немного больше, немного меньше… Моя жизнь уже давно сошла с рельс! Ложь становилась средством выживания.

***

Два дня я провела с Хишамом в загородном доме одного из его друзей.

– Я люблю тебя, – говорил он. – Ты не можешь так просто уехать.

– Это единственный выход. Я больше не могу жить в Ливии. В Баб-аль-Азизии никогда не оставят меня в покое, моя семья смотрит на меня как на отродье. А тебе я приношу одни неприятности.

– Подожди немного, мы вместе поедем за границу.

– Нет. Здесь за мной следят, и я подвергаю тебя опасности. Уехать – единственная надежда, что Каддафи обо мне забудет.

Я вернулась домой, чтобы собрать чемодан. Я передвигалась как во сне, безразличная к тому, что творилось вокруг меня. Мне сказали, что в феврале во Франции погода очень суровая и мне понадобятся настоящие ботинки и теплое пальто. Я нашла в шкафу целый склад вещей, которые мама покупала для меня во время поездок в Тунис. «Это для Сораи, – повторяла она отцу. – В этом году она вернется, это точно». Мамочка… Она ждала моего возвращения все эти пять лет. Днем она отбивалась от коварных вопросов и держала семью в крепких руках. А ночью она рыдала, молила Бога защитить свою маленькую дочь, вернуть ее. Но я больше не была маленькой девочкой, и я ее разочаровала.

Рано утром меня разбудил папа. Он был бледным. Нет, зеленым, с белыми губами. Я никогда его таким не видела. Мертвым от страха. Он смазал волосы гелем, чтобы зачесать их назад. Под кожаной курткой на нем был незнакомый мне темный костюм. Дымчатые солнцезащитные очки завершали его образ, и он был похож на гангстера или шпиона. Я же быстро натянула джинсы, рубашку, закуталась в черный платок, не забыв также надеть большие солнцезащитные очки, которые скрывали мое лицо. Я позвонила маме в Сирт попрощаться. Прощание было коротким и холодным. Потом мы поехали на такси в аэропорт. Папа бросал на меня нервные взгляды.

– Что с тобой, Сорая? Тебе как будто на все наплевать!

О нет, мне было не наплевать. Но я хранила спокойствие. Что может быть страшнее того, что я уже пережила? Меня убьют? В глубине души я думала об этом даже с облегчением.

В аэропорту папа оставался настороже. Он смотрел на часы, подпрыгивал, когда кто-то слегка его касался; я думала, у него не выдержит сердце. Он попросил одного друга, чтобы мое имя не фигурировало в списке пассажиров. Даже инициалы. Он еще раз в этом убедился. Когда мы проходили охрану, а также в зале ожидания он тайком смотрел по сторонам, подозревая, что каждый одинокий пассажир является полицейским агентом Каддафи. Словно он был в шпионском фильме. В самолете до момента взлета он наблюдал за входом, не в силах произнести ни слова. Он затаил дыхание, у него пересохло во рту. И его руки крепко сжимали подлокотники до самой промежуточной посадки в Риме. Словно приказ Вождя мог развернуть самолет обратно. И только когда мы приземлились, он засмеялся. Впервые за несколько лет, как он сам мне признался.

Он выбрал транзит через Рим, чтобы запутать след. Нам нужно было подождать несколько часов. Я пошла в дамскую комнату, где избавилась от черного платка, подрисовала карандашом стрелки, накрасила губы розовой помадой и немного надушилась. Мы едем в Париж, город красоты и моды. И с моей ничтожной жизнью покончено. По крайней мере я так думала.