Текст книги "Разделенные (СИ)"
Автор книги: Анна Пляка
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
“Однажды ты откроешь глаза и пожалеешь, что жив”, – сказала когда-то уличная гадалка, которую кадет Акайо арестовал и препроводил в тюрьму. Он тогда не позволил себе ни улыбнуться, как хотелось, ни вздрогнуть, хотя это было бы естественно в свете принятого у их врагов отношения к пленным. Но солдатам Ясной империи не полагается ни улыбаться, ни вздрагивать. Солдаты Ясной империи, от кадета до генерала, должны быть образцом хладнокровия и рациональности, позволяя себе разве что беззаветную преданность императору, да праведную ярость на поле боя.
В плен им попадать тоже не дозволялось. Да никто и не хотел. Так что когда стало ясно, что попытка захвата маленькой крепости на Октариновой возвышенности полностью провалилась, остатки отступающей армии забаррикадировались в восточной башне, готовясь совершить последнее деяние во славу императора.
Акайо, прикрывавший отход, последним ввалился в комнату, обвел взглядом добравшихся сюда людей. Из многотысячной армии выжило меньше двух десятков, причем большинство из них, сидя на полу и положив мечи на колени, зажимало раны, чтобы не потерять сознание раньше времени.
Его тронули за плечо. Харуи, чье круглое, похожее на миску риса лицо теперь пересекла обожженная рана, позволил себе улыбнуться.
– Время умирать, мой генерал?
– Да, – кивнул Акайо. – Пусть им достанутся только наши трупы.
Солдаты вздохнули облегченно. Мальчишка-знаменосец выбрался в центр комнаты, подволакивая окровавленную ногу. Ему помогли пристроить знамя, заклинив древко между двумя сундуками из странного голубого металла. Выжившие сели на пятки вокруг символа их империи – половина восходящего алого солнца на синем поле. Перехватили мечи за лезвия, коснулись остриями вышитой серебряной нитью точки на измятых мундирах – две ладони ниже нашивки ранга, подсказка и приказ одновременно.
– Предки примут нас, братья, – спокойно произнес Акайо, первым вонзая меч, ощущая, как сталь пробивает ткань, кожу, плоть. Услышал хрипы, вздохи, стоны рядом – его люди совершали свой долг. Они слышали лишь стук сердец, погружая оружие в свою плоть, наваливаясь, чтобы завершить ритуал. Акайо почувствовал, как падает на бок, задыхаясь от боли. Кто-то рядом прошептал, а может быть, крикнул: “Во славу императора”. Вздрогнули, выгнулись двери, из-за них донесся приказ на вражеском гортанном наречии, и генерал поднял руку, надеясь закончить обряд дозволенным способом и перерезать себе горло… Но меч выпал из окровавленной ладони. Тело содрогалось, руки хотели зажать страшную рану. Акайо заставил себя не двигаться. Перед глазами все плыло, наваливалась темнота, уши словно забило ватой. Ему показалось, что башня вспыхнула синим пламенем, и после этого все закончилось.
Когда император получил известия от наблюдавших за атакой чиновников, он склонил голову, демонстрируя уважение к павшим. А через несколько часов, оставшись один на один с людьми, понимавшими в наблюдении куда больше других, спросил:
– Никто не выжил?
Наблюдатели кивнули, подтверждая то, в чем император никогда не сомневался. В конце концов, его генералы знали свой долг. Может быть, не все они блистали стратегическим чутьем и знаниями, но умирать умели превосходно.
Если бы император знал, как часто ошибаются его наблюдатели, он наверняка приказал бы им самим совершить ритуальное самоубийство. И, может быть, на их примере усовершенствовал методу. Например, велел бы солдатам носить с собой яд.
Акайо открыл глаза. И, как было предсказано, пожалел, что остался жив. После доблестной службы и не менее доблестной смерти он мог рассчитывать на покой среди прочих хранителей своей семьи, и надеялся увидеть знакомые камни маленького родового храма. Увы, вместо травленых до красноты изогнутых балок над ним возвышался странный белый потолок, а вместо приличествующего храму гула большого медного колокола уши наполнялись щелканьем, треском, и приглушенным галдежом на вражеском языке.
Живот ныл, было холодно и болела голова, которой тоже было странно холодно. Должно быть, это было похоже на похмелье, но ему не с чем было сравнивать. В жизни кадета, а затем генерала Акайо были лишь тренировки и учения. Как и положено верному сыну своей семьи и империи.
С треском отодвинулась бледно-зеленая ширма, улыбчивая девушка с глазами такими огромными, что странно было, как они еще не выпали, подскочила к кровати. Видимо, она задавала ему какой-то вопрос, но Акайо ее не понимал. Девушка хлопнула себя по лбу, пробормотала что-то, вытащила из кармана идеально белого фартука странный предмет, похожий на стеклянную завитую трубку, и ловко нацепила его на ухо Акайо. Ему показалось, будто часть устройства каким-то образом приклеилась к коже, и когда он попытался стряхнуть вражеское изобретение, оно лишь закачалось из стороны в сторону, а голова заболела еще сильнее. “Меня побрили”, – понял Акайо, и приготовился стоически вытерпеть все унижения, которые ему еще доведется пережить.
Волосы в империи стригли в одном-единственном случае – при потери чести.
– Привет!
Вражеское слово наконец добралось до его разума, вдруг превратившись в понятное, хоть и несколько детское приветствие. Акайо посмотрел на девушку, ничем не выдавая, что понимает ее. Она помахала ему рукой, прикусила губу, будто что-то вспоминая, а затем вдруг сложила ладошки вместе и церемонно поклонилась, коснувшись кончиками неприятно желтых волос одеяла. Правда, это был мужской поклон, и подобный угол был достаточен разве что для приветствия старшего брата, но его хватило, чтобы генерал разбитой армии, приподнявшись на локтях, невольно спросил:
– Откуда ты… – и схватился за горло, поняв, что издает совершенно неизвестные ему звуки. Руки нащупали странный предмет, полностью охватывающий шею. Он попытался подцепить его и сорвать, но короткие ногти лишь бессильно поскребли абсолютно гладкую поверхность и соскользнули.
Девушка смотрела сочувственно.
– Ты же только что с войны, да? Бедный, какой же ужас вас там заставляют делать!
Акайо почувствовал, как заливается краской. Его жалела какая-то девчонка! Он отвернулся, стараясь не выдавать, как его это задело. Она же продолжала:
– Но теперь ты среди нас! Уверена, тебе понравится. У тебя, конечно, не было страховки, а лечение таких жутких ран и имплантация переводчика – штука дорогая, так что тебя продадут на рынке. Но даже рабам…
Акайо прикрыл глаза, больше не слушая восторженные излияния девушки. Он, в отличии от многих своих ровесников, верил всему, что сообщалось о вражеском Эндаалоре. Другие говорили, что это невозможно. Что в третьем веке династии Цань даже варварская страна не может поддерживать рабство.
Они упускали из виду, что третий век династии Цань наступил лишь в империи. За границей никогда не было императора-просветителя, еще девять столетий назад запретившего одним людям владеть другими.
Время лечения растянулось серой траурной лентой. Мгновения скользили челноком между ударами сердца, ткали минуты, которые затем сшивались в одинаковые, как военная форма, часы и дни. Ему не позволяли ни вставать, ни садиться, да и сил сначала едва хватало на то, чтобы держать глаза открытыми. Помимо ухаживающей за ним девушки, умевшей кланяться как мальчик, заходил толстый, чем-то похожий на покойного Харуи, врач. Он сообщил, смущенно протирая круглые очки полой халата, что выжила всего треть имперской армии. Акайо почувствовал себя дураком и с сожалением подумал о сотнях людей, оказавшихся в плену вместо достойной смерти. Врач же сокрушался о тех, кто с честью отдал свою жизни за императора:
– К сожалению, многие погибли, когда в полевом лазарете раненный пришел в себя и успел обезглавить несколько десятков своих товарищей…
Акайо мысленно поклонился безымянному герою, который повел себя как подлинный солдат императора. По сравнению с ним сам Акайо был предателем: он не только не сумел довести до конца свое самоубийство, но и вдобавок слушал сейчас то, что говорили ему враги.
Впрочем, за все время обучения никто никогда не говорил ему, как хороший солдат императора должен вести себя в плену. Никто не предполагал, что он вообще может попасть в плен, для того их и учили, как нужно умирать.
Когда на шестой день его наконец оставили одного после унизительных процедур обтирания и смены закрывающего раны клея, Акайо попробовал встать. До этого у него не было никаких мыслей, что делать – побег был недостоин солдата императора, пытаться повторно совершить достойное самоубийство было нечем. Сейчас он впервые задумался, что, возможно, стоит поискать получше. В больнице должны быть хирургические инструменты, а ему всего лишь нужно было что-нибудь достаточно острое и длинное, чтобы перерезать себе горло. Это, конечно, было бы женским самоубийством, но в общем достойным человека Ясной империи.
Он не смог даже подняться с постели. Длинные мягкие ленты, оплетающие щиколотки, не ощущались и не мешали, пока он лежал, но не позволяли дотянуться до пола. Он попытался дернуть за ленту, стащить ее с ноги или вырвать из кровати, но что-то противно запищало. За ширмой послышался знакомый топоток девушки. Акайо рванул еще раз, попытался поддеть ногтями белый обманчиво мягкий материал. Бесполезно. И ничего острого в комнате не было. Разве что…
Девушка застала его спокойно сидящим на кровати. Ему даже не пришлось придумывать оправдание – от усилий начал кровоточить шов на животе, и она решила, что Акайо хотел позвать на помощь.
– Ты в следующий раз просто вот эту кнопочку нажми, ладно?
Он не знал слова “кнопочку”, но запомнил белый прямоугольник с восклицательным знаком, который от прикосновения погружался в стену. Его нельзя было задевать, чтобы никто не прибежал.
Обнаружив, что Акайо уже вполне способен сидеть, девушка обрадовала его новостью, что теперь к нему будут приходить учителя. Они явились тем же вечером, совершенно не похожие на тех старцев и сильных мужчин, чье солнце клонилось к закату, которые учили его дома. Худая как бамбуковая палка женщина сжато сообщила, что предметы, охватывающие шею, ухо, и вживленные внутрь черепа Акайо, называются “комплексный имплантационный переводчик с модулятором”, и не могут полноценно переводить его речь из-за разницы грамматических конструкций. Учителя в один голос рекомендовали как можно быстрее овладеть эндаалорским языком, чтобы его сразу купили, и больница, в которой он оказался, могла восполнить потраченные на него деньги.
– Центральная Маанская больница оказывает услуги как эндаалорцам, так и кайнам, – сказали ему. Узнав, что кайнами здесь называют его соотечественников, Акайо решил непреклонно бойкотировать учебу, рассчитывая, что, не сумев окупить лечение нескольких военнопленных, больница будет вынуждена отказать им в приеме, и больше солдат отойдут к предкам, а не очнутся под белым потолком.
Однако занятия не начались в тот же день. Учителя были заняты и пообещали прийти завтра.
Акайо надеялся не дожить до их прихода.
Он велел себе проснуться ночью, когда луна поднимется высоко и наступит час тигра – время, когда большие кошки охотятся на мелкую дичь, осмелившуюся выйти к водопою. Для солдата умение просыпаться до звука гонга было необходимым, не подвело оно и сейчас. С минуту он смотрел в темноту, пронизанную белым лунным светом, прислушивался к тишине, нарушаемой лишь негромким гудением загадочных предметов, встроенных в стену над изголовьем кровати. Затем откинул одеяло, спустил руки на пол, оперся на них. Акайо сильно ослаб, но все же ему хватало сил, чтобы удерживать вес своего тела, не падая и беспокоя сторожевые ленты. Нужно было лишь дотянуться до табуретки, стоявшей у ширмы, а для этого он собирался пройти через комнату, подобно стрелке городских часов, в которых центром циферблата стали удерживающие его ноги оковы.
Ему показалось, что прошла вечность, прежде чем он добрался до цели и смог положить голову на табуретку. Мышцы живота дрожали, из шва, который днем надежно замазали прохладным клеем, снова потекла кровь, оставляя темные пятна на белом полу. К счастью, табуретка оказалась на колесах, и ему не пришлось ни тащить ее со скрежетом за собой, ни переставлять, одной рукой опираясь о пол. Достаточно было отталкиваться руками, покрепче прижимаясь щекой к странному гладкому материалу, из которого было сделано сидение, чтобы через несколько мгновений бок Акайо снова коснулся кровати. Он извернулся, закинул на нее руку, вцепился в матрас. Извиваясь и пачкая простыни кровью, заполз на постель.
Несколько секунд он приходил в себя, придерживая свою добычу, норовившую укатиться на прежнее место. Легче от отдыха не становилось, вместе с кровью уходили силы, но он не смел надеяться, что сможет умереть просто от потери крови. Акайо сел, втащив табуретку к себе. Перебрался к изножью, встал, опираясь на окно, находившееся прямо над ним. Голова кружилась, но вполне терпимо, по животу текла кровь. Дрожащими руками Акайо поднял табуретку и обрушил на стекло.
Дикий вой отдался в голове бронзовым гонгом. Зажегся свет, на секунду ослепивший его. Акайо ударил снова, слепо моргая, с отчаянием глядя на стекло, на котором не появилось даже трещины. В коридоре бегали, он без всякой надежды ударил в последний раз. Искореженная табуретка выпала из слабых рук, Акайо пошатнулся, мир перед его глазами поблек, обесцветился. Он сам не понял, как вдруг оказался на постели. Над ним заламывала руки желтоволосая девушка.
Акайо закрыл глаза. Он снова проиграл.
Как ни странно, это происшествие ничего не изменило. Только пришел еще раз толстый врач, посмотрел внимательно на буйного пациента, блестя стеклами очков. Попросил больше не портить табуретки и не пугать медсестру. Акайо без всяких эмоций пообещал. Он уже понял, что выбраться из этой белой и чистой тюрьмы не сможет.
Первый учитель пришел ранним утром, когда обычно приносили завтрак, и принес две одинаковые тарелки с бульоном, в котором плавали куски светлого мяса и длинная лапша, слишком разваренная, чтобы считаться вкусной. Акайо уже начал привыкать к местной еде, одновременно более пресной и жирной, чем имперская. Поели вместе, молча. Акайо замечал, как изредка косится на него учитель, молодой мужчина, примерно того же возраста, что и его ученик. Когда обе миски опустели, учитель достал из большой сумки тонкий железный прямоугольник, коснулся его, и тот странным образом превратился в страницу книги.
– Ну что, начнем? На самом деле, наши языки не так уж сильно отличаются, так как принадлежат к одному семейству…
Когда через несколько часов учитель сменился уже знакомой ему худой женщиной, Акайо знал, что такое семейства языков, чем отличаются кайнский от эндаалорского и почему, несмотря на малые отличия в звучании, азбуки у них совершенно разные. Он помнил, что собирался учиться насколько возможно плохо, но разум сыграл со своим хозяином злую шутку, впитывая знания с пугающей скоростью. Слова, понятия, названия, география неизвестных ему земель, особенности этикета, смешно крохотные по сравнению с этикетом Империи, входили в него, как вода в давно проложенное русло, ложились свитками на полки библиотеки его головы.
Акайо мог бы притворится, что не понимает слов, не видит разницы между разновидностями времен и путает имя личное с семейным… Но, попробовав изобразить дурака на следующий день и поймав понимающий взгляд немолодой учительницы, покраснел до обритой макушки и оставил недостойные императорского солдата попытки казаться глупее, чем он есть.
– Неплохо, – спустя несколько дней скупо похвалили его учителя. – Словарный запас уже на уровне четырехлетнего ребенка.
Их ученик скрипнул зубами и лишь подозрение что его провоцируют, помогло ему не наброситься на словарь с удвоенной силой.
Акайо провел в плену полную луну, когда сияющая неприлично зубастой улыбкой медсестра принесла ему новую одежду, сняла ставшие почти привычными ленты с щиколоток и сказала собираться. Он больше не пытался разбить окно, но догадывался, что в его спокойствие вряд ли поверят. Пожалуй, он даже разочаровался бы, если бы поверили. Акайо до сих пор искал взглядом что-нибудь острое.
В процессе выписки его в очередной раз осмотрели, попросили написать несколько тестов и оценили крайне высоко во всем, кроме естествознания и высшей математики. Когда с него впервые за прошедшее время сняли не только хрупкий наушный переводчик, но и похожий на ошейник модулятор голоса, Акайо почти испугался. Все прошедшее время он учился с этим устройством, и теперь ему казалось, что он не сможет произнести ни слова на вражеском языке. Но не успел он подумать, что это, возможно, и к лучшему, как понял, что и так понимает все, что говорят экзаменаторы.
– Скажи что-нибудь, Акаайо, – попросили его, типично для эндаалорцев удваивая гласную. Он сам сказал им свое имя, но его все равно переиначили на местный манер. Он видел, что и в бумагах записан так, с двойной “а” – медсестра при нем меняла имя, зачеркнув строчку “номер б1927” и высунув от усердия кончик языка. Он не стал просить ее исправить ошибку.
– В эти дни цветение сакуры не несет покоя, – сообщил Акайо экзаменаторам, думая о том, имеет ли он право на данное отцом имя или стоило остаться номером. По крайней мере, родовую фамилию он не называл, а значит, и не позорил.
Выступила желтоволосая медсестра, зачитала его характеристику, и, бросив на него виноватый взгляд, сказала про возможную неполную адаптацию. Акайо понял, что это о случае с табуреткой, но не подал виду. Затем вышел толстый врач, которого медсестра проводила восторженным взглядом. Из полной незнакомых слов речи Акайо уловил, что достаточно здоров для основных работ, но все-таки ему не рекомендованы длительные нагрузки на пресс.
Глаза всех членов комиссии уставились на него. Акайо смотрел поверх их голов, выпрямившись, как положено имперскому солдату. Он чувствовал себя неловко в странных вражеских одеждах, слишком узких и облегающих, будто белье. Тесные штаны натирали и жали, рубашка давила в подмышках, и была такой прозрачной, что казалось – проще было бы ее вовсе не надевать.
Он уже понял, что перед ним сидят не экзаменаторы, а покупатели.
– Жалко, что вы ему волосы состригли, – вздохнула миловидная круглолицая женщина. – Могли бы только висок побрить для имплантации…
– Маари, он же все равно не твой товар, – фыркнул низенький мужчина, похожий на ту больничную табуретку, что смялась под ударами Акайо несколько недель назад. – Стоит, будто трубу проглотил, о какой артистичности тут может идти речь.
– И уж точно не мой, – встала знакомая худая женщина-учительница. – Он не дурак, и скорость обучения неплохая, но в институте ему с такой характеристикой делать нечего.
Она вышла, остальные продолжили обсуждать плюсы и минусы “товара”. Акайо не вслушивался, погрузившись в подобие медитации. Полукруглая стена за спинами покупателей ловила свет от встроенной в потолок лампы – Акайо в общих чертах разобрался в понятии электричества, но все равно эти светящиеся куски прозрачного материала казались ему чем-то сродни легендарной магии.
Начались торги. Он заметил, что вела их медсестра, а не врач, и окончательно перестал понимать особенности местной иерархии. Акайо уже знал, что женщины здесь занимаются любой работой наравне с мужчинами, но ему казалось, что врач выше медсестры по рангу, и торговаться должен он. Впрочем, толстяк явно помогал девушке, изредка вступая в беседу.
Наконец, медсестра и похожий на табуретку человечек пожали друг другу руки. Акайо полагал, что наконец увидит эндаалорские деньги, но вместо этого они произвели странные действия с коробочкой и тонкой металлической пластинкой, после чего покупатель подошел к своему приобретению. Задрал голову, чтобы посмотреть в лицо. Одобрил:
– Красавчик!
И потянулся потрепать по щеке. Акайо едва сдержался, чтобы не ударить человека, придав ему таким образом еще больше сходства с пострадавшей от его рук табуреткой. Это желание, видимо, отразилось на лице, так как покупатель отдернул руку, не коснувшись его, и развернулся на каблуках, коротко велев идти за ним.
Акайо надеялся, что найдет способ умереть, как только выйдет из дверей больницы, но на пороге ему обернули шею знакомой мягкой лентой. Ее конец уходил в неизвестный предмет, который взял покупатель, и Акайо, нарочно замедлив шаг и позволив ленте немного натянуться, сразу почувствовал, как кожу что-то укололо, а ноги сами понесли его вперед, торопясь догнать хозяина поводка.
Улица оказалась в общих чертах похожа на привычные ему улицы империи – шумная, многолюдная. К тому, что вместо брусчатки земля будет покрыта гладкими плитами, как в домах, а вместо повозок над мостовой будут парить удивительные машины, он был готов. Прошедшая мимо женщина в такой же одежде, какая была на нем самом, поразила куда сильней. И еще запахи – запахи, которых не было. Если верить обонянию, на улице было так же чисто и пусто, как в больнице, только едва уловимый предгрозовой аромат витал в воздухе. Похоже, так пахли все здешние вещи.
Акайо следом за своим покупателем сел в машину. Водитель, отделенный от них темным стеклом, тут же тронулся, и вскоре дома за окном замелькали так быстро, что Акайо начало мутить. Купивший его человек долго говорил с аппаратом, который назывался телефон, с каждой фразой все громче и громче. Затем резко откинулся на подушках, сердито сообщив:
– Выставлю тебя сразу на продажу. Не купят сегодня – будешь ночевать в боксе на рынке.
Акайо не отреагировал. Он сидел, сцепив руки в замок на коленях и уставившись в подголовник переднего сидения. Когда весь этот мир разворачивался перед ним на листах учебников, даже когда картинки на этих листах двигались и жили, все было проще. Тогда он словно читал одну из старых легенд, но сейчас эта легенда затягивала его внутрь себя. И отнюдь не в роли героя, который одолеет вражескую армию и принесет меч павшего товарища его родителям, а в роли фона, задника, того человека, которому в пьесе досталась роль куста.
Оставалось надеяться, что на рынке у него появится возможность найти что-нибудь острое. В машине ничего подходящего не было.
Рынок оказался так же похож на привычные ему, как и улицы. С одной стороны, он был не менее большим и шумным, и здесь все-таки пахло едой, тканями, бумагой и прочими вполне обыкновенными вещами. С другой… Акайо опустил голову, когда они проезжали мимо прилавков. В этой части рынка их заменяли низкие платформы, на которых стояли люди. Молодые и старые, высокие и низкие, наряженные в сотню одежд и почти голые. Некоторые держали в руках таблички со своей стоимостью, у других цена была написана краской на теле, а чтобы узнать, сколько придется отдать за третьих, покупатели наклонялись к платформе и что-то на ней рассматривали.
Машина остановилась. Купивший его человек вышел со своей стороны, поводок натянулся, и Акайо, пытаясь одновременно сохранить контроль над своим телом и выбраться из низкой двери, едва не вывалился на дорогу. Тут же встал, выпрямился, уставившись вдаль. На него не обратили внимания.
– Господин Сааль! Какая честь, что вы лично… – из прохода между платформами к ним спешил продавец людей, похожий на купившего его так же, как вешалка похожа на табуретку. Конец поводка перешел из рук в руки вместе с указаниями:
– Поставь на платформу. Воин, называется Акаайо. Шестьсот космов, поводок в комплекте, за выведение шрамов и обучение доплата.
Несколько человек, стоящих на платформе, расступились, чтобы новенький мог присоединиться к ним. Подтвердить, что он один из них. Тот, кого должны продать. Товар. Непонятно, кому и зачем нужный, кому может потребоваться выводить его шрамы и чему его могут захотеть научить. Внутри Акайо плескались злость и отчаяние, едкие, как волны океана, что бьются о скалы Мин-чи. Он все еще не видел никакого способа завершить начатое. С каждой минутой ему все сложнее было не думать о том, что он может никогда не найти этот способ.
Его подтолкнули в спину, и Акайо шагнул на гладкую поверхность платформы. Повернулся, подчиняясь глухо доносящимся указаниям. Замер. К нему потянулись, будто к кукле, расстегнули две верхние пуговицы рубашки. Акайо чувствовал себя декорацией на сцене, и это немного помогало.
– Плохо, – недовольно подытожил названный господином Саалем человек-табуретка. – В лучшем случае он похож на офисного клерка!
Акайо казалось, что офисными клерками местные называют незначительных по рангу, но старательных и исполнительных работников. В империи описание было бы лестным, но здесь к таким людям почему-то относились презрительно.
– Но, господин Сааль, некоторым именно это и нравится… – залебезил вешалка, пытавшийся придать Акайо товарный вид.
– Глупости! – отрезал Салль. – Продай его за неделю, иначе я продам его тебе.
Похоже, это было серьезной угрозой. Во всяком случае вешалка замялся, а Сааль молча уехал, поставив точку в этом свитке.
Продавец вздохнул, провел рукой по голове, взлохматив светлый ежик волос. Здесь у большинства были такие, желтые, короткие и некрасивые.
– Ну, парень, теперь ты моя большая проблема, – он обернулся к Акайо и натянуто улыбнулся. – Я, конечно, мальчиками не брезгую, но ты вообще не мой тип. И Гааки меня убьет…
Акайо почувствовал себя странно. Вроде бы он понимал слова, которые произносил вешалка, но смысл от него ускользал. Из всей дальнейшей длинной речи выяснилось только, что вешалку зовут Лааши Н’Гаар, у него есть жена Гааки и раб им не нужен. Поэтому Лааши приложит все усилия, чтобы продать Акайо за неделю, и просит его тоже постараться.
Акайо отвел глаза от продавца, сконцентрировавшись на видневшимся за рынком домом, выкрашенным в красную и синюю полоски.
Помогать в собственной продаже он точно не собирался.
Вечер наступил быстро. Акайо не мог точно сказать, пытались ли его купить за прошедшие часы, так как удачно погрузился в изучение окружающей архитектуры. Насколько он мог видеть и помнил по больнице, эндаалорцы строили дома в целом выше и прочнее, чем было принято в империи. Он не заметил ни одной бумажной или даже деревянной стены, только каменные. И то… Никто не учил его строительству, но рассматривая далекие дома Акайо все больше и больше сомневался, что они построены именно из камня. Он решил, что здесь снова, как в больнице, машинах и одежде, используется какой-то неизвестный или запрещенный в империи материал, и потерял интерес к этому вопросу.
В империи было запрещено довольно много, но, как говорил в своих речах император, все эти запреты шли лишь на благо, укрепляя страну и сохраняя ее исконные традиции.
– Эй, Акаайо! – он почувствовал слабый укол в шею и обратил внимание на говорившего. Это был Лааши, и сейчас он легонько тянул за поводок. – Рынок закрывается, хватит там торчать.
Акайо спустился с платформы. Другие рабы куда-то делись, вдали разговаривали люди. Часть платформ была перевернула на бок, с их днищем что-то делали. Фыркая и натужно гудя, отъехала большая машина с затемненными окнами. Лааши смущенно подергал себя за нос.
– В общем, ты извини… В каре мест не осталось, да и общий дом под завязку набит. Придется правда, как господин Сааль сказал, тут тебя устраивать.
Акайо пожал плечами, и его продавец, продолжая оправдываться, перевернул платформу, так легко, будто она ничего не весила. Дно выглядело странно, словно ряд дверей, которые можно было открыть внутрь платформы.
Лааши вложил конец поводка в маленькое углубление, и Акайо понял, что, к сожалению, не ошибся.
– Ну вот… – продавец вел себя странно, потирая шею, переминаясь с ноги на ногу, и в то же время разве что не подталкивая Акайо в открывшуюся белую ячейку. – Ты залезай, а я ее переверну обратно. Я в такой раньше спал, до того, как женился. Ничего особенного, удобно даже. Захочешь есть – вытяни трубочку, она прямо перед лицом окажется.
Акайо сглотнул набежавшую горькую слюну и деревянно шагнул вперед.
– Ага, еще чуть-чуть…
Его толкнули, заставляя буквально упереться носом в стену углубления. Резко стало темно, за спиной с шипением закрылись двери. Акайо уперся в них спиной, почувствовал, что падает, и замер. Через мгновение он догадался, что это продавец перевернул платформу.
Тогда он закричал.
Акайо не знал, сколько времени поддавался безумной панике, охватившей его вместе с теснотой. Он не мог даже поднять руку, а при глубоком вдохе касался одновременно всех сторон своей тюрьмы. Вокруг головы было что-то мягкое, не позволявшее разбить ее о стену. Сорвал голос и успокоился Акайо одновременно. По телу все еще пробегали судороги, горло перехватывало сухими спазмами, но разум смог пробиться сквозь животный ужас.
Тут спали и до него. Все те, кого он видел возящимися с днищами платформ, просто ложились спать. Судя по тому, что сказал Лааши, даже продавцы спали внутри собственных прилавков, если у них не было семьи.
Нужно просто заснуть. Закрыть глаза и заснуть.
Подал голос желудок. Акайо вспомнил про трубочку, с помощью которой можно было поесть. Он не мог нащупать ее руками, пришлось искать ртом. К счастью, он не сломал ее, пока бился в панике, пытаясь освободиться из этого ящика.
Через трубочку можно было пить что-то густое и типично для местной еды безвкусное. Сам процесс немного успокаивал, и, даже наевшись, Акайо продолжал жевать ее, пока не провалился в беспокойное забытье.
Он проснулся от ощущения падения, вздрогнул, снова поняв, что не может пошевелится, но не успел испугаться, как створки за спиной разъехались, и он вывалился наружу.
– Эй, эй, ты чего? – Лааши поймал его и теперь улыбался, придерживая. Акайо рывком встал ровно, привычно упершись взглядом вдаль. Продавец хмыкнул, заглянул в бокс и присвистнул.
– Ого! Это ты с кем там подраться решил, с платформой?
Как оказалось, внутри ячейка все-таки была не такой крепкой, как ночью показалось ее пленнику. На обивке остались вмятины и дыры, из которых топорщилось что-то похожее на хлопок, трубка с едой треснула у самой стены и подтекала, от чего вокруг нее расползлось большое влажное пятно.
– Да… – Лааши потрогал развороченную внутренность бокса, будто не доверяя своим глаза. – Когда Сааль узнает, что из-за тебя теперь платформу чинить, он такую цену поставит, что мне тебя в жизни не продать… И не расплатиться.
Вокруг толпились другие рабы, подтянувшиеся поближе и теперь с любопытством заглядывающие внутрь бокса. Лааши растеряно чесал в затылке, и Акайо хотелось умереть на месте. Все равно каким способом, только бы не ощущать этого давящего, обжигающего стыда за то, что его слабость увидели враги. Но он не мог умереть одним усилием воли, и приходилось сохранять видимость спокойствия.
