Текст книги "I can hear the sirens (СИ)"

Автор книги: Анна Грэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

– Я всегда добрый.

– Серьезно? – Юнис не может сдержать улыбки.

– Просто никто этого не замечает, – он запросто пожимает плечами, сохраняя самое невозмутимое выражение лица, а в глазах пляшут черти.

– Ладно, не буду с тобой спорить, – Юнис откидывается на подушку, смотрит в потолок, слышит, как вжикает молния на форме Бесстрашия и тяжёлые шаги по комнате.

– Правильное, мудрое решение, – Эрик склоняется над ней, с размаху целует в губы. – Скоро буду.

– Я люблю тебя, – летит ему в спину, и рука застывает над слотом замка.

Словно плотину прорвало. Юнис готова говорить ему это снова и снова, в порывах страсти и в трезвом уме, сметая тремя простыми словами его невозмутимую стойкость, вгрызаясь в незащищённую грудь волчьей пастью. Если в его броне и было слабое место, то она нашла его и внедрилась под самую кожу, влезла в душу, скрытую под толстыми слоями железобетона и стали.

– М?

– Я люблю тебя. Больше не пугай меня так.

– Думаю, тебя надо пугать почаще.

Он хитро ухмыляется, закрывая за собой дверь. На лице расцветает довольный до дебильности оскал, от которого наверняка будут шарахаться встречные Бесстрашные, а неофитов и вовсе придётся откачивать нашатырём в лазарете. Если это состояние называется «счастлив», то плевать.

========== 5 ==========

Юнис никогда не возвращается за вещами, в её квартире всегда имеется стратегический запас на непредвиденный случай. Для неё «непредвиденный случай» и «Эрик» почти синонимы, а он за полгода почти безоблачных отношений забыл, каково оно бывало раньше, пока эта мятежная не капитулировала перед его дьявольским, по её же поэтичному выражению, обаянием.

– Переезжаешь ко мне, – сказано очень давно, после трёх безудержных ночей подряд, чтобы не шарахалась больше по тусклым коридорам фракций перед рассветом, как преступница. Чтобы всегда была рядом.

– А ты весьма галантный кавалер, – язвила она, а скрыть алчный до ласк, блестящий от удовольствия взгляд от него не сумела. На следующий вечер явилась с вещами. Но не забыла оставить за собой пути отступления.

Она слишком хорошо его знает; попытается за чем-нибудь вернуться – не впустит или не выпустит, ни тот, ни другой вариант её не устраивает. А его сейчас не устраивает ничего в принципе, вплоть до направления ветра и блядского дождя, который маячит на горизонте не менее блядского Чикаго. Надо было сломать этой твари руку, когда она вытянула её на общем собрании, чтобы участвовать в двухнедельном рейде за Стену. Эрик вслух клянётся себе, что понизит её в должности до посудомойки, чтобы не вздумала больше проверять свою поганую шкуру на везение.

Он привык рассчитывать риски, без устали напоминая ей, что за последний год за Стеной исчезли трое разведчиков и даже её собственный отец много лет назад. А для неё это жизнь, впитанная с младенчества, работа, цель, призвание; она не видела ничего другого, оттого и понимания между ними нет, будто они с разных планет сюда явились. Юнис хватает мудрости это принять, а Лидер готов до хрипоты с ней спорить, прицельно запуская тяжелую артиллерию логических фактов и совсем уж нелогичное:

– Не пущу.

– Макс подписал приказ.

Эрик трёт небритое лицо ладонью, запускает пальцы в волосы, намеренно делает себе больно, и смотреть на её каменно-уверенное выражение лица не хочет. Перед глазами, на графитово-серой стене спальни, словно на экране, объемно и в красках проступает его проклятый пейзаж страха, где его долго и мучительно убивают изгои. Но сейчас в этом адском подвале она, пойманная и подвешенная крюками за самую кожу под отощалыми лопатками, избитая, изнасилованная до покорности, оставленная истекать кровью, пока не сдохнет.

Она стоит бледной тенью у самой двери, на стратегически верной позиции, чтобы свалить, увернуться от цунами ярости, которая бешено клокочет у него в груди, угрожая затопить их обоих. Страх, чёртов страх за неё вылизывает душу сплошной стеной огня, блядская слабость, которых у Лидера фракции Бесстрашных быть не должно.

– Это не первый мой рейд.

За умение подменять страх злостью Эрик заслуживает высший балл.

– Выйдешь отсюда – больше не зайдёшь.

Юнис вылетает за дверь быстрее, чем позволяет сомнениям напасть на неё едкой стаей, жалить до пронзительной боли. Он не должен с ней так, а она слишком сильно отравлена своей любовью, чтобы не терзаться.

Через две недели она вернётся. Но вернётся к себе, оставив его наедине с тлеющим на дне души гневом и пакостным, малодушным желанием возмездия.

***

Эрик редко задумывается, где и когда так беспощадно проебал свою совесть, а сейчас, глядя на своё помятое, заросшее трехдневной щетиной лицо, ему становится до отупения похер на всё. Зеркало в ванной захватывает кусок пространства комнаты, где на постели развалилась вчерашняя неофитка, со странным именем Дарк, мулатка, с чёрным ёжиком волос и тёмной, как кофе, кожей. Лидеры предпочитают блондинок, но в этот раз он не хотел ничего и никого, напоминающего Юнис хотя бы отдалённо.

Полная её противоположность, бывшая Искренняя, до перехода её звали Аделаида или Аделина, мягкое девичье имя, которое этой бешеной малолетке подходило, как седло корове на полях Дружелюбия. Верно, что сменила, но неверно, что на такое пафосное. Для пацана оно больше, или для изгойской шалавы из бара. Трахать её равно, что жевать овсянку без соли где-нибудь в мерзком Отречении вместо бифштекса с кровью. Никакого насыщения, одна лишь разрядка.

С первых дней она настойчиво привлекала к себе внимание: гоготала развязно, смотрела голодно, вертелась вечно неподалёку – ни страха, ни стыда. Своими дешёвыми выступлениями она могла вызвать лишь снисходительную ухмылку, но то было раньше, а сейчас она как нельзя попала в кон.

Дарк досталась ему не девочкой, не пришлось долго возиться. Тело молодое, упругое, горячее, она с готовностью подставляла любые его части, крикливо повизгивала и скакала на нём, как оголтелая, и казалось, вот-вот сломает драгоценный лидерский член. Ломать и нагибать ― его прерогатива, девка корчилась в неудобных позах и со слезами заглатывала до горла с неизменным подхалимством в лживых, стеклянных глазах. Физическое удовлетворение после долгого перерыва, а на языке лишь кислый привкус пустоты. Сука Юнис. Отравила.

– Она свои шмотки заберёт когда-нибудь или нет?

Из ванной доносится недовольный голос девчонки и грохот дверцы шкафа, Лидеру даже глаза открывать не хочется, тем более реагировать на её ревнивое кудахтанье.

– Не лазь, где не следует! Если б я тебя в уборщицы нанял, я б с тобой не трахался.

Только вчера инициацию прошла, даже назначение не успела получить, хренова бездельница, без году неделю в его квартире, а уже уют наводить пытается, шуршит по ящикам, как мышь.

– Зайка, я же люблю тебя, не сердись, – она прилетает под бочок и хлопает лживо-невинными глазками. Любит. Да что бы она понимала! Он даже до утра её ни разу не оставил, а она ходит по Яме, распушив облезлый хвост и строит из себя бог весть кого. Нашла, блядь, зайку.

«Люблю тебя», – отдаётся в мозгах эхо голоса Юнис – эхо воспоминаний, и терпеть это грёбаное шоу он не намерен.

– Любишь, значит? – на лице расползается угрожающий оскал, а Дарк и подвоха не чует, мотает головой в знак согласия. – Заебись!

Эрик бодро соскакивает с постели и торопливо одевается, кидает ей в лицо её же раскиданное по полу шмотьё.

– Куда мы?

– На свидание, прелесть моя! – Эрик уже откровенно куражится, перед выходом заправляясь двойным виски из личных запасов. Наверняка, наивная душа свидание с Лидером представляет себе несколько иначе, но Эрик лишь молча, сжав зубы, тащит её по тонкой кишке моста прочь из Ямы, подавляя желание толкнуть её туда, чтобы повисела чуток и о жизни пофилософствовала.

– Точно любишь? – Он заговаривает с ней лишь возле тату-салона Тори Ву. Девка лишь недоумённо и уже не так уверенно кивает, и Эрик проталкивает её внутрь сквозь зубодробительный звон китайских колокольчиков. Он срывает всю связку этой дребезжащей дряни и с самым безобидным выражением лица протягивает их ошалевшей Тори. Ву, баба не дура, знает, с кем имеет дело, быстро прячет связку в ящик, стряхивает с себя растерянность и смотрит прямо, готовится слушать и внимать.

– Слушай, наколи ей моё имя.

– Где?

– Прям на жопе! – Дарк заметно напрягается, это не ускользает ни от Тори, ни от Лидера. Он лишь усмехается. Не готова салага отвечать за свои слова. – А, нет, лучше на лбу!

Он запихивает её в кресло, разворачивается и выходит прочь, едва поместившись в слишком узкий для него дверной проём. Тори нагоняет его у самого выхода.

– Ну и свинья же ты Эрик! ― выплёвывает зло, сверлит своими раскосыми, чёрными глазищами и тут же обрывается, сталкиваясь с его полным ледяной тоски взглядом. Ему до одури хочется спросить, почему Она так старательно не попадается ему на глаза, почему он Её не видит, чем Она сейчас занята? Слишком потревожена гордыня, чтобы искать эти ответы самому.

– Поумничай мне тут. Иди, работа есть! – он лишь сухо чеканит слова, мечтая провалиться ко всем чертям в баре, и нажраться в стельку. Тори возвращается в салон, когда его пружинистая, борзая походка исчезает за углом.

– Может над бровью? Помельче только, – девчонка лопочет, суетится, видно, что напуганная, как заяц. Но не такая она пуганая, как её добрая приятельница Юнис, не такая ещё обстрелянная. – А я её свести смогу?

– Сможешь, – Тори трёт уставшее лицо, потом резко выпрямляется и разворачивает кресло к выходу. – В общем, так, иди-ка в казармы. До утра ему не показывайся, протрезвеет – забудет. Если что, скажи машинка у меня глюкнула. Всю ответственность беру на себя, – добавляет громче, видя, как та мешкает, – иди уже!

Дарк пулей вылетает из салона, жмётся по стенкам, оглядывается, старается не попадаться ему, как завещала ей Ву. Лидер уже забыл о ней думать, отчаянно наполняя свою пустоту содержимым стакана. В груди глухо и больно воет целая стая, которую спугивает трель коммуникатора.

– Юнис, – голосом Макса заставляет его рваться с места, едва не свернув за собой, как щепку, монолитный деревянный стол.

========== 5.1 ==========

Над Чикаго висит чёртова глухая ночь, будто кто-то сдуру выплеснул на город цистерну дёгтя; луна и звёзды скрываются за плотными тучами, лишь вдалеке едва мерцают сигнальные фонари на Стене. Эрик перед собой ничего не видит, кроме багрово-красной пелены ярости, сосредоточенной в высушенных досуха уголках глаз, сквозь которую каждый грёбаный угол Ямы кажется облитым кровью. Лучше бы она, наконец, сдохла и перестала трепать ему нервы.

В комнате допросов молодой мальчишка, стоит на коленях, опустив голову так, что тощие лопатки торчат строго вверх, будто срезанные крылья. Над его головой застыли палачами два пистолетных дула, а на драных изгойских лохмотьях чернеют следы крови и грязи. Долетался, птенец.

– Патруль поймал у ворот фракции, – не дожидаясь вопроса, обозначает ситуацию Макс.

– Вооружен? – Эрик пока искренне не понимает, с чего из-за этого тщедушного такой переполох, пока не пересчитывает в уме все посты и кордоны, которые ему удалось пройти незамеченным. Либо патрульные в конец охуели от безделья, либо парнишка чёртов фокусник.

– Нет. Консервный нож не считается.

Эрик хмыкает. Консервным ножом он бы вырезал полдеревни убогих без шума и пыли, но от этого трясущегося такой прыти ждать не приходится.

– Чего ему тут надо?

– Говорит, за ней шёл.

За ней. За Юнис, значит. В мозгу что-то болезненно щёлкает. Выследил. Дышал в спину, шёл след в след, пока она возвращалась из этой проклятой командировки. Как чувствовал, что от этого дела знатно несёт дерьмом.

– У неё глаза на жопе были?! – Макс в ответ лишь плечами пожимает, кивает в сторону двери, мол, сам спросишь. – Тебе чего от неё надо, малой? – Эрик склоняется над ним, почти по-отечески, с сочувствием улыбается; за маской лживого участия оскал хищника, который готовится грызть глотку, если ответ его не устроит. ― Ты всё равно отсюда не уйдешь, просвети-ка нас?

Паренёк нервно сглатывает горькую слюну, когда перед его носом запорхал бабочкой его же ржавый консервный ножик, изъятый при обыске.

– Ей здесь не место.

Набор букв, сложенных в четыре простых слова; Эрик чувствует, будто его окунули рожей в ледяную воду, и капли текут вдоль хребта и по грудине, вызывая морозную дрожь. Ни черта он не понимает, в чём дело. Почему это отребье смеет говорить о ней, смеет делать предположения и выводы, с какой стати он может что-то о ней, о его Бесстрашной, утверждать?

– Фракция тупых солдафонов. Лживая система. Здесь нет свободы. Свобода там, за Стеной! – дрожащий голосок звенит, выплёвывает бредовые лозунги, режет слух, вызывая больное головокружение. Изгой молкнет, мешкает, его колючий взгляд носится, отталкиваясь от бетонно-серых стен, словно ища подтверждения своим, полным ненависти, словам. – Ей здесь не место! Она другая!

Маленький смешной афракционер и эта стальная стерва, выкованная огнём огненной фракции. Эрик своим ушам не верит. Натасканный хищник, он нюхом чует малейшие колебания воздуха. Чует, как изменился взгляд изгоя, как изменился тон речи, как поджались его тонкие, сухие, обкусанные губы, произнесшие это слово.

Она. Отплатила, так отплатила. Монетой того же номинала.

– Забрать, значит, её пришёл?

Эрик на целую, бесконечную секунду времени перестаёт соображать. Кулаки сжимаются до хруста суставов, ему хочется вытянуть из него кишки, обернуть вокруг горла, повесить над пропастью или на самом высоком здании Чикаго рядом с голограммой вечно пиздящей Метьюс. Но он же, мать его, Лидер, и терять блядский самоконтроль перед стаей не имеет морального права.

– Вы не можете её удерживать.

Эрик выпрямляется, расправляет плечи, хрустит шеей, глядя в упор на непроницаемое, чёрное стекло, за которым Юнис, наверняка, наблюдает за ними. Усилием воли он отворачивается от изгоя, молча вручает Максу в руки свой табельный пистолет. Эрик не уверен, что выйдя за дверь и взглянув на неё, у него не сорвёт тормоза.

– А ты, оказывается, та еще сука!

Он вырастает перед ней, заслонив собой тусклый свет лампы; её взгляд застывает на уровне его сцепленных на груди рук, на блуждающих, ломаных линиях рисунков, и выше не поднимается. Юнис не хочет смотреть ему в глаза, не хочет резать себе душу.

– Это мой информатор.

Казалось, он забыл, как звучит её голос. Впалые щёки, острые скулы, обтянутые бесцветной, тонкой, как бумага кожей, тени, залёгшие под глазами – долгий рейд дался ей тяжело. Ему не нужно оружие, чтобы одним чётким движением свернуть ей шею, но истово взлелеянная по дороге ярость потерялась за тяжелой дверью допросной, оставив взамен голую, выжженную пустоту.

– Трахалась с ним, значит. А он влюбился, вот незадача!

Он смеётся надсадно, картинно хлопает себя по бокам, качает головой. Куражится. Над ней и сам над собой. Хочется влепить ей пощечину, чтобы дёрнулась её маленькая голова, чтобы рассыпались эти покрытые трущобной пылью волосы. Боль предательства щиплет уголки глаз, колет в грудину ровно по центру и чуть левее; Эрик до последнего был уверен, что там давно не осталось ничего живого, но снова ошибся. Там всё ещё болит.

– Ему семнадцать. Я не знаю, что он там себе напридумывал. И я не сплю с малолетками, в отличие от тебя, – откликается Юнис, ни на полтона не повысив голоса. Стальная, невозмутимая, как маяк среди бушующей стихии. Можно биться об неё вечно, пока не расшибёшь себе лоб, не разобьешь костяшки в кровавое месиво. Чисто технически Эрик не считает себя виновным. Он предоставил ей выбор, она его сделала. Пусть знает, что свято место в его постели пусто не бывает, а то, что место в его сердце строго одно, ей знать не обязательно.

– Значит, я виноват?! – он грохает кулаком по столу, орёт, надрывая связки, – На полный медосмотр тебя отправлю. И если узнаю, что хоть один член был в тебе после меня, клянусь, убью!

– Я не заметила слежку, устала, наверное. Признаю, я налажала.

Звон его крика ещё бьется эхом о стены, когда в него вклинивается её оправдательный рапорт, сбивает с толку, переводит с личного на рабочее – единственный способ спасти свою голову от неумолимой кары за непрофессионализм и мнимую измену. Эрик привык мерить всех по себе, и она будет виновна даже в том, что дала повод в себе усомниться. Ей привычно такое положение вещей так, что хочется удавиться.

– У афракционеров есть лидер. У них в подземельях организованная община…

– Охуительная новость! И это конец твоей карьеры, прелесть моя, – он тычет в неё пальцем, мечется зверем по душной, бетонной коробке. Ему тесно в ней. Сердцу за рёбрами тесно.

– Ты хочешь лишить меня работы?

– Да ты хоть представляешь себе, если бы до него дошло, кто ты такая? Если бы он повернул назад? Если б донёс о тебе? – она бы не вернулась со следующего рейда, озвучивать не нужно, это ясно обоим. Эрик толкает ногой железный стул, он со звоном влетает в стену, – В секретарши нахуй переведу! Будешь кофе у меня командирам носить. Голая! Если мозг твой ни на что больше не способен!

– Макс переведёт меня в штаб. Пока мы не удостоверимся, что меня не раскрыли. Временно…

– Навсегда, бля! Я сказал.– Юнис бросает на него быстрый взгляд исподлобья, натыкается на острый, курносый профиль. У него помятое, небритое лицо со следами недосыпа и пьянства, в глазах решимость, которую ей не перебороть ни прямым неподчинением, ни уговорами. Её положение как никогда шатко, спорить бесполезно, да и вредно для собственных нервных клеток, и уповать на их зыбкую, надорванную по шву связь не приходится. Лидер сказал, Лидер сделал. – Так что сиди на жопе ровно и не рыпайся. Марки почтовые будешь у меня клеить, пока язык не отсохнет.

– Только не говори, что не злорадствуешь.

– Видеть твою лживую рожу каждый день? Вот счастье, пиздец!

Запал постепенно сходит на нет. Эрик медленно, лениво поднимает и ставит на место стул, садится лицом к спинке, хлопает себя по карманам в поисках закурить. Мятая пачка небрежно шлёпается на стол, сизый дымок ползёт под потолок к отверстию вытяжной системы. Лидер смотрит поверх неё, сквозь неё, куда угодно, только не в её болотистые глаза, не на съежившуюся за столом фигурку, не на усталое, осунувшееся лицо. Плюнуть бы, послать всё нахрен, выгнать долбанную черную шлюху из койки и уйти в одиночный запой, пережить подлый удар по самолюбию без посторонних глаз. Чёртова сука связалась с изгоем. И плевать для каких целей. Лучше бы это так и оставалось плодом его нездорового воображения.

– Я не лгала тебе.

– Докажи, – дым клубится из ноздрей, тлеющий пепел сыплется прямо на столешницу. Взгляды на мгновение соприкасаются, режут остатки друг друга в клочья. – Ты знаешь, что его ждет. Иди и сделай это сама.

Она молча поднимается и выходит. Эрик не слышит, что лопочет ей изгой. Не хочет. Видит, как она отказывается от оружия Макса, и просит именно его, личное. Показушная выходка, Эрик лишь давит скупую ухмылку. Она наводит дуло прямо в лоб, в скорбную складочку меж бровей, смотрит прямо в эти неверящие, влюблённые глаза, хладнокровно нажимает на спуск. Веер алых брызг окрашивает графитово-серую стену допросной в причудливый абстрактный узор, и парнишка кучей валиться на бок. Юнис ставит оружие на предохранитель, возвращается, протягивает его Лидеру вперёд рукоятью.

– Надеюсь, ты доволен.

Эрик скупо кивает ей, тушит сигарету о край стола.

Доволен. Более чем.

========== 5.2 ==========

– «Он мой», цитирую, «сука драная», – припечатывает Макс, разливает по стаканам виски и меж делом разворачивает планшет лицом к Эрику.

Блеклая запись камеры вперемешку с белым шумом обличает ночную бабскую драку. Не нужно быть Эрудитом до мозга костей, чтобы узнать две напряжённые в струны фигуры, балансирующие над пропастью. Белое и чёрное, инь и янь, бывшая и нынешняя-мимолётная, возомнившая себе невесть что.

«Он мой, сука драная» – вывалилось изо рта тупой шлюхи-неофитки. Если бы так сказала Юнис, ему бы это даже польстило. Юнис же упёрто молчала, изредка выдыхая короткие удары.

– Ты когда со своими бабами разберешься?! Достал уже этот курятник, – Старший Лидер стряхивает пепел прямо на цементный пол диспетчерской – приберут, не переломятся. У Эрика непроизвольно дёргается бровь, когда нож Дарк пролетает в сантиметре от лица Юнис. Он нажимает на «стоп», выдыхает, запускает снова.

– А я причём? Я что ли виноват?! – строит святую непричастность, разводит руками и ухмыляется, мол, за всю бабью дурь я один не в ответе. Старательно разыгрывает безразличие, а цепкий взгляд, не отрываясь, следит за каждым движением фигур в темноте.

– Жениться бы тебе. – Максу этот спектакль забавным уже давно не кажется, он нутром чует, как за стальной бронёй – глыбой бетона и арматуры, закипает ярость запредельной температуры. Слишком зелен первый зам, чтобы его, матёрого волка, за нос водить. – Угомонишься, наконец. Не вы, так закон вас угомонит.

– Сам год назад только сподобился. Погоди, у тебя ещё медовый месяц. – Крепкое лениво ползёт по венам, мешает мысли в кучу, обостряет чутьё. Не раз и не два Эрик думал связать её по рукам и ногам одной поездкой в Искренность, но раз за разом Юнис разрушала его и без того шаткое доверие к миру. А домашнее насилие авторитета Лидеру Бесстрашия точно не прибавит.

Казалось, они оба слышат, как хрустит переломанный носовой хрящ, когда Юнис своим излюбленным приёмом размазывает лицо соперницы по каменным стенам Ямы. Девка корчится на полу, Юнис брезгливо, носком берца сталкивает её ногу с прохода и исчезает из поля зрения камеры.

– Когда сделана запись?

– Вчера ночью.

– Где она? – тяжелый, мутный взгляд промахивается мимо наставника, спотыкаясь об стену, возвращается на дно опустевшего стакана. Макс доливает еще на два пальца.

– В лазарете.

– Я про Юнис.

Эрику нет дела до чокнутой бляди – дальше больничной койки ей не доползти. Проклятая Юнис, виртуоз игры на его нервах, как назло сутки не попадается ему на глаза, и ярость мешается с тревогой в ядерный коктейль. Дарк – отчаянная, но слабоумная, и не факт, что она такая одна. Никто не имеет права причинять Юнис боль. Никто, кроме него.

– В инструкторы назначил. К изгоям её пускать бессмысленно. Только бойца терять. – Эрик согласно кивает, как-то по-детски, мстительно радуется внутри себя. Пусть теперь мечется по Яме, пусть бросается на стены, как в клетку пойманная, заслужила, дрянь. За пределы Бесстрашия ей больше не выйти, один проёб – и Старший Лидер фракции шутя свернул, скомкал её карьеру за бутылкой виски, и Эрик здесь почти не причём.

Лидер приходит в лазарет после отбоя, сжимает, разжимает кулаки, стоя под сводами косого проёма двери; под кожей штурмовых перчаток чешутся ладони – так и подмывает размазать этот кусок мяса по полу без лишних слов.

– Пойдем, проветримся. – Грубый голос отскакивает от серых стен приказом, Дарк подрывается сесть на койке, встать и бежать на зов, но вспоминает, почему, собственно, здесь находится, кривит побитое личико и куксится.

– Но я в таком виде… – она касается разбитого носа ладонью. Багровые синяки почти сливаются с цветом её кожи, а ноющая боль совсем отпустила – ей хватает сил строить глазки и выёбываться. Дешёвка. Юнис её пощадила – Эрик не оставил бы живого места на этом смазливом лице.

– Насрать. Пошли, – Лидер разворачивается к ней спиной, уверенный, что она послушно засеменит ножками следом, но Дарк сидит смирно, набивает себе цену.

– Эта сука меня… – прилетает ему в затылок, вынуждает разворачиваться на пятках и рявкать на весь лазарет.

– Встать, я сказал!

Дарк вздрагивает, прячет глаза в пол, резво поднимается с постели – противостоять ему бессмысленно, ровно, что идти в лобовое на летящий скоростной состав. Она плетётся за ним следом, изредка бросает взгляды на широкий разворот плеч, соскальзывая на бритый затылок и чёрные язвы тату, выбитые от локтей до запястий.

Давно за полночь, а перед ним, казалось, расступается тьма; Дарк слышит, как хрустит цементная крошка у неё под ногами, в то время, как он ступает, словно хищник на мягких лапах. Каждый поворот, каждый тупик и каждый лестничный пролёт его, он петляет и взлетает вверх по ступеням – хозяин стаи тёртых волков и скулящих подранков, умеющий держать в узде и тех, и других. Оголённые, как провода, инстинкты гудят и ноют развернуться и бежать прочь, но девка лишь послушно плетется следом, не позволяя первобытному страху одолеть себя.

Эрик останавливается ровно по центру шаткого моста над пропастью, Дарк едва не врезается ему в спину. Внизу шумит вода и тянет холодом, Эрик лениво опирается локтем на ржавый поручень, перекрывая ей путь. Жидкий азот, ртуть и спирт за светлой радужкой, коктейль Молотова в глубине зрачка – девчонку пробирает озноб, когда Лидер медленно делает шаг ей навстречу, сокращая расстояние до критического минимума.

– Я предупреждал. Не трогай. Мои. Вещи.

Юнис не вещь, но распинаться и изливать душу перед безмозглой шкурой он не собирается. Простейший захват поперёк корпуса, Эрик толкает её бедром, зажимает запястье стальным захватом, Дарк кричит – её тело болтается над пропастью. Оглушительная боль пронзает натянутую кожу и вывернутый плечевой сустав, бьёт по руке острым краем железного настила – от неумолимого падения вниз её спасает лишь милость Лидера. Он позволяет ей зацепиться обеими руками за край моста.

– Выберешься – сохраню твою жалкую жизнь и отправлю к изгоям, – он выпрямляется во весь рост, нависает над ней, смотрит в её полные ужаса глаза, подавляя желание раскрошить её пальцы в костную пыль подошвой берцев. – А нет… – он пожимает плечами, ухмыляется и отходит назад, – лучше так, чем к изгоям, верно?

– Эрик! Эрик!– Дарк истошно орёт ему в удаляющуюся спину, пока слабые пальцы держат её на весу.

О том, что труп на дне пропасти не случайность, догадывались лишь двое – Макс и та, из-за которой всё произошло.