Текст книги "Разделенные (СИ)"
Автор книги: Анна Пляка
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
Таари ушла, закрылась толстая деревянная дверь. Водитель вместе с машиной тоже исчез, оставив девятерых рабов наедине с монументальной служанкой. Та обвела их взглядом, фыркнула:
– Ну как есть лес, правильно госпожа Таари сказала. Ладно, юные кайны, пошли, что ли, на кухню. Расскажу хоть, зачем вас купили, – засмеялась, будто пошутила. Еще раз оглядела девять одинаково ничего не выражающих лиц, мотнула головой, так что короткие крутые кудри, топорщащиеся вокруг ее головы, закачались. – Н-да. Бедная ваша хозяйка!
В дом они зашли с бокового входа, через такую низкую дверь, что пригибаться не пришлось только Тетсуи. Комната была не высокой, но очень светлой – стены, потолок, даже шкафы, стол и стулья были выкрашены в белый цвет. На их фоне бросались в глаза деревянный пол и отдельные яркие вещи – красные подушки на стульях, черная вешалка у двери, синяя ваза на столе. Приятно пахло чем-то сладким – не то выпечкой, не то цветами. Акайо услышал, как служанка бормочет:
– Светлые духи, девять сразу, ну куда это вообще годится… Ладно.
Она села за стол, сплела пухлые пальцы, упершись локтями в столешницу. Сообщила:
– Меня зовут Нииша Б’Хатта. Управляющая этого дома уже много-много лет, – она махнула рукой стоящим вокруг рабам, – Садитесь, чего торчите, будто на плацу… – И тут же встала сама: – Для начала давайте-ка я вам поводки заменю. Неудобно же с этими лентами везде таскаться, да и вы теперь личные рабы, а не общественные. Неприлично без домашнего ошейника ходить.
Акайо оказался от нее дальше всех, и прежде, чем неприятно холодные руки коснулись его шеи, увидел, как она застегивает узкие черные ошейники на других. Белые ленты поводков повисли на вешалке, странно гармонируя с обстановкой. Нииша снова села во главе стола, оглядела всех. Усмехнулась:
– Приученные, ишь ты! Ну хоть сбежать сразу не пытаетесь, и то ладно.
Акайо удивленно моргнул, бросил взгляд на других, которые точно так же недоумевающе посмотрели на него. Никому из них идея побега в голову не приходила. Умереть – да, это было бы правильно. Но сбежать… Куда? В Империю, где их уже с почестями похоронили? В джунгли, чтобы стать дикарями? Да и вообще, бежать без подготовки, не выяснив, где они…
– Ой-ой, надо же, задумались! – засмеялась, всплеснула руками Нииша. – Поздновато задумались. Попытаетесь отойти от дома за пределы видимости – ошейники вас остановят и подадут сигналы на домашний терминал. Вы их не снимете, даже не пытайтесь – срезать их невозможно, управление там по отпечатку… В общем, пожалуйста, не доставляйте мне и вашей хозяйке проблем с попытками побега.
Выдав эту тираду, она пожевала губы. Спросила:
– Вы вообще знаете, что вы в теории делать должны?
Все промолчали. Нииша вздохнула.
– Кошмар. О гаремных отношениях хоть слышали?
Акайо кивнул, вспомнил, что это слово уже мелькало – “хорошо, что ты завела себе гарем”… Его сердце ухнуло куда-то в черные глубины тошнотворного ужаса, а разум продолжал хладнокровно разворачивать свиток.
“Гаремные отношения – вид отношений между двумя и более людьми. В отличии от равных отношений, могут существовать только между свободным человеком и рабом. Раб при этом выполняет все приказы своего хозяина. Как правило, но не ограничиваясь, эти приказания касаются…”
Ему в руки впихнули стакан воды, он выпил залпом, закашлялся. Поднял взгляд. Напротив еще несколько человек с побелевшими лицами сжимали уже опустевшие стаканы, между Акайо и его соседом стояла, усмехаясь, Нииша.
– Вот, сразу видно, кто в школе хорошо учился. Для остальных поясняю – все в гареме становятся номинальными мужьями своей хозяйки и должны выполнять любые ее желания. В общем, у вас в империи все жены на таких правах живут, разве нет?
Теперь исказились лица и у остальных. Джиро выглядел так, будто его вот-вот стошнит, Тетсуи смотрел с совершенно нечеловеческим ужасом. Подошедшая Нииша погладила его по голове, и мальчик сжался, закаменел под ее рукой. Она вздохнула.
– У меня для вас хорошая новость. Таари вы как постельные рабы не нужны совершенно, – никто из них не позволил себе облегченного вздоха, но видно было, что многие расслабились. Нииша поощряюще улыбнулась, объяснила: – Ей просто для работы нужно, чтобы вы вписались в нашу систему. Хотя бы выглядели как нормальные люди, а не каменные статуи или перепуганные зверьки.
Акайо, уже совершенно перегруженный новостями, просто запомнил эти слова, принял как данность. Он еще не решил, является ли это сообщение успокоением или тем самым худшим, к которому всегда нужно готовиться.
– Вам всем наверняка есть о чем подумать. Можете свободно гулять по дому, только в закрытые двери не ломитесь. Завтра я придумаю, чем вас занять, чтобы не скучали и глупостями не маялись.
Нииша выпроводила их из кухни. Кто-то так и замер в коридоре, не зная, что делать дальше, кто-то куда-то пошел. Акайо тоже пошел, не выбирая дороги, просто желая остаться один. Набрел на маленькую комнату, полную шкафов и книг. Аккуратно закрыл за собой дверь, сел на пятки спиной к ней.
Ему нужно было разобраться во всем, что на него свалилось. Номинально он стал рабом в гареме. Постельным рабом. Личной проституткой. А так как пока то, что он видел, не противоречило тому, что в империи знали об ужасной развращенности их врагов, Акайо действительно жутко было думать о возможных приказах.
Но их купили не для выполнения каких-то извращенных желаний. Их хозяйка, похоже, была совершенно ледяной женщиной, и гарем ей был нужен лишь для выполнения каких-то странных требований ее работы. Которые, в свою очередь, предполагали, что они “впишутся в систему”. Станут такими, как та женщина на рынке. Будут считать, что быть рабом – это удача.
Но разве не он сам недавно думал о том, что та женщина была права?
Акайо заставил себя сделать несколько глубоких вдохов. Да, он узнавал новое. Да, его мнение менялось, он мог это проследить. Ему уже не казалось правильным умереть, что само по себе ясно показывало, какого большого успеха добились эти люди. Он перестал быть верным солдатом Ясной империи. Но это все еще не значило, что ему здесь нравилось. Что он становился эндаалорцем. Что он вообще мог стать эндаалорцем.
До этого момента ему просто давали знания, и он, размышляя о них, становился другим. Разве не точно так же он учился и раньше?
Мог ли он остаться Акайо, даже если перестанет думать как имперец?
Он ведь все равно уже перестал.
За дверью раздались шаги, настолько тихие, что их выдало только то, как босые и слегка влажные ступни приклеивались к чистому полу. Акайо встал, прислушиваясь. Он был уверен, что сделал это бесшумно, но человек за дверью отступил. После недолгой тишины босые ноги прошлепали назад, уже не скрываясь.
Когда через несколько часов Нииша нашла его, Акайо сидел на полу и читал первую попавшуюся книгу. Это была детская сказка о человеке, который оказался на необитаемом острове. У Акайо постоянно было ощущение лживости истории, и когда Нииша, увидев, что он читает, достала из другого шкафа книгу с точно таким же названием, но в два раза толще, все встало на свои места.
– По-моему, ты уже достаточно взрослый мальчик, чтобы читать Робинзона без сокращений, – улыбнулась она и подмигнула. – К тому же, ты так хорошо себя вел, что определенно заслуживаешь награду.
Как выяснилось за ужином, награду заслуживали не все. Нескольких человек управляющая просто отчитала за попытку сбежать, других, кто попытался поломать что-то в доме, заставила прислуживать за столом. Когда Джиро проигнорировал ее приказ, она шлепнула его по попе, как маленького ребенка. Бывший солдат пошел пятнами, замахнулся… И замер, не ударив. Нииша ткнула пальцем ему в лоб:
– Ужасный мальчишка! Все видели? Ошейник блокирует мышцы при любых признаках агрессии. Не повторяйте ошибок Джииро, пожалуйста.
Большинство отвернулось. Акайо краем глаза следил, как Нииша, ворча, нажимает на что-то в ошейнике непокорного раба, и Джиро сначала выпрямляется, кукольно вытянув руки по швам, а затем отмирает.
После ужина она отвела их в личные комнаты. По сравнению с остальным домом, где большая часть мебели сливалась с цветом стен или пола, общая комната гарема пестрела красками. Разноцветные стены – три бежевые, одна темно-синяя, цветастый ковер на полу, яркие подушки, разбросанные тут и там. Они вызывали странные ощущения, будто были клоками пыли в заброшенном доме. Их словно смели в углы, где они создали собственный пылевой мир. Отличия были в масштабах – у некоторых стен подушки собирались в настоящие горы и доходили до пояса, и в цветах – от красочности быстро начало рябить в глазах.
Спальни, к счастью, были менее пестрыми.
– Вот тут вы и будете жить, – сообщила Нииша. – Пока я вас запру, не хочу среди ночи бегать и собирать чьи-нибудь парализованные тела. Спокойной ночи, мальчики!
Они проводили ее взглядами, кто-то спокойными, другие – злыми. Акайо тут же ушел в свою комнату. Посмотрел на огромную кровать. На дверь в дальней стене – она, видимо, считалась потайной, но щели по ее краям все же слишком отличались от щелей между декоративными плитками, которыми была обклеена часть стены. Лег на пол так, чтобы кровать отделяла его от подозрительной двери. Ковер не был похож на татами, но ложиться на более чем двухспальную кровать, словно жена в ожидании мужа, он не собирался.
Следующий день начался со звона, до того похожего на звон гонга, что в первое мгновение Акайо всерьез решил, что события последних лун ему приснились. Сел в темноте, дернулся вправо, где всегда лежала одежда… Налетел плечом на деревянный борт кровати и только тогда очнулся. Медленно зажглась лампа на потолке, рассчитанная, видимо, на то, что жилец неторопливо разлепит глаза, понежится среди одеял и только потом изволит встать. Акайо вышел за дверь раньше, чем свет успел окончательно включиться.
В общей комнате уже были остальные. Некоторые, похоже, здесь и заснули, пара человек каменно стояли у порога. Около одного из них возился Иола, нащупывая в ошейнике кнопку выключения. Акайо вспомнил, что этот гигант, хоть и не умел и почему-то не мог научиться писать, обладал отменной памятью. Странно, но несмотря на наверняка идеально правильные манипуляции, ошейник не поддавался.
– Доброе утро! – Нииша ловко проскользнула в дверь. Акайо недоумевал, как у нее получается, при ее размерах, именно проскальзывать, а не таранить и не воздвигаться. – О, очередные статуи. Ну-ка брысь, я ж сказала, по отпечатку… То есть никто, кроме меня и Таари вашими ошейниками управлять не могут.
Иола слегка нахмурился, думая. Аппаратов для перевода на нем не было, но, похоже, сформулировать свои мысли на эндаалорском ему было трудно.
– Если опасность? Так стоять… Может быть опасно. Всю ночь.
Нииша только отмахнулась:
– Если бы им стало по-настоящему плохо, ошейники бы не только отключили блокировку, но еще и спасательную бригаду с пожарными и реанимацией вызвали.
Это прозвучало очень странно. Акайо, вдруг почувствовавший себя канатоходцем, осторожно совместил в голове новый факт со всеми предыдущими. В его мысленной библиотеке ударил гонг. Из двух свитков родился третий, пока без текста, лишь с заголовком.
Слово “раб” в эндаалорском – точная калька с имперского, до последнего звука.
Но какой они в него вкладывают смысл?
Он размышлял над этим весь день, увлеченно подмечая мелкие детали. Ему и раньше нравилось учиться, но впервые Акайо открыл, или, вернее, переоткрыл для себя новый способ делать это. Наблюдение. Он успел освоить сравнение полученных знаний, умел находить в них противоречия и, хоть это и бывало очень страшно, умел признавать, что часть того, что он знал, оказалось ложью. Теперь он учился создавать свои собственные знания.
Если бы он писал эндаалорско-имперский словарь, как бы было описано слово “раб”? Как бы оно вообще переводилось?
День начался, протек через некоторую череду событий, во время которых он освоил использование водопровода, самозакипающего чайника и местную традицию варки чая. Варить чай здесь не умели. Акайо еще не знал, можно ли сказать об этом Ниише, и предпочел промолчать. Остальные рабы мелькали где-то на краю разума, Акайо старался не задерживаться на них в своих мыслях. Это было бы так же бесполезно, как расчесывать язву. Для наблюдения ему вполне хватало самого себя.
Когда вечером он закрыл за собой дверь в комнату, в чистом свитке появилась первая строчка. “Раб – это человек, выполняющий домашнюю работу”. И множество пометок, требующих уточнения – верно ли это для всех рабов или только для гаремных, всю ли работу могут выполнять рабы, или до какой-то их не допустят. А главное – ведь до того, как в этом доме появилось девять молодых кайнов, со всеми этими заботами справлялась Нииша. Тогда разница между рабом и слугой только в том, получает он за свой труд деньги или крышу и стол?
Акайо стоял в комнате, и пробовал на вкус слово “своей”. Насколько считалось, что комната ему принадлежит? И как это вообще можно было определить? Вероятно, если бы он что-нибудь здесь повредил, ошейник остановил бы его, а Нииша отчитала и придумала неприятную работу.
Когда-то давно, в детстве, у него были татами, бамбуковый меч и личная пиала. Если бы он сломал что-нибудь из них, он был бы наказан отцом.
В армии он получил военную форму и меч, и тоже должен был содержать их в порядке…
Мысль сформулировалась, легла в свиток. Он старался мысленно писать на имперском, но вертлявые иероглифы постоянно норовили распасться на эндаалорские буквы. Будто такие кощунственные идеи просто нельзя, невозможно было записать на языке его страны.
“Раб – человек, находящийся на правах ребенка в семье или солдата в армии”.
Начала болеть голова, Акайо сел на ковер, изо всех сил сжимая виски. Мысленный свиток вырвался из-под контроля и теперь заполнялся сам, помимо его воли.
“Раб – человек, находящийся на правах ребенка. Или женщины. Или солдата. Или младшего товарища”.
Хозяин покупает раба. Покупает право контролировать его действия, право на его тело, его жизнь. Но Нииша сказала, что ошейник сам вызвал бы тех, кто мог бы помочь рабу, попавшему в беду. Конечно, ведь здесь не убивают. Здесь смерть – самое страшное, что может случиться, и считается, что никто и никогда ее не заслуживает.
Даже рабы. Даже враги.
В памяти всплывали сцены – провинившийся солдат, которого приговорили к самоубийству. Вор, над которым заносят меч. Гадалка.
В империи снисхождение, излишнее милосердие считались проявлением слабости. Для Эндаалора оно было силой.
В разум вползала, будто ядовитая змея, заключительная, самая ужасная мысль. Акайо откуда-то знал, что если позволит себе подумать ее, то граница между правдой и ложью размоется окончательно, перестроится. Эндаалор победит, и после достаточно будет лишь научить бывшего имперца пользоваться всеми местными машинами, чтобы сказать, что он полностью влился в здешнюю жизнь. И Акайо с глупым, совершенно бессмысленным упорством отгонял эту последнюю мысль, представлявшуюся ему смертельным ударом меча. Сражался пока мог, но все же, уже засыпая, проиграл.
Он подумал: “Чем тогда эндаалорское рабство отличается от нашей жизни?”
Он проснулся ночью от того, что кто-то подошел к его двери. Когда неожиданный посетитель постучал в дверной косяк, выдавая этим, что войти хочет кайн, еще не привыкший к тому, что двери и стены сделаны не из бумаги, Акайо уже стоял на ногах.
– Входите, – негромко пригласил он.
Морщась, вошел Джиро. Акайо понял, что обратился к нему на эндаалорском. Если бы это случилось позавчера или даже вчера, он ужаснулся бы тому, что начал говорить на этом языке как на родном. Сейчас ему было лишь немного неловко, словно кто-то застал его в момент неудачного выпада в тренировочном бою.
– Генерал, мы ждем ваших приказаний.
Джиро склонился в глубоком поклоне. Акайо с некоторым усилием поклонился в ответ – ему пришлось задуматься о том, насколько низко он должен склонить голову, если этот человек обратился к нему как к генералу. Похоже, знание о правильных поклонах успело отойти на дальние полки его библиотеки.
Смысл сказанного до него дошел чуть позже. Это было сравнимо с пропущенным ударом, когда тяжелая бамбуковая палка учителя с размаху втыкается под ребра, отбрасывая замешкавшегося ученика и выбивая воздух из его легких.
Они ждали его приказаний. Но здесь было лишь трое из его армии! Или они успели сказать остальным о генерале Акайо?
– Я разработал возможный план, генерал. Если мне будет позволено, я хотел бы представить его вам.
“Хотел”. Как бы Джиро записал это слово? Для него было три символа: праздное желание, жизненная необходимость и угроза.
Акайо заставил себя сосредоточиться. Мысли разбегались, разлетались подхваченными ветром свитками. Он ухватился за единственную подходящую. За правду.
– Я прошу тебя, Имамото Джиро, не называть меня генералом. И не говорить обо мне, как о генерале, ни в моем присутствии, ни без него.
Джиро не смог – или не захотел – скрыть свои чувства, и его разочарование прошило Акайо, будто раскаленный клинок. Бывший солдат снова склонил голову, уже куда менее почтительно, и вышел, не став дожидаться ответного поклона.
Акайо закрыл за ним дверь, опустился на ковер. Было не так больно, как он думал, но все равно тошно и горько. Он считал, что сказал правду, и это было правильно, хоть эта правда и не была такой, в какую хотели бы верить его солдаты. В какую хотел бы верить погибший генерал, от которого остался лишь раб – человек, которого желтоволосая медсестра записала как Акаайо. И этот человек не мог, не желал возглавлять побег, задуманный восторженным глупцом.
Несмотря на принятое решение и признанную в первую очередь им самим правду, спал Акайо плохо. Снилось землетрясение, частый гость его детства, и много раз за ночь он просыпался с колотящимся сердцем. Было страшно и стыдно за этот страх, и в конце концов Акайо, устав и измучившись, сел, привалившись к стене и вытянув ноги. Тускло светила лампа, запутавшаяся, спит или нет странный жилец. Хотелось пить, но Акайо не помнил, была ли вода в общей комнате, и в любом случае не хотел в нее выходить, подозревая, что наткнется на планирующих побег людей. Они могли подумать, что он все же хочет к ним присоединиться, или что он подслушивает, и оба заблуждения были бы Акайо неприятны. До него и так доносились то и дело слишком громкие голоса.
– Мы подложим под ошейник… Дерево в саду… На восходящее солнце…
Из обрывков складывался призрак чужого плана, дерзкого, как его создатели. Сделать ошейники безопасными, перелезть через забор, добраться до Империи… Акайо мотнул головой, подтянул колени к груди, уткнулся в них лицом. Ткань мускусно пахла его телом. Он не менял одежду с выписки из больницы и спал в ней же, так что с каждым днем она становилась все более неприятной и мятой.
В комнате не было окон, как и во всех помещениях гарема, и Акайо не знал, сколько времени просидел, бездумно глядя в темноту. Когда прозвучал гонг, означавший начало нового дня, он встал с радостью. Однако вместо завтрака Нииша выгнала всех в сад, велела спуститься на дно большой ямы, обложенной керамическими плитками. В руках она держала гибкую трубу с краном, из которой текла вода – пока в сторону от толпящихся внизу людей.
– Надо, конечно, вас по-человечески искупать, но для начала хоть так, – сообщила им Нииша. – А то грязные уже, ужас!
Акайо был согласен, что им стоило бы привести себя в порядок, но все равно ему странно было стоять в одежде под струями воды. Это было чем-то похоже на походное купание под водопадом, и Акайо не сразу смог понять, чем именно отличаются эти ситуации. Почему тогда, в армии, еще будучи солдатом, он с удовольствием плескался вместе с другими в ледяном озере, а сейчас ежился под теплой водой. Ответ пришел, когда Нииша выключила воду, положила на краю ямы полотенца и сменную одежду и ушла, а они, мокрые, как воробьи, попавшие в дождь, принялись вытираться и переодеваться, не глядя друг на друга.
Тогда он полез в озеро сам. И водопад просто низвергался вниз, а они ныряли в него и подзуживали друг друга. Сейчас им приказали встать в яму, и они не контролировали все происходящее даже в мелочах.
Или могли бы контролировать? Мог ли кто-нибудь из них отказаться спускаться? Могли ли они сказать Ниише сделать воду теплее или холоднее?
Акайо не был уверен в правильном ответе. И, вернувшись на кухню, прямо спросил:
– Можно больше нас так не поливать?
Нииша, что-то нарезающая на столе, сначала рассеяно кивнула:
– Можно, конечно, – а затем обернулась, удивленная. Склонила голову к плечу, оценивающе рассматривая его, улыбнулась широко и белозубо. Акайо до сих пор не привык, что этот оскал здесь считают улыбкой. – Ничего себе, парень, да ты у нас гений! Говоришь так чисто, будто год уже в Эндаалоре, а по документам чуть больше месяца.
Акайо промолчал, не зная, что ответить. Нииша, рассмеявшись, посоветовала:
– Ты если не знаешь, что сказать, плечами пожимай. Вот так, – она странно двинула плечами вверх-вниз. – Тебе рубашка-то как, не жмет?
Рубашка, верхняя одежда на пуговицах, была такой же тонкой и облегающей, как и прошлая, но уже не мешала. Акайо неловко повторил движение плечами – оно вроде бы было к месту. Нииша зафыркала, сдерживая смех.
– Да уж, с пожатием плечами тебе надо будет еще поработать! Ладно, Акаайо, садись поешь и иди-ка ты в сад. Там у дверей газонокосилка стоит, надо траву всю срезать. На ручке инструкция в картинках, не разберешься – придешь ко мне. Только цветы не скоси!
Он так и сделал – сжевал полную тарелку удивительно приятных на вкус, хоть и незнакомых ему овощей, помыл за собой посуду, нашел в саду газонокосилку. Быстро понял, что инструкция все же была рассчитана на эндаалорцев, а не на кайнов, и постарался самостоятельно разобраться, что еще нужно сделать, чтобы машинка на длинной ручке заработала. Например, что кнопка на ручке должна быть переключена на “вкл”. Таким же опытным путем Акайо выяснил, что косилка не включается, если лежит на земле, но, к сожалению, включается в перевернутом виде.
Отшатнувшись от начавших вращаться перед лицом ножей и выронив машину, он еще с минуту сидел над ней, рассматривая. Ножи были острыми. Очень острыми. Достать их оттуда было невозможно по мнению создателя косилки, но если бы Акайо все еще хотел умереть так же сильно, как раньше, его бы это не остановило. Он ясно видел – вот тут можно поддеть, взяться за нож, нажать, потянуть… Да, ладонь будет разрезана до кости, но какое до этого дело тому, кто собирается себя убить?
Значит, Нииша была уверена, что он не хочет умереть. А остальные?
Они планировали побег, вспомнил Акайо. Именно побег, а не как добраться до кухонных ножей. Хоть эти люди и считали себя верными сынами империи, они уже ими не были. Они уже мыслили иначе.
Косилка наконец заработала так, как нужно, он провел ей над землей, оставляя срезанную полосу. Приятно запахло травой, разлетелись брызги сока. Акайо поддернул чистые штаны, не желая их запачкать. Если бы на нем была традиционная одежда его родины, он бы мог просто подвязать штанины веревкой, открыв колени, но здесь такое было невозможно. Он попытался закатать их так, как Лааши закатывал рукава рубашки, и, как ни странно, у него получилось. Через несколько шагов, правда, штанины развернулись обратно, но, похоже, принцип был верный, оставалось подобрать нюансы. В конце концов, Акайо освоил оба новых дела – и закатывание одежды, и использование газонокосилки. От подобных мыслей накатывало странное отчаяние, ощущение, что он делает бесполезное. Что он слепец в темном храме, ищущий восточный колокол. Который натыкается на колонны снова и снова, но продолжает бессмысленные поиски, не зная, что на востоке колоколов не бывает. На востоке у храма только дверь.
– Пожалуйста, хватит. Ты уже замечательно подстриг тот газон.
Акайо, очнувшись, отключил косилку. Оглянулся.
На белой каменной площадке, скрытой за деревьями у стены дома, в плетеном кресле сидела Таари. Стол перед ней был завален бумагами и книгами, одну из которых она, похоже, только что захлопнула, раздраженная его присутствием.
Ему вдруг стало некуда деть руки. Он повернулся к Таари всем телом, нелепо держа перед собой косилку. Положил мешающую машину на траву рядом с собой. Поклонился. Он не знал, как глубоко было бы правильно поклониться, и остановился лишь когда смог бы коснуться земли вытянутой рукой. Замер на несколько мгновений. Выпрямился.
Она смотрела на него немного удивленно и заинтересовано. Кивнула на стоящее напротив нее кресло.
– Присядь.
Акайо повиновался. С тех пор, как он обернулся и увидел ее, в его голове появилась первая мысль.
“Почему я поклонился?”
В самом деле, почему? Он не обязан был это делать, в Эндаалоре вообще не принято было кланяться. Но почему-то Акайо это показалось правильным, даже единственно возможным – ведь он увидел Таари, когда она этого не хотела, он помешал ей. Ему не хватило бы слов на пристойное извинение в стихах, поэтому он извинился так.
– Почему ты мне поклонился?
Он почувствовал, что краснеет.
– Тростник, увидевший красоту бури, склоняется перед ней.
Она тихо засмеялась.
– Разве я – буря?
– Одно и то же облако проливается снегом, дождем, градом и молнией.
Таари оперлась локтями на стол, прямо на бумаги, наклонилась, подавшись ближе к нему. На ее очень бледных щеках играл легкий румянец.
– Вот как? А чем бы ты хотел чтобы пролилось это облако?
– Дождь, падающий на сухую землю, напоит ее. Тот же дождь, пролившийся над бушующим морем, утопит корабль.
– То есть, все зависит от ситуации, – кивнула она. – Ты прав. Осталось только выяснить, корабль ты или сухая земля.
Акайо деревянно встал. Она его не отпускала, но неважно. Он должен был это прервать. Остановиться. Перестать посвящать ей каждое слово, перестать смотреть на нее так, как сейчас смотрел. Должна была перестать биться в его голове пойманной птицей мысль: “Я – солнце, которое утонет в облаках”. Это было бы уже слишком. Так не говорят. Так не говорят вообще никогда, никому, ни с кем. Никому не признаются, пусть даже в стихах, что желают раствориться в этом человеке.
– Я Акайо. Вы позволите мне продолжить работу?
Она откинулась на кресле, помрачнев. Мотнула головой, будто тоже избавляясь от наваждения.
– Конечно. Извини, что прервала.
Таари отвернулась, вернувшись к своим бумагам. Акайо отошел к брошенной на земле газонокосилке, поднял, провел рукой по длинной рукояти, снимая налипшие травинки. Так тихо, как только мог, удалился в другую часть большого сада. Включил машину снова. И наконец позволил себе задуматься.
Что-то изменилось. Внезапно, странно и сильно. Словно он раньше не видел эту женщину, даже когда смотрел на нее. Словно раньше она была другой.
А ведь и в самом деле, была. Он только сейчас, вспоминая, смог разобрать ее нынешний облик, так поразивший его – халат, наброшенный на легкое белое платье, волосы, не собранные в строгую прическу, а свободно лежащие на плечах. Улыбающиеся, а не сложенные в злую или недовольную гримасу губы, блестящие интересом глаза – это был облик совершенно иной, удивительной женщины, не шелухи, не видимости, а самого ее сердца.
Он вдруг понял, что больше не сможет смотреть на Таари иначе. Что во всех некрасиво торчащих костях, впалых щеках, выступающих венах он уже начал видеть свою, уникальную, ни на что не похожую прелесть. Что уже привязался к ее слишком острому подбородку, слишком большим глазам, слишком длинным пальцам. Это была странная, болезненная привязанность, не имеющая ничего общего с имперской любовью к жене, основанной на уверенности, что она принадлежит мужу так же, как ему принадлежит его собственная рука. Сейчас же Акайо сам чувствовал себя той несчастной рукой, имперской женой, которая с нелепым обожанием смотрит на человека, владеющего ее жизнью. Он увидел сердце Таари, сердце, бьющееся среди знаний. Готовое ради них изменить все вокруг и измениться само. И был этим покорен, так как знал, что никогда не достигнет таких высот.
Это было действительно страшно.
Следующие несколько дней он старательно избегал ее, боясь снова потерять возможность ясно мыслить. Тщательно выполнял поручения Нииши, читал книги, спал. Научился готовить местный горячий и сытный завтрак – на сковородку высыпалось нарезанное соломкой мясо, переворачивалось, дополнялось помидорами, они тоже переворачивались, все заливалось тремя яйцами. Если дополнить достаточным количеством приправ, выходило довольно вкусно.
В гареме явно что-то затевалось. Он старался по вечерам поскорее пройти в свою комнату и заснуть, но все равно часто слышал то обрывки плана, то как Джиро уговаривал следующего человека поучаствовать в его затее. Уже давно никого не ругала Нииша, только косилась подозрительно на притихших буянов. Акайо думал и дальше держаться отдельно от остальных, когда одним вечером управляющая поймала его в коридоре.
– Эй, Акаайо! Слушай, Таари занята, у меня к учительству талантов никаких, а половина ребят до сих пор ни бе ни ме в эндаалорском. Подтяни их, а?
Акайо посмотрел на нее с недоумением. Она что, не видела, что для общины рабов он – пария? Нииша, видимо, не поняла, подмигнула:
– Кабинет я тебе обеспечу, явку тоже. А дальше твоя забота, как стать для них примером для подражания.
Он равнодушно кивнул, ожидая, что ему нужно будет начинать уроки прямо сейчас, но Нииша велела готовиться и не торопиться. Следующие несколько дней он не раз замечал, как она мастерски ставила рабов в неловкие ситуации из-за их незнания языка. Поручала что-то прочесть, самим разобраться, а затем даже не отчитывала, а просто демонстрировала, как разочарована их способностями. Для имперцев, у которых трудолюбие и старательность были одними из главных добродетелей, такие ситуации были настоящим мучением. Акайо наблюдал за этим три дня, постепенно закипая, пока не увидел Тетсуи, кусающего губы над несколькими коробками в библиотеке. И не выдержал, тихо подошел к расстроенному юноше, протянул руку за книгой, которую тот держал.
– Давай я помогу.
Тетсуи поднял на него глаза и Акайо удивился, не увидев в них неприязни.
Как выяснилось, Нииша поручила юноше разобрать несколько коробок с книгами, записать названия и расставить их в библиотеке – по темам и по алфавиту. Акайо не был уверен, что даже он сам смог бы справиться с подобной задачей. Но он так же был уверен, что он бы просто отказался или попросил пояснений, а Тетсуи еще не разобрался в том, что они могут делать.
К вечеру они одолели едва ли половину первой коробки. В какой-то момент Акайо, отчаявшись иначе объяснить принцип эндаалорского алфавита, нарисовал иероглиф имперского языка, а затем каждую его часть на отдельном листе и сложил их рядом, будто строчку текста.
