Текст книги "Про Бабаку Косточкину"

Автор книги: Анна Никольская-Эксели

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава 10
Влюбился

Я сам не понял, как это произошло. С первого класса знаю Колготкову, особенно хорошо в профиль. Нинель сидит в первом ряду, а я во втором. Когда я смотрю в окошко, волей-неволей её нос попадает мне в поле зрения.

Когда Нинель дежурная и проверяет руки на грязь, Христаради говорит:

– Колготкова, не суй свой но-о-о-ос в мои дела, а то перепачкаешься! – и смеётся.

Я тоже раньше смеялся.

А потом мы с Нинель столкнулись в дверном проёме на перемене – лбами. Вернее, носами.

Просто искры из наших носов посыпались, ребята! Отошёл я от первого шока и как заору:

– Ты куда прёшь, Колготкова?!

Вернее, только я хотел так заорать, но в этот миг увидел Колготкову анфас и лишился дара речи.

Смотрю на неё, а она какая-то не такая в снопе искр. Какая-то необыкновенная, с глазами, с длинными ресницами… А нос как будто даже наоборот – маленький и картошечкой.

Стоит, ревёт, розовая вся, и говорит:

– Ты куда прёшь, Косточкин?!

А голос у неё при этом – ангельский.

Я такого голоса никогда раньше в жизни не слышал! Даже когда ходил с мамой во Дворец спорта на Николая Баскова.

Я стою как вкопанный и не могу пошевелиться. Внутри всё как на картине Айвазовского «Девятый вал».

– Ты чего, Косточкин? – спрашивает Нинель. – Совсем дурак, что ли?

– Сама дура! – говорю и дёргаю её за хвост. Раз, второй, третий!

И ведь, главное, не хочу дёргать, а дёргаю!

И развязно так подмигиваю Христаради.

Только бы, думаю, она ничего не заметила.

Но она и не заметила. Огрела меня рюкзаком по голове и побежала в столовую за беляшами.

Оказывается, Нинель любит беляши, а я и не знал раньше. Я вообще раньше ничего не видел дальше своего носа – был сущим эгоистом. А теперь на большой перемене я самым первым бегу в столовку, занимаю очередь для Нинель. Она купит беляш, выковыряет из него мясо, кошке во дворе отдаст, а сама тесто ест.

– Ты почему, Колготкова, – спрашиваю, – не ешь мясо? Тебе надо поправляться. Вон какая худая, в чём только держится душа!

А у Нинель глаза слезятся от радости – я знаю, как сделать женщине комплимент. Она уже третий месяц худеет, каждый день бегает в медпункт взвешиваться.

Однажды спрашивает у Каланчи:

– Наташ, скажи, я на Кейт Мосс похожа?

– Кейт Мосс тебе в подмётки не годится, – говорю я за Каланчу. – Ты же вылитая Констанция Бонасье!

– Какая ещё подстанция? – хмурится Нинель. Необразованная она у меня. Ну ничего, это дело поправимое!

Я повёл Нинель в драматический театр на «Трёх мушкетёров из Нахапетовки». Мама, задействованная в спектакле, посадила нас в первый ряд.

– Какая у тебя красивая мама! Волосы изумительные!

– Не волосы, – говорю, – а усы.

В той нашумевшей постановке мужские роли играли женщины, а женские – наоборот. Мама была Арамисом, а дядя Сева – Констанцией.

А Миледи вообще играл заслуженный артист России Пётр Павлович Кожемякин, ему семьдесят четыре года.

– Какая прелесть! – кричит Нинель.

Это я подарил ей складное зеркальце. Увидел в «Детском мире» – понравилось, и деньги тогда как раз были.

– Это мне? – спрашивает. – А за что? День рождения у меня в июле…

– Просто так, – говорю.

А чтобы не зазнавалась, я ей на химии подложил кнопку на стул, пока она отвечала у доски.

От любви я перестал спать и есть. Я осунулся. Бабака мне говорит:

– Влюблённые – такие мученики! Не страдай, лучше признайся ей во всём.

Бабака в любовных делах спец. В молодости она многим кружила головы.

– Колготкова, я тебя люблю, – заявил я на перемене.

– Дурак!

– А ты?

– Что я?

– Колготкова, ты не юли.

– Понимаешь, Константин, женщине ведь что нужно?

– Что?

– Женщине нужен подвиг. Вот ты бы смог ради меня с десятого этажа прыгнуть?

– Э-э-э…

– Вот видишь. А женщине нужен подвиг.

Идём мы как-то с Нинель из школы. Свой рюкзак я держу в руке, а её рюкзак закинул на плечо – тяжеленный!

– У тебя в рюкзаке кирпичи, что ли? – спрашиваю.

– Сам ты кирпич! – говорит. – Ноты там у меня. Я сразу после уроков хожу в музыкальную, вот и приходится таскать целый день. Я играю на фортепиано.

– А я на губах, – говорю, – как верблюд. Можно мне тебя послушать как-нибудь?

– Конечно. Приходи в музыкалку послезавтра, у меня концерт. Мы с Генриеттой Карловной будем исполнять в четыре руки этюд Майкапара «Бурный поток». Очень сложное произведение. В темпе престиссимо.

– Как это – в четыре? – не пойму я.

– Придёшь – увидишь. Только оденься поприличней. Там телевидение будет снимать.

Ради такого случая мы с мамой сходили в торговый центр «Ультра» и одели меня поприличнее. Смотрю на себя в зеркало – и не узнаю. Таким приличным стал, аж плеваться хочется. Светлый костюм, синяя рубашка и галстук-бабочка в рубчик. Что только любовь делает с такими темпераментными людьми, как я!

Пришёл в музыкальную с букетом жёлтых хризантем, стою в холле, не знаю, куда податься.

– Ты, мальчик, на прослушивание? – спрашивает какой-то мужчина с балалайкой и усами, как у Сальвадора Дали.

– Нет, – говорю, – я на концерт. Где у вас тут выступают на фортепиано?

Мужчина на меня посмотрел внимательно и говорит:

– На четвёртом этаже. Не в службу, а в дружбу передай, мальчик, Домне Платоновне домру, – и суёт мне балалайку в руки. – Только входи через заднюю дверь, там уже началось.

Поднялся я на четвёртый, а там оглушительные звуки – концерт вовсю идёт. Вошёл через заднюю дверь, как положено, осмотрелся.

Зал битком, телевизионщики с камерами, но Нинель я заметил сразу. Она сидела в первом ряду – бледная, в строгом чёрном платье и варежках.

«Зачем, – думаю, – она надела варежки?»

Сел я в проходе на стул, рядом с каким-то долговязым парнем, смотрю на сцену. А там выступает щупленький мальчонка – из-за рояля еле видно. Зато силищи в нём, наверное, больше, чем в Христаради, хотя тот карате занимается второй год. Вдруг этот мальчонка как шуранёт по клавишам, как вдарит! Я аж подпрыгнул!

– Во даёт! – шепчу долговязому соседу. – Талантище!

А тот скривился, губы поджал и говорит так кисленько:

– Барабанит бездушно, пальцы заплетаются. Но любимчикам Домны Платоновны у нас всё с рук сходит.

– Ой, – говорю, – мне же надо Домре Платоновне отдать домну! Она где? – и оглядываю зал.

Парень говорит:

– Вон, с вороньим гнездом на голове.

Смотрю – и правда: впереди сидит женщина, высокая, как колокольня. На голове понакручено чего-то, понаверчено – вылитое гнездо.

Только я полез вперёд, долговязый хватает меня за рукав:

– Сиди, к ней пока лучше не лезть. Сейчас Нинель будет выступать – главный конкурент Зябликова. Домна знаешь как Нинель не переваривает?

«Вон оно что, – думаю, – какие тут у вас, оказывается, мексиканские страсти-мордасти!»

И сердце у меня вдруг как заколотится!

Тут Зябликов закончил играть, и Нинель с Генриеттой Карловной выходят на сцену.

Генриетта Карловна села за рояль, что подальше, а Нинель села за ближний. Варежек на ней уже не было, и была она вся в платье, прекрасная, как настоящая Дама Моего Сердца.

Сидят они за роялями – не шелохнутся. Секунду, вторую, третью. Думаю, может, забыли ноты? Или от волнения ступор у них? И вдруг Генриетта Карловна незаметно мотнула головой, и они заиграли. Синхронно! Сколько раз в краевую филармонию ходил с мамой, а такого не видел!

Смотрю я на Нинель и не узнаю. Лицо суровое, вдохновенное, сама раскачивается в такт музыке, а пальцы, пальцы! Как муравьи, по клавиатуре шуруют туда-сюда! А музыка из-под них мощная выходит – рокочущая, настоящая лавина! Здорово получился «Бурный поток» у этого Майкапара, очень жизненно!

Вдруг долговязый шепчет мне на ухо:

– Нинель не справляется с темпом. Слышишь, как Генриетта разошлась? Специально её заглушает…

– Молчи! – говорю. – А то в лоб у меня получишь!

От переживаний я весь вспотел, даже не слышал уже музыки. Сидел и пристально смотрел вороньему гнезду в затылок.

И вдруг я прозрел. То есть натурально!

Я вдруг явственно увидел, как из гнёзда, колышась и закручиваясь, поднимается в воздух чёрная воронка. Она становится всё шире, всё выше, отсоединяется от головы Домны Платоновны и направляется в сторону Нинель. Нинель, естественно, ничего не замечает – Нинель вся в музыке. Я озираюсь по сторонам: ужас, в зале слепцы – они ничего не видят!

Вот он, роковой момент истины! Либо я мужчина и сейчас спасу любимую, либо я не мужчина и любимую сейчас не спасу.

«Ты мужчина! – как-то за обедом сказала мне Бабака. – Помяни моё слово: скоро у тебя вырастет борода, ты будешь говорить басом, храпеть во сне и провожать девушек до подъезда».

Я мужчина! И более того, мужчина-гипнотизёр по имени Вольф Мессинг – вот кто!

Я гну усилием воли вилки, варю яйца всмятку на расстоянии и пускаю время вспять. Взмахом руки я повелеваю Мировым океаном, могу добыть из огурца руду. Обыкновенный пластилин я силой мысли превращаю в золото, и нет для меня ничего проще, чем защитить любимую от бесноватой Домны Платоновны и её воронки.

И я смотрю. Молча смотрю в затылок Домне, не дыша, не мигая, не отвлекаясь ни на миллисекунду. У меня нет больше рук, нету ног и ушей, коленей и подбородка. Я – это сплошные глаза, без страха и упрёка.

Домна Платоновна вздрагивает и притрагивается к волосам на затылке.

Я смотрю.

Домна Платоновна поёживается и затравленно озирается по сторонам.

Я смотрю.

Причёска Домны Платоновны начинает дымиться.

Я смотрю пристально, как если бы смотрел на огонь, воду и на то, как работает дядя Сёма, наш дворник.

В тот момент, когда воронка уже крутится над головой у Дамы Моего Сердца, гнездо Домны Платоновны вспыхивает, а я восклицаю:

– Да будет свет!

Что тут началось! Все забегали, засуетились, закричали:

– Караул!

Нинель с Генриеттой Карловной бросили играть, воронка бросилась наутёк в форточку, телевизионщики побросали камеры, долговязый сбросил пиджак и захлопал им по гнезду Домны Платоновны. Кто-то в погонах приволок из коридора огнетушитель, но не смог его откупорить и стал бить им Домну Платоновну по голове. Она кричала – громко и уныло. Огонь тем временем переметнулся на синтетические шторы. Я оттолкнул деятеля от очага возгорания и мановением правой руки потушил Домну Платоновну.

Все полезли к ней целоваться, интересоваться здоровьем, а я под шумок притулил к Домне домру, подарил Генриетте Карловне хризантемы, дал короткое интервью тележурналистке и пошёл провожать Нинель домой.

– Ты молодец, – говорю, – хорошо играла.

– Обычно у нас с Генриеттой Карловной даже лучше получается. Но у меня на сцене голова вдруг разболелась. Всё мерещились какие-то вороны – от волнения, наверное.

– А зачем ты надевала варежки?

– В них хорошо греть пальцы перед выступлением. А ты видел, как Домна самовозгорелась? Ужас!

Вечером к нам в гости пришли Колготковы.

Мы пили чай со смородиновым листом и ждали, когда в новостях культуры покажут выступление Нинель. Но её не показали. Зато в криминальных новостях показали меня. А потом ещё в газете, в рубрике «Ими гордится Барнаул», вышла заметка «Подвиг телепата Косточкина», в которой говорилось, как я усилием мысли спас от пожара музыкальную школу № 1.

Сразу после этого Нинель дала согласие стать Дамой Моего Сердца.

Глава 11
Пикник на обочине

Сегодня праздник. Сегодня мы обмываем папину машину, которую я выиграл в лотерею.

Это уже вторая папина машина. Раньше у нас была «Победа» – она досталась в наследство от дедушки, ветерана войны. Папа берёг её как зеницу ока, как цыганка золотой зуб. И всё равно профукал нашу ласточку (ласточкой её дедушка называл, пока был живой).

Однажды, когда мы возвращались с дачи (а дело было ночью), нам дорогу перебежал волк. Папа как по тормозам ударит, мама как завизжит, я как закричу, нас как по гравийке закрутит! Прямо волчком! Прям как будто мы в воронку попали – от слива в раковине! Тут наша ласточка и развалилась на мелкие кусочки. Капот вправо, багажник влево, колёса во все четыре стороны. Осталась одна выхлопная труба и зеркало заднего вида. Подобрала его мама, накрасила губы и говорит папе:

– Не расстраивайся, Степан! Ходить пешком гораздо полезней. А ещё мы сэкономили на эвакуаторе. Рвём когти отсюда, пока нас гаишники не застукали! – Она из нас из всех самая решительная.

Но папа всё равно расстраивался ещё долго.

А своим пациентам рассказывал, что это был не волк, а оборотень. И они верили ему. Успокоился он, только когда выиграл «Ладу Калину» в лотерею. Мне в магазине дали лотерейный билет вместо сдачи, и я подарил его папе на день рождения.

Папа говорит:

– Надо нашей «калинке» устроить завтра тест-драйв. Махнём всей семьёй за город! Заодно и освежимся. Заодно и Бабаку выгуляем.

– Я за, – говорит Бабака. – Устроим пикник на обочине.

– Какой пикник? На дворе февраль! А я, между прочим, на пятом месяце, – говорит мама. – А у меня, между прочим, будет девочка.

– Ура! Ура! – кричит папа. – А откуда ты знаешь? На УЗИ сходила?

– Мне УЗИ ни к чему. Мне подсказывает материнский инстинкт, – отвечает мама.

– Девочка – это хорошо, – говорит Бабака. – Девочки – народ послушный и внушаемый. И ещё им можно покупать платья и прокалывать уши.

– Здорово! – кричат мама с папой. – Ух ты! – кричат они.

Они втроём берутся за руки и начинают водить хоровод вокруг телевизора. И только меня никто не замечает, и только моего мнения никто не спрашивает. Я стою в стороне и мечтаю вовсе не о девочке, а о мальчике. Вернее, о брате – я бы играл с ним в футбол, менялся просоленными от пота майками, учил его правде жизни и называл бы «брателлой».

На следующий день мы едем за город. За бортом минус двадцать пять, но в салоне тепло, хотя печка не работает. Это мы вчетвером надышали.

– Я одного не могу понять, – говорит мама. – Почему твоя «Лада Калина» зелёная?

– А какая она должна быть? – удивляется папа.

– Разумеется, красная! В крайнем случае малиновая.

– Калинка-калинка-калинка моя! – затягиваю я.

– Зелёная «калина» – это нонсенс! – негодует мама. – Куда только смотрит отечественный автопром? Костя, ты термос положил?

– Да, мама.

– А консервный нож?

– Положил.

– Зачем вам в лесу консервный нож? – спрашивает папа за рулём.

– А ананасы мы чем, по-твоему, будем открывать?

– Ананасы, по-моему, в минус двадцать пять даже обезьяны не едят, – говорит папа.

– Обезьяны, может, и нет. А я ела, ем и есть буду, – мама надувает губы. – У железнодорожного переезда останови, я выйду на минуточку.

– Зачем? – удивляется папа.

– Стук колёс хочу послушать, – говорит мама и начинает скрипеть зубами. – Стук колёс, стук колёс, стук колёс, стук колёс!

– Вашему организму требуется кальций, – замечает Бабака. – Вы бы мел, Екатерина Алексеевна, ели или извёстку.

Папа тормозит у переезда. Мама выскакивает из машины и вприпрыжку бежит к рельсам. Мы с Бабакой за ней. Мама плашмя ложится в снег, правым ухом на шпалы, и прислушивается:

– Скорый на подходе: Владивосток – Москва.

Тук-тук, тук-тук, тук-тук!

А вокруг тишина. А вокруг сосновый бор в снегу и жёлтое солнце на голубом небе.

– Екатерина Алексеевна, вы бы встали – простудитесь! – говорит Бабака.

Но маму не уговоришь, мама у нас настырная. Особенно сейчас – на пятом месяце беременности. Она к рельсам будто намертво приросла, даже прикрыла глаза от наслаждения.

– Катя, ты с ума сошла! – Это папа вылез из машины. – Чего доброго, ещё прилипнешь – как мы тебя потом будем отдирать?

Сказал так папа, счастливую маму подхватил на руки и отнёс в машину.

А машина не заводится. То есть никак, хоть ты тресни! Замёрзла наша «калинка», не привыкшая к сибирским морозам. Её же в Тольятти собирали, кто знал, что она окажется в Барнауле? Кто мог предположить? И вокруг, как назло, никого. Граждане все сидят по домам, на улицу, а тем более в лесопарк, носа не кажут.

– А может, укутать её одеялом? – предлагает Бабака. – У меня с собой есть бамбуковое.

– Придётся разводить костёр, – говорит папа. – Заодно и сами погреемся. Сгоняй, сынок, за хворостом, а я бензину пока солью, чтобы горело шибче.

– Эх, хорошо! – восклицает мама. – Воздух, сосны, снегири, удобный пенёк для пикника! Что ещё горожанину надо для полного счастья?

– Присаживайтесь, Екатерина Алексеевна. – Бабака подкатывает к маме валежину. – В ногах правды нет.

Бабака достаёт из пакета термос, бутерброды с колбасой и банку консервированных ананасов. Косточками её не корми, дай только похозяйничать.

– А консервного ножа-то нету, – доносится до меня из-за сосен.

Я выколупываю из сугробов хворост.

– Как то есть нету? – взвизгивает мама. – Костик же его положил!

Я продолжаю выколупывать из сугробов хворост.

– Наш Костик – весь в тебя! – кричит папа. – Такой же растяпа.

Я упорствую и всё ещё выколупываю из сугробов хворост. Хотя в руках у меня уже целая вязанка. Из неё можно свить три вороньих гнезда, и ещё на шалаш останется.

Но по опыту я знаю: сейчас к пеньку лучше не возвращаться.

– Если кто и растяпа, – кричит мама из-за деревьев, – так это ты! Немедленно открой нам банку, а то мы не знаем, что сейчас с нами будет! Мы всю дорогу только о том и мечтали, чтоб ананасов в сосновом бору поесть!

– Ну как же я её открою? Зубами разве? – удивляется папа. – И кто это – мы?

– Мы – это мы! – отрезает мама. – Я и Аделаида, наша будущая дочь!

– Нашу дочь будут звать Аделаидой? – ужасается папа. – Аделаидой Степановной Косточкиной?!

– Ну разумеется. Или ты что-то имеешь против? – нехорошим голосом спрашивает мама.

– Да нет.

– Имеешь, имеешь…

Тут я перестаю слушать, так как меня кто-то хлопает сзади по плечу:

– Мальчик, тебе помочь?

– Спасибо, я сам, – машинально отвечаю я и оборачиваюсь.

И столбенею.

Передо мной стоит голый волосатый человек.

Волосатый он гораздо больше, чем голый, поэтому вроде как и не голый. Типа нашей Бабаки на задних лапах – только без ошейника.

Я смотрю на человека во все глаза, в его ясные глаза с просинью, и он вдруг начинает краснеть. Это даже под волосами видно.

– Ну, я тогда пошёл?.. – как-то невесело говорит незнакомец. Без огонька как-то говорит.

– Постойте! – кричу я и на всякий случай делаю шаг назад, за сосну. – Вы, что ли, Снежный человек?

– Не-ет, что ты! – улыбается незнакомец и делает шаг вперёд. У него запах медвежонка и нет переднего верхнего зуба. – я не снежный, я – дождливый.

– Дождливый человек?

– Ну да! – радуется незнакомец как ребёнок. – Понимаешь, я дождь очень люблю. Я в дождь просто расцветаю весь, просто делаюсь каким-то счастливцем! Но сейчас зима… Дожди настанут только через три месяца.

– А вы в этом лесу живёте?

– Я? Я – нет. Я живу в параллельном измерении. А в ваш лес свежим воздухом проявляюсь подышать. Воздух у вас тут чудесный! А у нас – сплошной вакуум, э-эх!

– А как вас зовут? – Я расслабляюсь.

Раз человек прибыл из параллельного измерения, значит безвредный. Параллельные измерения же не пересекаются. Да и вообще, в грязь лицом себя ударять перед пришельцем негоже. Я выхожу из-за сосны.

– Костя, – протягиваю я дождливому человеку руку. – Костя Косточкин.

– А меня зовут Клаату. Но можно просто Игорь.

Рука у него тёплая и сухая – как у человека без страха и упрёка. Это сразу располагает.

– Давай, Костя, помогу. – Игорь кивает на мой хворост. – И с родителями заодно познакомлюсь.

Я мешкаю. С одной стороны, не каждый день с дождливыми людьми в лесу встретишься. Папа вообще глубоко в душе уфолог, он очень будет рад встрече с неведомым. И Бабака тоже. Но, с другой стороны, мама на пятом месяце, и Аделаида… А женщин надо беречь.

– Я, наверное, некстати это предложил, – догадывается Игорь. – Я пойду, наверное…

– Да нет, – говорю я. – Родители будут рады, только вы с мамой поаккуратнее, не пугайте её.

Но мама ничуть не испугалась. Наоборот, она была очень рада неожиданному появлению Игоря.

– Ах, как вы кстати! Вы откроете нам ананасы! – восклицала она и протягивала дождливому человеку бутерброд. – А какие погоды у вас там стоят в параллельном измерении?

– У нас всегда одна погода – сухо и жарко, как за печкой, – вздыхал дождливый человек, вскрывая зубами банку.

– Скажите, а Йети с Бигфутом вам, случайно, не родственники? – спрашивал папа и включал погромче «It’s raining man» на «Ретро-FM». – Не поймите меня превратно, этот вопрос волнует не столько меня, сколько мировую общественность.

– Как же! – восклицал Игорь. – Это мои троюродные племянники по материнской линии. Только они из перпендикулярного измерения, мы с ними редко пересекаемся. Раз в четыре года в местечке Комарно, что в Канаде, семейные сабантуи только устраиваем. Вот тогда съезжается вся родня – и Несси из Шотландии, и Набау с острова Борнео, и Чупакабра из Пуэрто-Рико, и Мокеле-Мбембе из Республики Конго, и даже Олгой-Хорхой из Монголии. Да много кто… Это как раз приходится на ваш високосный год, оттого и всякие катаклизмы на земле случаются в это время.

– Вы уж там поосторожнее, – строго говорит мама Игорю, а сама кушает ананасы с вилочки, – нам тут не нужны катаклизмы. – У нас и так видели какие стоят морозы? Новую машину завести – и то не получается!

– Сейчас я вашу машину заведу в два счёта! – говорит Игорь и вдруг как дыхнёт на неё пламенем! Жарко стало, как зимой в Африке.

«Ну всё, – думаю, – конец пришёл нашей „калинке“! А я за рулём один разок только и посидел».

Но нет. Дым рассеялся, глядим – а наша машина стоит живая и невредимая, попыхивает выхлопной трубой, рвётся в дорогу, как лошадка. Только она не зелёная, как раньше, а приятного малинового оттенка.

– Батюшки! – мама всплеснула руками. – Прелесть какая! – и ну давай Игоря обнимать. Потом спохватилась, когда папа сказал «кхем-кхем».

– Спасибо, Игорь, не знаю, как вас по батюшке, – папа пожимает дождливому человеку руку. – Выручили вы нас, право слово. Приезжайте в гости в начале мая. Мы открываем дачный сезон – в баньке попаримся, шашлычков поедим!

– В баньку я не любитель, а вот грозу люблю в начале мая, – улыбается Игорь.

На этой дружественной ноте распрощались мы с дождливым человеком и садимся в машину.

И тут только заметили, что Бабаки-то нет!

Что такое? Где Бабака?

Папа забегал, я кричу в панике, маме стало дурно в машине. Даже Аделаида начала пинаться, а до этого сидела смирно в животе.

И тут она появляется. Хвост поджатый, глаза на мокром месте, а нос, наоборот, сухой – издалека заметно. Сама не своя Бабака.

– Ты чего, – спрашиваю, – сама не своя? Ты где была? Мы волновались вообще-то!

– Я, – говорит, – сидела за кустом бузины. Я, – говорит, – как увидела этого вашего Клаату, сильно испугалась. Я недолюбливаю пришельцев из параллельных миров. Побаиваюсь. Вы, – говорит, – не забывайте, что я не кошка, а собака. И вообще, надо предупреждать в следующий раз.

Сказала так Бабака и села за руль. И папа даже не возражал. С взвинченной женщиной связываться – себе дороже.

А Игорь зачастил к нам с тех пор. Особенно ему летом нравилось в Рассказихе. Встанет, бывало, под дождь и стоит – весь мокрый до нитки, радугой в небе любуется.

А потом мы все вместе пьём чай и смотрим «Человека дождя» с Дастином Хоффманом в главной роли. Это у Игоря любимый актёр.

А маме с Бабакой Том Круз больше нравится.