Текст книги "Лед"

Автор книги: Анна Каван

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Анна Каван
Лед

Один

Я потерялся, смеркалось, я был за рулем уже много часов, и бензин был на исходе. Перспектива затеряться среди безлюдных холмов ночью пугала, поэтому, заметив указатель и съезд к заправке, я вздохнул с облегчением. Воздух снаружи, когда я опустил окно, чтобы поговорить с заправщиком, оказался таким холодным, что пришлось поднять воротник. Заливая бак, он заговорил о погоде. «Не припомню, чтоб в это время стоял такой холод. А синоптики говорят, еще и не так подморозит». Большую часть жизни я провел за рубежом: служил в армии или исследовал труднодоступные территории; я только что вернулся из тропиков и не слишком понимал, насколько сейчас должно быть холодно, так что его зловещий тон изумил меня. Мне не терпелось двинуться дальше, и я спросил у него дорогу до нужной мне деревни. «В темноте вам ее ни за что не найти. Дорога туда разбита и обледенела. А гололед на горных дорогах очень опасен». Похоже, он намекал, что при сложившихся обстоятельствах в такой путь мог пуститься только безумец, что меня весьма раздосадовало. Оборвав его путаные объяснения, я расплатился и уехал, не ответив на его предостерегающий окрик: «Поосторожней там на льду!»

Скоро совсем стемнело, я заплутал и заплутал безнадежно. Я понимал, что надо было послушаться заправщика, и в то же время сожалел, что вообще заговорил с ним. Его слова почему-то меня растревожили, превратившись в дурное предзнаменование для всей экспедиции, и я начал сожалеть, что вообще в это ввязался.

Сомнения относительно данного предприятия были у меня с самого начала. Я приехал только вчера и должен был заняться делами в городе, а не отправляться к друзьям в деревню. Я сам не понимал своего навязчивого желания увидеть девушку, которая владела моими мыслями все время, пока я отсутствовал, хоть вернулся я и не ради нее. Я приехал, чтобы выяснить, что скрывается за слухами о надвигающейся на эту часть света катастрофе. Но, как только я здесь оказался, мысль о девушке стала преследовать меня неотступно, я должен был увидеть ее немедленно, все остальное не имело значения. Естественно, я осознавал, что желание это сугубо иррационально. Как и моя теперешняя тревога – едва ли на родине со мной может что-то случиться, и, тем не менее, чем дальше я ехал, тем сильнее обуревало меня беспокойство.

Реальность всегда была для меня чем-то вроде неизвестной величины. Иногда это раздражало. Например, сейчас. Я уже навещал эту девушку и ее мужа и сохранил живые воспоминания о мирных и благодатных краях, где находился их дом. Но по мере того как я продвигался в темноте по совсем необжитой дороге, воспоминания эти таяли и, утрачивая реальность, становились все менее убедительными и различимыми. На фоне темного неба неухоженные живые изгороди казались черными, и, когда фары высвечивали придорожные строения, они тоже казались черными, необитаемыми и в той или иной степени разрушенными. Все выглядело так, будто в мое отсутствие весь этот район подвергся опустошению.

Я начал сомневаться, можно ли вообще найти ее в этой пустыне. С тех пор как неизвестное бедствие опустошило деревни и обрушило фермы, сколько-нибудь упорядоченная жизнь здесь не представлялась возможной. Насколько я мог видеть, никаких попыток возобновить нормальное существование не предпринималось. Ни восстановительных, ни земельных работ, ни скота на полях видно не было. Дороге требовался срочный ремонт, канавы задыхались от сорняков, проросших под запущенными живыми изгородями; все вокруг выглядело покинутым.

В лобовое стекло ударила пригоршня белых камушков, заставив меня подпрыгнуть. Я так давно не проводил зиму на севере, что не сразу сообразил, что это. Град скоро обернулся снегом, видимость ухудшилась, вести стало труднее. Я страшно замерз, и мне пришло в голову, что все возрастающая во мне тревога связана с этим. Заправщик сказал, что не припомнит, чтобы в это время бывали такие холода, я же думал, что для снега и льда уж тем более еще не время. Внезапно тревога стала такой острой, что мне захотелось развернуться и поехать назад в город; но дорога была слишком узкой, и я был вынужден следовать по ее бесконечным изгибам, подъемам и спускам сквозь безжизненную мглу. Дорога стала еще хуже – размякшей и скользкой одновременно. От непривычного холода разболелась голова – пришлось высунуться, чтобы, напрягая глаза, с трудом объезжать обледеневшие лужи, на которых машину заносило. Периодически фары выхватывали из темноты силуэты развалин, каждый раз заставая меня врасплох, но все исчезало прежде, чем я мог убедиться, что действительно что-то видел.

Живая изгородь зацвела неземным белым цветом. Я мельком заглянул в брешь между кустами. На мгновение луч выхватил из темноты обнаженное девичье тело, по-детски худое, цвета слоновой кости на фоне мертвенно-белого снега, с волосами, блестевшими, как стеклянные нити. В мою сторону она даже не взглянула. Она, не отрываясь, смотрела на медленно надвигающиеся на нее, окружающие ее стены сверкающего, гладкого, плотного льда. Ледяные пики высоко над ее головой отсвечивали ослепительными вспышками; внизу лед уже подобрался к ней, обездвижил, как бетоном залив ступни и щиколотки. Я наблюдал, как лед поднимается все выше, покрывая колени и бедра, видел ее открытый рот – черную дыру на белом лице, слышал тоненький душераздирающий крик. Мне не было жаль ее. Напротив, глядя, как она страдает, я испытывал неописуемое наслаждение. Я упрекал себя в таком бессердечии, но ничего не мог с собой поделать. Оно сформировалось под влиянием различных обстоятельств, не являющихся, впрочем, смягчающими.

Когда-то я сходил по ней с ума, хотел жениться. По иронии судьбы тогда моей целью было защитить ее от грубости и бессердечия этого мира, которые, как магнитом, притягивали ее робость и хрупкость. Она была сверхчувствительна, чрезвычайно напряжена, боялась людей и жизни; ее личность была сломлена садисткой матерью, державшей ее в состоянии постоянного страха и покорности. Мне пришлось завоевывать ее доверие, я всегда был мягок, добр и осторожен, сдерживал проявления своих чувств. Она была такая тоненькая, что, когда мы танцевали, я боялся причинить ей боль слишком крепкими объятиями. Ее косточки казались хрупкими, а выступающие запястья очаровывали меня больше всего. У нее были потрясающие волосы – серебряно-белые, как у альбиноса, блестящие, как лунный свет, как подсвеченное луной венецианское стекло. Я относился к ней так, будто она сделана из стекла; иногда мне с трудом верилось в ее реальность. Постепенно она перестала меня бояться, по-детски привязалась ко мне, но осталась застенчивой и ускользающей. Мне казалось, я уже доказал, что мне можно доверять, и готов был ждать. Она уже почти приняла меня, однако ее незрелость мешала мне оценить искренность ее чувств. Возможно, ее привязанность не была притворством, но она, тем не менее, совершенно неожиданно бросила меня и ушла к мужчине, за которым и была теперь замужем.

Все это – в прошлом. Однако последствия той травмы до сих пор проявлялись: я страдал бессонницей и мигренями. От прописанных лекарств мне снились кошмары, в которых она всегда фигурировала в роли беспомощной жертвы, изломанное хрупкое тело в синяках. Видения снами не ограничивались, и, что прискорбно, я стал получать от них удовольствие.

Видимость улучшилась: ночь не стала светлее, но снегопад прекратился. На вершине крутого холма виднелись развалины форта. От него почти ничего не осталось, кроме башни, пустые окна которой зияли разверстыми черными ртами. Место это было мне смутно знакомо, развалины чего-то, что я с трудом припоминал. Я вроде бы узнал его, как будто уже видел раньше, но уверенности не было, поскольку я был здесь летом, когда все выглядело иначе.

Я приехал по приглашению ее мужа, хотя и сомневался в его искренности. Он был художник – но не серьезный, так – дилетант; из тех, у кого всегда полно денег, хотя они ничего вроде бы и не делают. Возможно, у него было состояние: но я подозревал, что он не тот, за кого себя выдает. Теплота приема поразила меня, он был дружелюбнее некуда. И все же я был настороже.

Девушка почти не разговаривала, стояла возле него, украдкой поглядывая на меня большими глазами сквозь длинные ресницы. Ее присутствие сильно на меня подействовало, хотя я с трудом понимал, как именно. Мне было сложно разговаривать с обоими сразу. Дом стоял посреди букового леса, и вокруг было так много высоких деревьев, что казалось, будто мы находимся на уровне крон: в окна ломились волны густой зеленой листвы. Я подумал о практически исчезнувшей популяции больших поющих лемуров, называемых индри, обитавших на деревьях далекого тропического острова. Мягкий, нежный нрав и странные мелодичные голоса этих почти легендарных существ произвели на меня глубокое впечатление, и я, забыв обо всем, стал с увлечением о них рассказывать. Ему, судя по всему, было интересно. Она, ничего не сказав, оставила нас, чтобы позаботиться о ланче. Стоило ей выйти, как мы разговорились.

Была середина лета, стояла жара, листва за окнами прохладно шелестела. Мужчина был все так же доброжелателен. По-видимому, я был несправедлив к нему, и теперь стеснялся своей подозрительности. Он сказал, что рад моему приезду, и завел разговор о девушке. «Она такая застенчивая и нервная, ей полезно видеться с людьми из внешнего мира. Здесь она слишком часто бывает одна». Я гадал, что ему известно обо мне, что она ему рассказала. Придерживаться оборонительной тактики было глупо, но его любезность настораживала.

Я пробыл у них несколько дней. Она держалась от меня подальше. Мы ни разу не оставались наедине. Она носила короткие, легкие, очень простые платья, обнажавшие плечи и руки, и детские сандалии на босу ногу. Волосы ослепительно блестели на солнце. Я понимал, мне уже не забыть ее. Она сильно изменилась, стала значительно уверенней в себе. Чаще улыбалась, и однажды я слышал, как она пела в саду. Когда муж звал ее, она прибегала немедленно. Я впервые видел ее счастливой. Только вот в ее разговоре со мной по-прежнему чувствовалась какая-то напряженность. Ближе к концу моего визита он спросил, удалось ли нам поговорить наедине. Я ответил, что нет. Он сказал: «Непременно поговорите перед отъездом. Прошлое беспокоит ее; она боится, что сделала вас несчастным». Выходит, он знал. Видимо, она рассказала ему обо всем, что между нами было. Впрочем, рассказывать особо было не о чем. Но все равно я не желал обсуждать это с ним, и потому ответил уклончиво. Он тактично сменил тему, но позднее снова к ней вернулся. «Я надеялся, что вы успокоите ее. Я дам вам возможность поговорить наедине». Я не понимал, как он собирается это сделать, ведь вечером следующего дня я должен уехать.

Утро выдалось жарче прежних. Парило, в воздухе чувствовалась гроза. Уже во время завтрака жара стояла нестерпимая. К моему удивлению, они предложили прогуляться. Не мог же я уехать, не повидав одну из местных достопримечательностей – про холм, с которого открывается потрясающий вид, я слышал. Когда я сослался на предстоящий отъезд, мне сказали, что добираться туда совсем не долго, и по возвращении у меня будет еще предостаточно времени. Я понял, что настроены они решительно, и согласился.

Мы взяли корзину с продуктами, чтобы устроить пикник возле руин старинного форта, построенного в те далекие времена, когда люди боялись вторжения. Дорога кончалась в лесу. Мы вышли из машины и пошли пешком. Жара все нарастала, я не стремился поспевать за ними, отстал, а когда увидел, что лес кончается, присел в тени. Он вернулся за мной. «Пойдемте! Вот увидите, место того стоит». Заразившись его энтузиазмом, я поспешил за ним по крутому солнечному склону на вершину, где должным образом насладился видом. Но этого ему показалось мало, и он потребовал, чтобы я осмотрел окрестности с вершины развалин. Вел он себя странно, был возбужден до крайности. В пыльной темноте я последовал за ним по лестнице, вырубленной в стене башни, его массивная фигура перекрывала мне свет, я ничего не видел и рисковал сломать шею, оступившись. Наверху перил не было, мы стояли среди груды камней, между нами и краем не было преград; размахивая руками, он указывал на расстилавшийся внизу пейзаж. «Эта башня веками служила ориентиром. Отсюда видна вся гряда холмов. Вон там море. Это – шпиль собора. Голубая линия за ним – устье реки».

Меня больше занимало то, что было ближе: груды камней, витки проводов, бетонные блоки и прочие материалы, которыми можно было бы воспользоваться, случись катастрофа. В надежде обнаружить что-нибудь подходящее, я пододвинулся ближе к краю и глянул вниз в разверзшуюся у моих ног бездну.

– Осторожней! – предостерег он, засмеявшись. – Здесь легко поскользнуться и потерять равновесие. Это место всегда представлялось мне идеальным для убийства. – Его смех прозвучал так странно, что я обернулся. Он подошел ко мне со словами: – Представьте, что я слегка подтолкну вас… вот так… – Я успел вовремя сделать шаг в сторону, но, оступившись, споткнулся и удержался только благодаря небольшому выступу в стене. Его смеющееся лицо повисло надо мной на фоне жаркого неба. – Падение было бы чистой случайностью, не так ли? Никаких свидетелей. Поведать о случившемся смог бы только я. Посмотрите, как непрочно вы держитесь на ногах. Похоже, высота вас пугает. – Когда мы снова оказались внизу, я весь взмок и покрылся в пылью.

Девушка разложила еду на траве в тени орехового дерева. Речь ее, как обычно, была крайне скупа. Я не жалел о том, что мой визит подходит к концу; в воздухе чувствовалось слишком высокое напряжение, ее близость слишком беспокоила меня. Пока мы ели, я все посматривал на нее, на серебряное пламя волос, на бледную, почти прозрачную кожу, на хрупкие выдающиеся косточки запястий. У мужа возбуждение сменилось угрюмостью. Он взял этюдник и удалился. Я не мог понять смены его настроений. Вдалеке появились тяжелые тучи; в воздухе почувствовалась влажность, приближалась гроза. Моя куртка лежала рядом в траве; я сделал из нее что-то вроде подушки, прислонил к стволу и устроился поудобнее. Девушка растянулась на лужайке возле меня, руками защищая лицо от солнца.

Она лежала не двигаясь, не говоря ни слова, и под ее поднятыми руками виднелись легкие тени едва шероховатых бритых подмышек, в которых, словно иней, поблескивали капельки пота. Сквозь тонкое платье видны были контуры ее детского тела: я заметил, что под платьем у нее ничего не было.

Она лежала скрючившись, чуть ниже по склону холма, и плоть ее была почти такой же белой, как снег. Огромные ледяные глыбы обступили ее со всех сторон, мерцая флуоресцентным светом, холодным, плоским, не отбрасывающим тени, ледяным. Ни солнца, ни теней, ни жизни, мертвящий холод. Мы были посреди сужающегося круга. Я должен был попытаться ее спасти. Я закричал: «Иди сюда – быстрее!» Она повернула голову, но с места не двинулась, в плоском свете, как потускневшее серебро, блеснули волосы. Я подошел к ней со словами: «Не надо так бояться. Я спасу тебя, обещаю. Нам надо подняться на башню». Она, казалось, не поняла, а может, просто не расслышала, что я говорю, в грохоте и треске надвигающегося льда. Я схватил ее и потащил вверх по склону: это было легко, она почти ничего не весила. Остановился возле развалин, придерживая ее рукой, огляделся и сразу понял, что забираться выше не имеет смысла. Башня вот-вот рухнет, обвалится и мгновенно рассыплется под тяжестью миллионов тонн льда. Лед был так близко, что холодный воздух обжигал легкие. Ее била крупная дрожь, плечи были ледяными. Я прижал ее к себе и покрепче обнял обеими руками.

Времени оставалось совсем немного, но, по крайней мере, нас ждет одна и та же участь. Ледяная лавина уже поглотила лес, последние ряды деревьев ломались в щепки. Я почувствовал ее серебряные волосы у себя на губах, она прижалась ко мне. И тут я потерял ее; руки не могли ее больше найти. Вырванный ствол дерева плясал высоко в небе, подкинутый на сотни футов ледяным ударом. Потом была вспышка, все зашаталось. Мой наполовину упакованный чемодан лежал на кровати. Окна комнаты были по-прежнему открыты настежь, занавески задувало внутрь. За окном качались кроны деревьев, небо темнело. Дождя слышно не было, но гром перекатывался и отдавался эхом, а когда я выглянул, сверкнула молния. Температура упала на несколько градусов по сравнению с утренней. Я поспешил надеть куртку и захлопнуть окно.

И все-таки я был на верном пути. Пройдя сквозь сросшиеся в подобие тоннеля живые изгороди, дорога запетляла по темному буковому лесу и привела к дому. Свет нигде не горел. Дом выглядел брошенным и необитаемым, как и все дома, мимо которых я проезжал. Я посигналил несколько раз и стал ждать. Было поздно, они могли уже спать. Если она здесь, я должен ее увидеть, это собственно и было моей целью. Через некоторое время подошел муж и впустил меня. На этот раз он явно не был рад меня видеть, что было объяснимо, если я поднял его с постели. Похоже, он был в халате.

Электричества в доме не было. Он пошел вперед, светя фонариком. Камин в гостиной слегка согревал воздух, но я все равно остался в пальто. В свете лампы я с удивлением отметил, как сильно он изменился, пока я был за границей. Он отяжелел, стал жестче и суровей; былого гостеприимства как не бывало. И был он совсем не в халате, а в какой-то шинели, отчего казался совершенно незнакомым человеком. Ожили мои прежние подозрения; передо мной был человек, который не преминет воспользоваться надвигающейся бедой еще до того, как она пришла. Выражение его лица явно не было дружелюбным. Я извинился за столь поздний визит, объяснив, что заблудился. Я застал его за выпивкой. Маленький столик был уставлен бутылками и стаканами. «Ну, тогда за ваш приезд». В его манерах не было и следа радушия, как и в тоне, в котором сквозили непривычные сардонические нотки. Он налил мне выпить и сел, длинная шинель прикрывала его колени. Я посмотрел, не оттопырен ли карман, не выпирает ли где ствол, но под шинелью ничего заметно не было. Мы сидели и выпивали. Я рассказывал о своих путешествиях и ждал, когда же появится девушка. Ее не было; из дома не доносилось ни звука. Он не обмолвился про нее ни словом, и по злобному вызывающему взгляду было понятно, что делает он это намеренно. Комната, которую я помнил милой и уютной, теперь была неприбранной и грязной. С потолка осыпалась штукатурка, в стенах виднелись глубокие трещины, как после взрыва, судя по темным пятнам, кое-где протекала крыша; в доме чувствовалось то же опустошение, что и снаружи. Когда терпению моему пришел конец, я спросил, как она поживает. «Она умирает. – Потом злобно осклабился и ответил на мое испуганное восклицание: – Как и все мы». Это была шутка. Я понял, что он намерен помешать нашей встрече.

Я просто должен был ее увидеть; это было важно, жизненно важно. Я сказал: «Я сейчас уйду и оставлю вас в покое. Но не могли бы вы дать мне чего-нибудь поесть? Я ничего не ел с полудня». Он вышел и грубым властным тоном велел ей принести еду. Разрушение, царившее повсюду, передавалось, как зараза, поражало все, включая их отношения и облик комнаты. Она принесла поднос с хлебом, маслом и ветчиной, я внимательно вгляделся в нее, стараясь понять, изменилась ли она. Она выглядела еще тоньше, чем прежде, еще прозрачнее. Она не проронила ни звука, вид у нее был напуганный и замкнутый, как в ту пору, когда мы только познакомились. Мне нестерпимо хотелось поговорить с ней, остаться наедине, но такой возможности у меня не было. Муж, продолжая пить, все время следил за нами. Опьянев, он стал агрессивен; когда я отказался от стакана, рассердился и явно вознамерился со мною повздорить. Я понимал, что пора уходить, но у меня так разламывалась голова, что не было сил двинуться. Я не отводил руку ото лба и глаз. Очевидно, девушка это заметила, вышла из комнаты и, принеся что-то в ладошке, пробормотала: «Аспирин, от головы». Он заорал, словно уличный забулдыга: «Что ты там ему нашептываешь?» Я был тронут ее вниманием и хотел бы сделать для нее нечто большее, чем просто поблагодарить; но он уставился на меня с такой злобой, что я поднялся.

Провожать меня он не стал. Пробравшись в темноте, на ощупь, вдоль стен, я отыскал входную дверь и вышел на слабо поблескивающий снег. Мороз был такой, что я поспешил залезть в машину и включить обогревание. Оторвав взгляд от приборной панели, я услышал, как она негромко выкликнула фразу, из которой я понял лишь «обещай» и «не забудь». Я включил фары и увидел, что она стоит в дверях, обхватив себя тонкими руками. На лице – привычное выражение жертвы, что, конечно, имело психологическую природу и было результатом полученных в детстве травм; мне это виделось тончайшей тенью побоев на невозможно нежной, гладкой, белой коже у глаз и уголков рта. Образ этот имел для меня свою неодолимую привлекательность. Я едва успел выхватить ее взглядом, как машина тронулась; я машинально жал на стартер, не ожидая, что она сразу заведется на таком морозе. В ту же секунду, как бывает лишь во сне, темная внутренность дома вытянулась, превращаясь в черную руку, которая, схватив ее, рванула с такой бешеной силой, что побелевшее от ужаса лицо увлекаемой во мглу девушки треснуло и рассыпалось на части.

После того как их отношения испортились, я уже не мог оставаться в стороне. Пока она была счастлива, я готов был исчезнуть, самоустраниться. Но теперь я снова ощущал свою вовлеченность и нашу с ней связь.