Текст книги "Я и Костя, мой старший брат"

Автор книги: Анна Масс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Следующая квартира была с глазком. Я сначала хотела пройти мимо – почему-то мне казалось, что от квартиры с глазком нечего ждать ничего хорошего. Но передумала и позвонила.

– Макулатура? – с недоумением переспросила худенькая женщина с добрым, но каким-то поникшим лицом. Она держала за руку черноглазого мальчишку лет трех. – Мама, у нас есть ненужная бумага? Тут пионеры собирают.

Из комнаты вышла пожилая полная дама с решительными, быстрыми движениями.

– Ты еще спрашиваешь! – сказала она сердито. – Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты выкинула все его проклятые журналы! Чтобы дух его выветрился из нашего дома.

– Мама! – с упреком сказала молодая женщина, – Не па-до! При ребенке…

– И пусть! Пусть он забудет об этом легкомысленном типе! – С этими словами дама ушла куда-то в глубь квартиры и вернулась с огромной кипой журналов «Театр». Наверно, года за три, потому что она с трудом донесла эту кипу до лестничной площадки. – Подожди, это еще не все.

Она снова ушла и вернулась с новой пачкой, поменьше.

– Ах, черт!.. – Дама зацепилась за коврик и выронила пачку.

Мы все, кроме молодой женщины, стали собирать рассыпанное. Особенно старался малыш.

Тут были журналы «Театральная жизнь», афиши, сложенные вчетверо, театральные программки-книжечки, какие-то растрепанные тетради, среди всех этих бумаг – костяная трубка для курения, вырезанная в виде собачьей головы. Малыш схватил эту трубку и сунул в рот.

– Сию же минуту выпь изо рта эту гадость! – закричала дама.

Она отняла у малыша трубку. Тот закричал, затопал ногами, но дама сунула мне в руки собранную кипу, а сверху положила трубку.

Я опустила вторую кипу на первую. Дама опять пошла чего-то разыскивать, а я посмотрела на молодую женщину и увидела, что у нее дрожит подбородок и глаза блестят от слез.

– Возьмите трубку, – сказала я. – Нам ведь только бумага нужна.

Она оглянулась, взяла трубку и спрятала в карман халатика.

– А хотите, я и журналы не буду брать? – спросила я тихо.

Мне было ее очень жалко. И того человека, журналы и бумаги которого пойдут в переработку, мне тоже почему-то стало жалко.

Она покачала головой, взяла на руки ребенка, прижалась к нему лицом и ушла в комнату.

– Нет, нет, это не надо! – услышала я ее голос. – Это мое, а не его! Отдай!

– А я не хочу держать у себя в квартире ничего, что даже косвенно о нем напоминает! – отвечал раздраженный голос.

В ответ раздались рыданье и плач ребенка. Я выскользнула из квартиры и захлопнула за собой дверь. Передо мной лежали две толстые пачки, но я не радовалась им. Я бы с удовольствием вернула их обратно, лишь бы не слышать этого плача, от которого у меня у самой к глазам подступили слезы.

Но потом все-таки доволокла журналы до того места, где были сложены остальные пачки. Накопилось изрядно. Можно на этом закончить – и так неизвестно, как я дотащу все до нашего дома. Придется в два или три приема.

Однако оставалось еще несколько необзвоненных дверей. Обзвоню – и на этом семнадцатый этаж можно будет считать исчерпанным.

Из трех квартир мне без лишних слов выдали по пачке старых газет. В четвертой на мой звонок никто не отозвался. Оставалась последняя, в которую я позвонила уже с полным равнодушием, во-первых, потому, что устала, а во-вторых, потому, что пресытилась, как после чересчур сытного обеда.

Дверь открылась.

– У вас есть ненужная… – начала я и остолбенела.

Передо мной стоял Афанасьев из седьмого «А».

В спортивных брюках и вязаном синем свитере он показался мне еще красивее, чем в школьной форме. Я знала, что он нравится многим девчонкам из нашего класса, но мне казалось, что никому он не нравится так сильно, как мне.

Я придумывала целые истории про то, как мы с Юрой Афанасьевым случайно где-нибудь встречаемся, как со мной что-нибудь происходит: я тону или на меня нападают хулиганы, и он меня спасает, а потом мы начинаем дружить. Я сочиняла всякие разговоры и походы, где мы вместе, но ни одна из моих подруг, даже самых лучших, про эти мои мечты не догадывалась.

– Сбор макулатуры? – догадался Афанасьев, – А я всю свою макулатуру еще вчера в школу отнес.

Вот она и состоялась, случайная встреча. А я стою, как дура, и не могу выжать из себя ни одного слова.

– А, ну ладно, – промямлила я наконец.

– Погоди-ка, а ты не из нашей ли школы? – спросил он.

– Из нашей, – робким голосом ответила я. – Из пятого «А».

– Вот я и смотрю, будто личность твоя мне знакома. Много собрала?

– Вон лежит! – Я кивнула в сторону своей добычи.

Афанасьев переступил порог своей квартиры и посмотрел.

– Ничего, – сказал он. – А как ты все это до школы дотащишь?

– Мне не до школы! Мне только до нашего дома, он тут рядом. У нас сбор макулатуры назначен на завтра, а мы, нашим звеном, решили начать сегодня…

– Гениально придумано! – одобрил Афанасьев. – А где остальные, тоже тут?

– Нет, остальные по другим домам пошли. Сейчас уже, наверно, закончили.

– Ну ладно, – сказал Афанасьев. – Пошли, что ли. Подожди, веревку только возьму.

Он скрылся в квартире, а я стояла неподвижно. Не сон ли это? Неужели вот сейчас мы пойдем с ним по улице, и, кто знает, может, как раз и случится то, о чем я мечтала: нападение, драка, Афанасьев спасает меня, и мы с мим – друзья на всю жизнь!

Юра вышел с мотком бечевки и ножницами. Он ловко перетянул пачки крест-накрест, отнес ножницы и моток и вышел уже в куртке.

– Пошли!

Он вызвал лифт, мы втащили туда пачки и поехали вниз. На первом этаже все так же сидела злая тетка. Но Афанасьев сказал ей:

– Здрасте, тетя Паша.

Тетка улыбнулась и сразу из злой превратилась в добрую.

– Здравствуй, Юрик! – сказала она. – Ишь, захомутала тебя пионерочка!

– Это из нашей школы, – ответил Афанасьев.

Я хотела взять самые тяжелые пачки, но Афанасьев сам их взял, а мне оставил полегче. Я пыталась возражать, ведь он не обязан надрываться, и потом, мне хотелось показать ему, какая я выносливая.

– Ладно, шагай! – снисходительно ответил он. – Кому-нибудь другому докажешь.

И мы пошли. Пачки были очень тяжелые, бечевка врезалась в ладони, но я готова была сколько угодно идти, потому что рядом шел Юра. Для полного счастья не хватало только хулиганов.

Расстояние от Юриного дома до нашего показалось мне очень коротким. Мы зашли в наш подъезд и спустились на несколько ступенек. Тут, под лестницей, уже лежали пачки макулатуры. Мы положили рядом и мою бумагу. Если и завтра собрать столько же, звено наше наверняка выйдет на первое место.

– Спасибо! – сказала я.

– На здоровье, – ответил Афанасьев. – Ну пока! Чус!

И он ушел. А я с минуту стояла и глядела ему вслед. А потом меня будто пронзило чувство невероятной радости, и я по– мчалась наверх, перешагивая сразу через три ступеньки. В одну секунду я добралась до четвертого этажа и затрезвонила в дверь.

Одного звонка показалось мне мало, я нажала кнопку еще раз и еще. За дверью послышалась какая-то суета. Папин голос нервно прозвучал из глубины квартиры:

– Где же твой Рахманинов?

Мамины шаги – я их изо всех могу отличить – послышались в передней, но тут же стали удаляться.

– Пододеяльник давай менять! – услышала я ее голос.

Тут я вспомнила, что ведь сегодня Костя ждет в гости какую-то Светлану, которую должен привести его друг Венька. Мой трехкратный звонок он принял за их приход. Меня таком смех разобрал, что пришлось зажать рот ладонью. Вот это я Костю сейчас разыграю!

А по квартире продолжали взволнованно бегать. До меня донесся голос мамы:

– Что же ты меня заранее не предупредил! Я бы хоть убрала квартиру!..

Маме, наверно, казалось, что опа говорит шепотом, но на самом деле она говорила громко – я все слышала. Потом раздались звуки симфонической музыки и мамин приветливый голос:

– Сейчас, сейчас! Одну минуточку!..

Дверь открылась. Мама с торжественным и в то же время любопытным выражением лица стояла на пороге.

– Ах, это ты! – сказала она разочарованно, и вся торжественность сошла с ее лица. – Зачем ты трезвонишь как сумасшедшая? Ты обедала?

Я вкатилась в квартиру, согнувшись пополам от смеха. Ринулась в кабинет – мне не терпелось посмотреть, какое впечатление произведет мое появление на Костю.

Костя лежал, укрытый одеялом под свежим пододеяльником. Папа склонился над проигрывателем и отлаживал звук. Он поднял голову, удивился и выключил проигрыватель.

На Костино лицо невозможно было смотреть без смеха: из ожидающе-взволнованного оно стало удивленным, потом разочарованным, потом яростным.

– Здрасте! Я Светлана! – проговорила я сквозь хохот, – А куда вы девали рваный пододеяльник?

– Шпионка! – закричал Костя, отбрасывая книгу, – Подлость какая! Ну я тебе сейчас…

Он соскочил с постели.

– Костя, Костя, успокойся! – воскликнула мама. – Это твоя сестра!

– Змея она, а не сестра! – бушевал Костя. – В одиннадцать лет стать такой законченной скотиной! Что с ней дальше будет?!

Я спряталась за маминой спиной, но Костя выволок меня на середину комнаты и больно отодрал за уши. Я завизжала.

– Прекрати сейчас же! – вмешался папа. – Что это в конце концов за безобразие! Дня не проходит без стычек. Оставь ее в покое, слышишь!

– Ах, вы ее еще защищаете? – кричал Костя. – Потакаете ее подлостям? Кого вы воспитываете?..

– Ну что ты болтаешь? – прервал папа.

– Вы ослеплены родительской любовью, – кричал Костя, – а я ее насквозь вижу!..

– Ничего ты меня не видишь! – возразила я. – Ты сам ядовитая кобра!

Мама схватилась за голову. Папа сказал:

– Ни в какие ворота не лезет! И это мои дети!

– Что с тобой творится, Костя? – мягко произнесла мама, – В переходном возрасте с тобой было так легко! У тебя был такой спокойный характер! А сейчас просто невозможно! А ведь мы с папой – пожилые люди, Костя. Если с нами что-нибудь случится, вы с Ирой останетесь вдвоем…

– Да слышал я это сто раз!

– Я с ним ни дня не останусь! – заявила я. – Лучше уйду в интернат.

– Скатертью дорога! – ответил брат.

– Костя! – крикнула мама. – Это просто нестерпимо! Вы меня до инфаркта доведете. Я так устаю на работе, и вот вместо отдыха… Мне нужно собрать папу. Папа завтра улетает в командировку.

– А куда? – спросила я.

– На Командорские острова, – ответил папа. – Котиков снимать.

– Ух ты! – позавидовала я. – Привези детеныша.

Папа засмеялся и потрепал меня за волосы, а я забралась к нему на колени. Папа знал, что я хочу стать кинооператором, и хотя и обмолвился, что это не женская профессия, но не возражал. Ему даже правилось, что я хочу пойти по его стопам.

– Насчет детеныша не обещаю, – сказал он. – Но без подарка не приеду, не волнуйся.

– Вот-вот, – пробурчал Костя со своей тахты. – Привези ей живого крокодила. Пусть он ее заглотает.

– Костя, ты глупеешь не по дням, а по часам, – сказала мама. – Стыдно! Тебе двадцать один год!

– Вот именно! – запальчиво ответил Костя. – В двадцать один год у человека нет своего угла. Не могу никого пригласить в гости!

– Тебе ли жаловаться! Живем в трехкомнатной квартире!

– Мне нужна отдельная комната! – заявил Костя, – В конце концов я взрослый человек.

– Ты собираешься жениться? – испугалась мама.

– Это мое дело! – сердито отрезал Костя.

Мама с папой переглянулись.

– А ведь он прав, – сказал папа, – в какой-то степени. Ему сейчас отдельная комната нужнее, чем Ирине. Он много занимается. И кроме того…

– Не хочу! – закричала я. – Не отдам свою комнату!

– Тебя не спрашивают! – злорадно сказал Костя. – И вообще это не твоя комната, а моя.

– Нет, моя! Не выселюсь – и все!

– Опять начинается! – вздохнула мама. – Нет, это просто невозможно. А если бы мы жили в одной комнате, как живут еще многие?

– Не выселюсь! – твердила я, но уже чувствовала, что, раз об этом зашел разговор, меня обязательно переселят. Я давно опасалась этого, потому что в глубине души сознавала, что Костино требование не лишено справедливости. Его книги уже не помещались на полке и лежали стопками на полу. Часто пропадали тетради с лекциями, авторучки закатывались под тахту – места не хватало.

– Ничего, Ира, – сказала мама немного виновато, – мы тебе устроим тут уютно. Ведь в самом деле Косте нужна отдельная комната. Я уже давно об этом подумывала. Только руки не доходили. Все казалось, что не к спеху.

– И сейчас не к спеху! – отстаивала я свои права. – Жениться ему еще нельзя. У него еще идет перестройка организма.

– Ну, ты даешь! – захохотал Костя.

– Ира! – воскликнула мама. – Что ты в этом понимаешь?

– Не беспокойся, все понимаю! – ответила я с вызовом.

Мама какая-то странная. Когда я с ней рассуждаю о биотоках, о передаче наследственности, о возможности жизни на других планетах – она не удивляется, хотя и говорит, что сама она в моем возрасте об этих вещах ничего не знала. А когда я высказываюсь по вопросам женитьбы, ее это просто поражает. Между тем мы с девчонками часто говорим на эту тему.

А недавно с нами проводила беседу наша школьная врачиха. Она оставила в классе только девочек, а мальчишкам велела уйти. И говорила с нами о том, что мы будущие женщины, и о перестройке нашего организма. Мы потом несколько дней задирали нос перед мальчишками: мы-то будущие женщины, а они кто?

– Захочу и женюсь, – сказал Костя. – Тебя-то уж во всяком случае не спрошу.

– Ну ладно, – сказал папа, – решено и подписано. И давайте не откладывать. А то я завтра уеду, а вернусь хорошо если через месяц. За это время, я чувствую, вы окончательно перегрызетесь.

И они втроем принялись перетаскивать Костины вещи в мою комнату, а мои – в кабинет.

– Костя, ты лежи, – уговаривала мама. – У тебя ангина, тебе нельзя переутомлять сердце. Ира, ну что ты сидишь? Помоги нам?

– Ни за что! – заявила я. – Лишили меня собственного угла и еще хотите, чтобы я вам помогала! А вы знаете, что от огорчения в человеческом организме увеличивается холестерин?

– Боже, какая осведомленность! – сказала мама. – За что тебе только в школе двойки ставят?

Вскоре все было кончено. Костя перебрался на мою полутороспальную кровать, похожую на каравеллу Колумба, перетащил в мою комнату проигрыватель и магнитофон. Мои тетради, карандаши и линейки вместе с недочитанным Алексиным перекочевали в средний ящик папиного письменного стола.

Я сидела в кресле и чувствовала, что мой организм переполняется холестерином. Втайне я даже радовалась переезду – в моем распоряжении будет теперь большая комната да еще с телевизором. Но обидно все-таки – взяли и вышвырнули из своей комнаты, как котенка.

– Ира, иди ужинать! – позвала мама.

Я хотела гордо отказаться, но почувствовала, что умираю с голоду. Жевала я с мрачным видом, время от времени шмыгая носом.

***

До конца третьей четверти оставался ровно месяц.

Мне нужно было подтянуться по русскому и по математике. К сожалению, Люся дала мне «Портрет Дориана Грея», так что о четверке по математике думать не приходилось. Но по русскому мне бы хотелось вытянуть на четверку. У меня были такие отметки: четыре, три и три с минусом. Если бы я получила пятерку, четверка в четверти обеспечена. Приходилось разрываться между русским устным и Дорианом Греем. Дориан явно одерживал победу. Спасало только то, что меня пока но вызывали.

После того как мы с Костей обменялись комнатами, в наших отношениях наступило затишье. Правда, затишье враждебное – Костя со мной почти не разговаривал, не мог мне простить моего невольного розыгрыша. К нему зачастила Светлана – та самая, из-за которой произошел скандал. Они с Костей вместе учились и теперь готовились к школьной практике. Так, во всяком случае, Костя объяснял маме ее частые посещения. Но я-то подозревала, что ни к какой практике они не готовятся, а просто слушают музыку, плотно закрыв дверь. И мама, которая раньше без всяких церемоний заходила в комнату, когда там занималась я, теперь заходить стеснялась. А если нужно было взять что-нибудь из шкафа, смущенно кашляла у двери, а потом стучала и говорила:

– Можно? Извините, пожалуйста, я на одну секундочку.

– Пожалуйста, пожалуйста! – отвечала Светлана так, словно она уже была хозяйкой этой комнаты и от ее разрешения зависело: пустить маму или не пускать.

Меня это злило. Светлана мне с первого взгляда не понравилась. Не люблю женщин в дубленках – у них почти у всех невероятно высокомерный вид. Владелица дубленки смотрит поверх окружающих, словно ей нет никакого дела до остальных граждан, в обыкновенных пальто. Но дубленочниц выдает косой взгляд, который они бросают на встречных женщин. В этом взгляде жадный вопрос, ну как я выгляжу? И если какая-нибудь дура посмотрит с завистью, да еще замедлит шаги и оглянется, дубленочница еще надменнее вскинет голову – вот-вот запыхтит от гордости, как будто у нее на плечах шкура убитого ею крокодила.

У Светланы дубленка была сверхмодная, длинная, до самых щиколоток, отороченная по подолу и рукавам длинным белым мехом, вся расшитая зелеными и желтыми кренделями.

И выражение лица у Светланы было точно такое, как у всех остальных дубленочниц: холодно-высокомерное. Она была похожа на манекен в витрине магазина «Одежда».

Когда Светлана снимала свою дубленку, то становилась немного проще, хотя дух шикарной шубы как бы продолжал сопровождать ее.

Надо признать, что Светлана была красивая. Темные, прямые волосы закрывали ей пол спины. А глаза были зеленоватые. Она их подводила тушью, но не слишком. Черты лица правильные, но тоже какие-то холодные, манекенные.

Костя же, когда приходила Светлана, необычайно оживлялся, называл ее «русалкой», все время пытался острить.

Не знаю, может, Светлане это и нравилось, хотя по ее манекенному виду ничего нельзя было угадать. Мне это Костино подлизывание в виде острот ужасно не нравилось, потому что в этом было что-то унизительное.

Костя пропускал Светлану в дверь моей бывшей комнаты, после чего дверь плотно закрывалась и включался магнитофон или проигрыватель. Конечно, может, музыка и помогала их занятиям, но мне кажется, что заниматься под музыку – это все равно что готовить уроки моим способом – с открытым ящиком стола, в котором лежит интересная книга.

А между тем практика была на носу. Уже у нас в классе на уроках сидели студенты и их преподаватели-методисты. Костя должен был вести уроки в девятом и в пятом классах. В девятом дать два урока по литературе, а в пятом – один урок русского языка. Только еще неизвестно было, в каком из пятых – в нашем или в «Б». Мне хотелось, чтобы в нашем.

Так и вышло – Костя пришел домой и сообщил, что его назначили в наш пятый «А» на завтра. Тема урока – личные и возвратные местоимения.

– Ты уже всем растрепала, что твой брат будет вести урок в вашей школе? – спросил Костя.

– Никому, – ответила я. – А вдруг ты провалишься?

После обеда Костя позвал меня в комнату.

– Садись вот здесь, – приказал он. – Ты будешь класс, я – преподаватель. Я буду вести урок, ты – реагировать. Если что тебе покажется не так, поправишь.

Это мне очень понравилось. Я с удовольствием села.

Костя вышел из комнаты и сразу вошел, держа в руках тетрадку, как если бы это был классный журнал.

– Здравствуйте! – сказал Костя сдержанным учительским голосом. – Садитесь, пожалуйста…

– Нет, Костя, не так! – прервала я. – Ты должен подойти к столу и немного помолчать. Чтобы все успели приготовить тетради и встать. А то ты скажешь: «Здравствуйте», а мы еще только будем подниматься, хлопать крышками, и получится, как будто ты первый с нами здороваешься.

– Пожалуй, – согласился Костя. – Ты, оказывается, не такая дура, как кажешься. Давай сначала.

Костя снова вышел и вошел. Подождал немного. Я сделала вид, что только что его заметила, поерзала на стуле и встала.

– Здравствуйте! – сказал Костя.

– Здравствуйте! – ответила я.

– Садитесь, пожалуйста.

Я села.

– Теперь так?

– Теперь хорошо, – ответила я.

– Дальше что?

– Дальше ты должен спросить: «Кто у вас сегодня дежурный?» Дежурный встанет, а ты ему: «Назовите отсутствующих».

– Ясно! – сказал Костя, – Поехали. Кто у вас сегодня дежурный?

Я встала.

– Назовите отсутствующих.

Я назвала наугад три фамилии. Костя якобы отметил их в своей тетради.

– В прошлый раз, – сказал Костя, – вы начали изучать местоимения. Проверим, как вы усвоили эту тему. К доске пойдет…

– Только не вызывай Викторову! – предупредила я.

Мурка Викторова училась очень хорошо, но сильно заикалась. В прошлом году одна студентка задала ей какой-то вопрос. Мурка попыталась ответить, но ее заело на первой же букве. Студентка не сообразила, в чем дело, и сказала: «Не знаешь, а тянешь руку. Садись!» Мурка села и заплакала. Тогда мы все стали объяснять, что Мурка знает, просто она заикается. Студентка ужасно смутилась и всю остальную часть урока вела очень плохо. А для Мурки с тех пор время студенческой практики стало сущим мучением – она боялась, что ее спросят.

Все это я объяснила Косте.

– Это у нее комплекс, – сказал он. – Страх перед новым унижением ушел у нее в подсознание. Я постараюсь его вывести. Какая она из себя, эта Викторова?

– Маленькая такая, стриженая. Она сидит на второй парте у окна.

Мы продолжали урок.

Костя рассказал мне все, что касается личных и возвратных местоимений. Я, кажется, на всю жизнь запомнила, что местоимение третьего лица «он» изменяется по родам: она, оно. Потом мы повторили все, начиная от «Здравствуйте. Садитесь!» – и кончая: «Запишите домашнее задание».

Костя старался уложиться точно в сорок пять минут. Я ему посоветовала оставить минут пять про запас, на всякий случай, а то бывает, что кто-нибудь не понял, а времени уже нет, и приходится наскоро добалтывать уже после звонка, а это производит нехорошее впечатление.

Костя опять со мной согласился.

В общем, я за Костю была теперь почти спокойна. Главное – это неторопливость, с которой нужно объяснять новый материал. Когда студент торопится, повторяет по три раза одно

и то же, сразу видно, что он не уверен в себе. А надо не бояться сделать паузу, как бы обдумывая фразу. И еще хорошо, когда студент ходит по классу, а не стоит, как привязанный, у стола, потому что на столе у него тетрадка с записями вроде шпаргалки. И если он все время в нее подглядывает, сразу ясно, что он вроде двоечника, который не может без подсказки.

Костя сказал, что все выучит наизусть и к столу вообще подходить не будет.

– Хочешь, я завтра перед уроком узнаю, кто хорошо выучил, и тебе скажу, – предложила я. – Шестиклассники всегда подсовывают студентам списочек, кого вызвать.

Но Костя от списочка отказался.

– Это нечестно. Вызывать буду по журналу, кого найду нужным. Тебя, например, – пошутил он.

– Правильно, – засмеялась я. – Вот это будет номер – брат сестре двойку ставит.

– Почему двойку? Подзубри – пятерку поставлю. А кто знает, что я твой брат?

– Люся знает, – ответила я. – Она тебя видела на улице. Но я взяла с нее честное слово, что она никому не скажет. Я сама всем скажу, после урока.

Так мы сидели в комнате и мирно болтали, и я очень жалела, что папа уехал в командировку, а мама еще не пришла с работы – они были бы изумлены, что мы наконец-то не ссоримся. Но тут раздался звонок в дверь, и Костя мгновенно забыл о моем присутствии. Он кинулся открывать, и я поняла, что пришла Светлана.

Действительно, это была она, в своей расшитой кренделями дубленке. Я вышла в переднюю и с презрением смотрела, как суетится вокруг нее Костя. Он заметил меня только после того, как наступил мне на ногу.

– Мотай отсюда! – шепнул он торопливо.

Я обиделась – не столько даже на Костю, сколько на эту разряженную куклу Светлану: с ее приходом я уже для Кости не человек!

– Хочу и стою! – ответила я. – А ты не командуй.

Я видела, что Косте очень хочется взять меня за шиворот и вытолкнуть из передней, но при Светлане он этого сделать не мог, он при ней строил из себя рыцаря.

– А ты уроки выучила? – спросил он вдруг. – Если выучила, то поди погуляй.

Какая неожиданная забота! Ему нужно просто выжить меня из квартиры.

– Не выучила! – злорадно ответила я.

– Ну так поди учи! – рассердился он.

Я пошла в кабинет, разложила учебники и принялась за Дориана Грея. Из моей бывшей комнаты грянул Первый концерт Чайковского. На полную мощность запустили. Ну, не нахальство? А если бы я готовила уроки? Ведь мне бы это мешало! Я назло Косте отложила книгу и попыталась заняться математикой. Так и есть – музыка мешает сосредоточиться. Если я по решу задачу и получу завтра двойку, виноват будет Костя со своей куклой.

Я решительно встала из-за стола, вышла в коридор и распахнула дверь Костиной комнаты. Костя и Светлана сидели на моей бывшей кровати, на моей каравелле Колумба, и целовались!

Меня это зрелище до того поразило, что я даже не догадалась закрыть дверь и продолжала стоять на пороге с открытым ртом.

Первая меня заметила Светлана. Она спокойно встала и заявила без тени смущения:

– Явление второе. Те же и твоя сестра.

Костя вскочил весь красный. Я почувствовала, что мне несдобровать. Выскочила из комнаты и забралась на тахту. Здесь я, уже не скрываясь, принялась за книгу. Но мне не читалось. Наверно, Костя здорово влюбился в Светлану.

Му-му забрался ко мне на колени.

– Му-му, – сказала я котенку, – а сегодня Афанасьев два раза проходил мимо нашего класса.

Котенок потерся о мою руку.

– А как ты думаешь, Му-му, – спросила я, – кто с кем должен первый здороваться – он со мной или я с ним?

Котенок, разумеется, мне не ответил, и я сама ответила за него:

– Наверное, я с ним. Как младшая. А как ты думаешь, Му-му, скоро я опять встречусь с Афанасьевым случайно на улице?

На этот раз котенок усиленно закивал – я несколько раз наклонила ему голову. Это ему не понравилось, он выскользнул из моих рук, прыгнул на пол и стал играть бумажкой.

В Костиной комнате наступила тишина. Потом раздались голоса в передней и хлопнула входная дверь. Это ушли Костя со Светланой.

***

Методист, студенты и наша учительница Клара Михайловна прошли в конец класса и разместились на задних партах. Мы продолжали стоять.

В класс вошел Костя с журналом. Тишина в классе стояла полная. В этой тишине Костя приблизился к столу и стал молча смотреть на класс. А класс молча смотрел на него.

Я с ужасом подумала, что Костя следует моему совету, но он плохо рассчитал и передерживает паузу – ведь в классе и так тихо. Надо скорее здороваться и начинать урок. Я не выдержала и подсказала шепотом:

– Здравствуйте!.. Садитесь!..

Но тут, кажется, я сама немного не рассчитала, подсказала слишком громко. Раздалось хихиканье.

– Здравствуйте! Садитесь! – произнес наконец Костя, метнув на меня сердитый взгляд.

Дальше все пошло хорошо. Костя спросил, кто сегодня дежурный, и отметил отсутствующих.

Потом он вызвал к доске Толю Бирюкова, и тот бойко ответил урок. Костя задал ему дополнительный вопрос – про глагол. Толя и на него ответил.

– Молодец, – сказал Костя. – Дай свой дневник.

И поставил Толе пятерку. Он только запутался немного, разыскивая Толину фамилию в журнале. Стал искать где-то внизу. Я опять не выдержала и зашептала:

– Выше смотри… Выше!

– Прошу тишины, – сказал Костя, не глядя в мою сторону. – Следующей приглашаю выйти к доске… Ну, скажем, Головину Ирину.

Я ахнула. Зачем он это сделал, несчастный! Ведь я же но выучила урока! Что делать? Отказаться?

– Пожалуйста! – широким жестом пригласил меня Костя.

Нет, поздно отказываться. Я вылезла из-за парты и побрела к столу.

– Расскажи мне все, что ты знаешь о числительном, – сказал Костя с доброжелательным спокойствием. Он еще ни о чем не догадывался!

Сжав зубы, я молчала.

– Итак, мы слушаем, – произнес Костя все с той же безмятежностью в голосе, но во взгляде, устремленном на меня, уже мелькнула беспокойная догадка.

«Ну – все!» – подумала я и ляпнула:

– Глаголом называется часть речи, которая обозначает действие и отвечает на вопросы «какой», «какая», «какое».

– Что-о? – оторопело переспросил Костя.

– То есть нет, – поправилась я, – «что делает», «что сделал». Например: интересная книга лежала на полу.

– Я просил тебя рассказать о числительном, – произнес Костя ровным голосом. – Что такое числительное?

– Числительное – это…

Я бросила взгляд на первую парту. Светка, вытаращив глаза, беззвучно, как рыба, открывала рот. Костя растерянно смотрел на лес поднятых рук. Я с жалостью смотрела на Костю. Мне хотелось подсказать ему: «Посади меня на место! Вызови Семенову или Прокопенко! Не трать на меня больше ни одной минуты – ведь не уложишься до звонка!» Но Костя не умел читать мысли на расстоянии. Он продолжал допытываться:

– Так что же такое числительное? Ведь вы должны были повторить это к сегодняшнему уроку, не так ли?

Да гони меня скорее на место, ведь засыплешься!

– Ну что ж, определение числительного ты не знаешь, – сказал Костя. – Тогда ты мне, может быть, ответишь на такой вопрос: в каких падежах простые количественные числительные от И до 19 имеют окончание «и»?

Да что он, совсем, что ли, спятил? Он бы меня еще про синхрофазотрон спросил!

Тут у меня в голове мелькнуло какое-то подобие мысли, словно головастик дернул хвостиком. Я сопоставила движение этого головастика с движением Светкиных губ и сообщила Косте:

– Числительное «один» изменяется по падежам и родам.

– Что ты еще знаешь о числительном? – холодно спросил Костя.

Мне хотелось ответить: «Скажи спасибо и за это!» Но я молчала, глядя с жалостью на брата.

Он терпеливо ждал.

И вдруг меня пронзила догадка: это он меня жалеет! Он не хочет ставить мне двойку! Теряет время зря, лишь бы я вытянула на троечку! И тут со мной что-то случилось: строки из учебника вдруг всплыли передо мной, и я заговорила. Я сказала, что такое числительное, и привела пример. Потом сказала, в каких падежах простые количественные числительные от 11 до 19 оканчиваются на «и».

Класс удивленно затих. Светка радостно кивала головой. Чудо продолжалось: я сообщила, что если числительное «один» сочетается с существительным, которое употребляется только во множественном числе, оно согласуется с ним в числе. Например: одни ворота. Сама не знаю, из каких глубин памяти я вытащила эти сведения. Ведь я никогда не учила правил. Но во что бы то ни стало нужно было спасти Костю от провала.

– Ну что ж! – сказал Костя. – Начало ответа было слабым, но материал ты, в общем, знаешь. Давай свой дневник.

Весь класс вытянул шеи и, застыв, следил за движением Костиной руки, когда он выводил мне отметку.

– Четыре с минусом! – прошелестело по классу.

Методистка склонилась к своей тетради и что-то отметила.

– Садись! – сказал Костя, отдавая мне дневник. – А сейчас приступим к новому материалу.

Дальше урок покатился как по рельсам. Костя расхаживал по классу и говорил четко и неторопливо. Он объяснял даже лучше, чем вчера, когда репетировал. И только иногда сжимал руки в кулаки – это у него было признаком волнения. Он ровным, спокойным голосом задавал вопросы и вызывал не тех, кто тянул руки к самому его лицу, а тех, кто не проявлял активности. Так он вызвал Мурку Викторову, которая сидела тихо, как мышь, и попросил ее записать пример на доске. Она записала, и Костя сказал: