Текст книги "Офелия (СИ)"

Автор книги: Анна Семироль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Она обняла сына, поцеловала в торчащие на затылке вихры. Питеру вдруг стало ужасно неудобно. Будто он ну совсем не заслужил маминой ласки.

– А меня в школе гуталином измазали, – признался он тихо. – Наверное, от волос до сих пор воняет…

– Пахнешь мылом и съеденными леденцами, – весело сказала мама. – Спустись в нижнюю гостиную. Посмотри, что у нас там.

«Неужели правда?!» – подумал Питер – и внезапно испугался этой мысли. Йонас сказал, она опасная. Наверное, как акула. А он, дурак, принял её за девочку-цветок… Но мама улыбалась. А это значило только одно: Йон ошибся, и никакой опасности нет.

Питер погладил собак, стараясь их успокоить, но те лишь сильнее воодушевились и устроили гвалт и кучумалу. Пришлось осторожно переступить через них и, не разуваясь, спешить к входу в подвал. Дверь была приоткрыта, и Питер протиснулся туда, едва не оторвав пуговицу на рубашке. Стараясь не греметь каблуками, спустился по лестнице.

Нижняя гостиная была полна народу. Папа, Ларри, Агата, прислуга, которая не разъехалась по домам, не взирая на то, что рабочие часы закончились. Все они толпились возле иллюминатора и смотрели.

А потом её увидел и Питер.

[1] Перевод текста песни Литл Ричарда «Tutti frutti»

Офелия (эпизод шестой)

«Видел ли я в жизни что-то красивее?» – подумал Питер.

Мама говорила, что мир жив только красотой. Природа создала саму себя так, чтобы перед её красой человек останавливался. Чтобы росток разрушения в нём замирал, уступая ростку созидания. Питер не сразу понял, почему одно должно вытеснить другое именно под влиянием красоты. Прошли годы, прежде чем он это осознал.

Красота прорастает в человеке желанием творить. Создавать самому то, что радовало бы глаз. Соревноваться с природой, пытаться встать с Творцом на одну ступень. Или хотя бы приблизиться. И те, в ком росток красоты сильнее ревности к гению Творца, делают этот мир живым. Но те же, в ком побеждает ревность, стремятся разрушить то, что так прекрасно. Они считают, что руины уничтоженной красоты делают разрушителя создателем, и рушат, рушат… А красота залечивает раны, затягивая собой даже пепелища.

Когда Питеру было семь, отец рассказал ему о войне. Показал фотографии городов, уничтоженных бомбёжками и пожарами почти полностью. Рассказал о том, как спасали музейные ценности, как потом восстанавливали разрушенное. Два года назад они всей семьёй ездили в Ковентри. И там Питер своими глазами увидел, как ковёр из вьющихся растений укрывает развороченные взрывами руины улиц. С самолёта это было похоже на обезображенное ожогами лицо, постепенно покрывающееся новой тонкой кожей. Красота стремилась исправить то, что натворили люди. Оживить мёртвую ткань мира.

С тех пор Питер начал рисовать. Сперва просто закорючки из плавных линий, соединяющиеся в узоры, несущие в себе зёрнышко красоты. Потом он открыл для себя богатство цвета, гармонию неброских акварельных полутонов. Он смотрел во все глаза, улавливая и запоминая великолепное цветение весны, насыщенную, жаркую красу лета, драгоценное увядание осени, и блёклой сырой зимой Питер Палмер брал бумагу и краски и открывал прекрасному окошки в свой мир. Комната, увешанная рисунками, становилась живой, ночью мальчишка видел яркие, счастливые сны.

Сегодня красота взглянула на Питера Палмера из тёмной толщи воды по ту сторону стекла. Идеальная белизна, завораживающая поэзия медленных, плавных движений, существо, словно сотканное из тончайших полупрозрачных тканей. Она казалось совсем юной – ровесницей Питера, девочкой-подростком. Тонкие белокожие руки, хрупкие плечи, ещё совсем детское тело в окружении развевающихся в воде длинных белых лент делали её похожей на пушистый цветок с множеством тонких лепестков. Точёная шея, аккуратная головка в ореоле длинных светлых волос – словно солнце в короне лучей. Лицо напомнило мраморные статуи Ренессанса: маленький рот, округлые щёки, аккуратный носик, плавная линия скул… А потом мраморная статуя открыла глаза, и Питер вздрогнул. Красота глядела ему в лицо глазами, полными тьмы – чёрными, бездонными, с алым проблеском зрачков. От этого взгляда сбивалось дыхание и под рубахой становилось очень холодно. Одни лишь глаза кричали о том, что перед Питером – не человек.

«Она опасна…»

Существо за стеклом замерло, словно кто-то сделал фотографию. Или будто время остановилось не только для медленно поворачивающейся вокруг себя девочки-актинии, но и даже для её странного платья. Застыли пышные кипенно-белые воланы и тонкие ленты, и лишь взгляд жил на белом-белом лице. И Питеру показалось, что той, с которой их разделяло толстое стекло, страшно и одиноко.

А через мгновенье русалка метнулась к иллюминатору, ощерив в оскале мелкие ровные зубы – идеально-острые зубы хищника. Люди, стоящие перед окном, подались назад.

– Она нас видит? – прозвучал испуганный голос Агаты. – Папа, она что – видит нас?!

– Успокойся. Да, видит. И воспринимает как угрозу, – обняв дочь за плечи, спокойно сказал мистер Палмер. – Это нормально, она абсолютно дикая. Но я её воспитаю. А ты, милая, не приближайся к кромке воды. И за Питером смотри, чтобы он…

– Я слышу, пап, – мрачно отозвался Питер за его спиной. – Я не подойду.

Леонард Палмер обернулся, нашёл сына взглядом, кивнул ему.

– Ну что ж, наша прекрасная Офелия перестала прятаться и явила себя. Предлагаю разойтись, – объявил хозяин дома и первым поднялся по лестнице; присутствующие потянулись за ним.

В гостиной возле иллюминатора остались только Питер и Ларри. Питер подошёл поближе, опёрся ладонями о стекло и вгляделся в темноту воды по ту сторону. Ничего. Будто девушка-цветок растворилась в одно мгновенье.

– Ларри, прости, – произнёс мальчик.

– Чего простить? – не отрывая взгляда от окна, спросил брат.

– Ну… я тебе не поверил. А ты правду мне сказал.

Питеру было стыдно. Будто он повёл себя с Ларри, как с заправским вруном. А брат хоть и был едким шутником и язвой, лгуном никогда не был.

– А, ерунда, – махнул рукой Ларри. – К тому же, она пряталась в гротах. Я бы тоже не поверил, если бы мне сказали, что в пруду у нас русалка. Хороша, да?

– Очень красивая… – прошептал Питер.

Размытый светлый силуэт мелькнул в глубине – и снова исчез. Питер отошёл, сел в кресло, его место у окна занял брат. Белый блик появлялся ещё несколько раз. Будто обитательница пруда ходила кругами у островка с подводными гротами.

– Мечется-то… Наверное, есть хочет, – прокомментировал Ларри. – Отец её три дня не кормил.

– Почему?

– Добивался, чтобы она сама к людям вышла. Первый этап дрессировки: показать, кто хозяин и кто даёт пищу.

– Так… никто же не даёт, – растерялся Питер. – Что она может понять, когда она там одна и еды нет?

Ларри бросил на него взгляд, полный недоумения. «Странно, подумал Питер. – Он ведёт себя так, будто ему тут неуютно».

– А давай её покормим? – предложил мальчишка. – Я с ней ужином поделюсь!

Брат невесело усмехнулся, пожал плечами, провёл пятернёй по зачёсанным назад густым тёмным волосам. Отцовский жест. Как Агата с возрастом начала копировать маму, так Ларри похож на папу. Только в отце больше уверенности в себе, а в Ларри – кладезь дурацких шуток. Только что-то сейчас он какой-то растерянный.

– Ладно, валим отсюда, – пробурчал старший брат, засунул руки в карманы брюк и, насвистывая, вышел за дверь.

Питер подошёл к иллюминатору вплотную и погладил толстое холодное стекло. Так странно оставаться наедине со своим же сном… Мальчишка чувствовал себя слегка обманутым. Он изо всех сил надеялся, что та, которую он видел несколько дней назад из окна оранжереи, окажется обычной девчонкой. С которой можно общаться, кататься на велосипеде, слушать музыку. С которой можно было бы подружиться.

– А ты не человек, – подвёл итог своим мыслям Питер, пытаясь разглядеть в воде хоть что-то. – Йон сказал, ты опасная. Я ему не хотел верить, потому что ты слишком красивая, чтобы быть опасной и злой. Но… Я не знаю, что ты такое. И можно ли с тобой общаться, тоже не знаю.

Он поднялся по лестнице, щёлкнул выключателем у двери. Свет погас, осталась лишь неоновая подсветка иллюминатора. Питер вернулся обратно, сел на пол перед окном.

– Мне кажется, ты не враг, – негромко сказал он. – Я сейчас подумал, как бы сам себя чувствовал на твоём месте. Знаешь… я бы в штаны наложил от страха, вот честно. Тут же для тебя не только люди чужие, но и мир вообще, да? Я вот почти взрослый, а расплакался бы. Ты плакать не умеешь, наверное. У тебя и так кругом вода.

У самого края иллюминатора что-то мелькнуло. Питер вытянул шею, стараясь увидеть скрытое от него рамой, и отпрянул обратно, встретившись с русалкой лицом к лицу. Она тоже испугалась, метнулась прочь.

– Фу, глупая, – выдохнул Питер, ощущая, как сильно колотится его сердце. – Я правда чуть не это… Напугала!

Она снова выглянула из-за нижнего края рамы. Питер замер и умолк, наблюдая за белоснежной девочкой-цветком. Она медленно двинулась вдоль проёма окна, трогая стекло с той стороны тонкими пальчиками. Когда русалка раскрыла ладонь, Питер рассмотрел между пальцами едва заметные полупрозрачные перепонки. «Забавно. Как у лягушки, – удивился мальчишка. – Только лягушачьи перепонки от начала пальцев идут, а у неё – от третьей фаланги. Ух ты! Да у неё и ушки есть!»

Уши были смешными. Когда русалка поднималась, волосы током воды относило назад, и проявлялись ушки, похожие на вытянутые вверх плавники с бахромчатым краем.

– Если у тебя есть уши, значит, ты что-то слышишь, – прошептал Питер. – Привет, Офелия. Ты на эльфа похожа. Я в «Хоббите» картинки видел.

Русалка замерла, алые зрачки метнулись, взгляд остановился на мальчишке. Питер улыбнулся и медленно поднял вверх раскрытую ладонь. Офелия отпрянула, но не спряталась. Лишь увеличила дистанцию. Повисла перед окном, согнув в локтях руки и сжав пальцы в кулаки. Склонила голову к правому плечу, потом к левому, будто прислушиваясь. Оборки и ленты её платья шевелились в воде, как живые.

– Не, ты не эльф. Медуза? Неа. Медуза не так красива. И похожа на гриб. А ты на гриб не похожа. Вообще. Ты как цветок. Астра или хризантема. Только с двумя ножками. Ну, стебельками.

Он говорил негромко, спокойно, доброжелательно – как с незнакомыми собаками, с которыми хотелось наладить общение. Питер понимал, что толстое стекло надёжно отрубает все звуки, да и в воде слышимость очень странная, но втайне надеялся, что русалка его слышит. Может, так оно и было, а может, она просто изучала его, рассматривала, пытаясь понять, опасен он или нет. Во всяком случае, она не уплывала. Медленно кружила возле иллюминатора, подплывая то сбоку, то снизу, то выглядывая из-за верхнего края рамы вниз головой. Питер смотрел во все глаза, улыбаясь. С каждой минутой странное прекрасное существо казалось ему всё более дружелюбным и менее опасным.

– Ты же просто девчонка, да? Просто живёшь в воде. И что тебя бояться?..

Позади Питера отворилась дверь, щёлкнул выключатель, залив гостиную светом. Русалка тут же метнулась прочь и затерялась в глубине. А мамин голос строго позвал:

– Пирожок, срочно за стол. Я не буду разогревать ужин в третий раз.

– Мам, прости, но тут…

– Я всё понимаю, милый, – тон миссис Палмер смягчился. – Новая забава, необычная и интересная. Она отсюда никуда не денется, а вот кто-то запросто останется голодным до утра.

Питер с кряхтением поднялся, подтянул штаны. Из кармана на ковёр под ногами выпал мятый фантик от леденца. Мальчишка поднял его и поплёлся за мамой.

– Ма-ам, а Офелию покормят? – спросил он, усаживаясь за стол в кухне.

– Да, отец на днях привезёт ей живой рыбы, – откликнулась миссис Палмер, выкладывая на тарелку жареную картошку и тушёную говядину.

– Как «на днях»? – заволновался Питер. – Ларри сказал, она голодная… Мам, отдай ей мой ужин! Я всё равно конфеты ел.

– Пирожок! Опять нарушаешь уговор? Никакого сладкого после…

– …Трёх часов дня. Да, мама, прости. Но мы с Йоном так хотели конфет… – покаянно вздохнул Питер и тут же добавил: – Я добровольно останусь без ужина. Покорми Офелию, пожалуйста.

Миссис Палмер повесила на крючок у двери фартук и присела рядом с сыном. Питер отложил вилку от тарелки подальше, сцепил руки в замок на коленях.

– Я правда не голоден.

– Милый, русалка не ест человеческую еду. Ей нужна рыба, – мягко заговорила мама. – Сейчас уже поздно, папа завтра отправит кого-нибудь за живой рыбой в Дувр. Бери вилку. Приятного аппетита. Нам с тобой ещё географию учить.

Питер вздохнул и принялся за еду. Ужин как-то не шёл. Вроде, и вкусно было, и конфеты в животе давным-давно растаяли, но… Он думал о русалке. О том, что сказал Ларри.

«Дрессировка. Чтобы показать, кто хозяин. И хозяин кормит, – ковыряя вилкой остывшие ломтики картофеля, хмурился Питер. – Как с плохой собакой. Или баргестами. Как можно дрессировать девочку? Она и так испугана, она издалека приехала, а тут ещё и еды не дают… А может, прогулять завтра школу и купить ей рыбки? У меня же остались ещё карманные деньги! Вот так я и сделаю, да!»

Поздно вечером, когда в доме стихли все звуки, и даже собаки на первом этаже угомонились и перестали носиться, Питер пробрался в оранжерею, залез на любимый подоконник и приоткрыл окно.

Сад спал, освещённый луной – ещё не полной, но такой яркой, будто её отмыли щёткой с содой. В её свете ночь казалась раскрашенной фиолетовой и серебряной краской. Фиолетовыми листьями играл ветер, серебристые волны шли по поверхности пруда. Русалка выделялась единственным белым пятном: высунувшись из воды по плечи и положив руки на край островка с гротами, она смотрела на луну. От её неподвижности, от льющегося с небес молочного света, от шелеста листвы, в котором чудился шёпот, Питеру стало невыносимо грустно. Ему казалось, Офелия смотрит не на луну, а в ту сторону, где остался её дом. Смотрит и зовёт. Только никто её не слышит.

Он вернулся в свою комнату, закутался с головой в одеяло и быстро заснул. И вопреки его опасению, этой ночью он спал без сновидений.

Офелия (эпизод седьмой)

– Нет, ну-ка, погоди. – Кевин решительно перехватил руку Питера, вытаскивающую из кармана деньги, и обратился к продавцу: – Мистер, вам не кажется, что вы нас грабите?

Грузный пожилой мужчина равнодушно пожал плечами:

– Не нравится – не берите. Но попробуйте найти у кого-нибудь ещё живую рыбу в такой час.

– Простите, мистер, – торопливо проговорил Питер. – Я возьму! На все деньги, пожалуйста.

Он выгреб из кармана всё, что было, высыпал на прилавок перед продавцом. Две мелкие купюры, десятка два монет… Продавец рыбы медленно пересчитал деньги, передвигая монеты к себе коротким волосатым пальцем, сдвинул брови к переносице:

– Это всё?

Питер в панике зашарил по карманам, выудил ещё шестипенсовик.

– Сколько я могу купить на это? – тихо спросил он.

Продавец надул губы, обдумывая ответ. В большой бочке у прилавка плескалась рыба. Питер переминался с ноги на ногу, чувствуя себя ужасно глупо. Он прекрасно знал, сколько стоит мороженое в кафетерии, где дешевле леденцы, у кого свежее лакричные конфеты и кто из продавцов не доливает кока-колу из автомата. Но ему никогда не приходилось бывать на продуктовом рынке в Дувре. Особенно за полчаса до его закрытия.

Питер всё-таки не решился прогулять все занятия, сбежал с двух последних уроков. Когда он, крадучись, выходил со школьного двора, его заметил и догнал глазастый Кевин Блюм.

– Ты куда? Зачем в город? О, здорово! Я с тобой! – затараторил он возбуждённо. – А в книжную лавку заглянем? Пит, ну будь другом!

Питер хотел ему сказать, что за книгами можно и без него, и не сбегая с занятий, но не смог. Настоял лишь на одном: сперва покупка рыбы.

И теперь они с Кевином мялись перед единственным на весь рынок продавцом живой рыбы, и Питер в панике гадал, хватит ли его карманных денег хотя бы на пару рыбёшек.

– Кев, – шепнул Питер, когда продавец отвернулся. – У тебя не будет взаймы хотя бы шиллинга?

Кевин поправил на носу громадные очки, почесал задумчиво кудрявый затылок. Питер понял, что даже если что и есть у Блюма в карманах, он не горит желанием выручить школьного приятеля. «Йонас бы помог», – подумал Питер и совсем сник.

– Столько тебе хватит? – пробасил продавец, выкладывая перед мальчишками свёрток; из свёртка подёргиваясь, торчали три толстых рыбьих хвоста.

– Да, мистер! Спасибо! – воссиял Питер и на всякий случай спросил: – Я вам точно-точно ничего не должен?

– Иди, корми свою большую кошку, – засмеялся продавец. – Или у тебя их целая стая?

Питер помялся и решил ответить честно:

– У нас русалочка, мистер. И она очень-очень проголодалась. Отец забыл купить ей еды, вот и…

– Ну и ну! Чтобы в Дувре – и русалка? – удивлённо протянул мужчина. – Я-то думал, это роскошь больших городов. Парень, передай своему папе, что у Хамфри Томпсона лучшая рыба в этом убогом городе! И приходи ещё.

Питер кивнул, подхватил свёрток и почти бегом направился к выходу с рынка. Кевин, ловко огибая попадающихся на пути людей, рванул за ним.

– Пит! Да погоди ты, Пит! Ты что – не друг мне больше, что ли?

Останавливаться не хотелось. Питером владело неприятно чувство, будто между ним и Кевином что-то треснуло. Вроде, ничего не произошло, но почему-то болтать с приятелем желания не было. Но и ссориться без видимой причины было бы глупо. Потому Питер остановился и дождался, пока Кевин догонит его.

– Хоть ты и пончик, но носишься, как пуля, – почти с восторгом сказал мальчишка.

– Во мне сил много, – буркнул Питер. – А ты точно с утра пудинг не доел.

Мальчишки вышли на улицу, спустились к автостанции, спрятанной в густой листве кленовой аллеи, и встали напротив расписания автобусов в пригороды. И тут Питер понял, что денег на проезд у него не осталось. Он взглянул на часы, висящие над сеткой расписания: уроки заканчиваются через десять минут, можно попробовать бегом домчаться до школы, а там Тревор подъедет за ним и Агатой. Но есть опасность попасться на глаза учителю физкультуры, с занятий которого он удрал.

«Да, дела, – грустно подумал Питер, рассматривая рыбьи хвосты, торчащие из бумажного свёртка. – Надо скорее ехать, пока рыба свежая. Но как?»

– Пит, а Пит, – окликнул Кевин. – А давай я из твоей сумки учебники к себе переложу, а ты туда покупки сунешь? Не ехать же с рыбой в руках.

– Хочешь поехать к нам? – озарённый идеей, предложил Питер.

Кевин засиял, как новенький шиллинг.

– А можно? Слушай, у вас правда живая русалка? Или ты придумал?

– Правда, – улыбнулся Питер. – Только, видимо, мне придётся пешком идти. Я все деньги потратил, а до школы мы с тобой добежать не успеем.

Кевин прищурился на солнце, пошарил в кармане, вытащил несколько пенни и два шиллинга.

– Я хотел на журналы оставить, но раз пешком… Едем на автобусе?

Питер радостно кивнул, и оба поспешили к окошку билетной кассы.

Автобус весело катил по загородному шоссе, оставляя за собой пышный хвост пыли. Питер сидел как на иголках, предчувствуя дома нагоняй от родителей. Кевин тарахтел, не умолкая:

– Сколько же она стоила? Она злая? Слушай, по радио говорили, они наших солдат едят! А ты видел вообще, как она ест? А каких она размеров? Как «без хвоста»? Пит, ты паришь меня, что ли? Русалка – и без хвоста? Может, твоего отца надули? Может, это просто актриса? Поживёт у вас недельку, вылезет из пруда и уйдёт домой… Пит, ну что ты как маленький? Я ж вижу, что надулся. Мне интересно, вот я и спрашиваю. Я ж никогда оттудышей не видел. Только в журналах и несколько раз в новостях. Да вы счастливчики: своя русалка…

Питер что-то коротко отвечал, иногда просто кивал. «Странно, – думал он, глядя на игру солнечного света в листве. – Мне почему-то кажется, что мама, папа, Ларри и теперь ещё Кевин воспринимают Офелию как-то неправильно. Как будто она какой-нибудь пони. Или хуже. Пони хотя бы не забывают покормить. Иногда гладят и угощают сахаром. А Офелия совсем одна в пруду. Ей может быть скучно или страшно. А об этом никто не думает. Надеюсь, ей рыба понравится. И тогда мне не будет так противен выговор».

Отцовский «роллс-ройс» мальчишки увидели на площадке перед гаражом ещё с поворота дороги.

– Угу, мои уже дома, – уныло пропыхтел Питер и поправил на плече сумку с рыбой.

– Орать будут? – опасливо спросил Кевин.

– Надеюсь, при тебе постесняются. Давай через заднюю калитку пройдём? Сразу к пруду. Может, не попадёмся никому на глаза. А если повезёт, встретим Йонаса. Думаю, он не откажется покормить русалку.

Питер приоткрыл перед приятелем утопленную в живую изгородь калитку, посторонился, пропуская его вперёд.

– А кто такой Йонас? Он немец, что ли?

Солнечный зайчик, отражённый очками Кевина, запрыгал по листьям дикого винограда. Из благоухающих зарослей жасмина выпорхнула малиновка, сердито пискнула и уселась на ветку поодаль от мальчишек.

– Йонас – мой друг. Да, он немец, и что? – пожал плечами Питер. – Ты проходи, не стой, у малиновки гнездо во-он там.

Кевин вытянул тощую шею, стараясь что-то разглядеть в сплетении ветвей, цветов и листьев, перехватил поудобнее сумку и поспешил за Питером по тропинке между яркими островками аквилегий, цветущих лилий, роз и декоративных трав.

– Как можно дружить с тем, кто твою родину бомбил и людей заживо сжигал в печах?

Вопрос догнал Питера, словно камень, брошенный в спину. Он обернулся и посмотрел на Кевина в упор.

– Йонас никого в печах не жёг. Он наш ровесник. И сирота. И если ты ему хоть слово плохое скажешь… Я за тебя заступаться не буду, – очень серьёзно произнёс Питер.

До площадки перед прудом они дошли молча. Кевин лишь громко сопел и виновато зыркал в сторону школьного приятеля из-под шапки чёрных кудрей. Питер думал только о том, что сейчас он скормит русалке принесённую рыбу, она наестся, и ему станет спокойнее. Потому что он, Питер Палмер, всё сделает правильно.

Гладь пруда встретила мальчишек едва заметной рябью. Питер скинул сумку на плиты дорожки, окаймляющей пруд, достал и распаковал рыбу.

– А где она? – растеряно спросил Кевин.

– Под водой. Прячется.

– Я думал, они иногда высовываются… – в голосе мальчишки скользнуло разочарование.

– Она и высовывается. Но не всё время же.

Питер взял за хвост самую большую рыбину, сделал шаг к ограждениям на самом краю.

– Кев, отец запрещает сюда ходить. Потому встань не так близко к воде, – попросил он.

Кевин послушно отступил на пару шагов, присел на корточки и поправил очки. Питер вдруг занервничал: как подозвать русалку? Будет ли она есть? А не укусит ли она самого Питера? «Мы-то её зовём Офелией, но знает ли она сама об этом?» – задумался он. Рыбья тушка свисала из стиснутого кулака, раскрыв рот. Как будто рыба сама подзывала русалку на трапезу. Питер встал на колени возле ограждений, склонился над водой, держась одной рукой за низкие перильца.

– Офелия, – позвал он неуверенно. – Я тебе поесть принёс, выходи.

– А разве они что-то слышат? – удивился Кевин.

– У неё уши есть, – не отводя взгляда от поверхности воды, отозвался Питер. – Они же не просто для красоты, наверное.

Он ждал, что голодная Офелия выметнется из глубины прямо перед ним, как делают дельфины в зоопарке. Ему было немного страшно, но он замер и продолжал ждать. Рука, держащая рыбу на весу, устала, и Питер перехватил чешуйчатый хвост другой рукой.

– Смотри! – шёпотом воскликнул Кевин, и когда Питер повернулся, он указал ему вперёд и левее: – Возле островка… Это она?

Русалка почти сливалась с белым камнем острова. Держась одной рукой за край, высунув из воды голову так, что всё, что ниже носа, было скрыто под поверхностью, Офелия наблюдала за мальчишками. Уши, похожие на мятые рыбьи плавнички, слабо подрагивали. При свете дня Питер разглядел, что они у русалки не белые, а розоватые, к кончикам ярче.

– Какие у неё глазищи жуткие… – восторженно прошептал Кевин.

Офелия не отрывала взгляда от рыбы в руке Питера, покачиваясь в воде вверх-вниз, будто ей очень хотелось броситься, схватить пищу, но она не решалась. Длинные белоснежные волосы струились по поверхности тёмной воды, свивались с лентами платья русалки.

– Иди сюда, – позвал Питер тихо. – Иди. Кушать.

Тонкие белые пальцы отпустили край островка, Офелия быстро и бесшумно ушла под воду и вынырнула так же беззвучно на несколько метров ближе. Мальчишка покачал рыбой из стороны в сторону, опустил её ниже к воде. Девочка-цветок снова нырнула.

– Питер, она не… – предупредительно начал Кевин и осёкся.

Русалка вынырнула прямо перед Питером. По плечи высунулась из воды, склонила вбок аккуратную головку – как будто прислушалась. Мальчишка застыл, соображая, что делать. Ему очень хотелось бросить рыбу и отпрыгнуть на безопасное расстояние, но он не мог отвести глаз от невероятной, нечеловеческой красоты, до которой и было-то – руку протянуть ещё совсем немного…

Питер как очарованный смотрел на медленное колыхание воланов и лент, на тоненькие косточки ключиц, выпирающих под алебастровой кожей, на то, как несмело тянутся к рыбине маленькие ладони с удлинёнными пальчиками. Под водой через толстое стекло русалка казалось больше, чем была на самом деле.

– Бери, – прошептал Питер. – Не бойся, это тебе…

Алые точки зрачков дрогнули, взгляд прозрачных, как чёрное стекло, глаз сместился на лицо Питера. Мальчишке стало не по себе, во рту мгновенно пересохло. «Если я разожму пальцы и прыгну назад, она меня не схватит, – пронеслось в голове. – Быстро разожму и отпрыгну, если… если…»

Бело-розовые ушки русалки приподнялись, Офелия приоткрыла рот и чуть раздула ноздри. Питер нервно сглотнул. Пальцы затекли, рыба в руке казалось тяжёлой, как камень.

– Пи-ит? – жалобно протянул Кевин за спиной.

Белоснежные ладони, сложенные чашей, осторожно коснулись рыбьей головы, и Питер улыбнулся: есть! В ту же секунду кто-то грубо схватил мальчишку за шиворот и отшвырнул назад.

– С ума спятил? – прогремел мистер Палмер, возвышаясь над испуганно скорчившимся на земле Питером. – Ты совсем рехнулся?

– Папа, я ничего не сделал, – севшим голосом пролепетал Питер. – Я ей еды купил, пап…

– Мистер Палмер, здрасьте, я Кевин Блюм. – мальчишка шустро протянул хозяину поместья ладонь. – Очень рад познакомиться, очень-очень! Простите, мы действительно ничего плохого не хотели, мы кормили русалку. Пит сказал, ей забыли купить рыбы, вот мы и проявили ответственность.

– Ответственность… – сквозь зубы процедил Леонард Палмер, наблюдая, как светлое пятно исчезает в глубине пруда.

Питер наконец-то сел, зашарил руками в траве в поисках отлетевших с рубашки пуговиц. Кевин, бледный и говорливый в сто раз больше обычного, нёс какую-то чушь про то, как он мечтал увидеть хоть одного оттудыша, и как здорово, что мистер Палмер поймал и привёз такую интересную зверюшку, и…

– Она не зверюшка, – пропыхтел Питер, поднимаясь.

– Она смертельно опасная тварь, – произнёс отец таким тоном, что Питеру захотелось сей же момент сигануть в пруд и утонуть. – Мистер Блюм, я очень рад с вами познакомиться. И я очень надеюсь вас увидеть в гостях при более удобных обстоятельствах. А пока прошу нас извинить, Питер проводит вас до ворот и тут же вернётся домой.

Кевин снял очки, протёр их расстёгнутым рукавом рубахи и тут же водрузил обратно на острый нос с лёгкой горбинкой. Посмотрел на Питера, поникшего и напуганного, и вдруг звонко, чеканя слова, проговорил:

– Мистер Палмер, если вы накажете Пита, это будет неправильно. Вы знаете своего сына лучше меня. И точно знаете, что он никогда не ушёл бы с уроков просто так. Он исправлял вашу ошибку, сэр. Вы не покормили русалку, и Пит потратил все деньги, чтобы купить ей рыбу. Мы спешили, как могли, чтобы довезти рыбу свежей. И Питер подманил русалку поближе, потому что я его об этом попросил! У меня слабое зрение, и… И если вы хотите наказать Питера, накажите меня и себя!

Питер смотрел на приятеля, открыв рот. Он не ожидал, что тихий при взрослых, жадноватый Кевин за него так яростно вступится. Леонард Палмер, похоже, был обескуражен. Он сунул руки в карманы брюк, кашлянул, пытаясь скрыть неловкость. Взгляд его остановился на бумажном пакете с оставшейся рыбой.

– Что ж… В чём-то вы правы, юноша. – Мистер Палмер склонился, поднял рыбу и забросил её в воду. – Но всё же я прошу позволить нам с сыном разобраться самим.

– Пит, не провожай. Я помню дорогу.

Кевин улыбнулся, вытащил из своей сумки учебники и тетрадки Питера, протянул их приятелю.

– До встречи завтра? – промямлил Питер, исподтишка косясь на отца.

– Ага. И спасибо. Ты классный друг!

Питер дождался, пока тёмные кудрявые вихры Кевина скроются за кустами жасмина, тяжело вздохнул и поплёлся за отцом в дом.

Офелия (эпизод восьмой)

– Сядь.

Отец указал на кресло, и Питер торопливо в него плюхнулся. Коленки дрожали, тело, предчувствуя наказание, полнилось мерзкой ватной слабостью. Подмышки рубашки пропитал едкий пот, и Питеру было ужасно стыдно, когда он представлял себя со стороны: толстый, трясущийся, вонючий трус. Хорошо, хоть штаны сухие.

– Папа, прости, – торопливо произнёс Питер, глядя в пол.

Он панически боялся отца, когда тот злился. Нет, Леонард Палмер никогда не бил никого из своих детей. Не запирал их в тёмной кладовой, не заставлял отжиматься как в армии или бегать вокруг дома до изнеможения. Просто в его голосе и глазах в такие моменты оживал чужой человек. Страшный человек, который прошёл войну – и война осталась в нём. Про войну Питеру сказала мама, сам бы он не понял, что так жутко проглядывает в его сильном и сдержанном отце в редкие минуты гнева. Он боялся войны. Слишком глубоко въелась мамина мантра, которую он слышал каждый день с самого детства: «Никакой войны здесь. Это далеко, умоляю – не зовите». Слишком хорошо запомнился разрушенный Ковентри. Альбомы чёрно-белых фотографий, на которых мёртвых было куда больше, чем живых. Для Питера – благополучного, доброго, сытого, с рождения живущего в тепле и изобилии, – война была самым страшным из всего, что он только мог себе вообразить. Она не шла ни в какое сравнение с «русской угрозой», с вторжением оттудышей, и уж тем более – со школьными проблемами или страшилками из книг. Питер видел войну на фото. Знал о ней по рассказам взрослых. Трогал руками цветы, растущие на месте жилого дома в Ковентри. И помнил, что война сделала Уилла Мёрфи безумцем, и он убил себя. Война была для Питера материальной.

– Папа, я виноват. Накажи меня, но только не злись, пожалуйста, – голос сорвался, мальчишка всхлипнул от нахлынувшего страха и умолк.

Он смотрел в пол прямо перед собой. Видел отцовские начищенные ботинки – дорогие, купленные прошлой осенью в Лондоне, когда мистер и миссис Палмер ездили на какой-то модный спектакль в театр, название которого Питер не запомнил. Ботинки, которые отец почему-то не снял при входе в прихожую, и светлые брюки, в которых он ходил дома.