Текст книги "Приключения Тимы и Тёмы"

Автор книги: Анна Аксёнова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Глава четвёртая. Где лучше?

– Пошли мыться, – позвал меня Тёма.

– На озеро?

– Нет, в озере холодная вода, зачем она нам.

– А что, у вас баня, что ли, есть?

– Может, по-вашему, и баня, а по-нашему – водопад.

Я еле-еле брёл, сил не было – так наработался с непривычки.

– Скоро придём?

– Скоро. Слышишь, шумит?

Я услышал какой-то шум. С каждым нашим шагом шум всё нарастал и скоро превратился в грохот.

Мы вошли в громадную пещеру. И я понял, откуда шёл грохот: не струйками, не потоками, а стеной, высоченной и широченной, лилась откуда-то сверху вода. Громаднейший водопад! А напротив лилась другая, такая же мощная, стена воды, только вся окутанная горячим паром. И обе эти стены, холодная и горячая, грохотали так, как будто сотня поездов мчалась по рельсам навстречу друг другу.

– Будем мыться! – крикнул Тёма и стал разматывать со своего пояса верёвку. Он скрутил её, как мочалку, потом пошёл в угол и отколупнул что-то с полу. «Что-то» оказалось комочком глины. Этой глиной он намазал свою верёвку и остаток отдал мне.

Я стащил с себя рубашку, намазал её тоже глиной и стал смотреть, что дальше будет делать Тёма. А Тёма подошёл к стене, от которой шёл пар, и вошёл в неё… Я подошёл ближе, протянул руку: вода была горячая, но не такая, чтобы обжечься. Тогда я решился – взял и шагнул в поток, в эту стену.

На меня рухнула гора воды. Это было и страшно, и замечательно! Ничего похожего я никогда не испытывал и подумать не мог, что такое бывает. Вода меня мяла, колотила, щекотала, впитывалась в меня, вытягивалась из меня. Я уже не понимал, где начало, где конец стены, где я вошёл и где мне выйти.

Но вот кто-то дёрнул меня за палец и потянул из воды.

Конечно, это был Тёма.

– Плохо помылся, – оглядывая меня, сказал он. – И рубашка грязная. Смотри, как надо.

Он принёс ещё глины и стал тереть себе кожу. Я намазал рубашку и стал тоже тереть себя. Прямо на глазах рубашка белела, чистыми становились руки и ноги.

– Прямо как настоящее мыло! – удивился я. – Даже лучше!

Из водопада выскакивали то один, то другой тёмик и снова исчезали в воде или бежали к другой водяной стене – той, что без пара.

Когда мы кончили мыться, мы тоже перешли на другую сторону, к другому водопаду. Вода здесь была зеленоватой, похожей на стекло.

Тёма прыгнул в эту стеклянную стенку – и она как разорвалась, впустила его, закрыла, но Тёма тут же снова выскочил обратно.

– У-у-у-у-ух-х-х-х!

Я тоже впрыгнул в эту стену – и тут же вылетел назад: вода была ледяная.

– Зачем же в такую воду? Простудимся.

– Ничего! Чтоб не простужаться, надо закаляться, – сказал Тёма.

Вдруг он заметил мои ободранные локти и колено.

– Возьми глину, замажь. Это, конечно, хорошо, что ты не ныл, только надо раны сразу почистить и замазать. А вдруг заражение будет? Умрёшь – возись тут с тобой. У нас покойников уносят к провалу. Далеко. Очень. Как я тебя, такого большого, потащу туда? Соображать надо.

– А ты соображаешь, что говоришь? – У меня голос дрожал от возмущения.

– А что такого? – удивился Тёма.

– И тебе не стыдно?

– Что стыдно?

– Хоронить меня собираешься?

– Как это я собираюсь, когда ты не умер? Вот когда умрёшь… Провал глубоченный!

– Замолчи! – закричал я. – Что ты болтаешь!

Тёма стоял у моих ног и таращил на меня глаза.

– Что ты кричишь?

– Ничего, – остывая, сказал я. И правда: чего я кричу? Ведь Тёма не человек – человек сразу бы меня понял.

Я хотел надеть рубашку, но она была мокрая. А Тёма уже подвязал верёвочку на пояс и пошёл вон из пещеры.

– Тёма, я что же, так и пойду? Давай подождём, когда рубашка высохнет.

– Зачем ей сохнуть?

– Мокрую же нельзя надевать: воспаление лёгких получишь! Так мама говорит.

– Я не знаю, кто такой «мама», и знать не хочу, но лучше бы твой мама закаляться тебя научил.

Он схватил мою рубашку, подошёл к выходу и растянул её. Рубашка сразу же надулась парусом. Здесь, у выхода, был сквозняк. Через пять минут рубашка была сухая.

После купания в водопаде я чувствовал себя таким бодрым, как будто только что проснулся и сделал зарядку.

Я мог идти куда угодно и сколько угодно.

– Теперь мы куда?

– Ты что, наверх уже не собираешься? – спросил Тёма. И я понял, что он спешит от меня избавиться, я ему уже надоел. Мне было очень обидно: как-никак я человек, а маленький Тёма не только не нуждается во мне, а, наоборот, я нуждаюсь в нём. И я решил, что, если выберусь наверх, сделаю всё, чтобы быть сильным, смелым и закалённым. Решив так, я сказал:

– Пошли. Конечно, я хочу наверх. Очень хочу.

Тёма шёл так, будто его кто-то вёл. Как он находил все эти повороты, переходы?..

Мы оказались в каком-то белом блестящем небольшом тоннеле из прозрачного камня.

– Что за камень такой? – спросил я, потрогав холодную, скользкую стену.

– Самая обыкновенная каменная соль.

– Соль? – удивился я. Лизнул – и правда настоящая соль.

– Фу, – сморщился Тёма. – Что ты делаешь? Ты любишь стенки лизать?

– Что я, ненормальный? Просто дома у нас соль не такая, она… порошок, в банке хранится. А тут целая стена. Никто не поверит, если рассказать.

– Зачем у вас дома соль в банке?

– Суп, например, солить, помидоры… У нас у всех есть соль. Её в магазине продают.

Тёма посмотрел на меня и задумался. Через некоторое время сказал:

– Я бы на твоём месте ни за что не стал возвращаться. Мало того, что там у вас солнце, так вам ещё и соль приходится есть.

Ну что тут скажешь?

– Ты сначала поживи у нас на земле, а потом и говори. Да у нас, если хочешь знать, в тысячу раз лучше, чем у вас.

– Чем это у вас лучше?

– Лучше, да и всё. У нас, например, цветы есть. А у вас их нет.

– А что с цветами делают?

– Как что? Смотрят на них. Они красивые, душистые…

– Их едят?

– Нет, цветы не едят.

– А для чего они?

– Для красоты.

– Что значит «для красоты»? Пища – чтобы есть, вода – чтобы пить и мыться. Верёвочка моя – привязываться. А для чего цветы?

– Ну как ты не понимаешь… их можно нюхать, смотреть на них.

– Да зачем смотреть-то, зачем нюхать?

– Любоваться. Понимаешь: лю-бо-ваться.

– Не понимаю. Что значит «любоваться»? Полюбуешься – и после этого есть не захочется?

Я готов был стукнуть Тёму – такой он бестолковый.

– Разве ты не понимаешь, что такое «красиво»? Вот, например, водопад ваш.

– Водопад – это понятно: это горячая, холодная вода, можно мыться и закаляться. Такую красоту я понимаю.

– Нет, красиво потому, что он большой, потому что вода, как самое лучшее стекло, ровная, прозрачная. Потому что брызги как искры.

– Странно. А ещё что, по-твоему, у нас красиво?

– Тоннель… Тот, разноцветный.

– Конечно, – согласился Тёма. – Он такой ровный, такой гладкий. Хоть на животе ползи – не обдерёшься.

– Да нет, не потому, что не обдерёшься, а потому, что красивый. Цветной, переливчатый, прямо глаза радуются.

– Глаза радуются? У вас, у людей, глаза умеют радоваться?

– Ну, не глаза… Может, сердце. А может, голова. В общем, весь радуешься, когда красиво.

Тёма задумался.

– Не понимаю я тебя.

Я сделал ещё попытку объяснить ему:

– Ты говоришь: хорошо и красиво то, что нужно, а я говорю: хорошо и красиво то, что просто красиво.

– А разве может быть красиво то, что не нужно?

– Ну… если красиво, значит, оно нужно.

– А зачем такое – ненужное красивое? Зачем цветы, если их не едят?

– А музыка?! Песни? – вспомнил я. – Их ведь тоже не едят.

– Ну вот, ещё и музыка, – развёл руками Тёма и тут же насторожился: – Постой, кто-то сигнал подаёт. Ого! Ну-ка? Ну? Всё. Разбился.

Я изо всех сил вслушивался, но ничего не слышал. Здесь, под землёй, уж если тишина, так тишина, не то что на земле: вечно что-то шумит, гудит, скрежещет, кричит…

– Я ничего не слышал. Звал кто-то?

– У тебя что, родничок не работает? Сигнала не принял?

– Какой родничок?

Я сначала не понял, о чём он говорит, а потом вспомнил, что у маленьких на голове бывает родничок. Мама как-то говорила, что к тому времени, как ребёнок научится говорить слово «камень», родничок полностью зарастает, становится твёрдым как камень, как вся голова. Потрогал свою голову. Конечно, у меня давным-давно заросло.

– У меня не работает. А как он должен работать?

– Обыкновенно. Сигналы принимать. Или передавать. Вот сейчас какой-то растяпа в ущелье свалился. Пока летел, родничок его сигналил, на помощь звал. А как упал, разбился, так и перестал работать.

– Разбился? Надо скорее к нему. Где он?

– Чего теперь к нему… Говорю, разбился.

– У нас роднички не работают, у нас телефон да радио, зато у нас человека не бросают в беде! Может, он жив, а?

– И у нас не бросают, спасают, а тут – кого спасать, если разбился? А где твой телефон да радио?

– Дома. На земле.

– Как же ты их оставил?

– Как… ну как. Это же не родничок. Это… сделанное. Вещи. А откуда ты знаешь, что он разбился?

– Тёмик умирает – и родничок умирает. Значит, телефон или радио можно потерять и от тебя никакого сигнала не будет?

– Не будет.

– Вот оно что! А я ломал голову, почему тебя не спасают. Оказывается, про тебя никто ничего не знает?

– Не знает.

Тёма почесал в затылке.

– Да, не хотел бы я быть человеком. Ладно, оставайся со мной. Моего родничка хватит на нас двоих.

– Нет, мне надо наверх, к ма…

Ни за что не стал бы здесь жить! Самые чужие люди всё равно люди. А тёмики… Бесчувственные они… Деревянные, как корешки какие-нибудь сухие. А родничок – это, конечно, хорошо, это отлично. Вырасту – что-нибудь такое придумаю, чтобы у человека всегда при себе находился, например, малюсенький такой телефон. Такой, чтоб можно было к уху его пристёгивать, как мама свои клипсы пристёгивает, или вроде кольца на палец надевать. Повернёшь кольцо – и разговаривай себе с кем хочешь.

И тут, откуда ни возьмись, под ноги мне выкатился маленький тёмик.

– Двести первый водяной! – задыхаясь от бега, выпалил он.

– Сто двенадцатый тоннельный, – ответил Тёма. – Куда мчишься?

– Верхний колодец очистили. Там, говорят, рыба есть. А это кто с тобой? Неужели человек? Живой! Какой у него номер?

– У него нет номера, его надо звать Тима, – ответил Тёма.

– Тима – и никакого номера? Как интересно! А что, на земле он один Тима?

– Почему один, – сказал я любопытному малышу. – На земле много Тим.

– А если много, как же тогда тебя от других отличают? – озадаченно спросил малыш.

– У меня ещё фамилия – Шанаев.

– И больше ни у кого такой фамилии нет?

– Не знаю. Наверное, есть.

– Тогда я тоже ни-че-го не понимаю, – сказал Тёма, а малыш двести первый водяной захихикал:

– Может, у вас сто Тим Шанаевых, как же вы разбираетесь?

– А у нас ещё отчества есть, – сказал я, а сам подумал, что и отчество моё – Фёдорович – тоже, наверное, у тысячи человек есть.

– Странно, – сказал Тёма. – Ведь так просто: дал номер, название цепочки, и дело с концом.

– Ой, я побежал, – вспомнил двести первый водяной.

– Я с тобой, – подхватил Тёма. И они помчались.

Мне ничего не оставалось, как пуститься за ними вдогонку.

Глава пятая. Думать надо!

Мы перелезали через груды камней, карабкались на скалы, протискивались в щели, шли тропкой над крутым обрывом. Было темно, тихо, не было неба, не было травы и деревьев, но в остальном было так, как если бы мы шли по горному ущелью в глубоком каменном мешке. Ущелье вдруг сужалось, и был только один ход – в пещеру, а оттуда – в другую пещеру, а потом – в какую-то дыру… Мы спускались в дыру и оказывались на просторной площадке… Настоящая страна. По этой стране можно путешествовать бесконечно и открывать всё новые и новые места.

– Зайдём на минутку в ледяную пещеру, – сказал Тёма. – Посмотришь, какая она у нас.

И мы пришли в ледяную пещеру. Она сияла, как хрустальная. От сосулек искрами летели блики – синие, зелёные… А в середине пещеры горкой лежали какие-то светящиеся камни. (А может, это были светящиеся гнилушки, не знаю.)

– Пятый ледяной, – сказал, появляясь откуда-то из укрытия, тёмик.

– Сто двенадцатый тоннельный, – сказал Тёма.

– Двести первый водяной, – сказал маленький тёмик.

– Тима Шанаев, – сказал я.

– Что вы здесь делаете?

– Мы к верхнему колодцу идём. Зашли показать человеку пещеру.

Ледяной повернулся, пошёл в своё укрытие.

– Ледяные здесь для охраны. Мало ли что может быть, вдруг таять начнёт. А у нас это самая большая ледяная пещера. Здесь туша мамонта хранится на случай, если вдруг что-то случится.

– А какая у вас самая главная цепочка? Водяная, ледяная или тоннельная?

– Все главные. У нас их много. За вами, например, за людьми, смотрит цепочка наблюдателей.

Второй раз я это уже слышу: за нами невидимо наблюдают тёмики, о которых мы даже и не подозреваем у себя на земле.

– Идём мы, наконец, или не идём? – сказал маленький тёмик.

И мы снова пошли к колодцу, хотя я уже еле-еле волочил ноги.

Этот колодец был как и не колодец. То есть если смотреть сверху, с земли, всё было, конечно, как положено, а отсюда… просто маленькое озерцо. Если стать возле него на колени, вытянуть шею и посмотреть вверх, то видно, что туда тянется каменный ствол, а вверху этот ствол заканчивается деревянным срубом. Поперёк сруба лежит бревно, и на нём висит ведро. Там земля. И небо видно. Настоящее!

Мне казалось, что здесь, у колодца, и воздуха больше, и дышать слаще. И так близко земля, родная моя земля. Были бы у меня крылья!..

Вдруг что-то замелькало, забренчало и стало стремительно падать вниз. Это оказалось ведро.

Маленький водяной тёмик пригнулся и, как только ведро коснулось воды, прыгнул к нему.

– Что он делает? – испугался я за него.

– Ничего особенного. Покататься захотел, – объяснил мне Тёма.

Ведро стало подниматься, а вместе с ним, сидя на его краешке, и тёмик. Но вот он соскочил с ведра и как лягушка плюхнулся обратно в воду.

А что, если мне сесть в ведро и в нём поехать наверх? Без всяких лестниц! Сегодня же! Сейчас! Но я тут же опомнился: ведро не выдержит моей тяжести, оборвётся. А если… а если всё-таки выдержит? Ну и что тогда? Наверху девчонка какая-нибудь увидит вместо ведра с водой ведро с мальчишкой… Она – бегом от колодца, а я – кувырком вниз… Нет, сначала надо дать знать о себе. А как? Кричать? Вряд ли услышат, но попробовать надо. Часто ли приходят к этому колодцу? Где он находится? Может, на каком-нибудь дальнем огороде, где и людей-то почти не бывает.

Мы стояли и ждали. Наконец там наверху кто-то опять стал раскручивать верёвку с ведром.

Я приготовился крикнуть: «Эй, помогите!», но не успел. Тёмики начали громко ссориться.

– Моя очередь! – кричал Тёма.

– Моя! Это я привёл вас сюда! – кричал водяной.

– Ну и что, что привёл, твой, что ли, колодец?

– Я водяной, – значит, мой.

И тут ведро упало в воду и оба тёмика разом прыгнули к нему. Ведро стало подниматься. Но наверно, ведро с водой да ещё с двумя тёмиками в придачу было тяжёлым. Оно ползло медленно, еле-еле.

Только оба тёмика приготовились спрыгнуть с него, как верёвка оборвалась и ведро упало вниз. Тёмики камнем пошли на дно. А дна не было даже видно – так глубоко.

Я кричал, бегал вокруг…

Пулей вылетел из воды на берег маленький тёмик и стал прыгать, отплёвываться, отдуваться…

– А Тёма где? Сто двенадцатый где? – тряс я его, как будто сам не видел, куда исчез Тёма.

– Ох и холодина там, – стучал зубами мальчишка. – А главное – никакой рыбы, один лёд.

– А Тёма? Почему его так долго нет? Где Тёма?

– Откуда я знаю, – может, он утонул. – И трусцой побежал от озера прочь.

Я метался во все стороны, надеясь увидеть кого-нибудь из взрослых тёмиков. Как я ругал себя, что не научился плавать. Что делать, как спасти Тёму?

Скорым шагом приблизился к колодцу взрослый тёмик.

– Утонул кто-то? Сигнал отсюда шёл.

– Сто двенадцатый тоннельный утонул, помогите ему! – закричал я.

Взрослый тёмик недовольно поморщился:

– Тебе-то что за дело, человек? И не кричи так! Утонул так утонул. Слабые всегда гибнут.

– Он не слабый, он сильный, он просто ударился, наверное, потерял сознание. Прошу вас!

– Не проси, я и так его вытащу: вода должна быть чистой.

Он нырнул и вскоре выплыл с Тёмой на руках. Положил его на берег, посмотрел внимательно в лицо.

– Умер. – И ушёл.

Я побежал за ним, хотел вернуть его, просил… Но он, не обращая на меня внимания, шёл и шёл себе…

Я вернулся к Тёме, приложил ухо к его груди и ничего не услышал. Сердце не билось. И всё-таки я поднял Тёму за ноги и начал встряхивать его.

Вода хлынула из носа, изо рта. Когда она перестала литься, я положил Тёму на пол и стал делать ему искусственное дыхание, как учили по телевизору. Прошло пять минут, а может, десять – Тёма открыл глаза. Сел.

– Что случилось?

– Ничего, порядок, – сказал я. И стал гладить его по голове. Волосы были колючие, почти как иголки у ёжика.

– Что ты делаешь? – удивился Тёма и встал. Покачнулся. Постоял. Подвигал руками-ногами.

– Пошли.

– Тебе трудно пока, отдохнём ещё немного.

– Странный ты человек. Мне трудно, а тебе что до этого?

– Как что до этого? Я же твой друг.

Тёма слабо улыбнулся:

– На четырёх ногах, с хвостом?

– Нет, на двух ногах, с хохолком.

Мы пошли к тёмному переходу. Тёма шёл впереди, а я, согнувшись в три погибели, едва пролезал в тесном низком коридоре. В конце концов мне даже пришлось лечь на живот, чтобы вползти за Тёмой в небольшой грот. Я не успел выбраться из щели, как Тёма остановился. Он посмотрел кругом, пошарил рукой по стене, вытащил из одного места камень и из маленькой норки достал еду. Опять какой-то корешок. Напружинил руку и разрубил корешок. Подумал немного и ту часть, которая побольше, дал мне.

Я лежал, втиснутый в щель, и жевал твёрдый, чуть горьковатый, чуть сладковатый корешок. Жевал и думал, что всё на свете отдал бы за кусочек чёрствого чёрного хлеба. За какой-нибудь горелый сухарик! И ещё подумал, что теперь совсем иначе буду относиться к пище.

– Поел? – спросил Тёма. – Ну, пошли тогда.

Я дёрнулся назад – и не смог вылезти. Вперёд – тоже. Ни туда ни сюда.

– Зачем же ты лез тогда? – рассердился Тёма.

– Ты сам говорил, что нельзя ныть, вот я и терпел, молчал.

– То не ныть, а то глупым быть. Что теперь будешь делать?

– Попробую ещё.

Я стал дёргаться взад-вперёд. Тёма упёрся двумя руками мне в голову, толкал меня обратно в щель. Долго мы пыхтели, старались… Я не на шутку стал волноваться. Вдруг я так здесь и останусь в этой щели, в темноте?

– Ты не уйдёшь? – спросил я Тёму. Дело в том, что из этого грота был ещё ход и Тёма мог уйти через него.

– Если ты не собираешься вылезать, не буду же я сидеть с тобой всю жизнь.

Скорее на землю! Разве на земле возможно такое? Человек гибнет – и никого это не касается, даже близкого дру… нет, не друга, а това… да нет, и не товарища. Нет здесь ни друзей, ни товарищей, ни мамы, ни папы. Все чужие, каждый о себе только думает.

Я ругал себя, что ушёл от колодца. Надо было мне к ведру, пока оно воду черпает, привязать свою рубашку. И кричать. Громко кричать. Если меня не услышали бы, то увидели бы рубашку и поняли бы, что здесь кто-то есть. Тем более что меня, наверное, уже ищут. Сколько времени прошло? Вечер уже или другой день? Ничего не поймёшь! Был бы хоть крохотный лучик солнца! Ни-че-го! Жить в темноте, жевать деревянные безвкусные корешки! «Надо бы в соляном тоннеле наскрести немножко соли», – подумал я и тут же спохватился: не схожу ли с ума? Лежу в щели, как червяк, и думаю о какой-то соли. Но зато, вспомнив про червяка, я стал извиваться в своей щели, ужиматься и вскоре почувствовал, что выползаю назад. Я ещё отполз, сколько мог, и наконец встал, а потом смог и вовсе выпрямиться.

– Охо-хонюшки, хохошеньки, – сказал я, как старый-престарый старик у нас во дворе.

– Это что такое – хохонюшки? – спросил Тёма.

– Ну… это значит: всё в порядке, – сказал я.

Я стал уговаривать Тёму вернуться к колодцу. Рассказал ему план своего собственного спасения. Тёма согласился посмотреть, что выйдет из задуманного.

В колодце ещё плавало то ведро, что оторвалось вместе с тёмиками. Я знал, что ведро обязательно будут вытаскивать. Значит, к этому ведру надо привязать рубашку. И поскорее.

Но ведро плавало далеко, рукой не достать.

– Сейчас, – сказал Тёма, – минуточку.

Он размотал верёвку на поясе – не отвязал, а только отмотал довольно длинный конец – и ловко кинул верёвку на ведро. Так ловко, что она обмоталась вокруг дужки и мы подтянули ведро к берегу.

Я снял рубашку и начал привязывать её к дужке ведра, но тут у самых моих глаз вдруг начал крутиться страшенный удав. Я ещё не успел ничего понять, как он железно лязгнул и я почувствовал, что куда-то лечу…

А всё было очень просто: наверху принесли канат с крюком на конце, спустили его в колодец, подцепили ведро, а так как я держался за него, то и вылетел вместе с ведром.