Текст книги "Лед"

Автор книги: Анна Каван

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Пять

Окно моей комнаты выходило на пустырь, где никто никогда не появлялся. Жилых домов не было, лишь развалины, унылые снега, воды фьорда, еловый лес, горы. Никаких красок, только однотонные оттенки – от черно-серого до мертвенно-белоснежного. Безжизненная в своем покое вода, повсюду ряды черных дерев, словно выстроившиеся солдаты в унылой униформе. Вдруг что-то мелькнуло, красно-синий крик в однотонной серой тишине. Я схватил пальто и, натягивая его на ходу, поспешил к двери; остановился, передумал, вернулся к наглухо закрытому окну. Мне удалось поднять раму, я вылез на улицу, встал на груду обломков, и, отдернув пальцы, захлопнул окно. Поскальзываясь на подмерзшей траве, побежал вниз по склону. Это был кратчайший путь, к тому же я не попался на глаза хозяйке, которая, подозреваю, следила за моими передвижениями. На узкой, идущей по краю фьорда тропинке не видно было ни души, но человек, за которым я погнался, не мог уйти далеко. Тропинка уходила в лес. Под часто растущими деревьями, чьи черные ветви переплетались с густым подлеском, сразу стало темней и холоднее. Находись рядом со мной хоть двадцать человек, я бы их не заметил, но я прекрасно видел, как серое пальто призраком мелькало меж елей и порой проглядывала его клетчатая подкладка. Голова была непокрыта: светлые волосы поблескивали, как серебряный огонь, как ignis fatuus  [1]1
  Блуждающий болотный огонек (лат.). (Здесь и далее примечания переводчика).


[Закрыть], мерцающий в лесу. Она спешила изо всех сил, желая поскорее выбраться из ельника. В лесу она всегда чувствовала себя неспокойно, он представлялся ей полным тайн и коварства. Растущие слишком близко друг к другу деревья лишали ее сил, превращаясь в сплошную стену. Было уже поздно, солнце село, она зашла в самую чащу – нужно поскорей возвращаться. Она попробовала разглядеть сквозь деревья фьорд и, не сумев, потеряла самообладание, испугалась внезапно и сильно; мысль о том, что ночь застанет ее в лесу, ужасала.

Она жила в атмосфере, пропитанной страхом; если б когда-нибудь она познала доброе к себе отношение, все было бы иначе. Деревья, казалось, угрожали, таили злой умысел. Всю жизнь она воспринимала себя как приговоренную жертву, и вот лес стал злой силой, готовой ее истребить. В отчаянии она попыталась было бежать, но споткнулась о невидимый корень и чуть не упала. Ветки цеплялись за волосы, тянули назад, и, отпуская, жестоко хлестали. Меж черных иголок сверкали ее серебряные вырванные пряди; они станут метками, по которым пойдут ее преследователи, следами, ведущими к жертве. Она наконец выбежала из леса, но лишь для того, чтобы упереться в поджидающий ее фьорд. От воды поднималась зловещая эманация, нечто первобытное, дикое, требующее жертв, жадное до человечины.

Абсолютная тишина и полное одиночество внушали такой ужас, что она на секунду замерла. С наступлением ночи пейзаж приобрел новые страшные черты. Со всех сторон укрепились многочисленные отряды деревьев, неприступная стена горы ощетинилась стволами. Внизу, превратившийся в невероятный ледяной вулкан фьорд извергал губительный огонь поглощаемого солнца.

В сгущающихся сумерках можно было ожидать самого страшного. Страх охватил ее, она старалась не смотреть на поднимающиеся из воды призрачные фигуры, но, чувствуя, как они скользят к ней, в панике бросилась прочь. Одна из них нагнала ее и окутала, как эктоплазмой, мягкими, липкими путами. Подавив бешеный крик, она вырвалась и побежала слепо, наугад, неистово, задыхаясь. Сознание заблокировал кошмар, думать она не могла. В свете последнего угасающего луча она споткнулась о невидимые камни, поранив колени и локти. Шипы раздирали ее одежду, царапали лицо. Тонкий лед, окаймлявший берег фьорда, треснул, и она промокла в ледяной воде. Каждый вздох приносил боль, как будто в грудь вонзался острый нож. Она не осмеливалась ни на секунду остановиться или хотя бы замедлить бег, принимая громкие удары собственного агонизирующего сердца за шаги преследователей. Вдруг она поскользнулась на насте, не смогла удержаться, и упала лицом в сугроб. Снег забил рот, все кончено, она больше не встанет и уже никогда не побежит. Но судорожно напрягшиеся мускулы безжалостно вздернули ее на ноги, требуя продолжить борьбу за существование. Постоянные издевательства, которым она подвергалась, когда была более всего уязвима, исказили саму структуру ее психики, превратили в жертву, предназначенную к уничтожению, и не важно, обстоятельствами или людьми, фьордами или лесами – в любом случае избежать этого она не могла. Нанесенный ей непоправимый вред уже давно предопределил ее судьбу.

Вверху виднелась черная как смоль скала, холм, гора, неосвещенная крепость, подпираемая штыками черных елей. Ее слабые руки слишком сильно дрожали, чтобы справиться с дверью, но судьба затащила ее внутрь.

Растянувшись на своей кровати, она ощущала, что враждебный, чуждый, мерзлый мрак прижался к стене, как ухо подслушивающего врага. В полнейшей тишине и одиночестве она лежала, смотря в зеркало, и ожидала своей участи. Осталось уже недолго. Она знала, что в звуконепроницаемой комнате, куда никто не сможет и не придет ее спасти, должно произойти страшное. Комната – ее враг, и так было всегда. Она всегда понимала, что стены не защитят ее, чувствовала их холодную враждебность, разлитую в воздухе. Они ничего не могла поделать, ей не к кому было обратиться за помощью. Ей, покинутой, беспомощной, оставалось лишь ждать конца.

В комнату без стука вошла женщина и остановилась в дверях; красивая, отталкивающая, одетая во все черное, высокая и грозная, как дерево, она вела за собой сонм неясных очертаний, которые держались в тени позади нее. Девушка сразу узнала своего палача, чью враждебность всегда ощущала, но не понимала; будучи слишком невинной, или же слишком погруженной в мир своих фантазий, она не могла предположить очевидное. И вот теперь два холодных, ярких, безжалостных, нашедших свою жертву глаза отразились в прозрачных глубинах зеркала. Ее широко распахнутые глаза были черны от ужаса, два глубоких колодца страха, интуитивно предвидевшие кошмар. Потом сознание неотвратимости неизбежного победило; пережив регрессию, она снова стала покорным, забитым ребенком, запуганным постоянным дурным обращением. Оробевшая, она покорилась командному тону женского голоса, поднялась и нетвердыми шагами сошла с помоста. Лицо ее было бледнее бумаги. Ее схватили за руки, она вскрикнула, слабо забилась. Рот зажали ладонью, связали руки за спиной, со всех сторон подхватили, поволокли прочь из комнаты.

В лесу становилось все темнее, я уже не различал очертаний тропинки. В итоге я потерял дорогу и вышел в другом месте, ближе к стене. Ее прочность и отсутствие трещин произвели на меня впечатление. На стене темнели контуры часовых, двое из них двигались навстречу друг другу и должны были пересечься прямо надо мной. Я застыл в тени черных дерев, рассчитывая остаться незамеченным. Они громко топали, лютый мороз усиливал звуки. Они встретились, щелкнули каблуками, обменялись паролем, разошлись. Я пошел дальше, и шаги их стали стихать. У меня возникло удивительное ощущение, что я живу одновременно в нескольких измерениях; и измерения эти, находя одно на другое, создавали невообразимую путаницу. Вокруг огромные, как дома, валуны, напоминавшие головы казненных великанов, лежали на том же месте, где когда-то остановились, скатившись с гор. Вдруг я услышал голоса, оглянулся, но никого не увидел. Звук, похоже, раздавался из-за валунов, и я пошел разведать. В синих сумерках желтым цветком расцвел источник света: передо мной был уже не кусок скалы, а деревянный дом. Внутри переговаривались люди.

Послышались крики, удары, испуганное ржание лошадей – все голоса сражения. Полетели стрелы, замолотили палицы, заскрежетало, забряцало железо. Странно одетые мужчины волнами пошли на приступ; ловкие, как гориллы, они взбирались на стену, цепляясь ногами и руками, держа сабли в зубах. Их были тысячи, и сколько бы ни сбрасывали их со стен, тут же подступала новая волна. Когда все защитники были истреблены и вторая линия обороны отброшена в глубь города, захватчики, оказавшиеся внутри, открыли ворота, и войско хлынуло, как океанский прилив. Жители забаррикадировались в своих домах, в городе царил хаос. На узких улицах шел рукопашный бой, свирепые, бессмысленные вопли, похожие на крики диких животных, эхом отдавались от стен. Пришельцы, заливая вино в глотки, носились по городу, как безумные, и рубили все, что им попадалось на пути – мужчин, женщин, детей, животных. Вино, смешиваясь с потом и кровью, струилось по лицам, делая их похожими на демонов. Пошел мелкий снег: это возбудило их еще больше, они смеялись как безумные, стараясь поймать ртами падающие снежинки. У всадников были длинные пики, украшенные вымпелами или перьями. На острие были насажены отрубленные головы, среди которых попадались детские и собачьи. Повсюду бушевали огромные костры, было светло, как днем. В воздухе пахло гарью, обуглившимся деревом и старой пылью. Людей выкуривали из домов и рубили саблями. Многие предпочитали погибнуть в огне.

Оружия у меня не было, и я стал искать, чем бы защититься. Я был на улице, перегороженной баррикадой из наваленных друг на друга лошадиных трупов, среди которых виднелся убитый всадник вместе с лошадью. Он не успел даже вытащить саблю из ножен, украшенных замысловатым узором, гравировкой тончайшей работы. Я потянул за эфес, но клинок заклинило, и я не сумел его вытащить. Трупы животных накиданы были в безумной спешке, от моих настойчивых усилий конструкция расшаталась; несколько тушь сползло, образовалась брешь. Не успел я восстановить баррикаду, как на улицу с громким топотом выскочил отряд всадников; они размахивали пиками, выкрикивая что-то бессмысленное. Я бросился навзничь, в надежде, что меня не заметят, но готовясь к худшему. Подскакав к баррикаде, один из них вонзил пику в мертвое тело всадника с такой силой, что труп свалился на меня, и, по всей вероятности, спас мне жизнь. Я лежал не шелохнувшись, пока всадники на бешено вращающих налитыми кровью глазами лошадях не пронеслись мимо.

Когда они скрылись, я скинул с себя труп и отправился на поиски девушки. Надежды найти ее было мало; участь девушек в разграбленном городе известна. Сабля высвободилась, я легко вынул ее. Я не умел обращаться с подобным оружием и потренировался на лежащих вокруг телах. Сабля была тяжелая и управиться с ней было непросто, однако я понемногу к ней приноровился, приобретя столь необходимую мне уверенность в собственных силах. На меня никто не нападал. Бои шли на нижних улицах вокруг фортов гавани, которые, видимо, еще держали оборону. Едва завидев кого-нибудь, я прятался, стараясь быть незаметным в общей суматохе. Большой Дом сгорел, остались только стены, от которых к небесам вздымались языки пламени и клубы дыма, внутри все полыхало. Я подошел как можно ближе, но дым и нестерпимый жар заставили меня ретироваться. Пробраться внутрь было нереально. В любом случае в таком аду никто б и не выжил. Лицо мое было в ожогах, тлеющие в волосах искры я стряхивал руками.

Я наткнулся на нее по чистой случайности, она лежала ничком, лицом на камнях. Изо рта стекала тонкая струйка крови. Шея была неестественно выгнута; живая девушка не могла бы повернуть голову под таким углом – шею сломали. Ее тащили за волосы: от грязных рук скрутивших их в подобие каната, они потускнели, утратили свою серебристую яркость. На спине виднелись свежие пятна крови – влажные, ярко-красные; кое-где на белой плоти чернела уже запекшаяся кровь. С особым вниманием я рассмотрел руку, на которой четко вырисовывались закругленные следы зубов. Предплечье было сломано, острые обломки костей проткнули кожу и торчали под прямым углом к запястью. Я почувствовал себя обкраденным: только я мог с нежной любовью крушить ее кости; лишь мне позволено было наносить ей увечья. Я нагнулся и прикоснулся к холодной коже.

Я подошел к коттеджу и заглянул в окно, стараясь, чтобы меня не заметили. В маленькой задымленной комнате собралась большая компания, красные отблески пламени камина на лицах напоминали средневековые изображения ада. Сначала я ничего не мог разобрать – все говорили одновременно. Я узнал одну женщину, она была необычайно высокой и отталкивающе красивой – я видел ее в Большом Доме. Она стояла рядом с мужчиной, которого называла отцом, он же сидел прямо на подоконнике, и, оттого что он был ко мне ближе всех, первыми я расслышал именно его слова. Он рассказывал легенду о фьорде: каждый год во время зимнего солнцестояния дракону, живущему в его глубинах, нужно было приносить в жертву прекрасную девушку. Когда он перешел к описанию самого ритуала, голоса постепенно смолкли. «Мы развязываем ее, как только доведем до скалы. Она должна слегка отбиваться, иначе дракон подумает, что мы хотим подсунуть ему мертвую девушку. Вода начинает бурлить и пениться. Появляется покрытое чешуей змеевидное тело чудовища. И тут мы скидываем ее вниз. Весь фьорд превращается в сплошной водоворот, во все стороны летят брызги крови и пена».

Последовало живое обсуждение жертвоприношения, люди высказывали свое мнение с таким видом, будто речь идет о футбольном матче с командой соседнего городка. Кто-то сказал: «У нас не так много симпатичных девушек, чтоб разбрасываться ими направо и налево. С какой стати мы должны приносить их в жертву дракону? Не лучше ли пожертвовать незнакомкой, девушкой-иностранкой, которая ничего не значит ни для кого из нас». Тон его предполагал, что он говорит о конкретном человеке, известном всем присутствующим. Отец стал возражать, но дочь заставила его замолчать, разразившись страстной тирадой, из которой я смог уловить лишь отдельные фразы. «Бледные девицы и такие чистые, будто сделаны из стекла… разбить их вдребезги… И я разобью ее…» В конце она прокричала: «Я сама скину ее со скалы, если ни у кого из вас не хватит на это духу!»

Я ушел оттуда в ужасе. Эти люди – хуже дикарей. Лицо и руки у меня занемели, я был на грани обморожения и никак не мог взять в толк, чего ради я так долго стоял и слушал их бредни. Появилось смутное ощущение, что со мной что-то не так, однако я не мог понять что именно. Я забеспокоился, но потом забыл об этом. В небе ярко сияла маленькая холодная луна, в подробностях освещая пейзаж. Фьорд я узнал, а вот берег нет. Прямо из воды росли высокие отвесные скалы, поддерживающие плоскую каменную платформу, похожую на вышку для ныряния. Показались какие-то люди, они тащили девушку со связанными руками. Когда они проходили мимо, я успел заглянуть в ее жалкое бледное личико: жертвенное дитя, запуганное и обманутое. Я рванул вперед, попытался добраться до нее, разрезать веревки. На меня набросились. Я отбросил одного, снова попытался приблизиться к ней, но ее утащили. Я поспешил за ними, крича: «Убийцы!» Но не успел, они уже тащили ее на скалы.

Я стоял рядом с ней на каменной платформе высоко над фьордом. Мы были одни, хотя едва различимый гул голосов подразумевал присутствие множества наблюдателей. Меня это не волновало. Мое внимание было сосредоточено на дрожащей скрюченной фигурке, покорно глядевшей вниз на темную воду. В свете луны ее волосы блестели, как алмазная крошка. Она не смотрела на меня, но я видел ее лицо, которое и всегда-то было бледным, теперь же выцвело до крайнего предела. Я заметил, как она исхудала, и подумал, что мог бы обхватить двумя ладонями ее грудную клетку, в которой еще билось сердце. Кожа была цвета белого шелка, в ярком лунном свете она почти не отбрасывала тень. Опоясывающие запястья отметины от веревок, при дневном свете красные, сейчас казались черными. Я представил, каково это схватить ее за запястья так, сжать ее тонкие косточки.

Нагнувшись, я тронул ее холодную кожу, неглубокую впадину на ее бедре. В ложбинку между грудей падал снег.

Подошли вооруженные мужчины, отпихнули меня, схватили ее за хрупкие плечи. Из глаз ее закапали крупные слезы, похожие на сосульки, на алмазы, но меня они не тронули. Они не были похожи на настоящие слезы. Да и сама она казалась ненастоящей. Бледная, почти прозрачная жертва, вид которой так возбуждал меня в моих грезах. Стоящие за мной люди ворчали от нетерпения. Мужчины не стали более ждать и скинули ее вниз, и ее жалобный крик полетел вслед. И ночь взорвалась, как бумажный пакет. Брызнули огромные струи, бешено забились волны, разлетаясь каскадами брызг. Не обратив внимания на окативший меня ледяной душ, я склонился над краем платформы и увидел всплывающие в бурлящей воде чешуйчатые кольца, в которых судорожно билось что-то белое, пока не лязгнули покрытые броней челюсти.

Я спешил вернуться домой. Стопы и пальцы уже занемели, лицо окоченело, от холода начинала болеть голова. Слегка оттаяв в своей комнате, я принялся писать. Основной моей темой, естественно, оставались индри, но я по-прежнему старался придерживаться версии о своем интересе к истории города, что-то записывая о нем. Я не думал, что люди из службы безопасности станут утруждать себя чтением моих записей, впрочем, ничто не мешало им делать это, пока меня нет дома. По-детски простая система кодирования, которой я пользовался, перемежая предложения, касающиеся лемуров, заметками про местные дела, по крайней мере, должна была запутать хозяйку, которая повсюду совала нос.

Описывая эти нежные таинственные поющие существа, я получал огромное удовлетворение и по ходу работы проникался к ним все большей симпатией. Их чарующие потусторонние голоса, их веселость, доброта, невинность стали для меня символом жизни, какой она могла бы стать, если б можно было изжить свойственные человеку жестокость, насилие, страсть к разрушению. Обычно я получал удовольствие от самого процесса письма, предложения складывались без усилий, будто самостоятельно составлялись в моей голове. Однако теперь все было иначе, я не мог найти нужных слов: я видел, что выражаюсь недостаточно ясно, что память меня подводит, и через несколько минут отложил ручку. Перед глазами всплыла картина собравшихся в дымной комнате людей, и я решил, что должен довести до сведения правителя все, что подслушал. В то же время воспоминания об этой сцене были на удивление смутными, словно все это мне приснилась. Когда же у меня мелькнула мысль, что девушке, вполне возможно, угрожает реальная опасность, я не смог в это поверить. И, тем не менее, встал, чтобы пойти к телефону. Затем удерживаемый свойственными мне сомнениями, я вспомнил о женщине, которая, вероятнее всего, постарается подслушать каждое слово, и решил позвонить из кафе.

Когда я вышел из дома, ощущение нереальности стало непреодолимым. Все вокруг было видно, как днем, из-за яркого бесцветного свечения, источник которого я был не в состоянии локализовать. Еще больше я поразился, когда заметил, что в этом непонятном свете можно разглядеть детали, обычно невидимые невооруженному глазу. Шел легкий снег, и сложная структура каждой снежинки видна была с кристальной четкостью – хрупкие звезды и соцветия, различимые до мельчайших подробностей и яркие, как драгоценные камни. Я оглянулся, ожидая увидеть привычные руины, но их не было. Я уже привык к царившему здесь запустению, но теперь все было по-другому. От разрушенного города не осталось и следа; все распалось на части, которые уже успели разровнять, как будто пройдясь по ним гигантским паровым катком. Один или два вертикальных фрагмента оставили словно специально, чтобы подчеркнуть, что все остальное сровняли с землей. Как во сне я шел по городу, в котором не видно было ни живых, ни мертвых. Воздух был полон сладковатого, не без приятности запаха, которым уже пропахли мои руки и одежда, и я решил, что это какой-то газ. Меня удивило отсутствие пожаров; нигде ничего не горело, не было заметно и дыма. Только сейчас я обратил внимание на тонкие струйки белой молочной жидкости, которые, просачиваясь меж обломков, собирались в лужи. Белые озерца непрестанно ширились, по мере того как жидкость разъедала материю, поглощая все, к чему бы ни прикасалась; таким образом, утилизация всей массы обломков была уже делом времени. Я остановился, чтобы понаблюдать за процессом, зачарованный поразительной практичностью и тщательностью такого метода расчистки.

Я вспомнил, что нужно найти девушку и принялся искать ее меж камней. Мне показалось, я увидел ее далеко-далеко, крикнул, побежал; но она словно испарилась. И тут же возникла вдали, как мираж; и снова исчезла. Из развала дома торчала девичья рука; я взялся за запястье, мягко потянул; отделившись, она осталась у меня в руке. Неожиданно за моей спиной послышались какие-то звуки, я быстро развернулся и разглядел живые существа, которые плавно скользили и издавали трели. Выглядели они необычно и, лишь отчасти напоминая людей, больше походили на мутантов из фантастических рассказов. Они не обратили на меня никакого внимания, и я поспешил убраться восвояси.

Я пошел туда, где повсюду лежали трупы, остановился, чтобы посмотреть, нет ли ее среди них. Тщательно рассмотрел ближайшее ко мне тело. Его невозможно было опознать, так как скелет и то, что осталось от плоти, теперь стали фосфоресцирующими. Разглядывать остальных было бессмысленной тратой времени, поэтому я удалился.