Текст книги "Суфлер"

Автор книги: Анна Малышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 4

…В комнате, где она мирно беседовала с Эрделем, совершенно здоровым и даже необыкновенно веселым, было странное освещение. Свет падал через окно, сплошь заклеенное желтой от древности бумагой – словно специально для этой цели разорвали на страницы одну из книг коллекционера. Но на листах не было напечатано ни строчки. Они с Эрделем сидели за круглым столом, стоявшим у него на кухне, на этом сходство с его квартирой заканчивалось. Комната была незнакомая, Александра здесь никогда не бывала. Эрдель рассказывал ей запутанную беспредметную историю, смысла которой женщина никак не могла уловить. Она изо всех сил напрягала внимание, а отчаявшись, стала делать только вид, что слушает, боясь обидеть коллекционера. Когда в дверь с силой забарабанили, Эрдель разом умолк. Александра взглянула на закрытую дверь, а когда перевела взгляд обратно, обнаружила, что стул напротив пуст.

Стук не утихал, в нем появилось что-то назойливое, раздражающее нервы, присущее яркому свету, бьющему в усталые глаза, привыкшие к сумеркам. Наступил миг, когда Александра поняла, что спит и слышит стук извне, из реальности. Ей удалось вытолкнуть себя из незнакомой комнаты, и она очутилась в своей мансарде. Было светло (давно наступило утро), холодно (она забыла включить батарею на ночь). Плечо и рука, выпростанные во сне из-под акрилового пледа, озябли до одеревенения. В дверь, обитую железными листами, настойчиво барабанили снаружи.

Александра села на тахте, взглянула на часы – половина одиннадцатого. Так «рано», без предварительной договоренности, к ней обычно никто не приходил. Все знали, что она работает допоздна, порой до утра, и оживает после полудня. Выбравшись из постели, она подошла к двери и громко спросила:

– Кто?

– Да я это, – раздался приглушенный голос, который художница узнала сразу, спустя столько лет.

– Рита? Уже?!

Распахнув дверь, она обняла подругу, которая пыталась отстранить ее, со словами: «Дай хоть на тебя посмотреть!» Затащив Маргариту в мастерскую, Александра заметалась, спросонья и от радости не соображая, за что взяться: поставить чайник, усадить гостью, задать вопросы, так и крутившиеся на языке… Маргарита, едва оглядевшись, между тем воскликнула:

– Однако тут уютно!

Она была первым человеком, высказавшим такое мнение о мансарде, которую сама хозяйка втайне считала очень уютной и удобной. Александра обрадовалась, как обрадовалась бы мать не самого одаренного ребенка, впервые услышавшая похвалу его способностям.

– Правда?! – подхватила художница. – Во всяком случае, просторно. И я тут полная хозяйка.

– Это главное, – поддакнула Маргарита, обводя взглядом захламленные углы мастерской. Казалось, созерцание разрухи доставляло ей удовольствие. – Чего еще желать? Ты отлично устроилась!

Александра насыпала в турку молотый кофе, залила водой из чайника и принялась колдовать со старой электрической плиткой, имевшей обыкновение иногда выключаться по собственной инициативе. Попутно она посматривала на гостью, которая уже расположилась в старом кресле, набросив на колени валявшийся тут же плед. Маргарита курила, болтала и вела себя так, словно обитала в мансарде не первый год. Она стрекотала, то и дело твердя комплименты мастерской и самой Александре, а художнице все явственнее чудилось за этой стремительной болтовней нечто совсем невеселое. Маргарита словно пыталась выстроить стену из гладких, неискренних, мало значимых слов, чтобы спрятать за нею истинный смысл своего визита.

«Она изменилась. – Александра пыталась следить одновременно за лицом гостьи и за уровнем вздымавшегося в турке кофе. – Сильно изменилась, и как-то странно. Вовсе не постарела. Пятнадцати лет как не было. Волосы у нее раньше были длинные, черные, кудрявые, а теперь рыжее короткое каре. Но стрижка ее даже молодит. Не похоже, чтобы бедствовала, голодала – руки ухоженные, одежда недешевая. Но что-то с ней не так. Что-то очень не так! Какой у нее стал бегающий, беспокойный взгляд! Будто прислушивается к чему-то, ждет… И в глаза не смотрит. Раньше такого не было…»

Маргарита и в самом деле умудрилась ни разу не посмотреть хозяйке мансарды прямо в глаза. Сварив кофе и разлив его по кружкам, Александра нарочно уселась напротив гостьи, чтобы той было затруднительно смотреть куда-то в сторону. Но Маргарита уставилась в кружку и, казалось, говорила теперь с поднимающимся из нее ароматным паром:

– А я, знаешь, решила ехать без предупреждения. Зачем церемонии? Пыталась найти твой след через знакомых, по телефону, дали этот адрес… Подумала, поеду на авось… Вдруг обрадуешься?

– Да я очень рада! – заверила подругу Александра.

Маргарита вымученно засмеялась, глядя в кружку:

– Ну, тут не предскажешь, рада ты будешь или не рада, столько лет прошло… Неужели пятнадцать? Я в поезде стала считать и сбилась…

– Пятнадцать, – подтвердила Александра. – Ты поездом ехала из Киева?

Маргарита подняла наконец глаза и на миг взглянула художнице в лицо. Взгляд она тут же отвела, но Александра успела прочесть в нем смятение. Во всяком случае, именно так она расшифровала выражение, которое ошеломило и даже напугало ее.

– Почему из Киева? – переспросила Маргарита. – Я там уж лет десять не была.

– Но где ты жила все эти годы? За границей?

Она не боялась коснуться больной темы о несостоявшемся замужестве подруги. «Ведь это было так давно!» И правда, Маргарита усмехнулась:

– Везде понемногу! В том числе за границей. Да ничего интересного. Расскажи лучше о себе. Ты ведь вышла за Федора, я его помню, красивый был парень. Потом… Я слышала разное…

– Слышала правду, наверное, – пожала плечами Александра, разочарованная таким оборотом разговора. Она сейчас предпочла бы послушать чужую исповедь, чем самой ворошить старые воспоминания. – Люди повторяют и помнят чаще все неприятное… А неприятностей я с Федором хлебнула. Родители сразу восстали против него. Работать он толком не мог устроиться… Постоянно врал… Да еще на мои плачевные заработки, тогда-то, в девяносто восьмом году, содержал свою первую семью в Архангельске!

– Он был женат?! – вежливо изумилась Маргарита. Она даже не очень старалась изобразить искренний интерес. – Я не знала!

– Никто не знал, – отрезала Александра, окончательно утратившая желание откровенничать с неблагодарным слушателем. – Для меня тоже стало сюрпризом… Мы расстались, устали друг от друга. Ну а потом я познакомилась со своим вторым «принцем», вот сейчас мы сидим в его мастерской. Иван Корзухин, пейзажист… Слышала?

Гостья отрицательно покачала головой.

– Сейчас о нем помнят единицы, – вздохнула Александра, поднимаясь из-за стола, чтобы сварить еще кофе. – Тогда он вдруг снова оказался в моде, после целого десятилетия забвения… На короткое время. К сожалению, Иван был уже сильно болен… Работать не мог и не хотел.

– Чем он болел?

– Русской болезнью, – через плечо бросила Александра. – Пил горькую. Это даже запоем не назвать, он был пьян всегда. Более или менее.

– Как же ты с ним жила, зачем? – Наконец в голосе подруги послышались сердечные интонации. Маргарита, резко повернувшись в кресле, следила за тем, как хозяйка мастерской пытается включить строптивую плитку. – Да еще он был тебя старше, наверное?

– Всего на двенадцать лет. – Плитка в конце концов сдалась, Александра поставила на нее турку и повернулась к слушательнице. – Как я с ним жила, ты видишь. Оглянись, тут ничего не изменилось с тех пор, как он умер. А зачем? Этого я не знаю… Наверное, был один день, когда я любила его… Или нет, не было ни дня. Но мне хотелось с ним быть. Не знаю, что я себе вообразила? Спасти большого художника? Внести в его погубленную жизнь новый смысл? Наверное, я его просто жалела… И мне нравились его картины… Такие тихие, всегда с облачным небом, с раскисшими деревенскими дорогами, черными домишками… Какие-то смиренные… Будто жизнь, прожитая где-то на обочине, вдали от шума, или тайная молитва… Молитва про себя, за всех… За всю эту безмолвную вечную нищету…

На раскаленную конфорку гневной струей побежал вскипевший кофе, следить за которым женщина забыла. Плитка с протестующим треском погасла. Застонав, Александра схватила турку тряпкой и поставила на стол.

– Плитке конец, она давно этого ждала… Что это я расчувствовалась вдруг? Тебя увидела… Но не беда, мы с тобой сейчас переедем на новую квартиру.

– Куда это? – встревожилась Маргарита. – Я так устала, знаешь… У меня нет сил переезжать!

– Всего-то спустимся на второй этаж, – успокоила ее Александра. – Мне только вчера уступили пустую мастерскую. Там удобств больше, грязи меньше. Хозяин даже плитку бросил, куда лучше моей! Сюда я буду приходить только работать. И тебе не помешаю своими вонючими лаками, растворителями… Кстати, ты работаешь? Пишешь что-нибудь?

– Нет, давно уже нет, – рассеянно ответила подруга. Она вовсе не выглядела успокоенной, и казалось, что-то напряженно обдумывала. – Слушай, я все не решаюсь спросить, как ты относишься к тому, что я у тебя поживу?

– Буду счастлива. – Александра озадаченно нахмурилась. Смысл вопроса остался для нее темным. – Зачем спрашивать о таких вещах?

– Нет, ты, должно быть, не понимаешь… – Маргарита мялась, нервно улыбаясь и пряча улыбку за дымом очередной сигареты. Курила она почти беспрерывно. – Может, я надолго…

– Живи, сколько понадобится. Это не гостиница, тут хозяев-то как таковых и нет.

– Хорошо… – Гостья ссутулилась, стряхивая пепел в банку из-под кофе, стоявшую на полу.

Александра отметила, что ее рука слегка дрожит. «Она устала и вымотана… Что-то случилось, а говорить не хочет».

Маргарита будто угадала ее мысли и попыталась улыбнуться:

– Я все тебе расскажу, попозже… Когда приду в себя. Если бы ты знала, какими жестокими бывают люди! Как они любят добивать, приканчивать того, кому и так невмоготу! Ты не такая, ты и раньше была добрая и сейчас, я смотрю, не изменилась. Поэтому я к тебе и приехала.

Александра подошла и придвинула стул вплотную к креслу, где сидела гостья.

– Все расскажешь, если захочешь и когда захочешь. Не думай, что ты обязана это делать. Я к тебе в душу не лезу. Но если я могу помочь… Может, мне лучше знать подробности?

Рита выставила руку, будто отгораживаясь от возможных расспросов:

– Потом, потом! И ничего ты не сможешь сделать, Саша, правда. Ты уже помогла. Мне некуда было деваться… Есть, конечно, адреса, но туда мне нельзя… Меня бы там нашли.

– Ты бежишь?! Прячешься?! – догадалась Александра.

Ответа не последовало, но художница яснее ясного прочла его в карих, круглых от страха глазах гостьи. Александра решительно встала:

– Здесь можешь оставаться, сколько угодно. Ничего не бойся. Кто знает, что ты поехала ко мне? Один человек точно знает!

Художница имела в виду их общего знакомого, который предупредил ее о возможном появлении Маргариты. Подруга отмахнулась:

– Этот-то! Этого я не боюсь.

Александра не стала уточнять, кого боится ее гостья.

Ей уже было ясно, что любой конкретный вопрос пугает Маргариту. «Тут что-то серьезное, мне, как всегда, повезло ввязаться в историю, смысла которой я не понимаю! Но не могла же я ее выгнать, она ищет у меня помощи!» – думала художница, разливая по кружкам жалкие остатки уцелевшего в турке кофе. Это были последние крохи, следовало пополнить запасы. Она подошла к окну, взглянула на часто сыплющий мокрый снег, машинально поежилась.

– Сходим в магазин? – предложила она Маргарите. – Я живу безалаберно, у меня запасов нет. Собственно, холодильник сломался, но я и самых простых продуктов не храню, тут же мыши, да и крысы наведываются…

– Не стоит беспокоиться, – ответила Рита, судорожно имитируя улыбку. – Я не отъедаться к тебе приехала. У меня и аппетита нет. Незачем специально готовить.

– Я и не умею готовить, если помнишь! – засмеялась Александра. – Этим у нас славилась как раз ты!

В жизни не забуду, как ты читала нам мораль на тему, что нормальную еду умеют готовить только в Киеве… Это в нашей-то страшной академической общаге, где не то что гурманствовать, курить было противно! Я и подумала сейчас, вдруг ты приготовишь по старой памяти что-нибудь этакое…

– Я не против. – Маргарита делала вид, что ей весело, но улыбка, прилипшая к ее губам, все больше напоминала гримасу. – Если купишь мяса, пару луковиц, масло, перец и горчицу, я попробую что-то изобрести на скорую руку. Но плитку лучше раздобыть исправную. Только в магазин не пойду, если ты не против… Так устала… Прямо разбитая вся… Не обижайся…

Александра и не думала обижаться. Она уже одевалась на выход, попутно планируя в уме свой день, из которого, в связи с намечавшимся застольем, должны были исчезнуть все деловые встречи, а также, вероятно, поездка в больницу к Эрделю. Укол совести был не таким ощутимым, как ожидала художница. Вчерашний настрой – обязательно добиться встречи с Эрделем и все прояснить – улетучился. Александра не могла не признаться себе, что обижена. «Да что там, сильно обижена! – думала она, застегивая куртку. – Дружили годами, и вот вам… Не желает видеть. Может, ему наговорили про меня чего-то? В любом случае, сейчас он болен и не время выяснять всякую ерунду. Мы объяснимся… позже!»

Остановившись на пороге, художница спросила у подруги:

– Тебе ничего не нужно купить? Может, сигареты? Чтоб потом не бегать…

– Ничего, – ответила та, скорчившись в кресле и кутаясь в плед, тонкий, истертый, совсем не гревший. Промозглый воздух мастерской начинал пробирать ее до костей, как всех непривычных посетителей. – А ты запрешь меня?

– Не стоит, – улыбнулась Александра. – Я редко запираюсь, разве на ночь. Но если тебе страшно…

– Запри дверь, пожалуйста, от греха! – Маргарита вновь сверкнула своей пустой улыбкой. – Центр города… Мало ли кто забредет… Я тут никого не знаю…

Казалось, она подбирала слова наугад, не очень заботясь о смысле, просто добиваясь своей цели. Александра кивнула и, переступив порог, заперла дверь, повернув ключ на все три оборота, что делала крайне редко, только когда уезжала в долгую командировку. Спускаясь по лестнице, художница сделала неутешительный вывод: неприятности ее подруги такого рода, что та явно боится показываться на улице. «И Риту трясет от мысли, что кто-то может увидеть ее в моей мастерской!»

Александра вышла из подъезда и надвинула на лоб капюшон куртки. Снег успел превратиться в мелкий дождь. Начиналась оттепель, одна из тех затяжных, гнилых пауз, которые берет московская зима перед серьезными морозами. В такие дни, когда все вокруг жаловались на скачущее давление и головные боли, Александра, напротив, чувствовала себя отлично и находилась в приподнятом настроении. Причин этого парадокса она не понимала до тех пор, пока случайно не вспомнила историю своей первой влюбленности. История вышла глупая и недолгая, но характерно было то, что Александра от начала до конца была счастлива, а действие происходило именно в такую оттепель, пришедшуюся на самый конец декабря.

«Так все просто, – размышляла женщина, шагая вниз по переулку и стараясь не ступать в лужи, разлившиеся по тротуару. – Влюбленность, подробностей которой я даже не помню толком, решила, как я буду себя чувствовать в определенную погоду на протяжении всей жизни. Тогда же, лет в шестнадцать, я отчего-то решила, что стану художницей. Непременно художницей. И выбор задал маршрут на всю жизнь. Швырнул учиться в Питер, после привел в этот переулок, поселил в мансарде. Последовательно столкнул с обоими мужьями, со всеми нынешними знакомыми. С Эрикой, Настей, Гаевым, Эрделем. С Риткой, которая сейчас дрожит от страха, запертая на три оборота ключа… А если бы я подалась в науку, как мечтали родители, я шла бы сейчас совсем по другой улице, быть может, иного города, и кто знает, с кем. Быть может, у меня была бы нормальная семья, муж, дети. Была бы я тогда счастливее, чем сейчас?»

Ее несколько утешало уже то, что она не может определенно ответить на этот вопрос. Мать Александры все еще не смирилась с тем, что дочь к сорока годам не создала «нормальной» семьи, не родила ребенка, не состоялась в профессии. Она считала ее абсолютно несчастной, невезучей и в глаза называла неудачницей. Отец думал так же, но предпочитал отмалчиваться. Сама же Александра перестала и помышлять о том, чтобы жить по общим правилам.

«К тому же, если посмотреть на моих знакомых, то я не очень-то выбиваюсь из общего ряда, – размышляла она, входя в магазинчик на углу, где обычно закупала продукты. – Все в каком-то смысле неудачники в личном плане. Даже идеальный Гаев, как выяснилось, разведен. Да, Гаев… задал он мне загадку, однако!»

Купив все, что попросила Маргарита, и на собственное усмотрение, бутылку вина, чтобы отметить встречу, Александра уже собиралась выйти на улицу, когда случайно бросила взгляд на витрину. Переулок, как всегда в дневное время, был тесно забит машинами. Автомобили наполовину влезали на тротуар, частично торчали поперек мостовой, для проезда оставался узкий коридор, идти пешеходам приходилось, почти прижимаясь к стенам. Свободного места для парковки не было, начиная с рассветного часа. Александра знала даже нескольких местных жителей, которые продавали места в переулке, занимая их с ночи своими машинами, а утром уступая владельцам дорогих иномарок и взимая с них плату. Сейчас она наблюдала случай редкостного везения.

В будний день, в полдень, один из автомобилей, тесно припаркованных у магазина, покинул свое место, и освободившееся пространство немедленно занял другой. И этот, новый автомобиль, был хорошо знаком художнице.

«Эрика или Настя?» – спросила она себя, пытаясь разглядеть водителя за рулем белого корейского внедорожника, забрызганного грязью. Машина миллиметр за миллиметром вползала в узкий свободный «карман», задом перекрыв мостовую почти полностью. Наконец, подпрыгнув на бровке тротуара, внедорожник остановился. Дверь со стороны водителя еле открылась наполовину – мешала соседняя машина. Наружу осторожно выбралась Эрика.

Александра бессознательно выдохнула. Она, как и Гаев, считала эту странноватую женщину самой лучшей из троицы и предпочитала общаться с ней. Настя была, на взгляд художницы, чрезмерно самоуверенна и болтлива. С Владом не считались даже его сожительницы, настолько, что даже не доверяли ему водить новенькую машину.

Александра хотела уже поспешить к выходу, чтобы не разминуться с Эрикой – ведь та, несомненно, приехала к ней, других знакомых в переулке у нее, насколько знала Александра, не водилось… Но дальнейшие действия Эрики заинтриговали ее настолько, что художница не двинулась с места, продолжая наблюдать за знакомой.

Оказавшись на тротуаре, Эрика огляделась по сторонам, явно высматривая кого-то или что-то. У Александры создалось впечатление, что она ожидает приезда еще одной машины, уж очень пристально Эрика разглядывала каждый автомобиль, едущий по переулку. У нее, и всегда-то не блиставшей элегантностью, сегодня был вид человека, одевшегося наспех, да еще впотьмах. Красная куртка, явно мужская, на несколько размеров больше длинная юбка с перекошенным на сторону подолом, белые, забрызганные грязью кроссовки. Сама художница всегда одевалась без претензий, но подобной степени пренебрежения к себе еще никогда не достигала. «Такое впечатление, что она выскочила из горящего дома и надела, что добрые люди дали», – с удивлением думала Александра, следя за тем, как Эрика нерешительно топчется прямо перед витриной. Было забавно и отчего-то очень заманчиво наблюдать за знакомым человеком, который понятия не имел о том, что ты за ним следишь.

Александра сделала открытие: у Эрики, когда та думала, что никто на нее не смотрит, становилось совсем другое лицо. Его некрасивость всегда искупалась оживленной мимикой, отзывчивой на любое душевное движение. Сейчас лицо женщины мертвенно застыло, она о нем забыла, как о чем-то лишнем, ненужном. Только глаза жили, и Александра ясно читала в них тревогу.

«А ведь она проверяет, не следит ли кто за ней! – внезапно поняла женщина. – Вот опять, повернулась направо, налево… Не решается с места тронуться. У нее такой странный вид… Зачем она ко мне явилась, и без предупреждения?»

Ответ на этот немой вопрос был получен немедленно. Эрика, по всей вероятности, пришла к некоему выводу и решилась действовать. Она вновь открыла дверцу машины и вытащила на свет прямоугольный сверток, упакованный в холстину. «Картина!» – мгновенно поняла Александра, и сердце у нее упало. Разом вспомнился вчерашний вечер, выставка, закончившаяся катастрофой, полупризнания Гаева… И его непререкаемый совет отказаться от любого сотрудничества с троицей, устроившей злополучный вернисаж.

«Они же обещали, что я получу картину на реставрацию, да еще и со Степаном Ильичом познакомлюсь, а это заказы, новые связи, престиж, наконец… И я надеялась, что так все и выйдет… Что ж, она по умолчанию привезла картину ко мне… Но зачем такая спешка? Владелец только вчера умер… Неужели сегодня кому-то из наследников есть дело до реставрации картины? Это подозрительно. Вот так и поверишь в невероятное… Гаев умолял не связываться… Он был напуган. Сбежал от вопросов и мне велел уехать, если можно… А Евгений Игоревич? Он успел черкнуть записку о том же самом… Бежать! Это как-то связано? Он давно знал Воронова… Был подавлен последнее время… Вспомнил старую загадочную историю… Он ведь не знал, что я собираюсь на встречу со Степаном Ильичом. И вдруг вчера эта записка!»

Эрика неподвижно стояла на тротуаре, обеими руками прижимая к груди сверток. Она смотрела прямо на Александру, их разделяло только витринное стекло, да метра три-четыре… Но Эрика явно созерцала пустоту. «Она меня не видит без очков, – сообразила Александра. – И кого Эрика могла высматривать, слепая, как сова! Машину, надеюсь, вела все-таки в очках?»

Не выдержав, она вышла из магазина и приблизилась к старой знакомой.

– Ты что же, спишь стоя?

Эрика, услышав ее голос, конвульсивно дернулась, словно ее прошил электрический разряд. Похоже, она и в самом деле впала в некую прострацию, позабыв о реальности. Теперь женщина очнулась. Увидев рядом Александру, она издала слабый писк, как пойманная птица. От неожиданности Эрика даже не смогла сразу заговорить.

– Что это? – художница указала на сверток в мешковине.

Эрика нервно сглотнула, на ее бледных губах показалась вымученная улыбка:

– Ты меня напугала. Я задумалась. Это картины, что же еще? Я привезла, как договорились.

Александра тоже ответила не сразу. Она боролась с желанием наотрез отказаться от реставрации, а возможно, последовать советам Эрделя и Гаева. «Уехать, хотя бы на праздники. Происходит что-то нехорошее. Смысла я не понимаю, спросить не у кого. Но сперва в больницу к Эрделю! Он один может рассказать, что тут творится!»

– Забыла? – Эрика, часто моргая, заглядывала ей в глаза. – Ты же сама хотела реставрировать Тьеполо!

– Я понятия не имела, что это будет Тьеполо, – медленно проговорила Александра. – Вы же сделали из этого такую тайну… Кстати, зачем?

– А, да ты не понимаешь! – Эрика с досадой мотнула головой, ее спутанные черные кудри разметались по плечам. – Люди за это набавляют цену, за тайну. Ну а тебе-то что? Заказчик платит, его дело. А тут еще и Болдини…

– Значит, две картины? – Александра почти слышала биение собственного сердца.

Все получалось в точности так, как предупреждал ее Гаев. «Две картины, купленные Вороновым, нуждаются в реставрации, одна из них не то поддельная, не то краденая, не то все вместе. Откуда он это узнал, осталось тайной… Да, за тайны платят, но с меня-то что взять? Они все недоговаривают, пытаются втянуть меня в историю, смысла которой я не понимаю!»

– Две лучше одной, – резонно заметила Эрика. – Да что с тобой? Можно подумать, это у тебя дома вчера беда случилась. Мы всю ночь не спали, Настя до сих пор рыдает. Нервы сдали, хотя она долго держалась. Пришлось объясняться по телефону с вдовой, потом еще с детьми Воронова… Они все по очереди нам звонили, требовали отчета, даже угрожали, будто мы виноваты!… Семейка! У нас главные неприятности еще впереди… А тебе что! Ты свидетель.

– Мы все свидетели, виновных нет, – возразила Александра.

– Легко тебе говорить! – с горечью ответила Эрика, удобнее перехватывая сверток. – Что ж ты, передумала, не согласна? Неужели деньги не нужны?

– Нужны, как всегда.

– Так в чем дело?

«Правда, в чем?» – спросила себя Александра, пытаясь на ходу изобрести довод, который убедил бы не только Эрику, но и ее саму в том, что эта реставрация – зряшная и опасная затея. Но художница тут же поймала себя на том, что пытается придумать совсем иное оправдание – для того, чтобы все же взять картины на реставрацию.

«Гаев сказал, одна фальшивая или краденая. Одна. Если бы мне сбыли на руки одного Болдини или одного Тьеполо, все бы стало ясно… Я бы даже поняла мотив… Когда в таком деле замешан еще и реставратор, после большинство претензий предъявляется к нему. Испортил картину, подменил… У меня на памяти несколько эпизодов, когда реставратора обвиняли в подмене. Но мне отдают две картины. В чем тут смысл? Делают хорошую мину при плохой игре, а я должна послужить им ширмой? Но в таком случае, с их стороны логично было бы посвятить меня в курс дела… Сделать сообщницей. Попытаться меня купить, грубо говоря. А Эрика явно ничего не собирается объяснять. Стоит и смотрит удивленными глазами!»

Александра понимала, что попалась в ловушку. Ее грызло любопытство, сможет ли она определить, какая из двух картин является подделкой? «Конечно, смогу!» – уверенно говорила она себе, но тут же перед ее внутренним взором появлялись обе картины, установленные на мольбертах рядом. И уверенность гасла, сменяясь недоумением и тревогой. Обе с первого взгляда показались ей подлинными! «Обычно подделку смутно ощущаешь, неизвестно даже, которым из чувств… Работает интуиция, неосознанное впечатление… А тут – ничего! А если Гаев все наврал?!»

– Хорошо, – решилась Александра. – Я их возьму, конечно. Идем.

– Что тут было думать? – Эрика зашагала рядом по переулку, направляясь к дому, где располагались мастерские. В ее голосе слышалась обида. – Можно подумать, на тебя каждый день сыплются такие заказы!

– Такие? Нет, таких немного…

Художница специально выделила эти слова, произнеся их с тайным намеком на некие скрытые обстоятельства. Эрика то ли не поняла, то ли сделала вид, что не поняла. Они вошли в подъезд, поднялись по лестнице, Александра отперла свою мастерскую и только тут вспомнила, что у нее гостья, – слишком ее занимали мысли о картинах.

Маргарита вскочила, увидев в дверях незнакомую женщину со свертком. Эрика едва обратила на нее внимание и поздоровалась мимоходом. Положив свою ношу на стол, она с облегчением расправила плечи:

– Ну, с рук на руки. Принимай. Деньги на днях, ладно? Ставка высшая, конечно.

– Договорились. Работа спешная? – Александра склонилась над свертком, осторожно потянула за бечевку, которой крест-накрест была стянута мешковина.

– Не торопись особенно, но и не тяни. – Эрика покосилась на Маргариту. Та отошла к окну и отвернувшись, курила. Она явно не хотела стоять лицом к гостье.

– Наследники не слишком торопятся? – осведомилась художница, отогнув верхний слой мешковины. Под ним показалась застиранная простыня, в которую Эрика обернула картины. – Ведь Воронов еще не похоронен!

– Ты как с луны свалилась, – пренебрежительно заметила Эрика. – Похороны сами по себе, а наследство само по себе. Такие люди жирного куска не упускают. Тем более уже появился отличный шанс перепродать эти две картины.

– С вашей помощью? – проницательно уточнила Александра.

– Естественно. – Эрика, вытащив из кармана куртки очки и надев их, следила за тем, как с картин снимаются последние покровы.

– Еще раз наживетесь на этих двух… Не сходя с места, так сказать!

– А как же! – В голосе антикварши слышалась законная гордость человека, провернувшего выгодную сделку. – А Икинс уже продан, его нет в Москве. Ночью уехал в Питер, экспрессом. Да ты вчера видела людей, которые его купили.

Художница тихонько рассмеялась:

– Похоже, год для вас кончается удачно, в отличие от многих и многих остальных!

– Ну а что же ушами-то хлопать? – Эрика искренне наслаждалась похвалами, ее желтое лицо даже слегка раскраснелось. – Наследники в картинах не заинтересованы. Похоже, будут многое из собрания распродавать… Хотя стараются вида не показать, но вроде им срочно нужны деньги. Чуешь, чем пахнет? Это удача, хотя и грешно так говорить… Но если бы Воронов не умер, коллекцию бы никто не увидел на торгах.

Художница уже не слушала ее восторгов. Тьеполо и Болдини лежали на рабочем столе, под светом сильной лампы, которую Александра включила специально, чтобы лучше рассмотреть полотна. Женщина склонилась над картинами, переводя взгляд с одной на другую. Она отмечала мелкие дефекты красочной поверхности, крошечные сколы краски, потрескавшийся лак, местами провисший холст. В случае с этюдом Болдини Александра ограничилась бы основательной чисткой и наведением свежего глянца. Тьеполо пострадал намного сильнее, он явно десятилетиями хранился в сильной сырости, провоцировавшей порчу. Красочный слой и грунт местами были утрачены вплоть до холста. Художница уже видела, насколько серьезная работа ей предстоит. Она опасалась даже того, что холст окажется прогнившим настолько, что в него придется вживлять новые нити посредством глазного скальпеля. «А его у меня кто-то взял на время. И как водится, увел навсегда!»

Опытным взглядом она оценила объем работы, прикинула ее сложность и возможную стоимость. Уже было ясно, что раньше чем через месяц не управиться, и то, если не будет неприятных неожиданностей.

Оценке пока не поддавался лишь один фактор. Сейчас, когда картины лежали перед ней, ярко освещенные, беззащитные, как будто обнаженные, она по-прежнему не могла понять, которая из них может быть поддельной. «А не поддельная, так ворованная… – пронеслось у нее в голове. – Еще хуже… Впрочем, я-то при чем? Они ничего не боятся, значит, спрятали концы в воду, хотя бы на время. Потому и перепродают все спешно, и с наследниками наверняка провели беседу на эту тему, поторопили… Назвав другие причины, понятно. Мне ничего не грозит. Ничего, ровным счетом!»

Александра выпрямилась и перевела дух. Она прекрасно знала, что очень многие картины, прошедшие через ее мастерскую, имеют историю настолько же темную и грязную, как слои лака, которые приходилось с них удалять. Чем этот случай отличался от других? Откуда взялась паника в глазах всегда уравновешенного, корректного Гаева? Чем объяснялась страшная предсмертная улыбка Воронова? И отчего ее саму мучило двойственное чувство – страстное желание докопаться до смысла этой загадки и такое же отчаянное нежелание прикасаться к опасной тайне?