Текст книги "Я и Костя, мой старший брат"

Автор книги: Анна Масс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Левый глаз поврежден слабее, а правым мама будет видеть хуже, но это временно, пока не заживут слизистые оболочки.

– А когда ее выпишут?

– Через неделю, не раньше. Я там встретил ее сослуживцев, они все предлагают свою помощь. Я сказал, что нам ничего не надо.

– А маму, маму ты видел?

– Ага. Знаешь, что ее больше всего беспокоит? Что мы с тобой окончательно перегрыземся.

Мы засмеялись.

– А какая она? – спросила я. – Лицо очень изменилось?

Костя замялся.

– Н-ну, вообще-то изменилось, – признался он. – Но не так уж. Не страшно. Такие розовые пятна, они со временем пройдут.

– А глаза?

– Да ну тебя, пристала! – сказал Костя. – Сама пойдешь – увидишь.

– Костя, ты ей отнес чего-нибудь поесть? – перевела разговор Наташа.

– Нет, я как-то забыл. Я спросил – она говорит, что ей ничего не надо.

– Глупости! – возразила Наташа. – Я поставила тесто, вечером приду, напеку пирожков с яблоками. Завтра ты ей отнесешь. И не забудь купить фруктов и какого-нибудь сока. Больным всегда хочется чего-нибудь вкусненького, домашнего. Особенно выздоравливающим.

Наташа сняла фартук.

– Уходишь? – спросил Костя огорченно. – А то пообедаем вместе. У нас суп есть в холодильнике.

– Я не могу, – ответила Наташа. – И так две лекции пропустила. А ты следи, чтобы Ира не вставала и регулярно полоскала горло. Таблетки для полоскания в кухне, на подоконнике. В шесть часов смеришь ей температуру. Ну, до вечера.

Не успела уйти Наташа – явилась целая компания: Светка, Люся и Колька Лебедев.

– Ой! Ты заболела? – испугалась Светка, увидев меня в постели. – Я еще вчера подумала, что ты больна. Ты такая красная сидела!

– А как мама? – спросила Люся.

Я рассказала, что Костя был у мамы, разговаривал с профессором и что слепота маме не грозит.

– Слушай, давай мы тебе чем-нибудь поможем? – предложил Колька. – Ну там в магазин сходим или еще чего-нибудь.

– Да у нас все есть. Вечером придет Костина знакомая, пирожков напечет! – похвасталась я.

– Светлана? – удивилась Светка, которой я рассказывала про Костино увлечение.

– И вовсе не Светлана, а другая, Наташа. Знаете, какая хорошая! Она меня вылечила. Настоящий доктор.

– Доктор едет на коне с балалайкой на спине, – сказал Колька.

– Как не стыдно! – напустились на него мы со Светкой и Люсей.

– Знаем, какие ты анекдоты рассказываешь!

– Да я ничего, – смутился Колька. – Нет, правда, давайте я лучше в магазин схожу.

Я видела, что ему очень хочется проявить обо мне заботу.

Позвала Костю и спросила, не нужны ли нам какие-нибудь продукты.

– Молока нет, – ответил Костя, зевая. – Пусть купят. И полуфабрикатов каких-нибудь. Блинчиков с творогом или голубцов. Деньги пусть сами возьмут в ящике. Я пойду спать, а то прямо падаю.

Он ушел в свою комнату. Люся и Светка проводили его восхищенными взглядами. Колька убежал в магазин.

– Ой, твой Костя просто вообще! – сказала Светка.

– Удивительно одаренный! – добавила Люся.

– Девятиклассники сегодня за ним всю перемену табуном ходили! Особенно девчонки. Я у одной спросила – она говорит, так интересно урок вел! В тысячу раз интереснее, чем их учительница.

– Это он еще всю ночь не спал и плохо подготовился! – сказала я. – А если бы он выспался, они бы вообще все в обморок попадали…

– Ой, он мне жутко нравится! – призналась Светка. – Не в том смысле, что я в него влюбилась, а в том смысле, что он, по-моему, очень хороший человек.

– И как только ты можешь учиться на тройки, когда у тебя такой брат! – воскликнула Люся. – Неужели тебе не стыдно?

– Точно, девчонки, – согласилась я. – Знаете, что я решила? Подтянуться по всем предметам. Я еще вчера решила, но вот заболела.

– Ну и что? Ты ведь в постели можешь заниматься!

– Могу. Русский устный я подзубрю, это не трудно. По письменному у меня четверка. Вот только математику я жутко запустила. Ничего не понимаю.

– А мы скажем Слуцкому, пусть он тебя подтянет.

Дима Слуцкий был у нас в классе самым лучшим математиком.

– Ладно, – согласилась я.

Светка и Люся раскрыли портфели и показали, что сегодня проходили и что задали. Я записала.

Вернулся Колька с продуктами.

– Позвони Слуцкому! – приказала ему Люся. – Договорись с ним, чтобы он Ирку подтянул по математике.

Колька позвонил.

– Согласился, – сообщил он, вернувшись из кухни, – С завтрашнего дня начнет. А сегодня он не может: у него математический кружок.

– Ой, мне тоже нужно бежать! – вспомнила Люся. – А то я на музыку опоздаю.

– И я пойду, – встала Светка. – Мне надо Шурика прогуливать.

– Ты его все так же ненавидишь? – спросила я.

– Когда это я его ненавидела? – удивилась Светка. – Просто он мне надоел своим писком. А вообще он такой стал симпатичненький. Как я приду из школы – прямо скачет!

Они попрощались и ушли, осторожно захлопнув дверь, чтобы не разбудить Костю.

Я положила учебники на стул возле постели и принялась за уроки. Удивительно, как легко все запоминается, если скажешь себе: я должна!

Подзубрила все правила по-русскому, историю выучила на урок вперед, впрочем, по истории у меня не было пробелов. Потом взялась за английский.

Мой «Дориан Грей» лежал рядом, на столе, только протяни руку. В другое время я бы не выдержала: никто меня не контролировал – пожалуйста, читай сколько влезет. Тем более, что я больна. Но я не протягивала руку, а честно учила английские слова и фразы. Потом, не заглядывая в учебник, написала английское изложение про льва, которого спас один бедняк, а потом этот лев, в свою очередь, встретившись с этим бедняком на арене цирка, не стал терзать его, а, наоборот, к изумлению белого бааса, стал ласкаться и повизгивать.

Я только математику не трогала. Решила, что уж подожду Слуцкого. Одна все равно ничего не пойму.

Я так увлеклась уроками, что не заметила, как наступил вечер. Заспанный Костя вошел в кабинет и сказал:

– Ты что глаза себе ломаешь? Не можешь лампочку включить?

– Костя, проверь изложение, – попросила я, протягивая ему тетрадь.

– Давай. А ты пока горло полощи.

Он проверил изложение и нашел всего две ошибки.

– Прилично, – похвалил он. – Подглядывала небось?

– Ой, ну даже ни разу не подсмотрела!

– А температуру мерила?

– Забыла. Да у меня нормальная, я же чувствую.

– Все равно померь. А то Наташка придет – даст жизни. Лопать хочешь?

– Очень хочу.

– Я тоже.

Костя ушел на кухню разогревать суп. Зазвонил телефон. Наверно, опять кто-нибудь из маминых сослуживцев.

– Светик? – услышала я радостно-взволнованный Костин голос. – Здравствуй, русалочка. Ну как у тебя прошел урок? Нет, я не мог остаться, я же тебе объяснил… К маме в больницу торопился. Что?.. В Театр эстрады? Спасибо, Светик, я не могу, у меня сестра больна. Да, вот такое стечение обстоятельств. Ты уж извини… Нет, никак…

Почему он разговаривает с ней таким просительным, виноватым тоном? «Русалочка»! Кикимора болотная, вот она кто! Другая на ее месте хоть спросила бы: что с сестрой, не надо ли помочь. И он еще с ней целуется!

– Светик, я понимаю… Ну, правильно, договаривались, но сегодня я не могу, пойми… Да?.. А с кем, если не секрет? Ах, с Венькой! Ну что ж, иди с ним, это твое дело… Светланка! А может, плюнешь на билеты и приедешь ко мне? Очень хочу тебя видеть… Что у сестры? Да обыкновенная ангина. Чего боишься? Заразиться? Да нет, она же в отдельной комнате!..

Ну и дрянь эта Светлана! Неужели Костя этого не понимает?! Ведь он умный!

– Не придешь? – упавшим голосом спросил мой умный брат. – А когда я теперь тебя увижу?.. Ну ладно… Ты только не сердись, русалочка… Ну, целую тебя…

Наконец-то положил трубку.

Я вынула градусник. Тридцать семь и шесть. Конечно, от возмущения. Это не считается. Я слегка стряхнула градусник. Ртуть упала до тридцати шести и восьми. Вот теперь в самый раз.

Скоро пришла Наташа и принялась за пирожки. Я чувствовала себя совсем здоровой и упросила Наташу, чтобы она разрешила мне снять компресс и помогать лепить пирожки.

Мы сидели на кухне. Я вырезала стаканом кружочки из теста, а Наташа лепила. Кто-то позвонил в дверь. Я почему-то решила, что это мамина подруга, тетя Лена, – мне очень хотелось, чтобы она пришла. А Костя, наверно, решил, что это Светлана – раздумала идти в театр и прискакала к нему. Мы оба так и бросились к двери.

Но это оказалась не тетя Лена и не Светлана, а наша классная руководительница Анна Георгиевна. Она принесла мне шоколадку и веточку мимозы.

Я удивилась. Анна Георгиевна, по-моему, меня не любила. Впрочем, меня многие учителя недолюбливали за плохую успеваемость и поведение.

– Извини, что я не пришла раньше, – сказала Анна Георгиевна. – У нас было совещание. Разреши мне раздеться.

– Конечно, Анна Георгиевна. Вот тут вешалка.

Я чувствовала себя очень скованно. Не привыкла, чтобы учителя ходили ко мне в гости.

– Как вы тут одни справляетесь? Впрочем, брат у тебя уже вполне самостоятельный, – она улыбнулась Косте. – Говорят, вы прекрасно провели урок в девятом классе. Но вам приходится много заниматься. Кто же вам помогает по хозяйству?

– Ребята из класса приходили, купили продукты, – ответила я.

– Это очень хорошо, – похвалила учительница, – Я завтра поговорю с ребятами. Пусть они ходят по очереди. По два человека от каждого звена. Продолжим, так сказать, тимуровские традиции. И в то же время чтобы не в ущерб занятиям.

– Да они и так будут ходить, – сказала я. – Завтра Дима Слуцкий придет подтягивать меня по математике. Я все уроки сегодня сделала. И завтра буду заниматься.

– Но не в ущерб здоровью! – посоветовала учительница. – Лучше поскорее выздоравливай и приходи в школу.

Потом она подробно расспросила нас о маме и успокоила нас рассказом о том, как ей однажды попала в глаз железная соринка и как она чуть не ослепла на один глаз. Но врачи вовремя сделали ей операцию.

– Глаза надо беречь! – строго подытожила она, а потом спросила обыкновенным, заинтересованным голосом: – Чем это у вас так вкусно пахнет?

– А это мы пирожки печем, Анна Георгиевна.

– Сами?

– Нет, к нам пришла Костина знакомая, а я ей помогаю.

– Вот как у вас тут уютно! – умилилась учительница, заходя в кухню.

А через минуту она уже сидела с нами за столом и тоже лепила пирожки. От жара плиты ее щеки раскраснелись, рукава она закатала, а на колени положила полотенце, чтобы не запачкать платье мукой. Она укладывала пирожки рядками на противень и с оживлением расспрашивала Наташу о приеме в медицинский институт. Ее сын в этом году собирался туда поступать. С меня сошла обычная стеснительность, которая нападала на меня в присутствии учителей, и я тоже вступила в разговор и рассказала, какую интересную книжку о врачах я недавно читала.

Так мы сидели за столом и оживленно беседовали, и мне было очень хорошо.

А вот Косте было плохо. Он мыкался по всей квартире, с унылым видом заглядывал на кухню – боялся пропустить телефонный звонок, поглядывал на часы. Я-то догадывалась, что его мучает. Он, наверно, думал: «Вот сейчас Светлана сидит в театре и смотрит на сцену… А вот сейчас она стоит в гардеробе и ждет, когда Венька подаст ей ее противную дубленку… («Противную» – думала, конечно, я, а не Костя,) А вот теперь она идет с Венькой по улице и хохочет, вспоминая какое-нибудь смешное выступление…»

Мне было немножко жаль брата, но в то же время я злилась на него.

Анна Георгиевна съела два румяных пирожка и ушла, пожелав мне и маме скорого выздоровления. Наташа убрала кухню и тоже ушла, даже отказалась выпить чаю. Она сказала, что ужасно устала и хочет спать.

Я легла. Костя спросил:

– Тебе ничего не надо?

– Ничего! – ответила я сердито.

– А почему такой тон?

– Потому что ты как слепой! – ответила я. – Как ты можешь еще думать о Светлане! Она, например, о тебе не думает! Сравни: Наташа и Светлана!

– Наташка – человек! – грустно согласился Костя. – Я Наташке очень благодарен. Но… понимаешь… Как тебе объяснить?.. Нет, не поймешь ты еще…

– Прекрасно пойму!

– Ну просто у Светланы такой своеобразный характер. Она сложный человек…

– Наташа в тыщу раз сложнее!

– Возможно… Ну не могу я тебе объяснить!.. Когда-нибудь сама поймешь…

– Я и сейчас понимаю: настоящий человек всегда в трудную минуту приходит на помощь. Вот мне, например, очень нравится один человек…

– Иди ты! – вытаращил глаза Костя. – Это кто же?

– Один человек, – уклончиво повторила я. – Из седьмого «А». Вначале он мне нравился только за внешность, а теперь за то, что он очень благородный.

– А у тебя есть доказательства его благородства?

– Есть. Один раз мне было очень тяжело, и он мне помог. Значит, он настоящий человек, не то что некоторые…

– Когда это тебе было тяжело?

– А вот когда я макулатуру собирала. Она была очень тяжелая, и он мне помог. Что ты ржешь? – обиделась я. – Не буду рассказывать.

– Ты уж очень прямолинейно смотришь на вещи, – сказал Костя. – А есть многое, что не поддается примитивному объяснению. Ну спи.

Он ушел, так ничего толком не объяснив. Может, я и в самом деле чего-нибудь не понимаю?

Я услышала, как Костя в ванне полощет горло. Вот это меня всерьез обеспокоило. Неужели, заболевает?..

Утром Костя снова полоскал горло, и вид у него был очень нездоровый. Но он все-таки пошел в школу, давать свой последний урок. Я же чувствовала, что окончательно выздоровела, и тоже хотела пойти в школу, но Костя меня не пустил.

– Лучше лишний день посидеть дома, – сказал он.

Я оделась, позавтракала и села за учебники. Часа два учила английский, потом сделала подряд для тренировки пять упражнений по русскому, из тех, что не задавали.

Костя вернулся на минутку, забрать пирожки для мамы.

– Интересно прошел урок, – сообщил он. – Знаешь, ребята попросили вести у них литературный кружок. Я согласился. Удивительные есть личности в этом классе. Так рассуждают! Не всякий студент… – Костя глотнул и мучительно скривился.

– Болит горло? – спросила я.

– Болит, подлое. Но я надеюсь, что это не ангина, а просто так. Ну ладно, я пойду в больницу, мне еще фрукты надо купить и сок. Да, я маме не сказал, что ты больна. А то она и так волнуется. Я сказал, что ты занимаешься.

– Правильно.

Костя ушел.

Вскоре явился Дима Слуцкий.

– Ну-с, приступим, – сказал он, поправляя очки. – С чего мы начнем?

– С самого начала, – ответила я.

– То есть как? – изумился он. – С таблицы умножения, что ли?

– Нет, таблица-то ладно… Но вообще-то я и материал второй четверти не очень хорошо знаю.

Честно сказать, не лежала у меня сегодня душа к занятиям математикой. Очень волновалась за Костю. Разные мысли отвлекали. А тут еще вернулась бригада маляров, и я невольно все время посматривала в окно на девушек в запачканных комбинезонах.

– Сейчас я тебя проверю, – сказал Дима.

Он стал задавать мне вопросы. Я, как могла, отвечала. Чаще всего я могла ответить только однообразным «не помню».

– М-да, – проговорил Дима и снова поправил очки. – По-моему, ты не только материал второй четверти, но и курс четвертого класса тоже не знаешь. Тяжелый случай… Мне с тобой заниматься – это все равно что гроссмейстеру сесть за одну доску… м-м… ну с человеком, который едва умеет передвигать фигуры. Ты меня понимаешь?

– Чего тут понимать?!

– Видишь ли, – продолжал Дима, – мы в кружке проходим уже двоичное исчисление… Ну ладно, что же делать!.. Раз я обещал… В порядке, так сказать, общественного поручения…

– Да нет, не надо, – сказала я.

– То есть как не надо? А как же?

– А никак, – ответила я, – сама как-нибудь разберусь.

– Зачем же ты меня просила?

– Ни о чем я тебя не просила. Иди учи свои двоичные исчисления.

– Ну и пойду! – обиделся Дима. – Терпеть не могу эту алогичность! То приходи, то уходи!.. У меня время рассчитано по минутам! Я, может, ради тебя пожертвовал сегодня важным мероприятием!

– Ку и беги, может, еще успеешь!

Оскорбленный, Дима ушел. А я долго стояла у окна, глядя на девушек, которые ходили по мосткам с ведерками и кистями. Потом попыталась сесть за математику, но бросила. Ладно уж, как-нибудь выкручусь на подсказках и на шпаргалках. А что мне остается делать?

***

…Костя вернулся поздно и сразу лег. Я разогрела остатки супа, блинчики с творогом, принесла ему в постель. Но он сказал, что у него нет аппетита, и попросил принести ему горячего чаю.

– Это не ангина, – твердил он. – Полежу немного и встану. Нельзя мне сейчас болеть.

Я была уверена, что это именно ангина. Но Костя никак не соглашался принять лекарство.

Я пошла на кухню, поставила чайник на газ и позвонила Наташе. Трубку взял Женька.

– Ее нет, а кто спрашивает?

– Это Ира, Костина сестра.

– А! – удивился он. – Выздоровела все-таки? Ну, живучий у тебя организм. А зачем тебе Наташа?

– Костя заболел, – объяснила я. – У него, по-моему, высокая температура, а он лежать не хочет.

– Теперь он, значит, жаждет медицинской помощи. Ясно. Ладно, я ей скажу. Я тоже приду. У меня сегодня ночная смена была, отсыпаюсь. Деньги есть?

– Сейчас посмотрю.

Я открыла «денежный ящик».

– Два рубля есть.

– Ясно. Ну жди, не плачь.

Я повесила трубку и пошла к Косте. Конечно, он встал с постели и сидел за столом, накинув на плечи одеяло.

– Костя, если ты сейчас же не ляжешь, я поеду к маме и все ей расскажу!

– Да-да, – ответил он, болезненно щурясь. – Поезжай завтра же. А то она жутко волнуется, подозревает, что ты больна. По-моему, она думает, что мы еще и переругались.

– Конечно, поеду. Я прямо жду не дождусь.

Так я и не заставила Костю лечь в постель. Он сказал, что готовит доклад для НСО. Я знала – это такое научное студенческое общество, куда принимают самых умных студентов.

Явилась Светка с ворохом новостей – оказывается, они сегодня всем классом ходили в Третьяковку. А Слуцкий не пошел из-за меня. Вот какое важное мероприятие он пропустил. Мне стало стыдно, но делать нечего.

Светка объяснила мне уроки и собралась уже уходить, когда пришли Женька и Наташа. Конечно, теперь Светка уже не могла уйти, не обсудив со мной их внешность. Женька ее поразил своей красотой. Она сказала, что он похож на Юрского в роли Остапа Бендера, но только гораздо красивее благодаря бороде. А Наташа, в общем, симпатичная, но к ее очкам ей бы пошел не «Гаврош», а «атомный взрыв».

Потом Светка попросила у меня кусок черного хлеба с солью, потому что с утра ничего не ела, из Третьяковки – сразу ко мне. Схватила хлеб и убежала.

А тем временем в Костиной комнате назревал скандал: Наташа настаивала на том, что Косте нужно провести курс уколов пенициллина, потому что у него в горле налеты. А Костя кричал, что он стесняется.

– Это просто некультурно! – возмущалась Наташа. – Я тебе удивляюсь, Костя!

– А что же тогда культурно? Спускать трусы в присутствии знакомых девушек?

– Я для тебя сейчас не девушка, а медсестра! Я закончила курсы!

Женька хохотал и предлагал разные варианты. Например, завязать Наташе глаза, и пусть она колет вслепую. Или привязать Костю к кровати.

Наконец сошлись на том, что Наташа уколет Костю в бедро. Против бедра Костя не возражал.

Наташа пошла на кухню кипятить шприц и готовить ампулы. У нее все это было с собой. А Женька отправился в магазин и вернулся с кучей продуктов. Он принес даже курицу. Эту курицу он ловко выпотрошил, опалил над газом, потом вылил из кастрюли остатки старого супа, кастрюлю вымыл, налил воды, опустил туда курицу, морковку и луковицу и поставил варить.

– Вот тебе двадцать пять рублей, – сказал он, протягивая мне деньги. – Если будет мало, еще дам.

Вскоре уколотый Костя лежал в постели и пил чай с медом. Мед тоже Женька принес. Женька время от времени выходил на кухню, проверял курицу, а потом снова уходил в комнату. Они там долго сидели, я легла и уже засыпала, а из Костиной комнаты все еще доносились голоса и смех.

Я подумала: повезло Косте! Женька – настоящий друг. А Наташа! Неужели Костя ее не полюбит? Ведь та кикимора болотная так ни разу и не позвонила! Тоже еще – «своеобразный характер»!

***

Эту ночь Наташа снова у нас ночевала – в комнате родителей, чтобы успеть сделать Косте укол утром, перед уходом в свой институт. Она сказала, что вечером опять придет, потому что надо провести весь курс уколов, а то не будет смысла. Откуда она все это знает? Ну да, ведь она после школы год работала в больнице и окончила курсы медсестер.

Я решила, что после школы тоже пойду работать – к папе или к другому кинооператору, чтобы сначала как следует изучить дело, а уж потом поступать в институт.

Теперь наступила Костина очередь лежать и полоскать горло. Наташа оставила ему завтрак и полоскание на столике возле кровати, а мы с ней перекусили на кухне.

Мы вместе вышли из дому – я в школу, она в институт. До перекрестка нам было но пути. Наташа жаловалась, что ужасно боится завалить сессию, а я думала о том, как было бы хорошо каждый день выходить из дому вместе, и вместе завтракать, и проводить вечера. И как бы мама и папа полюбили Наташу, потому что ее нельзя не полюбить. Это только Костя ничего не понимает, ослепленный своей кикиморой.

В школе со мной в этот день произошло необыкновенное событие: я получила по английскому пятерку.

Инна Александровна случайно назвала мою фамилию, а потом было раздумала вызывать:

– Сиди, сиди, ты же отсутствовала.

А я ответила по-английски:

– Я готова отвечать.

У нее глаза на лоб полезли.

– Ну пожалуйста… Прошу к столу…

Я вышла, рассказала своими словами заданный текст, разобрала грамматические формы и ответила на все вопросы.

– Вот ведь можешь, когда хочешь! – воскликнула Инна Александровна, переходя от радости на русский язык.

А я ответила ей по-английски, пословицей:

– Хотеть – значит мочь!

Сияя от удовольствия, Инна Александровна поставила мне пятерку.

Сразу после школы я поехала к маме в больницу. И хотя я знала, что маме лучше и что опасность миновала, я все же очень волновалась, когда открывала тяжелую больничную дверь.

Вестибюль мне показался совсем другим – светлее и просторнее. Гардеробщица была тоже другая – худенькая старушка. Я сдала ей пальто и получила белый халат.

…Дверь четвертой палаты была приоткрыта. Я тихонько заглянула и увидела маму.

Мама ли это? Сердце мое больно сжалось. Какие у нее ужасные, розовые, шелушащиеся пятна на лице! А глаза! Красные и такие опухшие, что кажется, будто они вылезают из орбит! А Костя говорил, что ничего страшного! Утешал меня!

Зарыдав, я бросилась к маме и прижалась к ней. Мама вскрикнула от неожиданности и крепко обняла меня.

– Солнышко мое! Ненаглядная моя! – говорила она, отрывая мое лицо от своей груди и жадно глядя на меня своими бедными глазами. – Как я тоскую здесь без тебя, любимая моя девочка! Почему ты не приходила? Болела? Костя скрывал от меня.

– Чуть-чуть простудилась. Он меня не пускал.

– И правильно! Как вы там уживаетесь с Костей? Вы так не ладите, глупые мои!

– Ладим, ладим! Мамочка, тебе очень больно?

– Совсем не больно, я рвусь отсюда, но врачи обещают выписать не раньше чем через пять дней. Если бы ты знала, как у меня сердце болит о вас! От папы не было писем?

– Нет.

– Подожди, я надену халат, и мы выйдем, посидим где-нибудь в уголке.

– А тебе можно вставать?

– Можно, можно.

Мама надела серый больничный халат и встала, тяжело опершись на мое плечо. На минуту мне опять стало страшно.

– Мама, а ты правда видишь?

– Вижу, не бойся. Только мне еще трудновато ходить: не привыкла, что один глаз видит хуже. Это потом пройдет.

Мы вышли в коридор и сели на одну из скамеек, стоящих вдоль стены.

– Ты обедала?

– Нет еще. Я прямо из школы.

– Возьми у меня в тумбочке пирожки. Они немножко зачерствели, но все равно очень вкусные.

Я сбегала в палату, принесла пакет с пирожками. Мама смотрела, как я уплетаю пирожки, и плакала.

– Мамочка, не плачь! Тебе же больно!

– А, ерунда! – говорила мама, болезненно морщась и осторожно снимая слезы со своих шелушащихся щек.

Мимо проходила медсестра. Она взглянула на маму и строго сказала:

– Больная, не плачьте, а то доктора позову!

– Хорошо, не буду, – послушно ответила мама и улыбнулась сквозь слезы: – Видишь, как тут строго. Плакать и то нельзя. Скорее бы домой! Девочка моя, чем вы там питаетесь? Костя ничего не умеет…

– Еще как умеет! Мы прямо обжираемся! Вчера Женька курицу сварил, и картошка у нас есть, и пельмени! Наташа обещала пирог испечь!

– Да, я знаю, что Женина сестра вам помогает. Я ей так благодарна! И ей и Жене. Ты скажи Косте, чтобы не приходил каждый день. И ты не приходи. Вам заниматься надо. А ко мне часто с работы приходят, мне не скучно.

– А Костя завтра не сможет прийти. У него НСО.

– Точно НСО или ангина? – с тревогой спросила мама.

– Точно НСО, – соврала я.

– А как у вас с деньгами?

– Полно! Женька дал.

– Ну зачем же? Завтра у нас получка, я написала доверенность Катерине Федоровне, чтобы она за меня получила. Она вам принесет.

– Ладно.

– А со школой у тебя как?

– Ого! Пятерка по английскому сегодня!

Я старалась говорить весело, но не смотрела маме в лицо. Как посмотрю – не могу сдержать слезы.

– Не огорчайся, – сказала мама. – Это пройдет со временем. К папиному приезду пройдет.

– А хоть бы и не прошло, – сказала я. – Что, он тебя меньше любить будет, что ли?

– Конечно, нет, солнышко мое! Мне просто огорчать его не хочется. Ничего! Лишь бы у вас все было в порядке! Ну иди.

Мне было жалко уходить от мамы, хотелось рассказать ей подробно про нашу жизнь, но я понимала, что лучше ей кое о чем и не знать.

Мимо все время ходили люди, и я чувствовала себя скованной.

– Поцелуй от меня Костю, – сказала мама.

…Дойдя до конца коридора, я обернулась. Мама смотрела мне вслед. Свет падал сзади, и мамино лицо показалось мне прежним. Я помахала рукой и стала спускаться по лестнице. Все пройдет! Главное, что маме уже не больно.

Улица перед больницей была залита солнцем. Сверкали лужи, чернели по краям мостовой кучки свалявшегося снега. Здание Театра юного зрителя приветливо манило своими афишами и фотографиями. Я шла и улыбалась.

***

Конечно, мы не послушались маму и продолжали навещать ее каждый день. Два дня ходила я одна, потому что Костя плохо себя чувствовал. Я говорила маме, что он перегружен занятиями. Она не очень верила, хотя отчасти это было правдой: Костя занимался, лежа в постели. Венька носил ему книги из библиотеки.

Деньги, которые дал Женька, кончились, – удивительно, так быстро расходуются деньги, если покупать венгерские ватрушки. А я покупала их сразу помногу, потому что каждый вечер к нам кто-нибудь приходил. Особенно часто Костины друзья. И мы все пили чай в Костиной комнате.

Меня не прогоняли. Сколько интересного я узнавала в эти вечера! Приходил Костин школьный товарищ Саша – он недавно вернулся из армии и рассказывал разные случаи из своей жизни на восточной границе. Пришла Катерина Федоровна, мамина сослуживица, принесла нам получку и тоже сидела весь вечер, хвалила нас и ругала своих несамостоятельных детей.

Как-то днем после смены явился Женька и увидел, как я мучаюсь над математикой. Я пожаловалась ему, что ничего не понимаю и что у нас послезавтра контрольная. И отметка будет решающая. И мне суждена двойка.

– Что же ты раньше молчала? – сказал Женька. – Это же элементарно.

И он стал мне объяснять, приводя смешные примеры. Может быть, именно благодаря этим примерам, над которыми я хохотала как ненормальная, я все поняла. То есть не все, конечно. Но в той неприступной каменной стене, которой была для меня математика, появились щели и даже бреши. И я подумала, что если бы Женька еще раз вот так со мной позанимался, стена бы рухнула. Я сказала ему об этом, и он ответил:

– Бу сделано!

Наташа приходила утром и вечером делать Косте уколы. Я ждала ее прихода с нетерпением. При ней в квартире становилось как-то теплей. По-моему, и Костя радовался ее приходам. Во всяком случае, когда она опаздывала, он начинал поглядывать на часы.

Меня это радовало. К сожалению, Наташа забегала ненадолго – у нее наступила зачетная сессия.

На третий день, несмотря на возражения Наташи, Костя встал с постели, и теперь мы ездили к маме каждый день по очереди: я после школы, он после института.

Мама поправлялась. Пятна на лице побледнели, хотя еще были заметны, и глаза стали лучше – уже не пугали меня, как в тот день, когда я в первый раз их увидела.

И вот наступил день выписки.

Накануне мы с Костей убрали и пропылесосили всю квартиру, перемыли всю посуду. Костя сварил мясные щи, провернул мясо и нажарил котлет. Утром осталось убрать только кухню. И тут случилась неприятность: я разбила мамину любимую хрустальную вазочку. Вообще-то мама была равнодушна к вещам, но этой вазочкой она очень дорожила: это была память о ее родителях, погибших в Ленинграде во время блокады. Я помыла вазочку и несла ее в мамину комнату, в застекленный шкафчик, где она обычно стояла. Но в передней зацепилась за циновку, уронила вазочку, и она разбилась на мелкие кусочки.

Костя вышел из кухни в мамином фартуке с веником в руке и увидел осколки.

– Эх ты, растяпа! – огорчился он.

– Растяпа, – согласилась я. – Что теперь делать?

А что делать? Собрать и выбросить. Ведь не склеишь.

– А вдруг склеим? Давай соберем, а выбрасывать не будем до маминого прихода.

Мы стояли в передней, обсуждали грустную судьбу маминой вазочки и не обращали внимания на то, что кто-то давно уже тяжело дышит за дверью, пытается открыть ее ключом, и не может.

Костя, который находился ближе к двери, бросился открывать. За дверью стоял папа.

– Папа! – радостно завопила я и бросилась к нему на шею.

– Что с мамой? – хрипло спросил он, глядя поочередно то на меня, то на Костю воспаленными глазами.

Я только теперь заметила, какой взволнованный, усталый вид у нашего папы. Он был небрит, пальто расстегнуто, брюки помяты.

– С мамой что? Да говорите же! – повторял он измученным голосом.

– Все хорошо! – заговорил Костя. – Ее сегодня выписывают. Мы сейчас поедем за ней.

– Я сегодня в школу не пошла! Папа, я четыре с минусом получила за контрольную!

– Подожди ты со своей контрольной, – сказал папа с облегчением. – Что тут у вас произошло? Я же ничего не знаю! Получил телеграмму, сорвался – и сюда.

Мы наперебой стали рассказывать папе все, что было. Мы все еще зачем-то стояли в передней, только папа устало присел на табуретку.

– Что же мы тут торчим? – сказал он наконец. – Пошли в комнату, я хоть побреюсь, и поехали скорей за мамой.

Побрившись, умывшись и переодев рубашку, папа немного успокоился.

– Это чистая случайность, что я получил вашу телеграмму, – сказал он, – У режиссера зуб заболел, а вырвать некому: в поселке, где мы работали, – ни поликлиники, ни врача. Ну, он и уехал в город зуб выдирать. В городе зашел на почтамт – и вот… Ну, он скорее обратно с телеграммой. Я в тот же день и махнул. А попробуй доберись. Дорог нет, все развезло, погода нелетная. Сутки ждал погоды, извелся весь. Потом на грузовом самолете – до центра, а там уж сразу. Трое суток добирался, почти не спал.