Текст книги "Не прикасайся! (СИ)"
Автор книги: Анна Веммер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
9
Настя... Настасья. Анастасия. Почему это имя вертится в голове, хоть я и должен думать о работе?
Она не была выдающейся фигуристкой, не обладала феноменальными талантами, но запоминалась, западала в душу, заражала всех энергией и демонстрировала спортивный характер. Ей хотелось платье от Сатоми Ито, программу от Ше-Линн Бурн, показательный номер с реквизитом, произвольную программу под тему из «Гарри Поттера». У нее были фигурнокатательные мечты, а потом они разбились. Осколки сверкают на солнце, слепят глаза и никак не дают забыть о встрече с ней на катке. О растерянности, трогательного страха. Мне хочется снять с нее очки, увидеть глаза, смотрящие в одну точку. Сам не знаю, почему хочу поймать рассеянный слепой взгляд.
Знаю, что нельзя, что сердце снова совершит кульбит, но все равно хочу.
– Тук-тук. Занят? Я принесла кофе.
Надя. Очень похоже на Настю, но на самом деле это две совершенно разные вселенные.
– Привет. Я принесла белый флаг. Давай мириться, Крестовский.
Честно ли хотеть бывшую ученицу? А слепую бывшую ученицу? А честно ли продолжать трахать Надю, зная, что она рассчитывает на большее, а думать о другой? Вопросы риторические, а ответы на них меняются каждую секунду.
– Саш, ну я вспылила. Ну, прости.
Надя заходит мне за спину, обнимает, а рыжие локоны падают на светлую рубашку. Горячие губы мелкими поцелуями покрывают шею.
– Пойми меня. Это было неприятно.
– Я понимаю.
– Но злишься. Не злись... я пришла мириться. Я пришла о-о-очень медленно мириться... с чувством... с толком... с расстановкой.
Ее пальчики скользят по моей груди, расстегивая пуговички рубашки, пробираясь к обнаженной коже. Но я перехватываю руки Нади.
– Надо поговорить. Я подумал о том, что ты говорила. Что у нас нет развития отношений, что мы топчемся на месте.
Она садится напротив и сияет, а мне становится тошно. Надежды Нади виднеются в ее глазах, но все дело в том, что за годы отношений я не рассматривал ее в качестве жены ни разу, а она, похоже, считала кольцо и мою фамилию делом времени.
– Надь, когда мы с тобой начали спать, мы оба были погружены в работу. Не имели времени на отношения и имели друг друга.
– Да, но прошло столько лет! Группа работает, штаб готов подменить тебя в любой момент. Я устала жить на два дома, устала выходить от тебя и возвращаться в пустую квартиру. Я люблю тебя, Саш...
– Я не планирую жениться, – припечатываю ее, и краска сходит с Надиного лица. – Не планировал, когда встретил тебя и не планирую сейчас. Извини. Если ты рассчитывала на что-то большее... боюсь, ты ошибалась. Я женат на работе.
– Да, – невесело усмехается она. – И думаешь о Насте.
– Ну вот, а говорила, что пришла мириться. Дело не в Насте. А в том, что мне не нужна семья. Не нужны отношения. И я не испытываю к тебе ничего, кроме уважения к профессионализму и желания к красивой женщине. Прости, Надь, я не тот человек, который будет играть в идеального мужа.
– Скотина ты, Алекс.
– Я с тобой честен, Надя.
Ее губы искривляются в грустной усмешке.
– Нет. Не честен. Но к черту. К черту тебя, к черту отношения, к черту «Элит». Я увольняюсь.
Ну вот. Теперь я попал еще и на пресс-менеджера. Лишился любовницы, сотрудницы. И все из-за маленькой глупенькой Насти. Которая засела в мыслях, не выходит из головы, поселилась во сне и фантазиях.
Проклятая Настя.
– А я думал, ты выше того, чтобы отношения влияли на работу.
– Иди ты в задницу, Крестовский.
Ее реплика совпадает с открывшейся дверью и светленькой головкой Риты, заглядывающей в кабинет.
– Александр Олегович, там Никольская пришла. Через десять минут ее время.
– Проводи к арене, как переобуется, я сейчас подойду.
Надя невесело смеется.
– А вот и Настя, да?
– Надь, в чем проблема? Мне показалось, разговор окончен.
– У меня нет никаких проблем, – улыбается она. – А вот у тебя появятся.
Обиженная женщина – самое страшное существо на свете. И я понимаю, что Надя ждет от меня действий, раскаяния, попыток ее вернуть, но в то же время осознаю, что не чувствую ровным счетом ничего. Она уйдет – и ничего не изменится, разве что появятся сложности с работой пресс-центра и придется проводить собеседования, но не более. Секс можно найти без особых усилий, а какие-то чувства – совсем не то, что меня сейчас интересует.
Настя, Настя, Настя... пора заняться дополнительными обязанностями. Понятия не имею, как буду тренировать слепую девчонку. Как вообще можно было поставить меня ее тренером? Я не умею быть мягким, не умею щадить чужие чувства. И уж точно не способен восторгаться кривовато исполненными «фонариками». А еще надо как-то обучить Риту. Н-да, задачка.
Стараюсь не думать о Никольской, как о девушке. Вспоминаю мелкую девчонку, путающуюся под ногами, школьницу, лишенную женского очарования. С Гавриловой это работает, в какую бы красотку не выросла Света, как бы ни мечтала перевести отношения с тренером на новый уровень, избавиться от мысли, что ставил ей в дневник двойки, не выходит. Даже несмотря на то, что это были всего лишь оценки за тренировки. Если действовать так с Никольской, то...
Нихрена не сработает. Четыре года, проведенные вдали от нее разделили Настасью на двух разных девушек. Одна – та сама школьница, ученица, девочка, сошедшая с дистанции. И вторая, вот эта вот гибкая, стройная, практически идеальная девушка с охрененной задницей и... каким-то мужиком.
Рита растерянно смотрит на меня, а в это время какой-то парень помогает Настасье снять чехлы с лезвий.
– Стоять! – командую я.
Никольская вздрагивает и оборачивается на звук. На ней облегающий бордовый костюм, тонкие черные перчатки. И очки, при виде которых мне становится неуютно. Я вдруг ловлю себя на мысли, что хочу увидеть ее глаза. Какого они цвета?
– Это еще кто?
– Никита, – натянуто улыбается Настя. – Он со мной.
– С чего вдруг?
– У меня оплачена аренда катка. Я могу позвать друга.
– Работа тренера оплачена для тебя. Этот, – киваю на парня, – может подождать на трибуне.
– Вот, – Никита отпускает Настину руку и протягивает мне сложенную вдвое квитанцию, – я заплатил за тренировку.
Мне хочется послать его нахрен, потому что я согласился тренировать Никольскую, а не ее любовничка, но Рита уже бросает на нас заинтересованный взгляд, а этот Никита смотрит с вызовом, и я сдаюсь. Не знаю, почему, но мне не нравится парень Никольской. Он симпатичный, неплохо сложен, явно занимается каким-то спортом. Темноволосый, с высокими скулами. Такие парни нравятся девчонкам. Хотя Никольская его даже не видит... чем взял ее, интересно?
Хотя у нее вряд ли большой выбор.
Мне чудится во взгляде этого Никита что-то странное, недоброе... и приходится обругать себя, чтобы хоть немного привести в чувства. Это что, ревность? Впервые за тридцать с хвостиком я ревную? Да ладно, мать вашу, такого не бывает.
– Значит, так. Техника безопасности такая: слушаем команды тренеров, выполняем все четко и без разговоров. Те, кто может смотреть – смотрим, куда едем. Кто не может, слушаем тренера. Падая, группируемся, стараемся упасть на руки. Колени согнуты всегда! Парень, шнурки перевяжи, ты запнешься о них, едва выйдешь. Стоишь на коньках?
– Чуть-чуть.
– Чуть-чуть, – передразниваю его. – Рита, поставь вьюношу на коньки и обучи хотя бы фонарикам, что ли. Никольская, раскатываемся. Обычным, не беговым, я еду перед тобой, если что перехвачу.
Она нервно облизывает губы, и явно не в первый раз: от помады остались одни следы. А в прошлый раз не красилась.
Шаги на льду неуверенные, хотя ее тело еще помнит тренировки. Это скорее страх перед темнотой, неизвестностью. Мне приходится взять ее руку, чтобы вести за собой, и я чувствую, как подрагивают пальцы в моей ладони.
– Свидание? – будто невзначай интересуюсь.
– Какая разница?
– Просто интересно.
– Да. Свидание.
– Лучше бы сходили в кино.
– Смешно. А шутки не связанные с моим зрением у вас в арсенале есть?
– Извини. Я забываю.
– Это же так незаметно, – усмехается Настасья.
А я думаю, что да, это незаметно. Странно, конечно, видеть на льду девчонку в черных очках, но она скользит и двигается так, словно не было четырех лет разлуки со льдом. Да, вряд ли Никольская сейчас способна хоть на одинарный тулуп, но ее навыки все еще при ней. И мне вдруг хочется позаниматься с ней подольше. Чтобы проверить, способен ли я восстановить хотя бы часть тех умений, что были у нее перед злополучной аварией. На удочке поднять ее в воздух, поставить какую-нибудь дорожку. Это все бред, мне хочется верить, что Никольская скоро сдуется и забьет на лед, но яркие картинки то и дело возникают в голове. А с ними еще одни, совершенно неуместные, излишне откровенные.
– Так. Будем делать «цапельку». Я стою у борта, ты едешь прямо, если будешь слишком близко, я тебя поймаю. Поняла? Прямо ехать сможешь?
– Смогу!
– Настька-а-а! – ржет парень, неуклюже проезжая мимо.
Рите он, кажется, нравится. А я не могу отделаться от ощущения, что где-то его видел.
Засмотревшись на хахаля Никольской, я едва не пропускаю момент, когда она доезжает до края катка. Чтобы она не врезалась в бортик, я протягиваю руки и ловлю девчонку. В этот же миг меня окутывает легкий флер ее духов. Я сжимаю руками талию и невольно поражаюсь тому, насколько Никольская худая, даже спустя столько лет после ухода из спорта. Она только что исполнила практически идеальную цапельку, и фигуркой, что легко катит по льду на одной ноге, распрямив плечи и выставив руки в стороны, можно любоваться бесконечно.
Она пугается. Сложно это понять, не видя глаз. До сих пор я даже не представлял, насколько важно видеть их, чтобы ловить чужое настроение. Сейчас глаза Настасьи закрыты от меня непроницаемыми стеклами очков, эмоции спрятаны, а мне бы очень хотелось их узнать. Я могу догадываться, что она боится лишь по чуть подрагивающим губам и неуверенно сжимающимся кулакам: этот жест я помню еще с тех пор, как она была моей ученицей.
– Не бойся. Я тебя держу.
А еще я поддаюсь порыву и поднимаю Никольскую в воздух. Она цепляется за мои плечи с такой силой, что наверняка останутся следы.
– Что вы делаете?!
– Поддержку.
– Вы же не парник! И вообще хоккеист! Я не клюшка, поставьте меня на лед!
Но я не могу отказать себе в удовольствии и пару раз обернуться вокруг оси, держа в руках Настасью. Она совершенно напрасно волнуется: я скорее расшибу себе затылок, чем позволю ей упасть на лед.
И не только из-за того, что ее отец спустит со всех нас шкуру.
– Скучала?
– По вам? – иронично приподнимает бровь.
– По льду.
– Не знаю. Иногда думаю, что да. А иногда о том, что лучше бы его и вовсе не было в моей жизни.
– Займись ОФП. Восстанови волчок или либелу.
– Зачем?
– А зачем ты здесь?
Пожимает плечами.
– Папа приказал. Он считает, это меня расшевелит.
– Ошибается?
– Я не в депрессии. Я просто... соответствую.
– Чему?
Будь я проклят, но если бы Настасья могла видеть, она непременно одарила бы меня насмешливым взглядом. Ее ответ на вопрос похож на кирпич, внезапно прилетевший с неба и ебнувший как следует по башке.
– Неважно.
Я не успеваю поинтересоваться, что она имела в виду: к нам подъезжают Рита и Никита. Парень выглядит счастливым и вовсю пользуется тем, что Настя его не видит. Он смотрит на меня с вызовом, будто чувствует обжигающую ревность, которая толкает меня на глупости. Бесит, что Никольская сейчас пойдет с ним гулять. Бесит, что он будет расспрашивать обо мне, о тренировках. Бесит, что он ее поцелует.
Пора уже признаться: я хочу Никольскую. Хочу так сильно, что готов увести ее в кабинет прямо сейчас, и единственное, что останавливает: ее слепота. Нельзя, нельзя трахать слепую беспомощную девочку. У нее есть парень, а у этого парня есть деньги, чтобы оплачивать мою работу. Нельзя даже думать о Настасье в таком контексте. Но я почему-то никак не могу избавиться от фантазий.
– Пожалуй, побуду слабым звеном, – улыбаясь, говорит Никита. – Я сдаюсь. Мои ноги деревянные.
– Так бывает в первый раз, – счастливо улыбается Никольская. – Я тоже устала. За четыре года коньки задубели. Хочешь, пойдем поужинаем...
– Размечтались, – бурчу я.
– Что?
– Я – не аниматор в детском клубе, а тренер. Вы или делаете то, что я скажу, или катитесь ко всем чертям и ищете нового, ясно?
– У меня ноги в кровь стерты!
– А ты надеялась раскатываться как-то иначе?
– Можно напомнить, что я уже не фигуристка и имею право посидеть на лавочке, если подвернула ногу?
– Нет. Поехали, у нас еще пятнадцать минут. Давайте беговым по кругу.
Психуя, Настасья забывает об осторожности, обо мне, о том, что еще пару минут назад она дрожала, едва стоя на ногах. Если ей и натерли коньки, то внешне это совершенно незаметно. Она практически идеально делает перебежки, а губы при этом сжаты в тонкую ниточку от злости. Парень, неуклюже переставляя ногами и отчаянно стараясь не упасть, пытается повторять за ней.
– Парень делает успехи.
– Он умеет кататься.
– Что? – Рита хмурится.
– Парень. Он прикидывается, что едва стоит на коньках. Вопрос только зачем.
– Чтобы понравиться Анастасии? Ну... такой вид заигрывания. Изображает новичка, чтобы ее повеселить.
– Возможно.
Может, мне тоже притвориться, что я не умею кататься?
– Закончили! – кричу я и, прежде чем Никита успевает, подхватываю Никольскую под руку и везу к калитке. Она вся цепенеет, старается держаться от меня как можно дальше, а я получаю ненормальное удовольствие от сильных эмоций.
Не могу заглянуть в глаза и прочитать больше, чем ненависть, поэтому довольствуюсь малым.
10 – Настасья
– Как ты с ним столько лет выдерживала?
После тренировки и легкого ужина мы идем по улице. Никита осторожно держит меня под руку, изо всех сил стараясь касаться как можно тактичнее, исключительно с целью поддержки. А мне нравится его галантность.
Вообще вся моя жизнь состоит из двух частей. Первые пятнадцать лет, наполненные льдом, тренировками, программами, прыжками. И последующие четыре года темноты. Так вот, этот день – самый лучший день второй половины моей жизни. Мне давно не было так хорошо. Тело приятно ноет после нагрузки, на ноге три огромные кровавые мозоли из-за коньков, но внутри все поет, и я готова часами бродить по улице с Никитой под руку.
К сожалению, Макс всего лишь высадил нас у ворот поселка, позволив пройтись до дома. Это не больше пятнадцати минут, но мы нарочно идем медленно, продлевая завершение вечера.
– Он не такой уж плохой. Просто иначе никак, ты либо добрый дядя, на котором гроздьями висят дети, либо тренер, который приносит медали. Алекс – приносит. В том числе благодаря своей... м-м-м...
– Сучности.
– Суровости. Он правда знает свое дело, умеет настраивать на работу, на прокаты. Видит спортсмена насквозь. Знает, когда нужен психолог, а когда можно покричать. Какая программа сядет идеально, а какая будет смотреться так, словно взята с чужого плеча. Это талант.
– Знаешь, я сейчас покажусь тебе бестактным, но не могу не сказать. Для спортсменки, пусть и бывшей, ты удивительно хорошо говоришь.
Я смеюсь, пытаясь представить себе смущенное лицо Никиты и Макса, который сейчас идет позади нас и наверняка мучительно пытается сдержать улыбку.
– Ну что ты смеешься? Все спортсмены, которых я знал, даже значения не всех слов знали.
– Я много слушаю устную речь. С тех пор, как ослепла, пачками глотаю аудиокниги, слушаю фильмы и все такое.
– Так значит, этот Алекс всегда ведет себя как напыщенный мудак? А почему он Алекс? Косит под американ-бой?
– Не знаю. Так приклеилось. У них в семье это своего рода традиция. Его брат, владелец «Элит» – Серж, а жена Сержа – Крис. Вот и к Алексу пристало. Но в глаза, конечно, все называют его Александром Олеговичем.
– Серьезно. Мне показалось, между вами есть какая-то недосказанность.
– Я...
Закусываю губу, не хочу делиться с Никитой не самыми приятными подробностями прошлого. Но он первый, кто по-настоящему интересуется тем, чем я живу.
– Я была в него влюблена, когда выступала по юниорам. Сильно влюблена.
– И что потом случилось?
– Ничего. Случилось ДТП, я потеряла зрение, а Алекс – интерес к бывшей спортсменке, ставшей бесперспективным инвалидом. Так и прошла любовь.
– Прости. Я напомнил о неприятном.
– Я помню об этом каждый день. Такое не забывается. Папа настаивает, чтобы я ходила тренироваться, но даже боюсь представить, сколько он заплатил клубу, чтобы Алекс со мной возился. Но от иллюзий полезно избавляться. Я разлюбила его, когда поняла, что тренер больше не навестит меня в больнице, что он занят своей чемпионкой.
– Анастасия Борисовна, мы пришли, – говорит Макс.
– Что ж, вот и мой дом.
Никита отпускает мой локоть и, не успеваю я испытать легкое разочарование, осторожно берет за руку. Ладонь обдает приятным теплом.
– Насть... спасибо, что погуляла со мной. Это было очень круто. Ты потрясающе выглядишь на льду. Да и вне его... я могу пригласить тебя на второе свидание?
Улыбка касается губ без моего на то согласия.
– Ты так этого хочешь?
– Да. Я очень хочу. Если ты хочешь.
– Хочу. Пригласи.
– Договорились! Я придумаю, куда пойдем, и позвоню. Насть...
Я догадываюсь, к чему все идет и дыхание перехватывает от предвкушения первого в моей жизни поцелуя.
– Можно я тебя поцелую?
– Если Макс отвернется...
– Он тактично курит в паре метров от нас.
– Тогда целуй, – шепотом отвечаю я.
И уже почти чувствую тепло губ Никиты на своих, как вдруг слышу звук распахнувшейся двери дома и строгий окрик отца:
– Настасья, уже половина двенадцатого! Немедленно домой!
От досады хочется застонать и топнуть ногой, но я лишь разочарованно улыбаюсь.
– Прости. Мне пора.
– Вот еще одна причина пригласить тебя на второе свидание. Мне повезло, что он вышел без ружья, да?
– А он без ружья?
– Всего лишь с планшетом.
– Ты самый везучий парень на свете.
– Настасья! – снова кричит отец.
Приходится махнуть Никите на прощание и, не дожидаясь, пока подоспеет Макс, самой открыть калитку. Протискиваясь внутрь мимо папы, я саркастически говорю:
– Мне почти двадцать, забыл?
– Ты все еще Никольская, забыла? А Никольские не позволяют себе лишнего в компании малознакомых людей.
– Расскажи это Вовке или Даньке. Братики от души поржут и заверят, что уж они-то своих баб сначала по полгода на светских раутах выгуливали.
– Владимир женат, Анастасия, а средний брат – не лучший пример для подражания.
– Зато на его фоне я смотрюсь паинькой.
– Как прошла твоя тренировка?
– Крестовский – козел, ноги в кровь, Никита – супер, он пригласил меня на второе свидание, секса не было, но Макс знает, где купить презервативы, если что – отправим. Что еще? Погода хорошая, но завтра обещают дождь. На Смоленском пробка. Еще вопросы? Нет? Тогда я пошла в душ и спать, мне еще мозоли заклеивать.
– Ты можешь хоть раз в жизни поговорить с отцом нормально?
– Вот когда перестанешь обращаться со мной как с ребенком, тогда и поговорим. Спокойной ночи, папа.
Я поднимаюсь в комнату, чтобы принять душ и улечься в постель. Послушать музыку или какую-нибудь книгу. Очень не хватает типично девичьего ритуала перед зеркалом: нанести косметику, расчесать волосы, заплести косу, чтобы во сне волосы не превратились в мочалку. Точнее, ритуал-то есть, но теперь выполняется технически, воспринимается примерно так же, как чистка зубов и не приносит никакого эстетического удовольствия.
В ванной я долго прокручиваю в голове события минувшего дня. Когда была ребенком, часто представляла себе первое свидание и первые отношения с парнем. Даже в самом жутком кошмаре я вряд ли представила бы себя слепой. В фантазиях я была идеальной, чемпионкой с мировой известностью, а парень – непременно успешным красавцем, в которого я влюблялась со всей отдачей.
Мне кажется, будто я должна влюбиться в Никиту. Почти обязана, потому что за воротами не стоит очередь из парней, жаждущих со мной встречаться. Мысленно я повторяю его имя десятки раз, убеждая себя, что нельзя ждать неведомого принца. Вот он, мой шанс, взять у жизни ощущения, которые запомнятся. Я не настолько наивна, чтобы верить в свадьбу, счастливую семью или долгие отношения. Жизнь научила ко всему подходить прагматично.
Никита – мой шанс почувствовать себя симпатичной девушкой. Пообщаться, погулять, открыть новые ощущения. Услышать парочку комплиментов, искупаться в теплоте, которая исходит от парня. Лишиться, наконец, невинности... разве это несбыточные мечты?
Когда я думаю о Никите, мне становится тепло и весело. Я представляю, куда мы пойдем в следующий раз и непременно хочу привести его в свой любимый парк, к пруду с утками. Чтобы он описал, как там сейчас все выглядит и проникся неуловимой атмосферой уютного уголочка посреди буйства красок, музыки и аттракционов.
А когда в мысли без спроса врывается Крестовский, никакого тепла и веселья нет. Низ живота болезненно сводит, и сердце готово, кажется, выпрыгнуть из грудной клетки. Я делаю воду прохладнее, но контрастный душ мало помогает: мне кажется, будто кожа становится в тысячу раз чувствительнее обычного.
И не прогнать его из головы, не вытравить! Я слышу голос словно наяву, вижу образ, знакомую улыбку. Так странно... вокруг темнота, а в ней – один-единственный образ, и он, в отличие от прочих, с годами не тускнеет.
В сердцах я бью по стенке душевой кабинки, и та отвечает мне противным громким звоном.
– Настасья? – тут же в комнату заглядывает отец.
Я выхожу из душа, облачаясь в длинный махровый халат.
– Все в порядке? Что за шум?
– Просто поскользнулась.
– Хорошо. Тут Ксения прислала посылку. Оставлю у тебя на постели.
– А что в ней?
– Да какая-то ерунда: сладости, игрушки. Все подписано, разберешься.
– Хорошо. Пап...
Шаги затихают – отец останавливается где-то у порога.
– Да?
– Оплати, пожалуйста, ОФП в «Элит». Сможешь?
– Зачем тебе ОФП? Мало льда?
– Я... хочу набрать форму.
– Настасья... я надеюсь, тебе не нужно объяснять, что прыжки и сложные элементы в твоем состоянии под запретом?
– Поговори об этом с тренером. Я выполняю лишь то, что он скажет. Но мне не нравится, что после часового катания по кругу у меня все болит.
– Хорошо, – после паузы отвечает отец. – Я оплачу тебе ОФП. И, возможно, бассейн.
Ну вот, очередной компромисс. Я со вздохом киваю, в бассейн отец пытается затащить меня уже очень давно. Но я безумно боюсь сочетания глубины и темноты. И остается знакомая проблема с тренером: мало кто согласится неотрывно плыть рядом с невидящей девчонкой, да еще и, в случае ее паники, тащить к бортику.
Когда папа уходит, я с нетерпением кидаюсь к коробке на кровати. Ксюха знает, чем можно меня порадовать, а еще она знает язык Брайля и всегда описывает свои подарки сама. В очередной коробке из Лондона зеленая мягкая игрушка-антистресс в виде авокадо, набор шоколада, печенье, перо из музея Гарри Поттера и куча мелких сладостей. Все это можно купить и здесь, шоколад в Англии не сказать чтобы уникальный, а уж игрушек полно и в Москве, но такие посылки – это не про уникальность и цену, это напоминание, что еще есть на свете люди, которым я не безразлична. Даже если в двух шагах от нашей калитки поставят сувенирный киоск из Вестминстерского аббатства, Ксюха не прекратит каждый месяц собирать для меня посылки.
Лежа на постели и обнимая плюшевое авокадо, я чувствую себя почти счастливой. Нет, и вправду: это был хороший день. Такие случаются нечасто.
Мышцы приятно ноют, а мокрые волосы спадают на лицо. Я всего лишь сорок минут прыгала под музыку, восстанавливая в памяти упражнения, и двадцать минут растягивалась, а чувствую себя так, словно все тело разобрали на части, каждую смазали и поставили обратно. Но мне нравится эта абсолютная усталость. Не нравится только что ОФП назначили на утро и теперь остаток дня я буду мечтать свернуться клубочком под одеялом и немного поспать.
Но папа параноик, он снова выкупил зал, как и тренера, поэтому «Элит» выделили единственные свободные часы. У меня еще есть немного времени в запасе до приема у врача, поэтому я решаю принять душ здесь и пообедать в итальянском ресторанчике в центре. В ранний час посетителей немного, в основном мужчины. Специфика «Элит» такова, что утро и вечер в залах заняты преимущественно мужчинами: они стараются успеть до или после работы. А днем подтягиваются их жены и дети, которые, как правило, не работают.
Я с наслаждением смываю усталость, долго стою под горячими струями, и с явным сожалением выхожу в прохладу раздевалки. По шебуршанию где-то вдалеке понимаю, что в раздевалке не одна, и слегка напрягаюсь, вспоминая встречу с Гавриловой. Но Света сейчас на шоу в Швейцарии, я специально погуглила ее расписание. Значит, поводов для беспокойства нет, и в раздевалке просто посетительница...
Которая плачет. Я хмурюсь. Часть меня не хочет лезть в чужие проблемы. Другая ругает первую за черствость и в итоге побеждает.
– У вас все в порядке? – спрашиваю я. – Вам нужна помощь?
– Нет. – Голос совсем детский. – Нет, извините, я вам помешала.
– Уверена? Те, у кого все в порядке, не рыдают в раздевалках.
– Да. Сложная тренировка.
– Чем ты занимаешься?
– Фигурным катанием.
– Никак у Крестовского?
– Да, а откуда вы...
– Я тоже часто рыдала после тренировок.
– Вы тренировались у Александра Олеговича?
– Да, до травмы. Так что случилось, расскажешь? Довел? Не получается?
– Да нет. Все в порядке, вроде бы... – вздыхает девчонка. – Просто я из Москвы приехала, и живу у родственников. Родители хотели, чтобы я тренировалась. Взяли кредит...
– Боишься разочаровать?
В ответ мне тишина, но в этой тишине тысяча смыслов.
– Устала. В пять просыпаешься, в шесть на автобус, потому что следующий в семь и это поздно. Тренировка в восемь, следующая в три, домой ехать нет смысла. Потом хореография в шесть, и в восемь я несусь на последний автобус. Если не успеваю, здравствуй, такси.
– Обедать дорого, поэтому ты берешь из дома, а иногда не ешь вовсе.
– Вы тоже тренировались без денег?
– Нет. Но я знала таких девчонок. Это сложно.
– Просто... – Она снова вздыхает. – Я бы бросила. Вы не подумайте, я люблю фигурку, выступать на главных стартах – моя мечта, и Александра Олеговича я очень уважаю. Просто мама с папой уже не молоды. Мне не нравится, что из-за меня они работают на износ. И ведь это еще не все траты! Надо позвонить им и рассказать о платье... а я боюсь.
– О платье?
– Скоро ставить программы, к ним нужны платья. Тренер из группы дала мне контакты швеи, я посмотрела в инстаграме... они такие дорогие! Ой, извините, я что-то вас загрузила. Не обращайте внимание. Мне просто одиноко в чужом городе.
– Мне тоже, – улыбаюсь я. – Хоть город и мой. А какие у тебя программы?
– Космические. Что-то там про большой взрыв и про зарождение жизни. Красивые, я видела наработки.
– Знаешь, я могу попробовать помочь. У меня много платьев, некоторые из них ни разу не надевались. Какого ты размера? Подшить и чуть изменить будет дешевле, чем сшить новое. Есть очень красивые модели.
– Нет, извините, я так не могу!
– Как тебя зовут?
– Лена.
– А меня Настя. Может, хотя бы посмотришь? Мне они уже не пригодятся. А ты сэкономишь... для показательного что-то подберешь или хотя бы сократишь свой план до одного платья.
– А Александр Олегович одобрит? – в ее голосе звучит неуверенность, но помимо нее я отчетливо слышу надежду.
И, кажется, понимаю эту робкую веру в то, что судьба вдруг улыбнулась, а не оскалилась.
– Мы его убедим. К тому же у меня есть очень дорогие платья, идеально встающие в космическую тему. К последним сезонам я шила по два-три наряда на программу, выбирая идеальное.
Тогда мои капризы оплачивали отец с братом, и Крестовскому было плевать. Он обозначил направление, образ, его команда поставила программы и лишь давала советы по костюмам, а вот модельеров и фасоны я выбирала сама, благо мироздание не обделило определенным вкусом.
Спустя полгода после аварии я совершенно случайно, разыскивая в шкафу ветровку, наткнулась на костюм с произвольной программы, и тогда же надежно заперла все, что связано с фигурным катанием, в дальней кладовке. Коньки, костюмы, чемодан, с которым ездила на соревнования. Закрыла и не вспоминала, пока папа не заставил достать коньки.
А теперь придется достать и наряды. Плачущей девочке Лене невозможно не помочь. То ли потому что я все еще цепляюсь за ниточки, ведущие к делу всей жизни, которое вдруг сама у себя забрала. То ли потому что вникая в чужие проблемы, немного забываешь о своих.
– Давай встретимся здесь завтра в это же время? – предлагаю я. – Привезу тебе платья, посмотришь.
– Мне не хочется вас напрягать, Настя. Нельзя клянчить у других... мама с папой не одобрят.
– Лен... посмотри на меня, – грустно улыбаюсь, – я не выйду больше на лед. У меня в шкафу есть куча платьев, и некоторых из них даже тренеры не успели оценить. Мне не хочется отдавать их по объявлению, какой-нибудь предприимчивой мамочке, желающей сэкономить. Но я бы с удовольствием отдала их тем, кто может дать второй шанс. Я оказалась слишком плохой хозяйкой.
– Тогда я у вас куплю платья, если они мне подойдут, – твердо говорит Лена.
– Договоримся.
Деньги мне совсем не нужны. А вот помощь кому-то не помешает.
