Текст книги "Суфлер"

Автор книги: Анна Малышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Так я тебе позвоню на днях, – обратилась к ней Эрика уже с порога. – Оценишь объем работы, назовешь свою цену, сразу привезу деньги. Всего хорошего!

Последнее относилось к Маргарите, которая упорно не покидала поста у окна. Едва обернувшись, женщина что-то пробормотала в ответ. Эрика уже внимательней посмотрела на нее и молча вышла из мастерской.

– Запри дверь, – попросила Маргарита, когда шаги на лестнице стихли.

Александра выполнила ее просьбу. Она и без понуканий повернула бы ключ в замке. Во-первых, теперь в мастерской появились ценные картины. Во-вторых, ей было сильно не по себе.

– Чего ты все-таки боишься? – спросила она подругу. – Неужели нельзя рассказать?

– А ты? – Маргарита сделала несколько шагов и остановилась посреди мастерской, нервно сцепив руки в замок. – Ты-то сама не боишься?

Александра хотела возразить, что ничего не боится, и никакой угрозы нет, но осеклась. Она понимала, что это прозвучит неубедительно. Страх, который она испытывала, питался именно неизвестностью его происхождения. И скрыть его она больше не могла.

Глава 5

Это был странный обед, совсем не похожий на те веселые пирушки в студенческом общежитии, которые устраивала Маргарита. Тогда, веселая, болтливая, шумная, она суетилась на грязной кухне, среди обитых почерневшим цинком столов, выгоняла из духовки единственной работавшей плиты обитавшую там крысу – для этого приходилось зажигать факел, свернутый из газеты. С потолка в кастрюлю осыпалась штукатурка, обнаглевшие тараканы пытались штурмовать разделочную доску… Но грязь и нищета никому не мешали веселиться. И уж меньше всех унывала Маргарита, обожавшая шум, веселье, болтовню. Послушать ее, лучшим городом на свете был, конечно, Киев, в Киеве продукты были куда свежее и вкуснее, грязи куда как меньше, а люди добрее и веселее. Александра втайне потешалась над прямолинейной подругой, но и уважала в ней этот патриотизм, как уважала любое искреннее, сильное чувство.

Сейчас о Киеве не прозвучало ни слова. Подруги спустились на второй этаж, забрав с собой купленные Александрой продукты и необходимую посуду. Маргарита принялась готовить и даже что-то рассказывала при этом… Но Александра, устроившаяся с краю стола чистить лук, видела, что гостья говорит через силу, а думает совсем о другом. На плитке, оставленной Рустамом, уже стояла сковорода. На ней один за другим появлялись знаменитые, памятные с голодных лет учебы, казавшиеся тогда воистину царскими – «рулеты королевы Марго». Свернутые в трубочку и обмотанные суровыми нитками тонкие пластинки свинины, щедро обмазанные изнутри сладкой горчицей, тесно ложились ряд за рядом. Масло звонко клокотало, выстреливая крошечными, жгучими петардами. Маргарита отобрала у подруги очищенные луковицы, молниеносно изрубила их ножом, посыпала содержимое сковородки и накрыла рулеты крышкой. Оставалось подождать всего несколько минут, чтобы лук зарумянился.

Александра открыла бутылку вина, поставила на стол стаканы:

– Садись, я все сделаю. Ты же в гостях, дай поухаживаю.

Маргарита послушно присела к столу, обвела взглядом убогую сервировку, вдруг закрыла глаза ладонью и разрыдалась. На сковороде протестующе затрещал подгорающий лук. Плачущая Маргарита, не глядя, обернула ручку сковороды полотенцем и поставила готовое блюдо прямо на столешницу, которую, впрочем, поздно было беречь. Дерево сплошь испещряли круглые ожоги.

– Ешь сама, я не буду, – с трудом выговорила она, вытирая слезы. – Не смогу куска проглотить.

– Рита, ну что это? – Александра подошла к подруге и обняла ее за плечи. – Это же невозможно терпеть! Скажи, будет легче. Никто от меня ничего не узнает, если ты этого боишься.

– Нет, не могу… – простонала гостья, отворачивая в сторону лицо.

– Постой, угадаю… Мужчина?

Она спросила так потому, что в годы учебы все переживания Маргариты были связаны с парнями. Подруга не видела себя вне сердечной драмы и, наверное, была бы счастлива поселиться на страницах любовного романа.

– Мужчина… – хрипло, с ненавистью произнесла Маргарита и впервые взглянула подруге прямо в глаза. – Был и мужчина. Все началось точно так, как ты подумала… Но продолжалось недолго… А закончилось таким кошмаром, какого ты и вообразить себе не можешь!

К счастью, Маргарита, начав рассказ, уже не останавливалась. Однако, ее торопливая речь ничуть не походила на беззаботную болтовню, которая была присуща ей прежде. Маргарита то и дело сбивалась, задыхалась, стискивала руки, будто пытаясь раздавить в кулаках свои беды. А бед оказалось предостаточно, как немедленно убедилась Александра.

И самым безобидным событием был несостоявшийся брак с датчанином. В самом деле, никакой трагедии не последовало. Они познакомились в Киеве, где датский медик работал в фонде, помогавшем жертвам Чернобыля, встретились прямо на улице. Маргарита призналась, что это была самая легкая победа в ее жизни – почти двухметровый викинг пал без боя, очарованный ее черными кудрями, ласковыми взглядами и кулинарными талантами. Правда, когда она приехала к нему в Данию, уже практически на свадьбу, к которой вся семья жениха была готова морально и материально, выяснилось неприятное обстоятельство.

– Он прекрасный был человек, – вздохнула Маргарита, осушая стакан вина, поданный ей сочувствующей подругой. – Я таких больше не встречала… Понимаешь, альтруист… Идеалист… И очень красивый, добрый… И любил меня… Но жить с таким невозможно. Он собирался сразу после свадьбы ехать с миссией то ли в Анголу, то ли в Сомали, короче, на войну, в страну без правительства… И меня, естественно, с собой звал.

– И ты…

– Оказался к тому же гол как сокол – из имущества один велосипед, жил на чердаке в восьмиметровой комнатке без душа, туалет в конце коридора, обедал у мамы, завтракал кофе и сухариком в кафе. Прости, но это как-то слишком!

Маргарита разрумянилась от вина, взгляд стал мягче, из него исчезло затравленное выражение. Ей явно надо было выговориться.

– Как ребенок… – повторяла она с ностальгической нежностью. – Просто как ребенок… Он даже не понял, почему я отказалась за него выходить. Я ехала, знаешь, с другими мыслями. Нищета мне и дома надоела. Дания, высокий уровень жизни… А он меня решил увезти в Сомали спасать вич-инфицированных малолетних проституток! Да еще под пулями, в жутком климате, без денег, без удобств… Мы расстались, но я еще три года жила в Дании. Он меня познакомил с другом, мы сошлись… Все было без обид. Я его не предавала, не думай!

Александра слушала не перебивая, устроившись на низком табурете, у ног подруги. Она давно взяла себе за правило не осуждать чужие поступки, так как и свою жизнь считала далекой от идеала. Сколько было сделано ошибок! Сколько хорошего осталось лишь в намерениях! Иногда она с растущим ужасом оглядывалась на пройденный путь. Нет, ничего особенно скверного она не совершила… И тут же возражала своей слишком уступчивой памяти. Ничего особенно скверного, если не считать той первой любовной питерской истории, еще до Федора, когда все кончилось истерикой и абортом, навсегда сделавшим ее бесплодной. Она даже имени того человека вспоминать не могла без судороги. Ничего особенно скверного, если забыть о том, как она год за годом все снисходительнее смотрела на свое «призвание» и вместо самостоятельной живописи занималась уже исключительно копированием и реставрацией. Было время, когда Александра пыталась утешать себя мыслями о том, что послужить искусству можно лучше, отреставрировав хорошую картину, чем самому написать плохую… Но даже ее саму больше не обманывал этот довод. «Ценность наших творческих неудач и ошибок в том, что они НАШИ, что, совершая их, мы совершали некий душевный труд… И пусть результаты жалкие, постыдные, но моя душа не спала в то время, когда я писала картины. Она спит сейчас, когда я возвращаю к жизни одно полотно за другим, спит, независимо от их ценности… Потому что в этом деле требуется прием, ремесло, мастерство, наконец… Но творчеству тут места нет!»

– Ты слушаешь? – донесся до нее голос подруги.

– Да, – встрепенулась Александра. – Ты три года прожила в Дании, с другом жениха…

– Не с ним, а с другим, – обиделась Маргарита. – Значит, ты все прослушала! Это был уже третий.

– А чем этот третий отличался от второго?

Художница не собиралась вкладывать в свой вопрос ядовитый смысл, и все же подруга возмущенно дернула плечом:

– Мораль читаешь?

– Просто интересуюсь, – поспешила оправдаться Александра. – Куда мне морали читать, со своей бы собственной разобраться!

– Я и подумала… не тебе ханжить-то! – Маргарита не сводила с нее пристального взгляда, вдруг ставшего оценивающим, жестким. От слез и следа не осталось. – Помнишь, как ты на свидания бегала к преподавателю, в дом на угол Седьмой линии и Среднего? Как я тебя потом, беременную, за ручку к врачу повела и свои деньги заплатила, потому что надоело за тобой следить, как бы ты не утопилась? Или забыла?

Александра медленно встала. К ее лицу разом прилила вся кровь от сердца и тут же отхлынула. В голове помутилось и разом прояснело. Она не ощущала ни гнева, ни обиды, только глубокое изумление.

– Что ты на меня так смотришь? – Маргарита наверняка сообразила, что перегнула палку, но держалась по-прежнему, с вызовом. – Что я нового сказала?

– Ничего… – с трудом проговорила Александра. – Я все очень хорошо помню. Я тебе обязана… Многим. Спасибо, что следила… И спасибо, что к врачу отвела.

– Ну ладно… – Гостья поежилась, поправляя накинутую на плечи куртку. – Не будем ссориться из-за старой истории… Я просто хотела сказать, чтобы ты не торопилась меня осуждать…

– Я, кажется, и не пыталась… – Художница говорила, как сквозь сон. Она поверить не могла в то, что Маргарита, всегда сердечная и отзывчивая, никогда ни словом не упомянувшая о той давней беде, вдруг так безжалостно выхватит нож.

– Ну, так сейчас попытаешься, – отрезала Маргарита. – От Лукаса я и родила дочь. Лукас – это мой третий.

Александра вопросительно смотрела, ожидая продолжения.

– Иоанна родилась слабенькая… Восьмимесячная… – Маргарита заговорила новым, незнакомым тоном, жалобным, просительным. Она как будто обращалась к человеку, от которого зависело решение ее проблем, причем обращалась без особого на то права. – Мне пришлось мучиться с нею у мамы, в Киеве… Лукас… Ну, он был никудышным типом. Совершенный подлец, и хотя деньги у него водились, в отличие от первых моих двух датчан, этот был хуже… Намного хуже!

Волнуясь, вытирая снова выступившие на глазах слезы, Маргарита рассказывала о своих злоключениях. Нет, ей решительно не везло с датчанами, не везло больше, чем с любыми другими мужчинами! Но Лукас оказался хуже даже, чем его предшественники-соплеменники.

– Эгон, тот, что в Африку поехал, был не от мира сего, второй – ни рыба ни мясо, да еще пил по-свински. А Лукас… О, этот знал, чего хочет!

По словам Маргариты, к известию о беременности русской подруги он сперва отнесся с энтузиазмом. Хотя предложения руки и сердца, которое могло решить все проблемы Маргариты с получением датского гражданства, не прозвучало, мужчина принялся строить планы насчет будущего.

– Чего только не было обещано! И всему я верила. Что квартиру мы переменим, переедем ближе к природе, чтобы ребенку было где гулять. И что работу он найдет, а то жил какими-то спекуляциями… Я подозреваю, он перепродавал краденое, которое ему спихивали старые дружки. Он ведь сидел, мой Лукас, за кражу. Давно, еще в юности.

– Повезло тебе, ничего не скажешь! – Александра понемногу отходила от удара, нанесенного подругой. Собственно, ее больше всего ранила неожиданность. Казнь давно состоялась, и художница сомневалась, что кто-нибудь может уязвить ее хуже, чем она сама.

– А может, и повезло! – ощетинилась Маргарита. Это заставило подругу заподозрить, что та по-прежнему неравнодушна к отцу своего ребенка. – Он мог быть очень милым, если хотел… Заботился, дарил подарки… Умолчу об остальном…

Вздохнув, она включила плитку и разогрела окончательно остывшие рулеты. Наполнив стаканы, подруги уселись за стол друг против друга, и уже за едой гостья продолжила рассказ.

Лукас выполнил, по крайней мере, одно обещание, а именно, перевез беременную сожительницу за город, на дачу, которую снял у друга. Начал ли он осуществлять другие благие планы, осталось неизвестным, потому что мужчина вдруг пропал, и надолго.

– И прежде исчезал на сутки, двое, но я привыкла и даже не возмущалась, когда он с невинным видом возвращался. Лукас был, как избалованный ребенок… – Маргарита говорила о любовнике с настоящей нежностью, и теперь Александра не сомневалась, что подруга в свое время была не на шутку влюблена. – Упрекать, ругать его было нельзя, он страшно обижался. Чуть не до драки доходило! С ним можно было только лаской…

Когда отсутствие будущего отца ребенка затянулось более чем на две недели, Маргарита потеряла всякое желание действовать терпением и лаской и проявлять прочие добродетели. Она принялась обзванивать тех его немногих знакомых, чьи телефоны имела. Затем обратилась в полицию, скрепя сердце, потому что Лукас терпеть не мог слуг закона и все государственные институты. Тогда-то и выяснилась страшная истина. Мужчину убили несколько дней назад, его неопознанный труп лежал в городском морге, а так как за эти дни никто не подавал в полицию заявления о пропаже, тело не смогли идентифицировать.

– Он был изуродован страшно. – У Маргариты задрожали пальцы, и она со звоном уронила вилку. – До неузнаваемости… Его убили ударом по затылку, проломив череп, а потом попытались сжечь… В полиции не смогли даже снять отпечатков пальцев, в таком виде были руки… Иначе отыскали бы его в архиве, он же сидел.

– Кто это сделал, нашли? – Александра тоже перестала есть. Непривычно сытный обед не шел ей на пользу, она чувствовала тяжесть в желудке. Рассказ подруги аппетита не улучшал.

Маргарита отмахнулась:

– Да кто искал-то убийцу? Меня вот они нашли и обрадовались, я же там последнее время нелегально существовала. Отказали в продлении вида на жительство, не посмотрели на беременность – им эти истории поперек горла… Высылают из страны. Прятаться?.. Но у кого, где? У второго своего, алкоголика? Еще чего. У родственников Эгона? Они в себя не пришли после нашего разрыва. Денег нет… Отправляться с моим пузом в лагерь для беженцев, сочинять легенды для миграционной службы на тему, как меня угнетали на родине? Сил уже не было… Мне все говорили, что я сумасшедшая уезжать на таком сроке беременности, что если ребенок родится в Дании, он может получить гражданство, а я вид на жительство… Стоит только похлопотать, найти адвоката, доказать, что мы с Лукасом вели общее хозяйство, жили в гражданском союзе… Но я не могла! Я не могла больше!

Александра кивнула и протянула подруге пачку с последней сигаретой. Маргарита жадно закурила, отодвинув прочь тарелку:

– Ну, я и уехала. Не буду вдаваться в подробности, поверь на слово, это были самые страшные дни в моей жизни. С большим животом, совсем одна, без денег, нервы на пределе… Мама меня не узнала, когда я явилась к ней. Заплакала и побежала на рынок за продуктами, чтобы меня откормить. Живот-то на нос лез, а так – кожа да кости.

Но Маргарита есть не смогла. Через пару часов по прибытии в Киев у нее начались сильные схватки. Мать отвезла ее в роддом, и спустя сутки она родила восьмимесячную девочку.

– Я рожала и рыдала, врачи уже начали на меня орать, чтобы я заткнулась. – Нервно смеясь, Маргарита жестикулировала зажженной сигаретой. – Я не могла остановиться. Меня сводила с ума мысль, что если бы я родила на пару суток раньше, все проблемы были бы решены. Ребенок, после недолгой возни, стал бы гражданином обеспеченной страны, со всем вытекающим соцпакетом. Я, как мать, была бы в безопасности. А так… Что мы с дочкой получили?

В родительской квартирке на окраине в двух комнатах теперь теснилось четверо. Писк и бесконечные болезни недоношенной девочки мгновенно превратили жизнь Маргариты в ад. Она чувствовала себя измотанной, несчастной, бесконечно уставшей, хотя все заботы о малышке взяла на себя ее мать. Даже отец, сперва не желавший разговаривать с дочкой, которая «нагуляла», иногда прохаживался с коляской в соседнем скверике. А Маргарита все реже прикасалась к ребенку.

– Ну, так получилось. – Она потушила окурок на краю тарелки. – Не родилось у меня вместе с ребенком материнского чувства. Наверное, перепсиховала еще в Дании, со смертью Лукаса, с этой унизительной высылкой… Может, я винила Иоасю во всех своих бедах. О таких вещах ведь не думаешь прямо. Просто начинаешь тихо сходить с ума…

Хотя время тянулось мучительно, первый год после родов прошел неожиданно незаметно. Иоанна немного выправилась, хотя по-прежнему подхватывала любую болезнь, еще не ходила и плохо набирала вес. Сама Маргарита превратилась в щепку. То ли от стресса, то ли от гормональной перестройки, ее роскошные кудри посеклись и часть волос вылезла. Это усугубило депрессию. Пришлось стричься коротко, чего она никогда в жизни не делала. Само по себе не очень значительное, это событие перевернуло жизнь молодой женщины.

– Я вышла из дешевой парикмахерской возле дома. Меня обкорнали. Пошла в магазин, купила краску… Решила перекраситься дома сама. Истратить на парикмахерскую лишнюю копейку не могла… И так нас всех содержал отец, а он зарабатывал немного… И вот вышла я из магазина, взглянула на свое отражение в витрине… Вдруг остановилась. Глазам не поверила. Вот эта измочаленная, несчастная, никому не нужная женщина – я и есть?! Что от меня осталось!

Придя домой, Маргарита завела с матерью пробный разговор на тему, что неплохо бы ей уехать в поисках работы. Почему для этого нужно было непременно уезжать из Киева, она не смогла бы объяснить, но это казалось Маргарите главным условием. Уехать! Не слышать больше ночного плача дочери, не ругаться с отцом из-за каждой копейки, не слушать жалоб матери, почти в одиночку несущей всю заботу о малышке… И мать, вопреки всем ожиданиям Маргариты, немедленно согласилась с ее, казалось бы, эгоистичным планом.

– Маму тоже все это измотало, – вздохнула Маргарита, – и мои слезы в подушку, и лишний рот, хотя что я ела… Но я действительно болталась там зря. И отец не стал настаивать, чтобы я осталась… Тоже сказал – пусть едет, куда глаза глядят. Добавил, правда, чтобы я вторую внучку принести в подоле не вздумала. С тем и уехала…

В наступившем молчании было слышно, как наверху, в квартире, занимаемой Стасом, поднялась шумная возня. Что-то потащили, уронили, раздался гул катящегося тяжелого предмета. Александра пояснила:

– Соседушка проснулся. Так что ж, куда ты подалась?

Маргарита не торопилась отвечать. С минуту она молча разглядывала сложенные на столе руки. Потом подняла глаза:

– Я поехала в Питер, нашла старого приятеля. Он устроил меня в реставрационную мастерскую. Там получала гроши, конечно. Все почти уходило на еду. Домой ничего посылать не могла…

Первое время женщина всерьез строила планы, как подыщет достойную работу с высокой зарплатой, хотя, если бы ее спросили, какая именно работа имеется в виду, она бы затруднилась ответить. Но проходили недели, месяцы, безденежье становилось хроническим. Способа вырваться из этой рутины Маргарита не видела.

– Меня как будто сглазили, – призналась она. – Раньше я всегда находила выход, не мучилась никакими сомнениями. А тут заело… Наверное, кураж потеряла, а без этого, сама понимаешь, ни одно дело не сделается!

Маргарита продолжила рассказ о своих мытарствах, но уже без прежнего настроя. Она мялась, повторяла одно и то же, прятала глаза и явно боялась уточняющих расспросов. Александра наконец не утерпела и задала вопрос, давно крутившийся на языке:

– А дочка, она так и жила с твоими стариками? В Киеве?

– А где же ей было жить? – Маргарита мгновенно ощетинилась. – Со мной, в грязных коммуналках? Было время, когда я даже спала в мастерской, потому что мне некуда было податься. И еще приходилось мыть за это полы…

– Но ты сказала, что не бывала в Киеве уже десять лет?

Маргарита запнулась, провела рукой по губам, будто запечатывая на них некое, готовое сорваться слово. Медленно произнесла:

– Так и есть. Говорила же я, ты будешь меня осуждать! Это неизбежно!

– И поэтому ты напала на меня первая, припомнила прошлое? – Александра печально улыбнулась. – Я сразу поняла, что ты обеспечиваешь себе тылы… Но я тебя не упрекаю. Всякое случается. Почему ты у меня ни разу не показалась? Может, в Москве дела пошли бы веселее?

– Да ведь я опять уехала в Данию, – тоскливо ответила Маргарита. – Оттуда во Францию… Похвалиться нечем, я просто жила прислугой в одном доме, у знакомой, которая вышла замуж за богатого француза. Она написала мне, звала приехать, я подумала, что вот он – просвет: немного заниматься русским языком с их детьми, немного помогать по хозяйству, в остальное время соберусь с силами и начну, может, свое дело… Открою худсалон… – Маргарита горько засмеялась. Меня законопатили на кухню и заставили вывозить грязь за своими отпрысками! Ничего не платили, ни гроша! Не на что было сигарет купить, и я их воровала, ты понимаешь, воровала у хозяина! Какой Киев?! Куда мне было ехать, с какими деньгами? Иоасю-то я на что бы стала содержать?

Она как будто спорила, хотя Александра ни словом ее не попрекнула. Многословность Маргариты, агрессивное сопротивление в ответ на любую попытку уточнить подробности ее несчастливого материнства наводили Александру на догадку, что худшее еще не сказано. Так и оказалось. Помедлив секунду, подруга будто с горы скатилась:

– И все кончилось так, как кончилось. Я обнищала, потеряла всякую надежду… У меня было одно желание: вырваться, уехать обратно, все равно, в Питер, в Киев… Позвонила маме. Покаялась во всем. Она-то думала, я зарабатываю во Франции деньги и не присылаю их по обиде. Обижаться было на что, родители меня на все корки проклинали, когда я им звонила. Я тоже не молчала… Иоася росла и слушала, что они про меня говорят… И в результате перестала со мной общаться… Всему этому надо было положить конец… И я решилась – вернусь в этот ад, пусть наступит расплата.

Расплату Маргарита, прожившая в отъезде в общей сложности восемь лет, представляла себе очень приблизительно: то же безденежье, попреки родителей, жизнь вчетвером, с уже подросшей и начавшей дерзить дочкой, в крохотной квартирке… Но действительность, с которой женщина столкнулась, вернувшись в Киев, ее ужаснула намного больше.

– Иоаси не было! Ты понимаешь?! Ее не было у них уже больше года, а они ничего, ни слова мне не сказали! Откуда же я могла знать, она ведь перестала говорить со мной по телефону! Они отправили ее в Данию! Они избавились от девочки, они ее попросту продали!

Александра невольно прижала руку к сердцу:

– Кому?!

– Родителям Лукаса! – Маргарита быстро вытерла выступившие слезы, в ее взгляде сверкала злоба. – Неизвестно, в какие руки она попала, я же с ними даже не познакомилась, они не желали меня знать. Лукас только все обещал меня представить, обещал… Его мать не хотела слышать о моей беременности! А когда на похоронах я попыталась с ней заговорить, она отвернулась и ушла! Отнеслись ко мне и к будущей внучке, как к прокаженным, а теперь спохватились, что остались одни на старости лет, и не пожалели ни сил, ни денег, чтобы найти и забрать Иоасю!

– Да как это возможно?! – Теперь Александру и саму затрясло, ей передалось нервное возбуждение подруги. – Они завладели ребенком без твоего согласия?!

– Ах, согласие… Мое согласие…

Разом сникнув, Маргарита виновато взглянула на нее:

– Его не требовалось, когда они все это проворачивали. Когда я уезжала в Питер, мама уговорила меня отказаться от дочки. Она тут же оформила опекунство на себя и отца, это было куда выгоднее, они начали получать пособие на Иоасю… Они получили полную свободу… А мне это связало руки, когда я начала искать дочку и бороться за нее!

Что-то в выражении лица подруги не внушило Александре доверия к этому признанию. Но в любом случае, она понимала, что Маргарита излагает голые факты. «Уговорили ли ее отказаться от ребенка, сама ли она психанула, может, еще в роддоме… Теперь расспрашивать не стоит, ни к чему. Но отчего или от кого она теперь прячется?»

Задать этот вопрос художница не решалась. Она предчувствовала, что ответа не будет. Маргарита вдруг осеклась, словно испугавшись, что сказала слишком много. Ее лицо хранило непроницаемое выражение, когда она с деланым спокойствием спросила:

– Что ж, ты по-прежнему соглашаешься меня приютить?

– Не сомневайся. – Александра перегнулась через стол, взяла подругу за руку и крепко пожала ее ледяные пальцы. – Почему ты все спрашиваешь?

– Я вынуждена спрашивать. – Маргарита затравленно отвела взгляд. – И сомневаться тоже должна. Мне за эти три года, что я бьюсь за Иоасю, пришлось пережить столько, что я не верю уже своей тени. Ведь меня собственные родители предали! Я тогда, вернувшись в Киев, даже не переночевала у них. Они заклевали меня, набросились с обвинениями, попреками, а потом и с угрозами! Мол, не смей приставать к датским благодетелям, там богатая, влиятельная семья, худо будет! Я за язык их не тянула, сами сказали, что им заплатили за внучку, и отец наконец купил себе дачку в Сквире, как всю жизнь мечтал. Теперь у них там вишни, воздух, прекрасная жизнь! Да и на счету, кажется, кое-что осталось… Мне что же, в самом деле, надо было поблагодарить этих замечательных датских бабушку и дедушку за то, что они все так хорошо устроили?!

– Ты хоть раз видела девочку с тех пор, как… – Александра хотела договорить «ее увезли», но осеклась, сообразив, что подруга по собственной инициативе не виделась с дочерью значительно дольше. Однако Маргарита не смутилась, а может, и не поняла двойственности вопроса.

– Мне удалось с ней один раз поговорить, – сообщила она. – Для этого пришлось следить за домом несколько дней. Иоася сперва испугалась, потом обрадовалась.

Она призналась, что хочет уехать обратно в Киев. У меня есть ее номер мобильного телефона, скайп, я знаю ее ники в социальных сетях. Если ее отрежут и от телефона, и от интернета, я выйду на нее через ее друзей. У нас все уговорено…

– Это прекрасно, – не выдержала Александра, – но, если ты борешься за дочь, почему в Москве, а не в Дании? И почему ты так боишься попадаться кому-то на глаза?

Маргарита судорожно выдохнула:

– Ах, господи, я думала, ты догадливее! Да я же в международном розыске!

Она схватила со стола пустую сигаретную пачку, заглянула в нее и в сердцах смяла.

– А ты на моем месте не попыталась бы увезти дочь?!

– Ты ее похищала! – ахнула Александра.

– Наконец, дошло!

Маргарита вскочила и нервно зашагала по комнате. Внезапно она остановилась и с крайним изумлением обвела взглядом стены, оклеенные дешевыми обоями, сборную убогую мебель, пыльные стекла не зашторенного окна. Женщина как будто впервые обнаружила себя в этом помещении. Поморщившись, она провела по лбу ладонью:

– Я наделала глупостей, совершила ошибку. Помчалась с Иоасей в аэропорт. Мне хотелось скорее исчезнуть… Я думала, ее хотя бы пару часов не хватятся… Но нас уже ждали! Я бросила девочку в аэропорту и сбежала! Я знаю, кто меня предал! Он один знал, что я делаю, один мог позвонить в полицию. Этот человек здесь, в Москве. Только он и мог это сделать. А самое ужасное, Сашка, что только он и может мне помочь вернуть Иоасю. И я не знаю, как быть!

– Кто он?

– Не спрашивай, – зло бросила в ответ подруга. – Адвокат, мой любовник, свинья – на выбор, это все о нем. Я сошлась с ним ради Иоаськи, думала, поможет мне ее отсудить. Опять же, надавал мне обещаний, и опять я, дура, поверила! Ничему меня жизнь, как видишь, не учит! А он меня продал ее бабуле! Дедушка уже помер, и теперь бабка вцепилась во внучку так, что когти не разжать! Старой грымзе одиноко в своем трехэтажном доме, барыне скучно с павлинами в саду!

– А может, стоит немного, совсем немного подождать, пока дело решится естественным путем? – робко предложила Александра. – Девочка в безопасности, в хороших условиях… Ничья жизнь не вечна… Скоро твоя дочь будет свободна, и тогда…

– Тогда?! – воскликнула Маргарита. – Что ты болтаешь?! Никакого «тогда» не существует! Иоасе назначат опекуна среди прочих родственников, ее отправят из окрестностей Копенгагена, где я хотя бы могу ее отыскать, туда, куда датский Макар телят не гонял! И все, все, понимаешь! До ее совершеннолетия еще очень далеко! Один раз мне удалось выпросить у нее прощение, но это не повторится! Когда я снова появлюсь, она может меня послать к черту! – Запнувшись и переведя дух, Маргарита выпалила: – Ты мне предлагаешь ждать, потому что сама никогда не была матерью!

– А ты… видимо… была… – От негодования, сдавившего горло, Александра еле выговаривала слова. – Ну да… Как же… Целый год… А потом…

– Прости! – Вспыхнув, Маргарита бросилась к ней, но Александра уже вскочила и отступила на шаг:

– Я вижу, ты сейчас не в себе, – проговорила она все еще срывающимся голосом. – Вот ключ. Устраивайся. Кажется, все есть, чтобы прожить… сколько потребуется.

– Сашка!

В голосе гостьи звенели близкие слезы, но художница, положив на стол, рядом со своей тарелкой, ключ, продолжила:

– Помочь я больше ничем не могу, уже и то чудо, что квартира освободилась накануне твоего приезда. Ну, живи. Я пошла к себе, наверх.

– Ради бога, прости! – Теперь Маргарита плакала. Однако она не посмела двинуться за подругой, которая отошла уже к двери. – Я действительно, не понимаю, что говорю, с ума схожу, нападаю на тебя на единственного человека, который мне помог!

Она бормотала еще что-то, но Александра не слушала.

Выйдя из квартиры, она плотно прикрыла за собой дверь и убедилась, что щелкнул язычок замка. Поднимаясь по лестнице, женщина чувствовала себя не столько оскорбленной, сколько опустошенной. «Получить два удара подряд по одному и тому же больному месту… Но самое ужасное – убедиться, что рана не зажила, что это никакой не шрам и ничего не затянулось. Но если мне еще больно, значит, чего-то я еще жду? Боль без надежды не живет. А надежды у меня никакой на этот счет не может быть…»

Поднявшись на третий этаж, она встретила Марью Семеновну. Сверкнув железными зубами, старуха осведомилась:

– Каково на новом месте? Новоселье справляла?

– Нет, почему вы решили? – остановилась Александра.

– А пахло-то из-под двери луком, жарким! – Марья Семеновна поправила плешивое боа, обвивавшее ее широкие мужские плечи поверх мужского же пальто, которое она донашивала за своим подопечным, скульптором. – Раньше ты вроде не готовила? Или важный гость?