Текст книги "Отверженная невеста"

Автор книги: Анна Малышева

Соавторы: Анатолий Ковалев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Что это? – завороженно прошептала она.

– Это яд, – также вполголоса ответил граф, – медленнодействующий, ужасный яд.

– Зачем он тебе?

– Меня однажды отравили этим ядом, – продолжал отец, словно не услышав вопроса, – и я бы отдал Богу душу, если бы не один удивительно умный мальчик…

– Глеб? – мгновенно догадалась Каталина.

– Вот-вот, он. Его мать убили этим ядом, его тоже постепенно травили, сводили в могилу… Но этот юный гений, в ту пору всего шести лет от роду, нашел в библиотеке старинный фолиант о ядах. Он не только сумел разобраться в латыни и химических формулах, но и собственноручно приготовил противоядие.

– Да как же он сумел?! Не может этого быть! – не поверила Каталина. – Ему наверняка помогал кто-то…

– В том-то и дело, что нет, – с восхищением произнес Обольянинов. – Мальчик до всего дошел самостоятельно, потому что хотел жить, мечтал отомстить за мать. Жажда жизни и жажда мести – вот две великие силы, Кати, позволяющие преодолеть самые трудные препятствия.

Он обнял дочь и ласково прижался щекой к ее щеке.

– Но почему этот яд хранится в нашем доме? – Она опасливо покосилась на бутылку в буфете.

– Я хочу с помощью Глеба создать коллекцию самых разнообразных ядов.

– Зачем, папа?!

– Довольно странная прихоть, согласен с тобой, голубка, – граф нежно провел ладонью по ее волосам, – но это МОЯ прихоть, и она не подлежит обсуждению. К слову, я знавал одного чудака, который коллекционировал ночные горшки…

– Сколько же понадобится времени, чтобы изготовить для тебя эти противные яды?! А если Глеб поселится здесь навсегда?! – с ужасом воскликнула Каталина.

– Это пустые страхи, и вопросы тоже пустые, – строго проговорил отец. – Ты не должна ревновать к нему. Я не навязываю тебе Глеба в качестве брата, не думай, что обязана его любить. Он мне не приемный сын. Надо относиться к нему как к домашнему ювелиру, художнику, сапожнику, черт возьми, но не более того!

– Хорошо, отец. – Каталина вздохнула наконец полной грудью и со слезами в голосе пообещала: – Я исправлюсь…

На следующее утро, в день отъезда, она поднялась ни свет ни заря и вошла в комнату Глеба, когда он еще спал. Каталина дернула мальчика за плечо. Тот широко раскрыл глаза, спросонья не сразу узнав незваную гостью.

– Я уезжаю, – отрывисто сказала она, – пришла попрощаться.

– Прощай, – по инерции произнес Глеб, все еще сомневаясь, не во сне ли это происходит.

– Отец рассказал мне, как ты спас ему жизнь. Спасибо тебе… – Каталина накрыла ладонью его руку и крепко сжала пальцы. В ее огромных черных глазах заблестели готовые пролиться слезы. – Не обижайся на меня, хорошо? У меня тоже нет матери, я знаю, каково это…

– Плакать иди в коридор, я сырости не люблю, – сквозь зубы процедил окончательно проснувшийся Глеб.

– Дурак! – крикнула Каталина. Ее глаза мгновенно высохли, девочка резко развернулась и выбежала из комнаты, с грохотом захлопнув дверь.

Евлампия даже не пыталась вникать в те предметы, которые изучал внук, и знала о его научных опытах так же мало, как если бы жила за тридевять земель от него и даже писем не получала. Она прекрасно понимала, что ее скудное образование, полученное давным-давно и урывками – немножко французский, немножко модные романы, – должно только смешить язвительного и взыскательного мальчика. Бабушка даже стеснялась задавать ему вопросы.

Прожив в доме Обольянинова два года, она понемногу освоила простонародный итальянский, на котором разговаривала прислуга, но все равно своей ни для кого не стала. Все здесь казалось ей чужим, и она была для всех чужой. Стремительно взрослеющий Глеб ее почти не замечал и явно в ней не нуждался. Граф, знавший об артистических способностях карлицы, ни разу не попросил ее выступить перед домашними. Евлампия стеснялась съесть лишний кусок за столом, чувствуя, что кусок этот ею не заработан. Князь Белозерский содержал ее как няньку своих детей, как домашнюю комедиантку, и она не стыдилась ни той, ни другой роли, полагая в простоте душевной, что всякий честный труд почетен… Здесь, в Италии, сильно постаревшая женщина чувствовала себя никому не нужной дармоедкой. Она все чаще стала подумывать о возвращении в бродячую труппу Якова Цейца.

Однажды Евлампия случайно подслушала разговор между камердинером графа и поваром. Те засиделись ночью на кухне за бутылью вина, болтая вполголоса.

– Хозяин-то наш опять взялся за старое, – по секрету сообщил камердинер. – Был я с ним недавно в Париже. Раньше он состоял на службе у Бонапарта, а нынче королю присягнул.

– Да ну? – удивлялся захмелевший повар. – Неужто граф служил корсиканцу?

– Не дожить мне до завтра, если вру! – клялся пьяный и оттого необычайно откровенный камердинер. – Шпионил по всей Европе, выслеживал, кого приказано, а после лично держал доклад перед французским императором!

– Смотри-ка, отчаянный парень наш граф! – с панибратским восхищением воскликнул повар, которого вовсе не шокировал тот факт, что хозяин занимался шпионажем.

– Еще какой отчаянный! – хвастливо подтвердил собутыльник. – А теперь-то ему и вовсе на пути не становись! Такую силу заберет, что страх, да и только…

– Это еще почему?

– А мальчонка-то? Думаешь, зря он приблудного щенка, как принца, содержит? Лучшую комнату ему под лабораторию выделил! Сколько деньжищ на эти книги, на учителей, на опыты идет – тьма! Три любовницы в месяц того не промотают, сколько этот мальчишка за день в своих чертовых колбах перегонит и перепарит! И отказу ему нет и быть не может!

– Какое-то колдовство… – пробормотал повар, борясь с одолевающей его сонной одурью.

Камердинер сделал многозначительную паузу, оттопырил губы и поднес к ним указательный палец.

– Тс-с, тайна! Мальчонка варит для графа яды…

– Забери его дьявол к себе в пекло! – откликнулся повар, не уточняя, кого имеет в виду – хозяина или мальчика.

– Богу в уши твои слова, приятель… Мальчишка не иначе как знается с чертом, а то откуда бы у молокососа такие таланты! Покамест они с графом травят кошек и крыс, но в скором времени, попомни мое слово, примутся за людей…

Повар запустил пальцы в свои всклокоченные рыжие кудри, таращась на пустую бутыль с мистическим испугом:

– Вот оно как, значит, вот оно как… Я и смотрю, кот из кухни пропал, а крысы дохнуть начали! Каждый день в кладовой двух или трех подбираю, прямо напасть! Шерсть на них дыбом, морды в крови… А я-то грешил на чуму, да только какая чума зимой!

Дальнейший разговор приятелей потрясенная Евлампия слушать не стала и поспешила к себе, позабыв причину, по которой шла на кухню. Ночью, терзаясь страшными мыслями, карлица не могла уснуть. «Что же это, в самом деле? – вопрошала она кого-то невидимого и неведомого. – Вырвала я Глеба из лап одного чудовища, так он угодил в логово другого, куда более коварного! Неужели ты, Господь, покинул мальчика? Не может этого быть!» Она молилась до утра, а едва забрезжило солнце, вошла в комнату Глеба.

Евлампия просидела у кровати внука целый час, разглядывая его лицо, такое родное и в то же время чужое. Даже во сне эти черты искажала презрительная, скептическая маска, которую он в последнее время уже не снимал. Женщина вспоминала, как впервые заметила ее на лице болезненного, одинокого в родной семье малыша, как тонкая ледяная корка его напускного цинизма становилась все толще, пока вовсе не отгородила Глеба от людей… Милый, добрый, несчастный ребенок остался жить только в ее воспоминаниях. Нынешнего угрюмого и скрытного подростка она совсем не знала.

Как только Глеб открыл глаза, она склонилась над его изголовьем:

– Это правда, что ты изготовляешь яды для графа? Об этом уже судачит прислуга.

– Ты, как всегда, трешься между лакеев! – презрительно усмехнулся внук.

– Так это правда или нет? – настаивала Евлампия.

– Пусть будет правда. – Внук явно наслаждался ее испугом. – Граф хочет собрать уникальную коллекцию. Я обязан ему помочь, отплатить за его доброту и щедрость.

– А для каких целей ему нужны яды, ты не догадываешься?

– Для каких целей служат яды, знают даже малые дети, – фыркнул Глеб. – А догадываюсь я только о том, что если буду перечить графу, наверняка не попаду в Сорбонну.

– Ты будешь учиться в Сорбонне на доктора, а граф примется травить твоими ядами людей. – Евлампия с мольбой смотрела на внука. – Опомнись, пока не поздно, какой ты грех на душу берешь?

– Да почему непременно людей? С чего ты взяла? – возмутился подросток. – Мы с графом травим только крыс и приблудных кошек.

– Твой благодетель – французский шпион, – выложила она последнюю карту, – и яды ему нужны, чтобы расправляться с неугодными людьми.

– Французский шпион?! – подпрыгнул в постели Глеб. – Так значит, его парижские связи еще солиднее, чем я предполагал…

– Куда уж солиднее, – вздохнула карлица. – На прошлой неделе он был представлен Людовику Восемнадцатому.

– Самому королю?! – Глеб вскочил с постели и принялся быстро одеваться. – Вот видишь, – говорил он возбужденно, – с таким покровителем я не только получу лучшее европейское образование, но и легко войду в высшее парижское общество.

– Да побойся Бога! Он же шпионил против России, против твоей родины!

– У меня нет больше ни дома, ни семьи, ни родины, бабушка! – отрезал Глеб. – А тебе советую держать язык за зубами и не болтать о том, что граф – шпион! И будет совсем замечательно, если ты вернешься в свой цирк.

– Ты меня гонишь? – Пронзительный взгляд Евлампии, казалось, пытался проникнуть в душу внука.

– Мне не нужна больше нянька, – сказал он, по-прежнему резко, однако, отвернувшись и борясь со смущением, которое пробудил в нем этот взгляд. – Неужели не ясно, что я вырос?! – И Глеб преувеличенно торопливо вышел из спальни.

В столовой за завтраком граф, по обыкновению, расспрашивал его о занятиях и об учителях. Подопечный отвечал немногословно, едва разжимая губы. Наконец, как бы между прочим, Обольянинов заметил:

– Недавно узнал из одной любопытной книжки, что известная отравительница Тофана орудовала бесцветным ядом, без запаха и вкуса, состав которого до сих пор не разгадан.

Глеб продолжал вяло ковырять вилкой пудинг, вытаскивая из него изюм, который терпеть не мог. Его недруг-повар, осведомленный об этом, всегда клал изюм с избытком, мелочно досаждая мальчику. Граф, не дождавшись ответа, спросил напрямик:

– В книге твоего монаха было что-то подобное?

– Нет! – Оставив пудинг, Глеб взялся за яичницу с беконом.

– По крайней мере, у тебя есть хоть какие-нибудь догадки насчет состава этого яда? – не унимался Обольянинов.

– Можно поставить серию опытов. – Подросток наконец поднял взгляд от тарелки. – Но прежде вы должны кое-что пообещать.

– Что же именно?

– Что никогда и ни при каких обстоятельствах не посягнете на жизнь моего отца. – Он отчеканивал каждое слово и смотрел Обольянинову в глаза холодным, немигающим взглядом.

– Как это взбрело тебе в голову?! – Обольянинов был опытным шпионом, но на этот раз разыграл удивление слишком театрально.

– Поклянитесь на Библии, – настаивал Глеб, – или я поклянусь, что этого совершенного яда никогда не будет в вашей коллекции!

– Хорошо, хорошо! – воскликнул Семен Андреевич. – Стоит ли так волноваться?

Не прошло и нескольких минут, как огромная латинская Библия, которую граф принес из своего кабинета, была торжественно водружена посреди стола, уставленного грязной посудой. Граф, стараясь сохранять самое серьезное выражение лица, произнес требуемую клятву.

– Теперь ты удовлетворен, мой мальчик? – ласково спросил он Глеба.

– Вполне, – мрачно ответил тот.

– Так знай же, что никто и никогда не смог бы меня заставить клясться на Библии. Моему слову всегда верили безоговорочно. Сделал я это только ради тебя, чтобы ты раз и навсегда убедился в чистоте моих намерений. Я, как христианин, прощаю твоему отцу его злодеяние. Пусть он предстанет перед Божьим судом…

– Нет! – взволнованно перебил графа юноша, глаза которого вдруг вспыхнули диким, волчьим огнем. – Прежде всего он предстанет перед МОИМ судом. Я отомщу ему за маменьку…

Вернувшись к себе, Глеб обнаружил, что Евлампия исчезла. Никто из прислуги не видел, как она покинула виллу. Беглянка взяла только котомку со своими вещами, и ни гроша денег, ни куска хлеба в дорогу. Она не подавала о себе вестей, и вскоре о ней все забыли.

Спустя несколько лет, когда Глеб уже учился в Сорбонне и жил в Латинском квартале, ему приснился сон. …Евлампия спускается по террасе к морю и медленно входит в волны, пока те не накрывают ее с головой. Для этого карлице пришлось сделать всего несколько коротких шажков…

Глава шестая

Каким образом талантливый доктор может испортить себе карьеру в Сен-Жерменском предместье. – Старые враги становятся союзниками. – «Умбракул», «граф Икс» и капризная примадонна

Проезжая через земли немецких княжеств, граф Сергей со свойственной ему беспечностью неожиданно предложил виконтессе заехать в Веймар, чтобы навестить великого поэта.

– Вы знакомы с Гете? – спросила Элен де Гранси, посмотрев на него с недоверием.

– Увы, нет, – признался Ростопчин, – но говорят, что он принимает у себя всех желающих отдать дань его таланту. А уж сына московского губернаторанепременно примет.

– К сожалению, друг мой, великий поэт будет лишен этого удовольствия, – произнесла она с наигранным сочувствием в голосе. – Я тороплюсь и не собираюсь нигде делать остановок, кроме вынужденных – на ночлег и ремонт экипажа, если таковой понадобится. У меня неотложные дела в Петербурге.

– Как? – изменился в лице граф. – Разве мы едем в Петербург, не в Москву?

До сих пор, заговаривая о конечном пункте путешествия, они пользовались двумя словами: «Россия» и «Родина». Ростопчин был твердо уверен, что виконтесса, будучи по рождению москвичкой, едет в Москву.

– Я понимаю, вам не терпится обнять свою разлюбезную матушку и вытребовать с нее деньги покойного отца, – усмехнулась Елена, – но нам с Майтрейи не менее важно быть представленными ко двору.

– Петербург – это прекрасно, милая виконтесса! – бормотал граф Сергей. – Но у меня там давно нет знакомых… Где я остановлюсь?

– Пусть это вас не беспокоит, – отмахнулась де Гранси. – Я уже обо всем распорядилась. Нас ждет довольно уютный, без лишних роскошеств особняк на Фонтанке. Там всем хватит места.

– Но позвольте, я ведь не могу так злоупотреблять вашим гостеприимством!

– Друг мой, – уже неподдельно ласково обратилась к нему Элен, – я предлагаю вам жить у меня по-родственному. Ведь вы сами на днях сказали, если бы мой кузен Борис и ваша покойная сестра Лиза поженились, то мы с вами стали бы родственниками.

Она говорила серьезно, хотя глаза ее при этом улыбались. «Черт возьми, никогда не поймешь, что на уме у этой невероятной женщины, – постепенно успокаиваясь, думал граф Сергей. – Она все время будто партию в вист разыгрывает!»

Елена отвернулась к окну, за которым в утренней голубоватой дымке вырисовывался силуэт огромного города. «Подъезжаем к Берлину!» Она не раз бывала здесь с виконтом. Арман де Гранси хорошо знал и любил этот город и заменял своей приемной дочери и мнимой супруге самого искушенного гида.

– Останавливаться не будем, сворачивай в объезд! – опустив окно, крикнула Элен вознице. – Иначе потеряем целый день, а то и два, Берлин спешить не любит! – объяснила она графу. Тот нервно забарабанил пальцами по набалдашнику трости. Приятное, неспешное путешествие по Европе, на которое он рассчитывал в Париже, давно напоминало ему скачки.

Майтрейи, молчавшая все утро, забившись в угол кареты и полностью погрузившись в роман Стендаля, повествовавший о салонной жизни Парижа, известной ей лишь понаслышке, оторвалась наконец от чтения. С жалостью посмотрев на графа, девушка примирительно сказала:

– Не расстраивайтесь, Сергей Федорович, на обратном пути мы непременно остановимся в Берлине и все осмотрим. Ведь так, Элен?

Наивность принцессы, полагавшей, что в обратный путь они пустятся в той же компании, вызвала улыбки на лицах всех присутствующих. Граф, справившись с разочарованием, любезно ответил:

– Что вы, милое дитя, расстраиваться и впадать в меланхолию в вашем присутствии – это настоящее преступление…

Виконтесса, закутавшись в дорожный плед, прикрыла глаза, начиная дремать. Ей вдруг вспомнилось, как полгода назад в салоне мадам Свечиной они с Софи по обыкновению обсуждали последние новости. Подруга с упоением рассказывала, как на днях в салоне мадам Рекамье была представлена Анри-Мари Бейлю, известному всей Франции под псевдонимом Стендаль…

– Красивый, элегантный мужчина, о его донжуанстве судачит весь Париж. – Софи таинственно улыбнулась. – Я прекрасно понимаю дам, которые не смогли устоять перед обаянием этого кавалера…

– О, дорогая! – шутя, воскликнула Елена. – Неужели и ты пополнила ряды его великосветских жертв?

– Ну что ты, Элен! – не на шутку смутилась мадам де Сегюр.

– Я слышала, героиня его первого романа – русская аристократка, – продолжала дразнить подругу виконтесса. – Интересно было бы узнать, кем из наших соотечественниц навеян этот образ?

– «Арманс» – прелестная книга! Критика абсолютно несправедлива к ней. – Графиня поторопилась навести разговор на безопасную тему. – Стендаля обвиняют в подражании немецким романтикам только потому, что его герой в конце книги принимает яд. Можно подумать, во Франции мало молодых людей, особенно среди студентов, которые кончают счеты с жизнью именно таким образом!

Подруги не заметили, как к ним подошел молодой человек, и замолчали, только когда он остановился в шаге от них. Елена удивленно взглянула на незнакомца, который, в свою очередь, не сводил с нее глаз. Эти глаза, редкого сиреневато-голубого оттенка, смутно напомнили женщине что-то давно виденное и давно забытое. В остальном внешность юноши была хотя и приятной, но вполне заурядной – светлые волнистые волосы, темные брови вразлет, орлиный нос, худощавая фигура. Одет он был безупречно, по последней моде: темно-коричневый сюртук, светлые брюки, клетчатая жилетка и пестрый галстук.

– Вы меня не узнаете? А ведь мы с вами встречались, правда, очень давно… – Его голос от волнения сорвался, последние слова он произнес почти шепотом. На вид незнакомцу было никак не больше двадцати пяти лет. Что для него могли значить слова «очень давно»? Озадаченные дамы, развеселившись, переглянулись, прикрыв улыбки веерами.

– Вы ведь Элен Мещерская, не так ли? – все смелее продолжал молодой человек. – Я сначала узнал ваш голос и ушам своим не поверил! Мне показалось, что вы очень изменились, я сомневался, глядя на вас издали… Но теперь, вблизи, вижу, что это вы.

Дамы вновь обменялись недоумевающими взглядами.

– Назовите же ваше имя, может быть, мы разрешим это недоразумение? – сдвинув брови, спросила Елена.

– Я ваш кузен, – взволновано произнес он и поклонился: – Глеб Ильич Белозерский.

– Глебушка! Может ли это быть! Ты был таким крошкой, когда мы виделись в последний раз! – воскликнула женщина, порывисто поднимаясь с кресла. – Дай же мне тебя обнять, милый братец!

Презрев условности салона, родственники и в самом деле обнялись на глазах у шокированной клерикальной публики. Софи де Сегюр залилась краской до самых мочек ушей.

– Какими судьбами в Париже? – расспрашивала виконтесса.

– Я учился в Сорбонне, – не без гордости ответил молодой человек, – и теперь практикую в Париже. В частности, являюсь домашним доктором мадам Свечиной и многих завсегдатаев этого салона.

– А твой отец… – начала было Елена, но начинающий доктор не дал ей договорить.

– С отцом я не поддерживаю никаких отношений, – отрезал он с угрожающе потемневшим взглядом.

Повисла недолгая пауза, во время которой Елена пытливо смотрела на юношу, словно пытаясь прочитать на его лице тайные мысли.

– И давно ты практикуешь? – первой продолжила разговор виконтесса.

– Примерно полтора года…

– Мой кузен сделался доктором в Сен-Жерменском предместье… – Она покачала головой. – Кто бы мог это предположить?

Глеб заметно побледнел:

– Вас шокирует родственная связь с так называемым «докторишкой»?

– С чего ты это взял? – погрозила ему пальцем Елена. – Я, напротив, горжусь, что мой брат занят делом, а не прячется, как многие молодые денди, под крылышком у богатых папеньки и маменьки. Но, однако, братец, как я погляжу, ты обидчив!

– Увы, каюсь. – Глеб достал из жилетного кармана дорогие часы и, щелкнув крышкой, воскликнул: – Извините, сестрица, опаздываю к больному! Собственно, господин герцог не столько болен, сколько мнителен, но титулы подобных пациентов вынуждают меня навещать их каждый день в одно и то же время, минута в минуту, выслушивать их жалобы и соглашаться с тем, что их болезни крайне опасны! По совести сказать, титул часто и есть единственный диагноз!

– До чего же у меня злой братец! – Виконтесса подала ему руку на прощанье. – Мы теперь будем часто видеться! В воскресенье приходи ко мне обедать!

Но в воскресенье Глеб не явился, прислав записку, в которой сообщал, что обстоятельства вынуждают его срочно покинуть Париж. Кузен не давал о себе знать несколько месяцев и лишь весной прислал пасхальную открытку из Генуи, а в июне черкнул маленькое письмецо:

«Милая, дорогая кузина, я еду в Петербург по делам. Как было бы замечательно, если бы мы встретились там!.. Всегда помнил о Вас и о том давнем вечере в библиотеке ваших предков. Это был счастливейший вечер моей жизни…»

В конце значился петербургский адрес.

Короткое письмецо, странное и почти наивное, растрогало женщину до слез. Она весь день просидела над измятым листком в оцепенении и, даже когда сгустились сумерки, не разрешила слугам зажечь свечи. Призраки прошлого обступали ее смутным бестелесным хороводом, нашептывая давно отзвучавшие угрозы и оскорбления. Виконтесса кожей чувствовала их самодовольные ухмылки, ловила на себе их презрительные взгляды. «Ничего, дайте срок, – обещала она им, слабо шевеля похолодевшими губами, – доберусь я до вас!»

…Теперь, проезжая в карете по улицам берлинских окраин, слушая непринужденную болтовню графа Сергея и Майтрейи, она делала вид, что дремлет, чтобы не вступать в разговор. Эти двое невольно раздражали Елену своей беззаботностью. «Дети! Сущие дети! Братец Глеб даже в шесть лет был умнее и взрослее их, вместе взятых!»

Глеб не мог вспомнить, когда и как он полностью попал под влияние графа Обольянинова, сделался послушным механизмом в его руках. Ему, напротив, всегда казалось, что граф слушается его и готов исполнить любой его каприз. Впрочем, в общих чертах так и было до его отъезда в Париж и поступления в университет. И вдруг что-то случилось с графом. Знакомого Глебу человека словно подменили.

В памяти юноши упорно всплывала одна дата – самый конец карнавала тысяча восемьсот двадцать седьмого года, перед Великим постом. Он с друзьями во втором часу ночи возвращался с бала в «Гранд Шомьер», то бишь, из «Большой Хижины», давно облюбованной студентами Латинского квартала для танцев и знакомства с гризетками. Вся компания была навеселе и дружно отпускала непристойные шуточки в адрес редких припозднившихся прохожих, попадавшихся им навстречу. Те старались обходить студентов стороной и не отвечали на глупые выходки подвыпивших юнцов. Наконец молодые люди свернули в узкий, кривой и неимоверно грязный переулок, одну из тех клоак, где еще живы, кажется, призраки славных средних веков. В довершение этой иллюзии перед старинным покосившимся домом, в котором Глеб снимал мансарду, студенты заметили фигуру мужчины, закутанного в длинный плащ. На голове у него красовалась старомодная мушкетерская шляпа с пером, на перевязи висела шпага. Он стоял, широко расставив ноги в сапогах со шпорами и отворотами, скрестив руки на груди. Лицо незнакомца скрывала черная полумаска. В такую ночь удивляться нечему, мужчина явно был заурядным костюмированным гулякой, подобно им, возвращавшимся с бала и раздумывавшим, как убить оставшиеся до рассвета часы… Однако Глеб сразу почувствовал угрозу, исходившую от этой неподвижной фигуры.

– Эй, глядите-ка, кто-то выбросил совсем еще хорошее чучело! – воскликнул один из спутников Глеба.

– Его выбросили шлюхи Татан и Катишь, обобрав до нитки, и теперь он дожидается телеги говночерпия, чтобы тот подвез его до ближайшей клоаки, где можно умыться! – подхватил второй.

– Врешь, Татан забрала бы себе его шикарную шляпу, а Катишь умыкнула бы шпагу и сменяла ее на стаканчик водки! – выкрикнул третий. – Эти девки оставляют клиенту только то, что болтается между ног, чтобы он пришел еще!

– Похоже, этому повезло меньше, – не унимался студент, который начал травлю. – Негодяйки выпотрошили старикана и набили его соломой, а из потрохов сварили суп!

– Славный супец с петрушкой!

– С морковью и сельдереем!

– Кое с чем еще!

Молчал один Глеб, и друзья напрасно ждали его убийственной остроты, которая должна была завершить эту серию крупных и мелких уколов. Но у молодого человека словно свело судорогой язык. Внезапно, так и не пошевелившись, заговорил человек в маске:

– Вы не посрамили ваших предков, средневековых школяров, которые тоже были мастера ругаться, господа студенты! Не посрамлю и я своих, а среди них были отличные фехтовальщики! Ваши знакомые прелестные дамы, которых я не имею чести знать, смогут сегодня добавить в свой суп ваши длинные языки! – Он страшным молниеносным движением выхватил шпагу и сделал выпад в сторону главного остряка. Тот вскрикнул от боли, у него оказалось проколото плечо.

– Что за чертовщина! – крикнул второй, и у него тотчас была рассечена мышца бедра.

– Да это сумасшедший! – заорал третий и, не дожидаясь реакции незнакомца, бросился наутек. За ним, с криками, стонами и проклятьями, припустили раненые, истекающие кровью товарищи. Глеб не тронулся с места, он будто прирос к булыжной мостовой.

– А вы что же медлите, господин студент? – опустив шпагу, приблизился к нему человек в маске. – Вы, должно быть, храбрее своих друзей?

– Отнюдь нет, – покачал головой Глеб. – А не бегу я потому, что узнал ваш голос, граф…

– Мой мальчик! – Тот спрятал шпагу в ножны, снял маску, обнажив изъеденное оспой лицо, и заключил студента-медика в свои крепкие объятья.

Поднявшись в мансарду Глеба, граф тотчас послал за ужином к «Провансальским братьям», в лучший парижский ресторан. Когда прибыли закуски и вино, гость и хозяин устроили славный пир, вспоминая прошлое и болтая о пустяках. О делах не было сказано ни слова, лишь на прощание Обольянинов загадочно обронил: «Скоро мне понадобится твоя помощь… – И, усмехнувшись, добавил: – Только не медицинская…»

Именно в ту ночь, когда граф неожиданно появился возле его дома в карнавальном костюме мушкетера и с дьявольским хладнокровием изранил его друзей, Глеб впервые понял, что боится своего давнего благодетеля. Лица юноши как будто коснулось горячее, смрадное дыхание зверя. Теперь Париж представлялся Глебу огромным, дремучим лесом, по которому свободно рыщет оборотень – оборотень с титулом, деньгами и связями, которые делают его еще страшнее.

Вскоре граф объявился снова, столь же неожиданно, правда, не так эффектно, как в первый раз. Он попросту поднялся в мансарду, толкнул незапертую дверь и после кратких взаимных приветствий раскрыл перед Глебом свои карты.

– Мой мальчик, ты скоро закончишь учебу, но диплом – это лишь полдела. Тебе необходима клиентура, а наживать ее молодому врачу трудно, ох, как трудно… К счастью, я в состоянии тебе помочь, и все уже устроил.

– Каким образом? – насторожился Глеб.

– Не важно, – загадочно ответил Обольянинов. – Тебя будут приглашать в некоторые дома Сен-Жерменского предместья. В очень богатые и знатные дома, – уточнил он. – И конечно, ты захочешь отплатить мне добром за добро и не откажешься кое-когда поставлять некоторую информацию…

– Проще говоря, вы решили сделать из меня шпиона? – горько усмехнулся студент.

– А как ты полагаешь, любезный друг, во что обошлась мне твоя учеба в Сорбонне? – ответил вопросом на вопрос граф. – Если бы не мои связи и деньги, ты так и пропал бы в своем бродячем цирке. Поэтому, будь любезен, возмести хотя бы малую часть того, что я на тебя истратил за все эти годы. Ты уже не ребенок и должен понимать…

Вскоре Глеб сделался домашним доктором в нескольких аристократических русских семействах. Для начинающего врача это был блестящий дебют. По документам он значился австрийским подданным Вальтером Буззатти, уроженцем Генуи. Прислушиваться к разговорам, которые его пациенты и их гости вели на политические темы, и передавать их содержание графу оказалось не так уж сложно… Молодого человека очень скоро оценили в Сен-Жерменском предместье – прежде всего за его хорошие манеры, умение держаться, а также не в последнюю очередь за чуткость и компетентность. А после того как доктор Буззатти поставил на ноги безнадежную больную с тяжелой формой анемии, которой другие, более опытные доктора давали всего несколько недель жизни, его слава загремела по всему аристократическому предместью. У него начали лечиться здоровые, а это самый верный показатель того, что врач приобрел репутацию. «Этот австрияк с итальянской фамилией далеко пойдет, – в один голос твердили преданные пациенты. – Он станет самым знаменитым парижским доктором». Слухи о нем распространялись по салонам с быстротой эпидемии, число пациентов молодого доктора росло с каждым днем. Это начинало раздражать графа, так как времени, свободного от практики и пригодного для шпионажа, у Глеба совсем не оставалось. Однако когда доктора пригласили в дом мадам Свечиной, Семен Андреевич потирал руки от удовольствия.

– Тебе, друг мой, необходимо прижиться в гнезде этой «божьей коровки», – наставлял он «шпиона поневоле». – Там бывают весьма интересные людишки!

Но планы Обольянинова, начав осуществляться так удачно, вмиг разрушились. Глеб узнал в одной из посетительниц салона свою кузину Елену и напомнил ей о себе, представившись как князь Белозерский.

– Что ты наделал, идиот?! – орал на него граф, забыв в этот миг свою обычную ласковость, раскрасневшись так, что его рябое лицо сделалось попросту устрашающим. – Теперь все поймут, что ты за птица, поймут, что ты шпионил! Тебе надо срочно исчезнуть из города, нет, из страны, сменить документы… Столько хлопот из-за дурацкой выходки!

Глеб не скрывал радости по поводу того, что карьера преуспевающего молодого доктора Вальтера Буззатти рухнула, едва начавшись. Ему совсем не импонировало жить под чужой фамилией и оказывать графу услуги наушника и соглядатая.

Он был незамедлительно отправлен в Геную на неопределенный срок. Наслаждаясь каникулами, Глеб посвятил себя изучению санскрита, прочитав на этом древнем языке несколько старинных книг по медицине. Также он продолжал ставить химические опыты в своей лаборатории. Однажды его позвали к умирающей от коклюша маленькой девочке. Он прописал ей лекарство, рецепт которого вычитал в средневековой арабской книге. Местный аптекарь такого средства не знал. Фармацевт лишь пожимал плечами, делал родителям девочки знаки, показывая, что доктор ненормальный. Тогда Глеб сам изготовил лекарство в своей лаборатории и двое суток ухаживал за больной, не отходя от ее постели. Вскоре девочка пошла на поправку. О талантливом молодом докторе вмиг узнало все побережье. Глеба наперебой приглашали и в богатые, и в бедные дома. Денег за лечение он ни с кого не брал, а если состоятельный пациент все же навязывал ему гонорар, монеты в тот же день перекочевывали к больным беднякам, которых навещал Глеб. Ему пришлось принять не одни сложные роды, сделать несколько хирургических операций, в том числе ампутаций… Он уже чувствовал себя настоящим опытным эскулапом… Но внезапно приехавший из Парижа граф Семен Андреевич положил конец его практике.