Текст книги "Шоу на крови"

Автор книги: Анна Владимирская

Соавторы: Петр Владимирский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

– Все! Как только выписываюсь, начинаю пить! Становлюсь алкашкой! Так жить безопаснее, – важно объявила Лидия. Посмотрела на лица своих посетителей и от души расхохоталась, упав на подушки.

– Мы отвлеклись. Продолжайте, пожалуйста, – попросил Олег.

– Да-да-да! Мисс Марпл, будь любезна, дорасскажи! Как же ты вычислила убийцу? Кто бы мог подумать… Бабулька, молью траченная!..

Вера предложила выпить кофе. Пока Чепурной ходил в коридор к автомату, она убирала остатки пиршества и вспоминала, как постепенно из музейного тумана проступили реальные поступки людей. Одно явление «ангела-хранителя» чего стоило! И когда кофе был принесен, она, не жалея красок, описала, как в тиши музейных залов стала появляться «дама с собачкой». Или, как ее называли музейщики, – ангел-хранитель музея. Хозяйка. Закутанная в кашмирские шали, бывшая владелица особняка и коллекции, Прасковья Николаевна Воскресенская появлялась то среди бела дня, то по ночам. Но всегда с какой-то пользой. Во всяком случае, так утверждали смотрители, наблюдавшие музейное привидение регулярно. Хозяйка музея будто бы предупреждала о некоторых недоработках. Например, после ее появления у изразцовой печки изменили традиционную экскурсию. Раньше рассказ музейного гида начинался из античного дворика, а затем шел в Итальянский зал эпохи Возрождения. Теперь же стали в полном смысле «плясать от печки». Экскурсия отныне начиналась с истории создания коллекции, и первые слова любого музейщика были словами благодарности основателям – чете Воскресенских. Происходило это теперь в стенах мемориального кабинета Ярослава Михайловича, который работники музея называли еще «нижним залом» – потому что там часто находилась очередная экспозиция… Так, спустя восемьдесят лет со дня смерти Прасковьи Николаевны, исполнилась воля ее мужа: заботиться об уникальной коллекции и вспоминать их имена добрыми словами.

– Так была ли «дама с собачкой» на самом деле? Или это выдумки бабулек-смотрителей? – спросила Вера как опытная рассказчица.

– Давай, объясни, какое отношение к убийствам имеет привидение. Ты вообще веришь в него, в этот бред? – с нетерпением спросила Лида.

– Все на самом деле было. Никакой это не бред, – кивнула головой Лученко. – Здесь тоже началась своя игра, конкурирующая с вашими играми, Олег!

– О! Это уже стало совсем интересно! – оживился руководитель компании «Игра».

Вера отхлебнула кофейку, отойдя к балкону. В палате люкс имелся широкий и удобный балкон-лоджия. Полюбовавшись оранжево-зеленым осенним парком, куда выходили окна лечебницы, она спросила подругу:

– Лидуся, ты бы не хотела подышать свежим воздухом на балконе?

– А можно? – удивилась женщина.

– Как врач рекомендую. Ну-ка, Олег, сделали из рук стульчик! Помните, как в детстве?

– Да я сам перенесу. – Чепурной поднял Лиду, она обвила его шею руками, и он вынес ее на балкон, усадив в кресло.

Вера захватила подушку и одеяло. Под спину больной подложили подушку, укрыли одеялом.

– Вы нас, девушка, страшно заинтриговали! – нетерпеливо сказал Олег, закурив и отойдя в сторону, чтобы не дымить на выздоравливающую актрису. – Какие такие игры с «дамой с собачкой» стали устраивать в музее мои конкуренты? И почему Римма мне не доложила, хотел бы я знать! Я ведь ей достаточно зеленых отслюнил, чтоб она мне обо всем сообщала.

– Снимите с довольствия Лобоцкую, не в коня корм, – посоветовала Лученко. – Она скоро на повышение пойдет.

– Боже мой! Как хорошо на улице! – проворковала Лида, вдыхая осенний сладкий воздух. – Ты, Веруня, рассказывай, а то господин Чепурной сейчас лопнет от любопытства.

– Дело в том, что три музейщика, три истинных патриота своего храма решили защитить музей по-своему. Пусть наивно и неловко. Они инсценировали появление бывшей хозяйки музейного собрания. Для роли Прасковьи Николаевны Воскресенской даже наняли актрису. Написали ей роль и сделали так, что она стала появляться там и тогда, где нужно. А нужно им было одно-единственное – привлечь внимание к музею! Пусть даже таким, мистическим способом…

– Кто же это затеял?

– Две сотрудницы – Аросева и Суздальская. А Хижняк, главный хранитель, им помогал.

– Суздальская? Это у нее история с японцами приключилась? – вспомнила Лида. – А кто такая Аросева?

– Она дежурила в ночь игры Стива.

– Так что с этой инсценировкой? Про ангела-хранителя?

– Да ничего особенного. Просто она мне спутала все психокарты. Пришлось сперва разбираться с привидением, а уж потом с убийствами.

– Какие такие психокарты? – спросила Лида.

– Так я называю привычную манеру поведения человека в определенных обстоятельствах. У каждого из нас она абсолютно соответствует психотипу, характеру, темпераменту. Возьмем, к примеру, такую ситуацию. Ты, Лидуша, купила новый роскошный плащ. Светлый. Идешь по улице. И вдруг какой-то водила въезжает в лужу и обливает тебя грязью с ног до головы. Машина останавливается, он выходит. Твой действия?

– О! Я ему такое расскажу, что он на всю жизнь запомнит! Еще и по морде врежу! – встрепенулась разомлевшая было в кресле актриса.

– Олег, а вы?

– Ну… Я его заставлю проехать со мной в химчистку и заплатить за ущерб.

– Вот видите. Каждый из вас ведет себя, сообразуясь со своей поведенческой психокартой. Лида выпустила пар, для нее важна эмоциональная разрядка. Вы, Олег, поступили как бизнесмен. Вам причинили ущерб, и вы хотите минимизировать нанесенный вред. Теперь вернемся к нашим музейщикам. Та святая троица, создавшая фантом «ангела – хранителя», не могла никого убить. У них другая психокарта. Кстати, мне вообще было очень трудно вначале, потому что каждый что-то скрывал. Поди попробуй догадаться – что! Помните, я рассказывала вам, что неправду чувствую, но вот ее содержание… Только когда достаточно пообщалась с каждым из музейщиков, выяснила. Ну, что скрывали Хижняк, Аросева и Суздальская – понятно: игру в ангела-хранителя. Труднее было с Наливайко, художником-копиистом. Но и он потом признался, что делает копии картин по фотографиям, и боится, что его застукают: в музее ведь фотографировать запрещено. Секретарша Баранова, оказывается, поставляла в скандальные газетенки информацию о происходящем в музее. За деньги, конечно. Лужецкая с Юдиной скрывали, что меняются сменами. А еще одна смотрительница, Федоренко, или, как ее называли, Маргоша, как я догадалась, сама придумала всю историю с визиткой Воскресенского. Она изготовила ее в своем издательстве методом шелкотрафарета… Прямо цепная реакция игр! Теперь понятно?

– Гениально! – выдохнул дым Чепурной и закашлялся.

– Попей воды. – Лида смотрела на Веру вопросительно, пока бизнесмен ходил пить воду в палату. – Таким образом, ты исключила почти всех музейных.

– Думаю, ты зря лечишься от сотрясения мозга. Голова у тебя работает как надо. – Вера приобняла подругу.

Той явно был приятен комплимент, и она шепотом спросила:

– Пока Олежки нет, скажи, а сексом когда можно будет заниматься? Это при сотрясении не вредит?

Лученко прыснула. Потом расхохоталась так, что у нее даже слегка повлажнели глаза. Промокая их носовым платком, она сквозь всхлипы пробормотала:

– Ты, Лидка, не от того лечишься! Тебе нужно «хотюнчик» лечить! А то он у тебя…

В этот момент на балкон вышел Олег и сразу спросил:

– Кто такой хотюнчик?

Обе женщины захохотали так заливисто, что прибежала медсестра – выяснять, все ли в порядке с больной Завьяловой. Сестру успокоили, но она строго предупредила, что придет делать укол.

– Что тебе колют? – спросила подруга-врач.

– Витамины, – ответила подруга-актриса, вытирая лицо от слез смеха.

– A-а! Олег, нужно вернуть даму на ложе. Сейчас ей будут делать укол.

– Да у меня от этих уколов вся попка в шишках! – пожаловалась больная.

– Ты меня нарочно провоцируешь? – спросил возлюбленную мужчина, кладя ее в постель. – Ужасно хочется промассировать все твои шишечки!

Появилась медсестра, неся перед собой лоток со спиртовыми ватками и шприцем. Быстро сделала укол и покинула палату. Вера вошла с балкона в комнату и, присев на край кровати, продолжила:

– Финал моих музейных «раскопок» таков: я стала подозревать смотрительниц. Несмотря на то, что они такие ветхие, а убиты двое взрослых сильных мужиков.

– Да… Ничего себе ветхие! Эта бабулька Юдина душила Гарика Дрозда с силищей анаконды! Притом что ростом она мне до пупа, – вмешался Чепурной, его даже передернуло от жутких воспоминаний.

– До музея она всю жизнь протрубила на заводе разнорабочей. Завязывала коробки с продукцией проволокой, той самой, которой потом пыталась удушить Дрозда. Так что на самом деле она очень сильная бабка. Что ж вы хотите, ведь она всю жизнь вкалывала физически.

– Но как ты выбрала именно ее из трех? – не могла понять Завьялова.

– Было два момента. Она уж очень агрессивно реагировала на все происходящее в музее. Искусство вообще вещь сильнодействующая, а в нашем случае Юдина оказалась «жертвой искусства» – считала, что защищает святое. Но при этом социально оставалась эдакой пролетарской костью, и все эти картины и скульптуры, которые она охраняла от туристов, на самом деле были ей чужды. Она наслаждалась своей ролью охранницы. «Не трогать! Не прикасаться! Не прислоняться! Не подходить!» Возможность быть начальницей, командовать – вот от чего она кайфовала. Такого никогда не было за всю ее пролетарскую жизнь. Это первый момент. И второй мне подсказал Андрей…

– Кстати, как он там, в Париже? Не боишься, вдруг закрутит роман с парижанкой? – испытующе посмотрела на Веру подруга.

– Не боюсь, – просто ответила та. – Так вот, мы с ним переписывались. И в одном из писем он вспомнил историю о такой, знаете, сердобольной старушенции, которая все время приносила к нему в клинику котов: то кастрировать, то усыпить. Андрей предлагает: «Давайте поборемся за жизнь четвероногого пациента». А она говорит: «Нет! Усыпите!»

– И при чем здесь это? – не поняла подруга.

– А это, Лидонька, еще не все. Тут есть тонкость. Она своих котов называла фамилиями членов Политбюро. Может, помнишь, был такой высший партийный орган в нашем детстве. Значит, был у нее кот Косыгин, сокращенно Кося, были Пельше и Щербицкий. И вот, допустим, у кота Хрущева ухо драное, а она нового принесла. Значит, старого – усыпить, а нового назвать Брежневым. Ощущаете системку?

– Ха! Потрясающе! – хохотнул Чепурной. – Потом, значитца, принесла котяру Андропова, и тогда Брежнева – к ветеринарам, усыпить к чертям собачьим! Черненко нашла – Андропова на фиг!..

– Именно. И я почуяла здесь кое-что. Ту неизбирательную спокойную жестокость, с которой совершались убийства в музее. С которой совершалась в советские времена диктатура пролетариата. Ведь что такое диктатура пролетариата? Это руководство людьми не с помощью терапии, как в цивилизованных странах. Или как в религиях, где является аксиомой, что человек грешен и его надо лечить, то есть направлять. А это хирургия, когда больного от всего режут. Насморк – на операционный стол. Голова болит – под скальпель. Причем при диктатуре пролетариата оперируют не хирурги, а каждый, кто вбежал на пять минут в операционную. То есть человека гораздо проще зарезать, убрать, чем лечить и исправлять. Кто мог впитать так эту систему, чтобы применять ее к котам? Человек пожилой, выросший в те времена, причем человек пролетарской закваски. Именно такой человек мог убить охранника только для того, чтобы наказать буржуя Маркоффа. Обрушить статую на режиссера лишь за то, что он надругался над произведениями искусства. В общем, я позвонила Зое, больше для очистки совести. Но когда узнала фамилию этой старушки – Юдина…

– Потрясающе! – воскликнула Лида.

– … то поняла, что ничего на свете не бывает просто так. И поняла еще, кто из смотрительниц мог совершить преступление.

– То есть переступить этот барьер?

– Да. Были еще кое-какие мелочи. Обмен дежурствами. Например, именно Маргоше было доверено открывать и закрывать музей. Она самая энергичная из всех, к тому же бывшая редакторша, человек интеллигентной профессии. Но она любит поспать, и поэтому на самом деле открывала музей утром Юдина, страдающая бессонницей. И все ночные мероприятия тоже открывала и закрывала Юдина. Старушки менялись. А для охранников все смотрительницы – как китайцы, на одно лицо. Поэтому на подмену никто не обратил внимания. Юдина появлялась на дежурстве в музее всегда, когда проходили какие-нибудь презентации, съемки, игры. Она стащила у Хижняка бутылочку с атропином – его глазные капли, и собиралась подсунуть их вам, Олег. Чтоб в случае гибели Лиды – слава богу, обошлось! – подставить вас. Юдина поставила бутылочку с каплями на ваш кейс, он лежал на видном месте, на подоконнике. Но Хижняк их машинально сунул к себе в карман. Поэтому менты стали подозревать его и арестовали хранителя. А я, наоборот, уверилась в своих подозрениях относительно нее.

– Последний вопрос – зачем? Ведь вы сказали, что она равнодушна к картинам и музейным ценностям. А до этого вы говорили, что эти преступления как бы кричали: «Музей – храм! Уважайте музей!» – Олегу хотелось докопаться до внутренних пружин.

– В том-то и дело! Это абсолютно идеологическое преступление. Вернее, ряд преступлений. Кто сегодня в музеях проводит игры, презентации, съемки клипов? Богатые. С точки зрения Юдиной – ненавистные ее классовому нутру олигархи! Подставляя этих самых олигархов и их приспешников, она, разнорабочая завода «Красный резинщик», наводила большевистский порядок. Понимаете, ей не важно было, что погиб ни в чем не повинный Гаркавенко. Зато она засадила в тюрьму американского бизнесмена! Режиссер и певица для нее – носители разврата. А ты, Лидуся, вместе с Олегом вообще – исчадия ада! Она вовсе не музейные ценности защищала. Ей важно было наказать классового врага. – Вера поднялась, демонстрируя, что ее работа по «музейному делу» закончена.

– Смотритель музейных ценностей, старушка-дюймовочка… Кто бы мог подумать? Хотя, наверное, в суде ее адвокат выберет именно такую стратегию. – Чепурной потер лицо ладонями. – Вера Алексеевна, не знаю, как мне вас благодарить.

– Я знаю! – выкрикнула Лида. – Ты должен выплатить ей солидный гонорар! И она купит себе какую-то потрясающую тряпочку! Все будут на нее смотреть и до смерти завидовать!

– Пощади чужих людей, садистка! – улыбнулась Вера. – У меня другое предложение. Помните, Олег, когда мы договаривались о моем участии в расследовании, я сказала, что возьму гонорар игрой.

– Конечно, помню. Пожалуйста, все что угодно! Любая игра в вашем распоряжении. Вы уже знаете, чего бы вам хотелось?

– Знаю. Отправьте меня, пожалуйста, в Париж, – попросила Вера.

11
ПУРКУА БЫ И НЕ ПА?

Леон Дюфренуа и Габриэль Пеньо, французские ветеринары, работники клиники при Парижском зоопарке, вначале отнеслись к Андрею Двинятину настороженно. Кто знает, чего можно ждать от человека из страны, которую не пускают в Европейский союз, где нет демократии и все еще не уважают частную собственность?.. Однако очень скоро они переменились к иностранцу. Андрей не только ухаживал за лемуром, так не вовремя заболевшим бронхитом. Он с готовностью помогал в работе своим парижским коллегам, без всяких просьб и уговоров с их стороны включился в рутинную ветеринарную практику. Ассистировал при операциях, ставил капельницы, делал блокаду при острых отитах – словом, откликался на ежедневные проблемы. Несколько раз продемонстрировал французским коллегам чудеса своей ветеринарной интуиции. Вылечил молодого льва от острого нефрита. Теперь хулиган львенок чувствует себя лучше. Перестал оставлять кровавые лужи, даже начал требовать свое законное сырое мясо всеми доступными средствами: устраивает митинги протеста у холодильника и акции гражданского неповиновения прямо на полу.

А однажды к Дюфренуа пришла его постоянная клиентка, хозяйка небольшого бистро, и принесла больную ангорскую морскую свинку. Мать семейства явилась вместе с тремя рыдающими детьми и сама едва сдерживала слезы. Свинка еле дышала и была такой худющей, что казалось – она доживает последние часы. Леон осмотрел пациентку, послушал ее испуганное сердечко, но поставить диагноз затруднялся. В этот момент Двинятин обратил внимание на приоткрытый рот ангорской свинки. Он взял страдалицу в руки, раскрыл ее челюсти и показал Дюфренуа причину ее страданий. Нижние зубы настолько выросли, что слились между собой, и в глубине зева образовалась костная перемычка, мешавшая свинке принимать пищу. Животное не только не могло закрыть пасть, но и умирало от голода. Андрей попросил Леона подержать страдалицу. Два быстрых щелчка – и он убрал костную преграду, запилил острые края зубов и передал морскую свинку изумленной хозяйке. Маленькая пациентка перестала истекать слюной. После стольких дней страданий ее больше ничего не угнетало, она повеселела и явно стала требовать немедленной кормежки. Дети смотрели на Андрея восхищенными благодарными глазами. Мать расплатилась с Леоном и стала лепетать слова признательности Двинятину.

На другой день, пока Андрей навещал своего больного лемура, она принесла ему в подарок бутылочку красного вина из своих погребов. Не зная имени иностранного ветеринара, спасшего ее свинку, она показала Леону пантомиму: покрутила пальцами у себя под носом, изображая усы, и произнесла одно слово: мусташ, что по-французски означает «усы». Когда Двинятин вернулся, французские коллеги уже придумали ему кличку «Усатый».

В другой раз пришел старичок с хомячком. Хомяк умудрился сломать переднюю лапку. Бедный старик, сморкаясь и кашляя, был уже готов к худшему. Смотрел на ветеринаров обреченно, представляя, что его любимца усыпят.

Однако Андрей не позволил усыплять зверушку. Он внимательно осмотрел раненую лапку. Подумал-подумал и предложил сделать хомяку внутрикостный стержень. Старичок, конечно, сразу же согласился, и Двинятин произвел тончайшую хирургическую операцию. Он вставил в полость сломанной кости небольшую иголочку, соединил сломанные косточки, наложил гипсовый лубочек. Вся эта микрохирургия проходила в полном молчании коллег, так как им ничего подобного делать никогда не приходилось. В лучшем случае хомяка могла бы ждать ампутация лапки. Но Двинятин считал необходимым бороться за полноценную жизнь хомяка. Он попросил коллег снять гипс через две недели.

Французы были зачарованы точностью движений украинского ветврача по имени Андрэ. Они наблюдали ее вначале во время операции, когда он, не глядя, протягивал руку и брал необходимый инструмент. Причем его движения были быстры, точны и экономны. Удивительно, но казалось – он с первого раза запомнил, где что лежит в их клинике, и освоился сразу. Затем эту ошеломительную точность и пластику движений французы наблюдали ежедневно и не только в операционной, а например, когда он надевал халат, пил кофе, закуривал. Как-то Леон Дюфренуа уронил зажигалку. Двинятин в этот момент стоял рядом и, казалось, смотрел в сторону. Рука его дернулась, он поймал зажигалку и с улыбкой вручил растерянному Леону.

А однажды какие-то хулиганы-подростки из предместья Парижа набросились вечером на троицу ветврачей, когда те шли из клиники. Подростков было пятеро. Ни Пеньо, ни Дюфренуа не успели отреагировать, то есть повернуться и убежать, как они обычно поступали и как советовала в таких случаях полиция. Оба смогли только протянуть руки к русскому ветеринару, чтобы ухватить его за край одежды и утащить за собой. Но и тут не успели. Андрэ быстро шагнул вперед, в гущу нападавших, на мгновение исчез, мелькнули чьи-то руки и ноги, а потом все оказались лежащими на земле. Кроме него. Теперь уже Двинятин быстро схватил французов под руки и поволок вперед, к выходу из переулка. По дороге объяснил, что это такой вид самообороны – айкидо. А что касается малолетних бандитов, то теперь они будут знать, что обыватели тоже способны оказать сопротивление.

После этих случаев настороженность к Двинятину исчезла, французы стали воспринимать Андрэ как своего товарища. Они закрепили добрые отношения дегустацией французских вин в ближайшем ресторанчике. Леон и Габ, как теперь их называл Андрей, делились семейными новостями. А в один из дней они завеялись после работы в гости к Габу, афрофранцузу. Он устроил обед с африканской кухней в честь нового друга Андрэ Двинятин (с ударением на последнем слоге в имени и фамилии). Особенно Андрею понравились африканские вареники с мясом. Как они назывались по-настоящему, он тут же забыл, но зато с интересом смотрел, как ловко Габ готовил их прямо на глазах у гостей. Он их не варил, а жарил в масле, подсыпая во время жарки какие-то приправы. Непривычный вкус теста и мяса делал эти вареники более пикантными, чем обычные. Когда Двинятин похвалил творение Габа, темнокожий француз просиял и стал потчевать его особыми африканскими напитками. Один по цвету и вкусу напоминал компот из красной смородины. Но оказалось, что на самом деле это настой каких-то цветов. Следующий напиток Габа был желтого цвета, тоже вкусный. В высоком графине лежал кусочек лайма, что придавало напитку необыкновенно приятный запах. Слабоалкогольные напитки хорошо утоляли жажду и были легким вступлением к настоящему напитку мужчин – карибскому рому, продиравшему внутренности. Двинятину с непривычки он показался намного крепче водки. У рома был специфический вкус и приятный запах. И он великолепно развязывал язык.

Учитывая, что Андрей плохо владел французским, но отлично говорил по-английски, а Габ и Леон в английском сильны не были, можно понять, почему объяснялись больше мимикой и жестами.

– Попробуй это, – протягивал Леон нечто в тесте.

– Это семена баобаба! Если съешь, будешь сильный и могучий, как это дерево! – Худощавый Габ изображал Шварценеггера и Сталлоне в одном лице.

– Да вы что, ребята! Эти семена твердые как камень. Их же есть нельзя, зубы сломаешь! – отмахивался от французов Андрэ.

– Семечки можно посадить – вырастет баобаб! – настаивал кругленький толстячок Леон.

– Кстати, насчет баб, – подвыпивший Двинятин слышал в звуках чужой речи знакомые сочетания и растолковывал их на свой лад. – Вот все говорят: француженки, француженки… Ни черта подобного! Смотреть не на что. Ваши фам – ерунда!

– Женщины! – догадались французы и наперебой заговорили так быстро, что Андрей совсем ничего не понял.

– Вот приезжайте к нам в Киев! Я покажу вам настоящих красавиц! Все «миски» мира им в подметки не годятся.

– Уи! Да, да! – Габ подскочил и показал на стене большой плакат европейского конкурса «Мисс Европа».

Андрей встал и, слегка пошатываясь, подошел вплотную к плакату, чтобы рассмотреть фотографии топ-моделей. Ром на него действовал очень забавно: ходить было трудно, а говорить – легко. Леон и Габ переглянулись с ухмылкой, им было ужасно любопытно проверить реакцию пьяного Андрэ: останется ли она после спиртного такой же молниеносной? Двинятин двигался взад-вперед и что-то горячо говорил, а за его спиной Леон и Габ придвигали к краю стола блюдца, тарелки, бокалы и легонько подталкивали – чтобы они поочередно падали. Гость, не прекращая говорить и не глядя, подхватывал падающее и водворял на стол. Кажется, он даже не замечал, что руки живут как бы отдельно от него. И вообще, это так было похоже на цирковой номер, что оба француза захохотали – до икоты, до слез.

Обычно сдержанный, молчаливый Двинятин чувствовал себя оратором. Он повернулся спиной к красоткам на стене и, указывая рукой назад, обратился к французам с горячей речью, не обращая внимания на их смех:

– Не надо смотреть на женщину так однобоко, только секси. Посмотрите ей в глаза! О! В ее глазах есть сразу и сирень и незабудки… У вас внутри делается сперва прохладно, а потом жарко! Э! Так сложно объяснить… Вот скажите мне, что такое любовь?

– Амур? – одновременно улыбнулись Леон и Габ, вытирая слезы смеха.

– Ну амур, лав, любовь. Что это? Болезнь? Раньше люди с ума сходили от любви! Даже придумали название болезни, она называлась любовная горячка. Вот вы встречали таких женщин?

Самое странное – несмотря на языковые барьеры, его приятели-французы поняли Двинятина. Выражения лиц Дюфренуа и Пеньо стали мечтательными. Видимо, каждый из них вспоминал романы своей жизни. Веселый полноватый крепыш Леон спросил:

– Как зовут твою женщину?

– Вера.

– Веррра! – грассируя, произнес Леон, а вслед за ним, как эхо, имя повторил Габ. Они делали ударение на последнем слоге имени, и получалось на французский манер.

– Нет, Вера! – поправил их Двинятин. – Вы не понимаете! Одно ее имя значит «верить», а разве можно жить без веры?

– Она красивая? – спросил Габ, затягиваясь сигарой.

– Очень, – ответил Андрей.

Он не смог бы объяснить французским приятелям, да и никаким своим старым друзьям это чувство. Мужчины, увидевшие ее впервые, начинали беспокоиться. Андрей неоднократно наблюдал такое. Они сначала не понимали, откуда исходит беспокойство. А предмет беспокойства стоял рядом и совершенно их игнорировал. Но стоило ей посмотреть своим синим взглядом или произнести хоть слово своим серебряным грудным голосом… И все головы поворачивались в ее сторону, и все люди начинали прислушиваться. Причем не только к словам – к самому звуку. А уж стоило ей рассмеяться!.. Какими жалкими выглядели бы слова, попытайся он описать Верин смех. Когда она смеялась, казалось, будто льется золотой дождь. Он обожал ее смешить, и это у него неплохо получалось. Не потому, что она была очень смешлива. Просто они всегда находились на одной волне. Ум ее был ироничным. Она видела смешное или нелепое там, где другие не замечали. Словно приправа к деликатесу, ее юмор привносил новое ощущение в обычные вещи. Стоило им вместе появиться где-то на людях, как на нее устремлялись взгляды – не только мужские, но и ревнивые женские. Она всегда была соперницей. Неосознанной соперницей, поскольку вобрала самые важные тайны своего пола. Она словно посылала в пространство магнитные флюиды. Эти частички ощущались в воздухе, как солнечные лучики…

– За Веррру! – поднял рюмку с ромом Габ.

– За Веррру! – присоединился к нему Леон.

Андрей выпил за свою возлюбленную с друзьями и отправился к себе. Он не помнил, как добрался, все-таки ром был крепок, градусов пятьдесят! На автопилоте доехал домой на такси. Жилье его находилось в центре города. Сейчас, когда он был «под давлением», его удивила нумерация этажей, начинавшаяся с нулевого. Он поднялся к себе на пятый этаж без лифта, а на самом деле это был шестой, если считать по французской мерке. На время работы в Париже ему сняли средних размеров комнату с двумя узкими окнами, выходящими во двор-колодец. По утрам его взгляд упирался в стену противоположного дома. Из предметов, заслуживающих внимания, в его комнате стоял большой старинный шкаф, напоминавший Андрею двери в католическом соборе. Он сбросил с себя одежду и зашвырнул ее в темные глубины шкафа – повесить аккуратно уже не было сил. Затем рухнул на огромную двуспальную кровать и отключился.

Утром его разбудил радиобудильник. На крохотной кухоньке он быстро сварганил яичницу, бесхитростную еду одинокого мужчины. Запил ее чашкой крепкого кофе и отправился в зоопарк.

На работу он добирался на метро с пересадкой, дорога занимала около получаса. Вначале он шел до метро минут десять, потом пятнадцать минут ехал до нужной станции, а потом пешком еще минут пять. Парижское метро его позабавило тем, что двери в нем открывались с помощью нажатия рычажка. Если никто не выходит и не заходит, они не открываются. Выходя, пассажиры говорят «пардон», чтобы их пропустили вперед.

Он приостановил свой быстрый шаг на набережной Сены. Река с ее берегами напомнила ему Санкт-Петербург, только здесь набережные были из песчаника, а в Питере из гранита. Но они были похожи: когда идешь вдоль реки, неожиданно открываются площади. Как и у многих питерских, у парижских прибрежных площадей три стороны, а четвертая – река. И площади распахивались навстречу друг другу с противоположных берегов.

Двинувшись дальше, Андрей вдруг почувствовал, как нестерпимо, остро соскучился по Вере. Даже комок встал посреди горла. Он поклялся себе, что привезет сюда любимую. В отпуск. Они вдвоем обойдут весь Париж. Непременно. Сначала он поведет ее в Лувр. Она наверняка захочет посмотреть на Венеру Милосскую и Мону Лизу. Вообще, чтобы осмотреть Лувр по-человечески, нужно несколько дней. Значит, они потратят на него столько дней, сколько ей захочется. После Лувра он поведет ее к Триумфальной арке. Они пойдут по Елисейским Полям и будут шутить, что Елисейские Поля – это вовсе никакие не поля, а улица. А на другой день они поедут в Версаль. Вера очень любит пригороды Питера и сразу начнет сравнивать Версаль с Петергофом. И они будут без конца фотографироваться на фоне красиво подстриженных деревьев и фонтанов. А потом пойдут во дворец и станут фантазировать, как бы они тут жили, если бы очутились в те времена во Франции…

Двинятин совсем размечтался, но тут он как раз очутился перед дверью ветклиники, и новый день с его заботами проглотил мечты ветеринара.

Тем временем Вера, нарядная в своем новом шелковом костюме, заплатила восемь евро за взрослый билет и вошла в Парижский зоопарк. Погуляв немного по аллеям, она остановилась невдалеке от ветеринарной лечебницы, перед которой разместился пруд. Поглядывая на небольшое двухэтажное здание, она стала кидать хлеб карпам. Они его хватали прямо с поверхности, высовывая серебристые головы из воды. На кормление прилетели утки. Они нахально топтались прямо по рыбам. Потом приплыли два лебедя и стали брать хлеб из Вериных рук.

Андрей вышел покурить. Моросил прохладный осенний дождь, теплые дни себя исчерпали. В нескольких метрах от него у пруда стояла девушка в чем-то легком, голубом. Лебеди ели из ее рук. Девушка как две капли воды была похожа на Веру… «Пить надо меньше», – подумал он, всматриваясь в знакомую незнакомку. В груди защемило, и Двинятин, сорвавшись с места, в три прыжка оказался возле нее.

– Ты?! – Он изумился и не нашел ничего лучшего, чем сказать: – Ты совсем легко одета! Простудишься!

– Pour tre belle il faut souffrir! – ответила по-французски его возлюбленная. Глядя на растерянное лицо Андрея, она сжалилась и перевела на русский единственную выученную ею фразу: – Чтобы быть красивой, можно и пострадать!

– Вера, это ты!!! – Андрей не мог поверить своему счастью.

– А пуркуа бы, как говорят французы, и не па? Мне надоело ждать, пока все твои звери выздоровеют. Вот я взяла и приехала! – Она прильнула к нему.

Из окна французы-ветеринары наблюдали за этой встречей. Им было чуть-чуть завидно, но вообше-то они были рады за Андрея. Леон и Габ переглянулись, брови их выразительно поднялись, что по-французски означало «О-ля-ля!».