Текст книги "Не прикасайся! (СИ)"
Автор книги: Анна Веммер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
11
– Мертвая невеста Кудрявцева, Кармен Иванова, Белль Петухова, призрак оперы Марьянова, отожравшаяся бабочка Самойлова, ангел Липатова, циркачка Сереброва и начинающая бактерия Азарова. Никого не забыл?
Марина покатывается со смеху.
– Бактерия... ну что вы ее так, Александр Олегович, музыкальная же девочка.
– Да музыкальная, кто ж спорит? Но катает что? Зарождение жизни в космосе. Значит, бактерия.
– А Самойлову за что?
– За два лишних килограмма после отпуска!
– Сбросит поди?
– Вот пойди да сбрось сиськи. Потом расскажешь. Самойлову можешь списывать, у нее пубертат. Если переживет, может, вернет просранное, но у нее мать высокая и полная, маловероятно, что ей светит что-то вне группы здоровья. За Ивановой проследи повнимательнее, чтобы ей не сшили костюм малолетней шлюхи. А Сереброву не нарядили в шута, иначе заставлю переделывать.
– Делаете ставку на Элину?
– Посмотрим. У нее сейчас больше шансов на какие-то медали. И мать у нее тощая, есть шанс, что выкатает еще на пару сезонов перед спадом.
– Так у нее не мать, а тетя.
– Ну, один хрен родня. Ладно, с юниорками закончили, давай по взрослым. Как там вывих Даниловой?
– А Азарова? – удивленно поднимает голову Марина.
Азарова... это теперь моя головная боль. Не надо было ее брать. Отказать, отправить обратно в ее Питер, пусть бы закончила с фигуркой, поступила в универ и жила себе припеваючи. Без медалей, но и без долгов, в которые влезли ее родители для оплаты тренировок.
– Азарова может слиться, если решит, что не потянет. Давай дождемся эскизов и ценника дизайнера.
– Дизайнера? А я думала...
– Что?
Появляется странное ощущение грядущих неприятностей, и я хмурюсь, пытаясь понять, с чего вдруг так накатило. Последние дни я погрузился в работу с головой, не дал себе шанса на самокопание и новый виток фантазий. И даже почти удалось забыть о Никольской, субботнем вечере и ее свидании. Хотя вопрос о том, чем оно закончилось, порой не давал нормально вздохнуть.
– Просто ко мне сегодня подходила Азарова, попросила разрешения покататься с малышней, чтобы потестировать платье на льду. Я думала, вы взяли готовое.
– Я впервые об этом слышу.
Смотрю на часы. Тренировка младшей группы еще не закончилась и есть шанс застать Азарову на льду.
– Ну-ка, идем, посмотрим, что там за платье такое.
В этом сезоне все идет наперекосяк. Гаврилова совсем поехала крышей и уже не скрывает желания забраться как можно выше в шоу и заодно в мою постель. Никольская вернулась и выворачивает душу своей беспомощной растерянностью. Надя ушла как раз когда она нужна, прямо перед новым сезоном. Азарова эта... с непонятным платьем.
– Какого хрена вообще в этом клубе все решают без меня? Может, мне вообще свалить, вы тут и сами как-нибудь разберетесь?
Марина опасливо косится на меня.
– Вы просто как-то... заняты.
Ага, занят. Мыслями о той, о которой думать совершенно не стоит. Если не успокоюсь, то здесь все нахрен развалится. Может уже трахнуть Никольскую и успокоиться? Ощущать себя мудаком мне не впервой, а секс с Настасьей обещает стать довольно ярким впечатлением. Надя свалила неделю назад, а я до сих пор не нашел никакую бабу. Скоро докачусь до просмотра порнухи. Хотя ту, что мне нужна сейчас, вряд ли вообще сняли.
Вот уже и юниорки обкатывают программы с платьями без моего ведома. Где она, мать его, нашла? И почему не согласовала со мной?
Мы выходим на лед и там, среди малышни в разноцветных тренировочных костюмах я вижу призрак из прошлого. Наверное, я поехал крышей, потому что на льду заходит на аксель Никольская. Маленькая, пятнадцатилетняя юниорка, в темно-синем платье с нежно-зелеными краями и замысловатым узором из страз. Худенькая, хрупкая статуэтка с неожиданной силой отталкивается от льда. И я снова считаю в воздухе обороты. Полтора, два с половиной, три с половиной... недокрут на две галки, падение, и приходится стиснуть зубы, чтобы остаться бесстрастным.
Как-то раз Анька, жена брата, спросила, не жалко ли мне этих девчонок, которые бьются об лед каждый день, травмируются, уходят с переломанными ногами и до конца жизни смотрят на победы более удачливых соперниц.
Жалко. Если бы у меня была дочь, я бы не подпустил ее к катку и на километр, потому что каждый раз, когда они падают, бьются головами, рыдают над разбитыми коленками и стертыми в кровь ногами, части меня их жалко. А другой, в общем-то, плевать. Они платят деньги и терпят боль, чтобы стоять на пьедестале, а не чтобы тренер вытер сопельки и погладил по головке.
Я моргаю и трясу головой, иллюзия растворяется в реальности. Конечно, это не Никольская, а всего лишь новенькая девочка в платье, когда-то сшитом для Настасьи. Она так и не обкатала его на соревнованиях, но сейчас, спустя четыре года, я могу восстановить каждый шаг той программы, каждое движение. Наверное, платье действительно подходит под программу Азаровой, но я скорее сдохну, чем позволю ей в этом выступать.
– Елена, сюда! – кричу на весь каток.
Малышня бросается врассыпную. Они занимаются у меня второй год, но уже изучили все оттенки голоса и по одной фразе научились определять, изволит Александр Олегович пошутить или всех укатает до состояния нестояния.
– Александр Олегович, здравствуйте, – сияет Азарова.
– Елена, откуда платье?
Улыбка с ее лица сходит почти мгновенно, и я злюсь, что немного перегнул палку со строгостью в голосе. Она здесь всего пару недель, ну откуда Азаровой знать наши порядки? Хотя какого хрена ей никто их не объяснил?!
– Я просто... мне подарили, я подумала, что оно подойдет.
– Подарили, значит. Не купила готовое?
Девица заливается краской, и сначала я думаю, что попал в яблочко, но на деле все оказывается еще интереснее:
– Я хотела. Но Настя отказалась от денег и подарила платье. Так нельзя? Я…
– Елена, давай я тебе кое-что объясню. «Элит» – не засранная районная спортивная школа города Саратова. Мы здесь не делаем программы из говна и палок. Ваши родители платят большие деньги за то, что каждой из вас уделяют внимание. Ставят штучные программы, приводят к медалям. Может, в государственных школах и принято носить костюмы с чужого плеча, но в стенах моего штаба это неприемлемо. Если ты не готова к обязательствам, которые влечет за собой принадлежность к «Элит», я не задерживаю тебя. Но выпускать на лед в чужих шмотках не собираюсь.
– Извините.
В глазах Азаровой стоят слезы, а я злюсь с каждой секундой все сильнее. Ей кажется, что злюсь на нее, но на самом деле меня бесит ворвавшийся в жизнь призрак Никольской. Это ее платье… оно, блядь, идет Азаровой. Оно ей подходит, пожалуй, даже лучше, чем в свое время подходило Настасье.
Маленькая зараза влезла в мои дела. Так просто ей это не пройдет, вот уж чего я точно не потерплю, так…
– Александр Олегович, – зовет Марина.
– Так, Азарова, платье в мусорку, сопли куда-нибудь еще, чтоб я больше твоих рыданий не видел. На тебя родители последнее поставили, не позорь их сэконд хэндом. Свободна. Что у тебя?
Вместо ответа Марина показывает на экран телека, что висит над скамейками. Обычно там крутят всякие репортажи о клубе, интервью с тренерами, рекламные ролики, поэтому я совсем не удивляюсь нарезке из выступлений фигуристок прошлых лет. Ровно до тех пор, пока картинка не сменяется и не являет… Никольскую.
Какая-то сволочь словно специально делает погромче, и весь каток слышит ответ на какой-то ублюдский вопрос.
– С одной стороны логично, что когда родители платят огромные деньги, то хотят видеть результаты. Медали, рейтинг, «сизн бесты». А с другой мне кажется, что это тупик. Просто потому что шансы на попадание даже не на пьедестал, а просто на старты прямо пропорциональны возможностям. Сегодня у тебя есть шесть миллионов на годовое обучение, еще триста тысяч на платье и пара миллионов на все сборы и поездки – и тебя ведут к медалям. Как только ты оступаешься, то сразу же превращаешься в аутсайдера.
– Крестовский позиционирует себя как жесткого тренера, который не терпит слабостей и сантиментов. Неужели деньги все же первичны? Не характер, не талант, а деньги?
– Я бы сказала, что да, – после паузы отвечает Никольская. – Тренировки в «Элит» дорогие.
Ее губ касается грустная улыбка.
– Представьте себе группу, где все спортсменки – дочери олигархов.
– Совсем нет простых детей?
– Простые не выживают. Я много общалась с девчонками из других школ, из разных сборных, и вынесла для себя один вывод. Не добьешься результата ты, добьется другая. При равных или условно равных талантах предпочтение отдадут той, которая будет приносить больше. Гарантированная медаль... гарантированные деньги.
– Звучит немного цинично.
– Да, это спорт.
– То есть тренерский штаб стремится максимилизировать прибыль? Выжимает из родителей спортсменов деньги?
– Не совсем. Они скорее... не думают об этом. Ну, то есть никто специально не будет разводить тебя на подкатки или постановки. Но при этом думать об экономии тоже. Ты сошьешь столько платьев, сколько скажет Крестовский. Два, три, десять, неважно. Пока не добьешься идеального. Это может быть спецзаказ от какой-нибудь Веры Вонг, а может быть творение провинциального спортивного ателье «Народные мотивы». Или программы... ты едешь в США, платишь за программу несколько десятков тысяч долларов, а потом слышишь спустя месяц накаток «Нет. Не твое. Ищи нового постановщика, список мне на стол». И ты либо ищешь, либо уходишь.
– Что ж, раз мы затронули тему тренерских предпочтений, поговорим о вашем последнем сезоне. Насколько я помню, вы довольно успешно выступили на этапе юниорского гран-при и готовились ко второму, когда вдруг грянула замена вас на Светлану Гаврилову. Что вы чувствовали?
– Я расстроилась. Света тогда получила травму, мне обещали второй этап, если хорошо выступлю на первом. Я взяла медаль, стала готовиться – и тут Гаврилова выходит на лед.
– И этап отдали ей.
– Да.
– Как-то нелогично. У вас были шансы на финал, получи вы медаль на втором этапе. А Гавриловой, даже при наличии первого места, финал из-за пропуска не светил. Зачем такая замена?
– Она была стабильнее и... более предпочтительна.
– Даже после травмы?
– Даже так.
– Это было решение федерации?
– Нет, Крестовского.
– Единоличное?
– Насколько мне известно, да. Александр Олегович сам решил отправить Гаврилову.
– Как вы об этом узнали?
– Услышала случайно.
– И услышанное настолько выбило из колеи, что случилась трагедия? Анастасия, простите мне мою бестактность, но можете вы назвать свою слепоту результатом холодного, расчетливого, исключительно денежного и безличностного подхода Александра Крестовского к подопечным, а точнее, потенциальной прибыли от них?
– Возможно... – улыбается эта сучка. – В какой-то мере. Но... есть такая вещь, как спортивный характер. Его вырабатывают в детях, которые серьезно занимаются спортом с малых лет. Ты уясняешь очень рано: или ты лучшая и тебя не могут сдвинуть с пьедестала. Или вини только себя. Наверное, объективно Гаврилова была намного лучше меня, и решение тренера было логичным. Я не отличалась высокой стабильностью, банально у Светы было больше шансов на медали главных стартов и триумфальный выход во взрослые, как и случилось. Трагедия в другом.
Она молчит, а у меня инстинктивно сжимаются кулаки. В этот момент больше всего на свете мне хочется, чтобы Никольская оказалась сейчас рядом. Схватить ее, встряхнуть, как следует, объяснить маленькой стервозине, чем кончаются такие попытки уничтожить мою репутацию.
Это интервью растащат на фразы. Каждую интерпретируют по-своему. Исказят. Еще несколько недель новостные ресурсы будут пестреть низкопробными статейками об алчном злобном тренере, который калечит судьбы детей за их же бабло. Многочисленные эксперты, не добившиеся в жизни нихрена, кроме сомнительной популярности в инстаграмах, обязательно расскажут, какой я мудак.
Твою же мать. Эта сучка обвинила меня в собственной глупости и теперь методично доводит. Платье. Интервью.
Я не дам ей третьего шанса по мне ударить.
– Я никогда не думала о деньгах, папа платил за мой комфорт и мои тренировки. Я действительно жила фигурным катанием, я мечтала о медалях, новых программах, костюмах, шоу, соревнованиях. Как и все, грезила Олимпиадой. И была готова к тому, что соперницы могут оказаться сильнее, а лед подведет в самый неподходящий момент: он все-таки скользкий. Но я совершенно не была готова, что человек, который был целым миром, непререкаемым авторитетом, тренером, наставником, идеалом... назовет меня посредственностью, скажет, что я не способна принести ему прибыль, а после того, как я останусь инвалидом, даже не позвонит и не спросит «Настя, как дела?».
Я разворачиваюсь и покидаю арену, а вслед мне доносится растерянное «Александр Олегович...» от Марины.
Если я услышу это интервью полностью, то, наверное, нахрен сяду за убийство. Едва в голове снова и снова прокручиваются фразы Никольской, внутри разгорается ярость. Я меряю шагами кабинет в ожидании Сереги, но руки так и чешутся взять мобильник и набрать знакомый номер...
А к черту! Я быстро ищу ее телефон в записной книжке и долго слушаю идиотскую заунывную песню вместо гудков. А потом голос, который выводит меня из себя буквально за долю секунды.
– Алло?
– Настя, – почти ласково говорю я, – как дела?
Ты же, блядь, этого вопроса хотела. Его отсутствие толкнуло тебя на откровения в дешевом хайповом ток-шоу.
– Александр Олегович? Что случилось?
– Даже не знаю, с чего начать, маленькая ты стерва! Может, с того, что ты влезла в мою работу и подсунула свои обноски Азаровой? А может, с того, что ты на всю страну вылила на меня ведро дерьма? Хотя нет... зачем нам прелюдии? Я начну сразу с сути. Вы, Анастасия Борисовна, очень сильно пожалеете за то, что решили объявить мне войну. Уж что-что, а воевать я умею. Не думай, что это сойдет тебе с рук, Никольская.
– Вы мне угрожаете? Я не ослышалась?
А голосок дрожит, хоть она и пытается казаться холодной и невозмутимой.
– Не ослышалась. Угрожаю.
– Я не сиротка из провинции, которая мечтает у вас учиться. Не забывайте, кто мой отец.
– О, он уже едет сюда. Но понимаешь, моя фамилия ничуть не пафоснее твоей, поэтому мы разберемся без привлечения старших членов семьи. Я тебе клянусь, Настасья, я придумаю, как тебе ответить. Ты захотела играть по-взрослому, значит, будем играть по-взрослому.
– Идите к черту, Александр Олегович.
Никольская кладет трубку. Я совсем не чувствую удовлетворения, телефонный разговор – не то, что мне нужно. Я бы дорого заплатил, чтобы она сейчас оказалась рядом и лично, лицом к лицу держала ответ за свою выходку.
И что бы ни решили Серега с ее отцом, я уже знаю, что займусь Никольской сам.
***
– Давайте дружно успокоимся и вспомним, что Настя, по сути, еще ребенок.
– Ей двадцать! – рычу я. – Двадцать лет! Ты открыл «Элит» в двадцать один!
– Она слепая. У нее не было детства, только катки, соревнования, медальки и грамоты. Потом авария. Школа закончена еле-еле, образование сосредоточено на адаптации. Не сравнивай нас, здоровых мужиков, и ее.
– И что? У нее интернета не было и нет? Она не видит тонны вранья там? Не видит, как таких дурочек разводят на громкие заголовки? На кой хрен она туда потащилась?! Ребенок она, или нет, а я более чем уверен: маленькая дрянь прекрасно понимала, зачем туда идет и что будет говорить!
– Возможно, – кивает брат. – Но не будем же мы мстить ей за пару слов на ТВ.
– Пару слов?! Пару слов?! Да она целый час поливала меня, клуб, штаб, Гаврилову! Это не оброненная в комментах в инстаграме фраза! Она целенаправленно туда пошла! Села и открыла свой рот, хотя во всем, что случилось, была сама виновата.
– Жаль вас прерывать, – слышу я мужской голос. – Но у меня совсем мало времени. Хочу еще успеть поговорить с дочерью.
– Борис Васильевич, проходите, присаживайтесь. – Серега кивает на свободное кресло.
Никольский-старший, казалось, совсем не изменился. В последний раз я виде его очень давно, еще когда Настасья была мелкой. Вообще у меня еще тогда сложилось ощущение, что ею в семье куда больше занимался старший брат. В Настасье, кажется, не было ничего от отца: ее хрупкая внешность ничем не напоминала резкие черты лица отца.
– Итак, господа, я буду краток. О том, что Анастасия дала интервью, я не знал и поддерживать эту инициативу не собираюсь. Вещи, прозвучавшие в нем... не совсем корректны. А некоторые совсем не корректны. Однако Анастасия – моя дочь, к тому же ей непросто дается адаптация к новому состоянию. Поэтому мне бы не хотелось, чтобы конфликт перерос во взаимный обмен колкостями на виду у прессы и зевак. Давайте обсудим официальные комментарии, которые дадим прессе и компенсацию пострадавшим от интервью. Я открыт к предложениям, но, как уже говорил, ограничен во времени.
– Борис Васильевич, – брат вздыхает, – «Элит» не нужны компенсации, мы не нуждаемся в спонсорах. Однако очевидно, что у Анастасии есть обида, связанная с нашим отделением фигурного катания и... с бывшим тренером. Мне бы больше хотелось решить этот вопрос. Может, мы назначим встречу с Анастасией? В неформальной обстановке, например. Поговорим, обсудим все детально.
– Я должен посоветоваться с ее врачом, но не вижу причин, почему бы этого не сделать, – кивает Никольский.
О да, я совершенно точно это сделаю. Причем намного раньше и в более неформальной обстановке.
– Думаю, что Александру не стоит присутствовать на встрече до тех пор, пока мы во всем не разберемся... извините.
У Никольского звонит телефон, и я снова отвлекаюсь на размышления. Встреча, обсуждения, пресс-релизы... Серега будет вытирать ей сопли до скончания веков. Как будто мы виноваты в том, что у девицы не порядок с головой. Что с ней обсуждать? Сотворенную глупость? Так она не первая, и вряд ли последняя. Настасья вообще редко думает о ком-то, кроме себя. Ее обиды всегда на первом месте. Не понравилось решение тренера? Побежали прыгать пьяной за руль! Не понравились последствия? Побежали на федеральный канал, набрасывать на вентилятор!
А потом стоит и со скорбным видом ощупывает стены, явно веря, что слепота дает карт-бланш на любые капризы.
Хрен тебе, Анастасия. У всего есть предел.
Некоторое время Никольский-старший слушает собеседника, нахмурив брови. Серега отвлекается на собственный мобильник, я задумчиво наблюдаю за тем, как народ снует туда-сюда по внутреннему дворику клуба. И отвлекаюсь от этого медитативного занятия, только когда слышу:
– Как сбежала?! Макс, блядь! Как могла сбежать слепая девушка?! Ты охранник или кто? Да нет, ты дебил! Ищи! Ищи, мать твою, иначе я тебе башку лично снесу!
Я резко поворачиваюсь и смотрю на Никольского в поисках подтверждения своей догадки. Внутри зарождается противное чувство тревоги.
– Господа, вынужден просить меня извинить. Перенесем наш разговор на другой день. Настасья сбежала из дома, попытаюсь ее разыскать.
– Разумеется, Борис Васильевич. – Серега поднимается. – Вам нужна помощь?
– Нет, справимся силами охраны. Ее телефон отслеживается, так что, думаю, все будет быстро.
– Держите меня в курсе, пожалуйста. Мы не враги Настасье, она должна понять, что ей ничего не угрожает.
Когда Никольский уходит, я украдкой набираю номер Никольской, но аппарат абонента выключен, а абонент не идиот. Я сожру собственные коньки, если узнаю, что Настасья, как полная дурочка, сбежала вместе с телефоном. Она прекрасно знает все методы отца и наверняка в юности навострилась бегать от охраны. По крайней мере, все мои дети это делают.
– Так. – Серега провожает Никольского и возвращается в кабинет. – Меня не покидают смутные сомнения... почему Никольская вдруг сбежала?
– Потому что дура?
– Алекс, не дура, а испуганный больной ребенок. Давай не будем усугублять и без того тяжелое состояние Насти. Она в депрессии, ей плохо, да, она сделала глупость. Но мы как-нибудь с ней разберемся.
– Знаешь, за столько лет ты так научился складно пиздеть. Я еще помню те времена, когда ты двух слов связать не мог.
– Не «не мог», а не хотел. Тогда все нормально было. А сейчас...
Он устало машет рукой.
– Что ты ей сделал? Она ведь не просто так сбежала.
– Возможно, я ей позвонил.
– Возможно?
– Я ей позвонил.
– И что?
– Что? Наорал. И все. Ладно, уймись. Сам наорал, сам найду.
– Где ты ее найдешь? Ее вся СБ Никольского сейчас ищет!
А хрен знает, где я ее найду. Покатаюсь по городу, попытаюсь вспомнить, куда она бегала с подружками. Она не пойдет на вокзал, брать билет в неизвестном направлении, она сбежала на эмоциях. И сейчас сидит в какой-нибудь кафешке, дрожит в углу и понятия не имеет, что делать дальше. Без кредитки, телефона, в абсолютной темноте.
– Блядь, всегда мечтал быть единственным ребенком в семье! – кричит мне вслед брат.
Куда может пойти двадцатилетняя беспомощная девчонка? Вокзалы, аэропорты и метро я отмел сразу, слишком непривычная среда для девочки, выросшей в богатой семье. Там опасно, шумно, страшно и много сотрудников полиции. Оставались парки, кафе, ресторанчики и всевозможные гостиницы.
Да, пожалуй, она вполне могла бы поехать в гостиницу. Снять номер, заплатив наличными, и ищи-свищи ее по всему городу, пока проверишь тысячи мест, пройдет месяц и поедет крыша. Мне нет смысла обзванивать отели, с этим успешно справится охрана Никольских и дебил, упустивший наследницу.
Строго говоря, мне вообще нет смысла ездить по городу в бесплодных поисках иголки в стогу сена. Наверное, это чувство вины, потому что я хотел напугать эту маленькую стервозину, и я ее напугал. Правда, ждал, что она придет извиняться, ну или хотя бы осознает, насколько большой косяк сотворила. Кто ж знал, что она сбежит, напугавшись?
Хотя может, сбежала просто потому что все надоело? Захотелось свободы, самостоятельности. Оно и у нормальных людей в двадцать бывает, что уж говорить о девушке, которая находится под постоянным надзором. Психанула, навешала всем в интервью, да свалила, куда глаза глядят.
Но интуиция подсказывает, что я ошибаюсь. Ее побег – спонтанный жесть, и, мать ее, довольно безрассудный. Не нужно обладать хорошей фантазией, чтобы представлять, что может случиться со слепой девушкой на улицах. Пока еще светло, но уже начинает смеркаться. Не найдем до ночи, опасность возрастет в разы.
«Нашли?», – пишу Сереге.
«Нет. Подключили полицию».
Думай, Крестовский, думай. Куда пойдет Никольская, если вдруг станет хреново? Страшно, обидно, жалость к себе достигнет пика.
Я еду в парк, где мы несколько раз выступали на открытии катка, прохожусь по знакомым местам, пытаясь выцепить в толпах прогуливающихся знакомую фигурку. Ее сложно не заметить, Настасья всегда привлекает взгляд. Или только мой?
Несколько кафешек, игровой клуб, сквер, арбат... я знаю не так много мест, где обычно гуляла Никольская, и ни одно не кажется достаточно значимым, чтобы отсиживаться там в минуты невыносимой тоски.
Потом в голову вдруг приходит идея.
– Слушаю, Александр Олегович, – ласковым-ласковым голосом отвечает Гаврилова, нарочно делая длинную паузу перед моим отчеством.
– Светлана. Нужна твоя помощь.
– Для вас – все что угодно.
– Вот и отлично. Напряги память и вспомни, куда вы с Никольской любили ходить, когда дружили.
– Что? – томность мгновенно испаряется из голоса, уступая место обиде.
Ну давай еще ты сбеги, потому что тренер не обращает внимание на твои заигрывания.
– Света, ты все слышала. Вспомни место, куда Анастасия любила приходить. Я не знаю, когда заваливала прокаты, когда ссорилась с родителями, когда вы сбегали от няни и гуляли по городу. Есть такое место?
– Да мы везде ходили... просто слонялись. Иногда в торговых центрах на фудкорте сидели...
Ох, Света-Света. Кого она пытается обмануть? Я знаю ее с детства, эта мелкая девочка с хвостиками превратилась в соблазнительную девушку с формами, но память-то мне своим превращением не стерла. Я знаю, когда она врет, очень хорошо знаю эти интонации.
– Светлана, ты, возможно, меня не так поняла. Я сейчас с тобой не ностальгически беседую. Мне нужна конкретная информация, я ведь все равно ее узнаю. Не у тебя, так у других девочек. Но если выяснится, что ты умолчала о чем-то, можешь забыть о карьере. Будешь подкатывать бухую молодежь на катке на площади и молиться, чтобы и оттуда не погнали, ясно?
Молчит. На том конце провода угрюмая тишина, и мне хочется рявкнуть на эту идиотку, но прежде, чем я выхожу из себя, Света неохотно отвечает:
– Рядом с парком Горького есть проспект и кофейня. Вся такая розовая, с гигантским декором из пластиковых пончиков и стакана кофе. У них в тупике стоят столики, качели и все такое. Мы часто там зависали, рассматривали витрины, декорации.
– И эклеры жрали, – заканчиваю я. – Свободна. Работай дальше.
Выяснить, где эта кофейня, проще простого: у них есть страничка в сети. Я оставляю машину на ближайшей парковке и пешком иду до кофейни. Яркая розовая вывеска не дает шанса ошибиться. В принципе, я понимаю, почему они сюда ходили. Это какой-то розово-сладкий рай, гигантский шарик мороженого посреди серой строгой улицы. Яркий нежный декор, шикарная витрина, которую можно рассматривать часами. Не просто полки с тортиками, а целая композиция, окошко в сказочный мир.
Уютный зал, а еще более сказочный – внутренний дворик. С большими пластмассовыми сладостями, маленькими столиками и мягкими качелями. Здесь сидят несколько парочек, но Никольской нет, и я чувствую разочарование. Ни на что особо не надеясь, захожу внутрь и подхожу к бариста.
– Чувак, ты здесь девчонку не видел? Двадцать лет, симпатичная, русая такая. Слепая, ходит с тростью. Часто у вас бывает.
Бармен равнодушно пожимает плечами, продолжая протирать кружки. Тогда я вытаскиваю из бумажника тысячную купюру и засовываю в банку для чаевых с дурацкой пошлой надписью «На корм коту». Меня тут же одаряют царским вниманием.
– Ушла минут пять назад. Куда – не знаю. Неразговорчивая деваха, посидела за столиком, порыдала, выпила латте и свалила.
Пять минут. С учетом скорости передвижения девушки с тростью, я успею ее догнать…
… буквально сразу же, на том же проспекте. Сначала слышу знакомый «цок-цок», с которым трость касается асфальта, а затем уже вижу знакомую спину. На ней короткое черное платье, джинсовая куртка и плетеные балетки, что еще раз подтверждает: я был прав.
Настасья сбежала импульсивно, возможно, уже пожалела о своем порыве. И я нашел ее раньше всей толпы охранников Никольского. Осталось понять, что я буду делать с этим несомненным преимуществом.
