Текст книги "Три последних дня"

Автор книги: Анна и Сергей Литвиновы

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Под лупой Ходасевич сличил две закорюки. Очень похоже, что врач и впрямь собственноручно подписался на липовой путевке – то ли по небрежению, то ли автоматически. Можно даже к почерковеду не ходить.

Конечно, Обыденнова выдал нечаянный взгляд главврача, узнавшего автограф своего сотрудника.

Ходасевич посмотрел в телефончике сделанное нынче фото: расписание докторов. Анатолий Иванович Обыденнов, слава богу, до сих пор практиковал в поликлинике номер *********, четные дни – утро, нечетные – вечер. И был он не простым лекарем, а являлся, между прочим, кандидатом медицинских наук.

«Кто ты, Обыденнов?» – написал Валерий Петрович на листе, а ниже схулиганил:

«И на кого работаешь, скотина?»

Шанс это узнать был как раз завтра: день нечетный, и Анатолий Иванович практиковал в поликлинике во вторую смену.

* * *

К следующему вечеру Ходасевич уже многое знал о враче-хирурге, кандидате медицинских наук Обыденнове. Персональная информация нынче, особенно в России, словно вода в дуршлаге, хлещет изо всех дыр. И хоть ни в одной из социальных сетей Обыденнов саморазоблачениям не предавался, фотография его все-таки в Интернете нашлась. Он в две тысячи втором давал интервью газете с игривым названием: «Восток – дело тонкое» (независимый орган Восточного округа Москвы).

Затем отставник начал шарить в базах. В его коллекции было огромное количество закупленных на «Горбушке» дисков: данные из ГИБДД и налоговой инспекции, от сотовых операторов и МВД.

Там на хирурга нашлось немало информации (как, впрочем, и на всех нас).

Однако ни название диссертации («Лечение переломов костей голени аппаратом внешней фиксации на основе стержней»), ни упоминание о том, что доктор до сих пор не заплатил транспортный налог за позапрошлый год, не приблизили Валерия Петровича к знанию о том, что связывало его с Юлией Николаевной или ее странным соблазнителем. Зато помогла информация, что Обыденнов является владельцем «Опеля Астры» номер ********* и зарегистрирован по адресу *********. Похоже, там же он проживает – указывал место прописки, когда обращался за кредитом в ********* банк на неотложные нужды.

Квартира от поликлиники находится не слишком далеко, заметил Валерий Петрович, однако пешком не дойдешь, сколько бы врачи ни прописывали пешеходных прогулок. А общественным транспортом – получается на двух автобусах, с пересадкой да по пробкам. Значит, есть значительная вероятность, что объект добирается с работы домой на личной машине.

Однако все равно требовалось вернуть медкарту Евдокии Васильевны Корешковой (которая не подозревает и подозревать не будет, что стала участницей почти шпионской истории). Поэтому свою операцию Валерий Петрович привязывал географически к поликлинике – зачем ему два раза таскаться! Узнали бы о таком планировании его кураторы, всыпали б ему по первое число. А уж если б проведали, на что он тратит обретенные в разведшколе навыки и шпионский опыт, дело могло до трибунала дойти.

Но не было кураторам больше никакого дела до Ходасевича, а докладывать им о своей художественной самодеятельности он уж точно не собирался.

* * *

Экс-полковник вернул карту гражданки Корешковой в регистратуру самолично. Он не боялся столкнуться нос к носу с главврачом – вряд ли тот узнал бы его. Потому как Валерий Петрович пребывал сегодня в совершенно другом образе. Темные очки – несмотря на пасмурную погоду. Золотой перстень. Водолазка под горло. Золотая цепь поверх водолазки. А главное, все стало иным: манеры, жесты, походка. Типичный быковатый авторитет. Или авторитетный бык. Ничего общего со вчерашним суетливым дедком.

Образ криминального амбала мог бы пригодиться Ходасевичу, если бы пришлось исполнять второй, запасной вариант. Однако сработал план «а»: на стоянке на заднем дворе поликлиники отдыхал «Опель Астра», принадлежащий, судя по номеру, гражданину Обыденнову. Какая удача!

Ходасевич пересек площадку, где стояли машины – вроде бы в соседний двор идет мужик по своим авторитетским делам. По пути осмотрелся. Камер наружного наблюдения не заметил. Да и те, что, возможно, есть, почти наверняка не видят «опелек». А если вдруг даже видят – слишком далеко расположена машина от здания поликлиники, лица полковника будет не разглядеть.

Валерий Петрович занял позицию в небольшом стихийном лесочке, который разросся меж лечебным учреждением и ближайшим домом. Замер. В феврале темнеет рано, и его мощная фигура слилась в полусумраке с деревьями.

Он ждал Обыденнова. Будет, конечно, неприятно, если тот вдруг решит подвезти кого-то из своих коллег – неважно, мужеска или женска пола. Тогда операцию придется отменить. Свидетели экс-полковнику не нужны.

К машине Обыденнов подошел только около девяти. Открыл дверцу, автомобиль вспыхнул приветственным светом. Стал усаживаться на водительское сиденье. И тогда Валерий Петрович – так быстро, насколько только мог – бросился к авто, распахнул заднюю дверь – ах, хорошо, что хозяин не успел заблокировать! – и плюхнулся на сиденье позади объекта. Гаркнул: «Не двигаться! Руки на руле держать! Не оборачиваться!» Выкрики должны были парализовать волю объекта. Напугать его до смерти.

И Ходасевич сразу приставил к затылку хирурга баллонный ключ. Холодок металла на коже головы заставит несчастного дополнительно нервничать. Генетическая память россиянина всегда особенно остро реагирует на нацеленный ему в спину пистолет.

И тут же, чтобы не дать врачу собраться, последовала угроза:

– Если ты, сволочь, мне хоть одним словом соврешь – получишь пулю. Без разговоров. Понял меня?

Растерянный кивок.

– Скажи вслух!

– Да, понял. – Голос тихий-тихий.

– Если ответишь все честно, поедешь спокойно домой и забудешь нас, как сон, мы тебя никогда больше не потревожим. Понял?

– Да.

– Ты передавал путевку в Карловы Вары женщине по фамилии Садовникова? Да, нет?

– Да.

На душе у Ходасевича отлегло. Слава богу, Обыденнов виновен. И сам сознался. Впрочем, как говаривали циничные представители его ведомства, полностью невиновных у нас нет: от хирурга Обыденнова попахивало алкоголем. Да так сильно, что даже сидящий позади него Валерий Петрович учуял. Наверняка хватил коньячку из подношений больных. Или спиртяшки медицинского. Поэтому, допрашивая его сейчас, полковник, может, жизнь ему спасет. Или какому-нибудь безвестному пешеходу, которого тот мог задавить. Да, после подобного разговора объект, пожалуй, протрезвеет. Не может не протрезветь.

Ходасевич продолжал допрос:

– Ты платил за путевку?

– Нет.

– Кто тебе приказал?

– Мне никто не приказывал!

– Значит, ты все-таки сам?

– Нет, меня попросили.

– Попросили? Кто?

– Мой друг. Старый.

– Кто он?

– Его зовут Мирослав Красс.

– Адрес его есть?

– Точного нет. Он живет за границей. Уже очень давно.

– Откуда ты его знаешь?

– Мы на конференции познакомились.

– Какой?

– По торакальной хирургии. В Венгрии. Давно. Но отношения поддерживали.

– Он сам на тебя вышел?

– Да-а.

– И он сказал тебе, зачем ему нужна Садовникова?

– Он говорил, что был в нее влюблен…

– Дальше!

– Раньше влюблен, тридцать лет назад. А теперь хочет с ней повидаться.

– Зачем?

– Нахлынули прежние чувства.

– А при чем тут ты? И путевка?

– Он позвонил мне…

– Позвонил – откуда?

– Из-за границы, откуда точно, не знаю.

– И…

– И сказал, что если он просто выйдет на Садовникову, она может отказаться с ним встречаться. А если та увидится с ним как бы случайно, на отдыхе, в том месте, где у них все начиналось, тогда она его вряд ли пошлет. Он не мог ей напрямую сказать: вот, я покупаю тебе путевку, дорогая. Поэтому попросил меня помочь. Вроде поликлиника ей выделила. Она и поверила. Я не сделал ничего плохого!

У Ходасевича отлегло от сердца. Судя по всему, хирург говорил правду и за поездкой Юлии Николаевны не лежит ничего криминального. Может, и впрямь всколыхнулись старые чувства? Но… Так вообще-то разве бывает? Женщина еще может поверить в сказку про любовь, пронесенную сквозь многие десятилетия. Мужик – вряд ли. Уж не полковник Ходасевич – точно.

– Что ты еще знаешь о Мирославе? Где он проживает постоянно?

– По-моему, в Испании.

– Точнее!

– Не знаю.

– Когда ты видел его в последний раз?

– Лет пятнадцать назад.

– Где?

– В Москве. Он приезжал как турист. Ну, и позвонил мне.

– И он тогда попросил тебя помочь с Садовниковой?

– Нет, что вы! Потом просил, совсем недавно.

– Когда?

– Месяца полтора прошло, как он звонил.

– Ты от него брал деньги?

– Ну да, он перевел мне их на счет. Две тысячи евро.

– Зачем?

– Я покупал для Садовниковой путевку! Здесь, в Москве. Платил наличными.

– Как Мирослав тебя вознаградил?

– Он сказал мне: купи путевку примерно за семьдесят тысяч рублей. А разницу – оставь себе. За труды. Я так и сделал. А что случилось?

«Путевка стоила пятнадцать тысяч. Высоко же ты оценил свои труды!» – мелькнуло у Ходасевича. Но поднимать этот вопрос он не стал. Молвил:

– Сколько раз ты встречался с Садовниковой?

– Один.

– Всего один? Где?

– Я приехал к ней домой.

– До-мой? Зачем? Мирослав тебя об этом просил?

– Нет!! Просто ей так было удобней. Да и мне тоже.

– Ты докладывал своему заказчику о результатах визита? Рассказал, есть ли в квартире Садовниковой антиквариат, картины? Какая обстановка, какие замки?

– Нет!! Он меня даже не спрашивал об этом!

На секунду Ходасевичу стало стыдно. По сути, он нарушил если не присягу, то боевое наставление и устав – точно. Использовал свои очень специальные навыки и приемы против гражданского лица. И, главное, с личной целью. Движимый – уж признайтесь хотя бы самому себе, товарищ полковник! – банальным и мелочным чувством: ревностью.

– Ладно, – сказал Валерий Петрович, – я тебя отпускаю. Сам понимаешь, никому о нашей встрече говорить нельзя. Езжай себе с миром.

И он вышел из автомобиля в холодный осенний вечер.

* * *

В ту ночь полковник долго не мог заснуть. Ходил на кухню, шаркал, курил. Пил горький чай, от которого становилось еще горше и совсем не спалось. Потом принял с лекарственными целями семьдесят капель коньяку, но совесть все равно не унималась. «Черт бы меня побрал со всеми моими старыми потрохами! Куда я полез? Что я творю?! Кто мне позволил – да и как я мог! – свои знания и навыки, данные мне, чтобы защищать Родину от главного противника, применять для допроса ни в чем не повинного человека?! На кого он работает? – спрашивал у него я. – А на кого, прах меня побери, работал сегодня я? На мое жалкое, ничтожное, старое эго? Почему я уподобился сегодняшним моим коллегам? Почему я решил, что и мне тоже закон не писан?»

Ходасевичу хотелось забыть эту историю с Юлей. Как говорят молодые, забитьна нее. Но… Если вдруг забить, тогда получится, что он зря позорился сегодня вечером. И напрасно мучил непричастного, похоже, человека.

* * *

Дневник Юлии Николаевны

Я никогда в жизни не была такой счастливой.

Теплоход оказался сказкой совершенно невиданной. Помню, в советские времена путешествовали мы с маленькой Танюшкой – из Одессы плыли в Батуми. Каютка крошечная, койки в два яруса, туалет – в конце коридора. Оконце-иллюминатор выходило прямо в море, а кормили, хоть называлось это рестораном, но совершенно по-столовски: сосиски, картофельное пюре, сырники, котлеты с подозрительным запашком.

А тут настоящий рай. Зеркала кругом, ковры, цветы, музыка, улыбки. Каюта огромная, хоть танцуй, со своим балконом – до чего хорошо дышать на нем морским воздухом, расслабляться с коктейлем в шезлонге. В ресторане – хрусталь, фарфор. Еда – сплошные изыски. На закуску, к примеру, на серебряном блюде приносят французские сыры, а к ним – мед и орехи. Обаятельный официант знает всех по именам (я у него «Мадам Джулия»).

Но даже не столько окружающая роскошь поражала – другое. Дома-то я привыкла, смирилась, что свой век отжила. Женщине моего возраста в России положено находиться в тени молодых, о комплиментах, заинтересованных мужских взглядах – даже не мечтать. Одеваться в бесформенные, тусклые тряпки и смиренно ждать смертного часа. Сколько раз, если мы шли вместе с Татьяной, меня задевало, что встречные мужчины ее глазами раздевают, соблазняют, ласкают. А меня – будто не существует.

Здесь же я себя снова желанной почувствовала. Причем не только для спутника моего, Мирослава. Поглядывали и другие мужчины – не только импозантного вида господа, молодежь – тоже! Веселый – не старше тридцати! – аниматор меня всегда широчайшей улыбкой встречал, постоянно норовил похлопать пониже спины и называл «Прекрасная калинка-малинка». Понятно, конечно, что у него работа обеспечивать пожилым туристкам хорошее настроение, но все равно приятно.

В мини-юбках походить, на шпильки (давно забытое ощущение!) встать! Когда на пресловутой Монте Наполеоне оказались, все тянулась к спокойным расцветкам да туфлям на платформе. Мирослав же меня тащил к яркому, молодежному. Я сопротивлялась, а он хохотал: «Никуда не денешься! Кто платит, тот и выбирает!»

Настоял на своем: платье коктейльное купили с открытой спиной, несолидные топики, сарафаны, капри, с ума сойти, шорты!

Я сначала даже обиделась, когда поняла: Мирослав несет на кассу лишь то, что нравится лично ему. А потом, уже на корабле, поняла, что прав он был. Долой все тусклое! Да здравствует красное, оранжевое, желтое!..

Он меня и с прической – давней, устоявшейся – уговорил расстаться. Я носила волосы одной длины, чуть ниже плеч. Скучновато, не спорю – зато можно уложить их как хочешь, если надо, в пучок сколоть, а на выход по плечам распустить. Но у Мирослава на все есть собственное мнение:

– Юлечка, прости, но, когда женщине чуть за сорок (ох, а мне-то больше, куда больше!), единственный выход – короткие стрижки. Сразу визуально помолодеешь лет на пятнадцать!

Мой цвет – натуральный, светлый (седые волоски почти не видны) – его тоже не устроил. Заявил безапелляционно:

– Все женщины делятся на блондинок и остальных. Блондинки – кошечки, милочки, дурочки. Ты же совсем другая. Сталь, кремень. Пантера! Тебе нужно быть темно-каштановой. Бронзовой. Может быть, даже черной как смоль!

И в первом же порту остановки – то была Малага – потащил меня в фешенебельный парикмахерский салон. Долго чирикал на хорошем испанском с пожилой парикмахершей. Вместе с ней листали каталог причесок, спорили – меня будто нет.

– Эй, а мое мнение вам не важно? – пыталась вклиниться я в разговор.

– Не слушайте ее! – веселился Мирослав. – Дай ей волю, навсегда останется со своим скучным пучком!

В итоге вышла я из салона совершенно преображенной: из блондинки обратилась в жгучую брюнетку, вместо мягких, плавных линий – резкие, рваные штрихи.

– Тебе не кажется, что это… немного слишком? – Я никак не могла привыкнуть к новому образу.

– Сюда просто нужна совсем другая помада. Темно-вишневая, – авторитетно заявил Мирослав.

И в тот же день навязал ее мне.

Он вообще, к моему удивлению, следил за собой поболе, чем иная женщина. Каждое утро у нас начиналось с заплыва в корабельном бассейне. Далее следовали полчаса на тренажерах, потом – массаж или посещение косметического салона. В итоге на берег мы сходили позже всех, на экскурсии не успевали. А когда бродили по городам сами, в музеи, древние крепости или церкви заглядывали крайне редко, и то – исключительно по моему настоянию. Мирослава куда больше тянуло в рестораны, бутики или посидеть в баре на пляже.

– Ты просто мещанин какой-то! – смеялась я.

Хотя наша рассеянная, абсолютно гедонистическая жизнь нравилась и мне тоже. Немного волновало лишь одно: насколько быстро и плотно я оказалась под влиянием моего спутника. Всего-то за неделю сменила стиль одежды, прическу. Как должное стала воспринимать ежедневные маски и масляные массажи лица (в России последний раз посещала косметолога лет двадцать назад). В тренажерный зал – в мои годы – хожу!

– Ты, наконец, стала жить для себя! – успокаивал меня Мирослав.

Хотя, положа руку на сердце, если б я – и только я – заказывала музыку, то выбрала бы менее рассеянный modus vivendi. Не осталась бы бродить по скучному портовому городку Гавру, а поехала бы вместе с остальными туристами на экскурсию в Париж. Да и если брать спорт: не крутила бы педали велотренажера, а лучше бы сходила с прочими дамами пенсионного возраста на пилатес.

Однако Мирослав, хотя в открытую моим планам не препятствовал, не одобрял их слишком уж явно:

– Юлечка, после трех часов в автобусе никакого тебе Парижа не захочется!..

А когда я на пилатес собралась, пожал плечами:

– Иди, конечно. Умрешь со скуки. И не похудеешь никогда.

– Мне разве надо худеть? – попыталась обидеться я.

– Тебе прежней – когда ты ходила исключительно в длинных платьях, – конечно, не надо было, – улыбнулся он. – Но теперь-то ты носишь короткие шорты! Попка из-под них должна выглядывать упругая!

Обнял, чмокнул в щеку. Добавил:

– Мне просто с тобой ни на минуту расставаться не хочется. Я в тренажерном зале без тебя скучать буду.

Ну, как на него сердиться?..

Только в Лондоне я всерьез разозлилась – единственный раз за весь наш круиз. Приехали туда из Гарвича, времени в английской столице было всего шесть часов. И мне ужасно хотелось исполнить программу-минимум. Посмотреть Тауэр. Побывать в соборе Святого Павла. Посетить Национальную галерею. Однако Мирослав опять потащил меня в магазин! Пусть в шикарный, «Харви Николз» («Харродс», сказал он, это для туристов, а настоящие леди именно здесь одеваются), но мне все равно было жаль тратить драгоценные часы на шмотки. Тем более что Мирослав опять выбирал их на свой собственный вкус. Навязал мне шелковые, в восточном стиле, ужасно дорогие шаровары от «Прада». Красивые, но чрезвычайно неудобные (и просто беспредельно дорогие) босоножки от Джимми Чу. Несусветно пестрый, почти клоунский пиджак – зато, как гордо сообщил он, из «последней, предсмертной коллекции Александра Маккуина!».

– Милый, – страдала я, – ну давай мы лучше город посмотрим!

А он все о своем:

– Юлька, темнота! В Лондон весь мир приезжает одеваться, а ты хочешь тратить время на засиженный туристами Тауэр!

И я – хотя внутренне кипела – не осмелилась настоять на своем. В конце концов, глупо уж слишком упрямиться, когда любимый мужчина упрашивает тебя принять от него в подарок вещь от известного модельера…

Да и усвоила я уже к своему бальзаковскому возрасту: переделывать мужчину – занятие бесполезное. Ты его или принимаешь таким, как есть, или с ним расстаешься. Но расставаться с Мирославом из-за того, что я так и не увидела Вестминстерское аббатство?! Об этом даже страшно подумать.

* * *

Наши дни, неделю спустя. Москва

– Ну, что? – напустилась Таня на отчима чуть не с порога. – Узнал, где мамуля моя гуляет?

Отчим небрежно дернул плечом:

– Да. Побывала в круизе – десять портов Европы. Путешествовала в каюте люкс. Сейчас – на Антигуа.

– Где?!

– Это остров в Карибском море.

– Ну, ничего себе! – ахнула Татьяна. И, не подумав, ляпнула: – Щедрого мужичка себе отхватила!..

Валера еле уловимо поморщился.

– Но все равно этот Мирослав – ужасно противный! – поспешно заговорила Татьяна. – Такой, знаешь, весь из себя: я – европеец, цивилизованный человек, благодетель!..

– Имеет право, – с легкой грустью в голосе произнес Валерий Петрович. – Он действительно хирург. Сейчас, ввиду возраста, не оперирует, но на консультации его до сих пор приглашают. Квартира в Испании, счета в Швейцарии…

– А про ту историю – в Карловых Варах – что-нибудь узнал? Ну, когда во время его дежурства больные, как мухи, мерли?..

– Узнал, – вздохнул Валерий Петрович. – Только упрекнуть Мирослава, похоже, не в чем. Во время его дежурств в клинике действительно скончались три пациентки. Дело тщательно расследовали, в больницу приезжала комиссия, однако было установлено: все трое женщин умерли от естественных причин. Острая сердечная недостаточность. В хирургии, мне сказали, так бывает: человек внешне здоров, а сердце оказывается слабое. В послеоперационный период не выдерживает.

– Но болтать-то зря не будут!

– Да, – кивнул отчим. – Разговоров на эту тему действительно было много. Тем более что совпало: Мирослав, главный подозреваемый, вскоре после инцидентов в клинике сбежал из страны. Но что-либо доказать, особенно спустя столько лет, абсолютно невозможно.

– А если он маму… тоже? – встревоженно произнесла Таня.

– Давно бы мог, они оставались наедине уже много раз, – пожал плечами Ходасевич. – Однако пока у Юлии Николаевны все хорошо.

– Но одного я понять не могу, зачем этому перцу моя мамуля сдалась?! – продолжала горячиться Татьяна. – Они знаешь как вместе выглядели? Богатый американский дядюшка и бедная его родственница из глухой рязанской деревни.

– Танюшка, по-моему, ты к своей матери несправедлива. Она еще дамочка хоть куда, – укорил Валерий Петрович. – Нестарая, ухоженная, а театралка какая!

– Если б она какого-нибудь пожилого хирурга из Нижневартовска приманила – я бы поверила. Да и то считала бы, что московская квартира сыграла роль, – пожала плечами Садовникова. – Но у фон-барона к ней явно не марьяжный, а деловой интерес. – И расстроенно добавила: – Только понять никак не могу, в чем он заключается…

Задумалась, произнесла неуверенно:

– Может, маман тогда – после поездки в Чехословакию – ребеночка родила?..

Валера хмыкнул:

– Интересная версия. Однако мы с твоей мамой познакомились спустя полгода после ее возвращения. И беременной она в ту пору никак не выглядела.

– Ну, тогда я совсем не знаю… – понурилась Татьяна. – Но почему-то очень за нее беспокоюсь.

– Тогда навести ее, – неожиданно предложил отчим.

– Где?

– Как где? На Антигуа. Прекрасный, очень красивый остров. Лететь не дальше, чем на Кубу. Хорошие отели, вкусная кухня, отличное море. А главное, – он мимолетом взглянул на тусклый, промозглый пейзаж за окном, – там лето, тепло.

– Мне что, делать нечего? – буркнула Татьяна. – Маман меня в Карловых Варах бросила. Сбежала, трубку не берет, а я к ней через весь земной шар потащусь?

– Почему к ней? Ты для себя поедешь. Развеяться, искупаться, позагорать. Все равно пока не работаешь, а деньжата, как я понимаю, еще имеются. Можешь вообще с маман и ее ухажеромне общаться. Просто проконтролировать их контакт на расстоянии.

– И не подумаю. Сам, если хочешь, езжай, – сердито фыркнула Таня.

– Ну, как знаешь, – спокойно откликнулся отчим.

* * *

Наши дни. Остров Антигуа. Юлия Николаевна Садовникова

«У Карибского моря даже цвет необычный, – думала Юлия Николаевна. – Насыщенный, смесь темно-синего с серебром…»

У огромного, во всю стену, окна – небо за ним сливалось с водной гладью – она готова была проводить дни напролет. Вдыхала аромат соли и йода, дышала водяной пылью. Ни о чем не думала, просто отдавалась во власть стихии. Впрочем, нет. Единственная мысль в голове была: она наконец-то взяла реванш. За вечное российское выживаниевместо жизни, московскую сутолоку, тесную квартирку, одинокие вечера у телевизора.

– Юля, чего ты к окну приклеилась? Пойдем лучше на пляж! – звал Мирослав.

Пляж у них тоже был совершенно уникальный. Спускаешься по склону горы, попадаешь у ее подножия в бухточку. Там – два шезлонга, зонтик от солнца, голубая (потому что мелко) вода и никого народу. Хотя пляж не огорожен – а все равно получалось, что собственный, никто на него не претендовал. На Антигуа, просвещал ее Мирослав, пляжей много. А именно – 365, по числу дней в году, чем гордятся местные жители.

Но Юля предпочитала оставаться наверху и просто смотреть, как любимый мужчина (загорелый, сильный) плещется в нежной волне.

– Прямо в анабиоз впала, – ворчал Мирослав. И шутил: – А может, ты стихи пишешь? Или обдумываешь коварные планы?

– Болтун! – хохотала она.

Хотя коварный план, безусловно, имелся: нужно костьми лечь, чтобы жить так всегда. Смотреть на море, по утрам ходить на рынок за свежей рыбой, купаться круглый год на собственном пляже – голышом…

Антигуа оказался именно тем островом, где чувствуешь себя как дома. Тут тихо, спокойно, немного туристов. Изобилие фруктов – особенно впечатлили Юлию Николаевну исключительно сладкие, черного цвета ананасы. Местное население (по преимуществу темнокожее, потомки рабов) вело себя дружелюбно. К тому же пусть афроамериканцы, но держали они себя с европейским лоском: островом с середины семнадцатого века владели утонченные британцы.

Мирослав, правда, сказал, что дом, где они жили, принадлежит не ему. «Один из моих пациентов купил, чтоб деньги вложить, но ездит сюда редко, а друзей пускает охотно».

Впрочем, Юля уже навела справки: такой особняк стоит не дороже ее московской квартирки. Как, интересно, Мирослав отнесется к тому, что она купит для них двоих дом?

Но тему эту пока не поднимала. Ждала, что любимый сам заговорит об их совместных долгосрочных планах. Они ведь не могут постоянно кочевать из круиза в отели и коротать время в чужом жилье?..

Однако Мирослав (ее это уже слегка беспокоило) о завтрашнем дне, кажется, не думал. Решения принимал спонтанные, как подросток. Когда подходил к концу круиз, он сказал задумчиво:

– Поганая в Европе еще погода… Только к апрелю тепло станет. Может, на острова махнем?

Тут же схватился за телефон, перелистал записную книжку – и уже через час обнаружилось: их ждет пустой (и абсолютно бесплатный!) особняк на Антигуа.

– Островок, конечно, диковатый. С Барбадосом или Сен Бартом, где ваш Абрамович живет, не сравнить. Зато туристов мало. И еще роза ветров очень благоприятная. Всегда сквознячок, прохладно. А что там за conks– огромные раковины! Да с местным пивом, да с ducana– это такие клецки из сладкого картофеля!.. Просто объеденье!

Отказываться Юля не стала. Разве могла она прежде представить – даже в самых дерзких мечтах, – что судьба занесет ее на Карибские острова?.. И более того: они станут ей домом?!

Если в Европе она чувствовала себя на чужом балу случайной гостьей, то на Антигуа, казалось, отыскала себе идеальное место для спокойной старости.

Все ей здесь нравилось: открытые автобусы, что развозили редких туристов. Пеликаны – они гуляли повсюду, залетали и на их «собственный пляж», камнем обрушивались на зазевавшуюся рыбу. Заросли гибискуса, папайи, гуавы, мангровых деревьев. Отлично сохранившийся старый форт. Даже пропитавшая весь остров пиратская тема ее не раздражала.

Единственная странность: Мирослав, прежде большой любитель ресторанов, кафешек, баров, превратился на Антигуа почти в отшельника. Коктейли теперь смешивал ей сам, по утрам ходил в ближайший отель за горячими круассанами и обеды-ужины порывался готовить (Юля, конечно, подобную инициативу пресекала).

А когда спросила, почему они перестали выходить,он заявил:

– Мне с тобой и дома хорошо.

Спорить Юля не стала. Хотя выглядели местные кафешки очень даже искушающе. И пресловутые раковины с картофельными клецками она до сих пор не попробовала… Но, может быть, у Мирослава сложности с финансами? После всех перелетов, поездок, покупок?

У них вообще теперь жизнь почти семейная. Раньше, на корабле, был сплошной праздник, музыка, вечеринки. Там Мирослав ее одну ни на минуту не оставлял. А тут, на острове, стал закрываться в кабинете, говорил, надо сделать несколько звонков, проверить электронную почту. Заглянула без стука – он резко обернулся, насупился. Захлопнул крышку лэп-топа, попросил:

– Не отвлекай меня, когда я работаю, ладно?

Она молча вышла, поспешила за утешением к морской панораме, любимому окну, прижалась носом к стеклу. Мирослав (умница!) примчался мгновенно, обнял, прошептал ласково:

– Извини. Тебе скучно стало, да?..

И тем же вечером объявил: с затворничеством покончено, завтра они отправляются в гости.

– К кому, куда? – заинтересовалась Юля.

– О, тебе должно понравиться. К одному моему другу. Богатому. Очень.

Впрочем, в детали особо не вдавался. Сказал только, что тот – «вроде нефтяного короля, тоже, кстати, из России, поэтому языкового барьера не возникнет». И весело добавил:

– Понты новорусские обожает. Так что доставай все свои бриллианты, «Прады» и, главное, Джимми Чу.

– А что это будет? Обед, ужин, прием?

– Нет, – улыбнулся Мирослав. – Просто дружеский завтрак.

Немного странно – на завтрак-то! – взгромождаться на двенадцатисантиметровые каблуки, но спорить Юля опять не стала. Тем более что туфель-плоскоходов из дорогой кожи, уместных в богатом особняке, у нее не было.

Мирослав попросил ее быть готовой к полудню.

Юля собиралась пораньше встать, сделать маску, привести себя в порядок – однако спалось ей в ту ночь на удивление сладко. Около часа ее сморило, а поднялась она лишь в одиннадцать! И не просыпалась ни разу. Вообще в ее возрасте это неслыханно. Позавтракать не успела, макияж пришлось делать наспех.

Мирослава дома не оказалось.

Думала – он приедет за ней на такси. Однако явился любимый за рулем спортивной «БМВ».

– Красота! – оценила Юля. – Откуда?

– Напрокат взял, – усмехнулся он. – Надо ж тоже… впечатление произвести.

Окинул ее пристальным взором, похвалил:

– Ты неподражаема.

Хотя самой себе Юлия сегодня не очень понравилась. По отдельности хищная стрижка, аляповатый пиджак или высоченные шпильки еще могли иметь место. Но все в куче – да на зрелой (даже пере-зрелой!) даме – выглядело немного нелепо. Ладно, Мирославу видней. Он в богатых домах бывал куда чаще, чем она.

Впрочем, сегодня любимый, ей показалось, слегка нервничал. Будто не в гости собирался, приятно время провести, а экзамен сдавать. Хмурился, ерзал на водительском сиденье. Ей всю дорогу читал наставления:

– Ты, главное, держись как можно естественней. Не тушуйся, не удивляйся, хотя там, в особняке, чудно́го много. Веди себя, будто сама точно так же живешь. Как хозяйка. В смысле – хозяйка жизни.

– Да уж, – хмыкнула она. – Самый подходящий образ… для российской пенсионерки.

– Ох, Юля, да забудь ты о тех временах, – укорил он. – Ты давно уже светская дама. Прекрасно выглядишь, уверенно держишься.

«Что-то, по-моему, недоговаривает Мирослав…» – пронеслась у нее мысль.

Однако обдумать ее она не успела – подъехали.

Юлия Николаевна после всех подготовительных речей любимого ожидала, что увидит нечто совершенно сногсшибательное. Вроде резиденции «Standfast Point», которой владел здесь, на Антигуа, Эрик Клэптон. Какой-нибудь Версаль на морском берегу или, как минимум, особняк уровня московской Рублевки.

Но свернули с шоссе на узенькую, плохо асфальтированную дорожку. Она круто забиралась в гору, петляла, по обочинам то и дело попадались таблички: «Private possesion. Do not enter!» [15]15
  Частное владение. Не входить! ( англ.)


[Закрыть]

Хотя зачем и кому надо вторгаться в эти владения? Решительно ничего интересного. Кругом – низенькие деревца да заросли колючих кустов.

Наконец дорога уперлась в солидные (но местами проржавелые) ворота.