Текст книги "I can hear the sirens (СИ)"

Автор книги: Анна Грэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

========== 1 ==========

В Яме ― сырость кипящей под мостом горной реки, запах раскаленных, натянутых нервов и мокрого бетона. Снаружи гудят взрывы громовых раскатов, хлещет дождь, сливая не принятые землёй излишки в пропасть, отчего взвеси воды расползаются в воздухе густым туманом, и чешется корка едва зажившей раны на плече.

Здесь стены пропитаны адреналином, тестостероном и чужим страхом, принесенным на пыльном вороте униформы из развалин, кишащих изгоями, словно тараканами. Эти стены пульсируют кровью разорванных артерий, нытьём растянутых мышц и хрустом размолоченных хрящей. Здесь пахнет домом и свободой. Свободой сдохнуть, как тебе нравится.

Яма живёт и дышит круглые сутки. Для измотанных новобранцев давно просигналил отбой, а за монолитом бетонных перекрытий бесстрашный патруль воет волками и ухает дикими койотами. Закончилась смена, они вернулись домой. И разведка вернулась.

Ей не идёт смрад помойки изгоев, не идёт свернутый в кулак узел светлых волос, давно не мытых для соответствия легенде, и свежий шрам на сливочной, забитой чернилами коже не пойдёт ей тоже. Хочется смыть с себя усталость и липкую погань пота, доложиться в штабе и нажраться вдрызг, а может раскроить чью-нибудь особо похотливую морду из того же отряда патрульных. Благо, таких там достаточно. Во всяком случае, было, пока в должность не заступил новый молодой Лидер.

– Ну, что, амазонка, вернулась?

Её тихие шаги стреножит едкий, приглушенный рокотом водяного потока голос, от которого щекотно в грудной клетке, а чужой взгляд она почуяла перекрестьем рёбер, будто мишенью, сразу как перешагнула порог. Эрик смотрит на неё сверху вниз, словно хищник, днём и ночью стерегущий свой прайд, а за ртутной радужкой столько же безумия, сколько в выпитой до дна бутылке абсента.

– Рапорт составлен, я сейчас в душ, потом сдам секретарю.

– Можешь доложить мне лично.

Он спускается медленно, лениво, как ядовитый змей, парализующий свою жертву гипнозом, ни разу не оступившись, несмотря на то, что крови и алкоголя в этом сильном организме, казалось, пятьдесят на пятьдесят. Он здесь – альфа и омега. Дорвавшись до власти, он смакует её яд, как хороший сомелье, только Максу удаётся сдерживать его склонность к излишней жестокости. Юнис подозревала, что головой он повредился еще в Эрудиции. Причесанный мальчик со взглядом убийцы, протянувший руку над раскаленными углями.

– Душ у меня тоже есть, или ты там со своими изгоями забыла об этом?

Вкрадчивый, звенящий пьяной яростью голос обволакивает плотным, наэлектризованным вихрем её стройную фигуру, не оставляя без внимания ни единого участка. Ни длинной шеи, вкрадчиво виднеющейся из плотно застёгнутого ворота, ни широко, устойчиво расставленных ног, ни простой бусины в пупке под форменной курткой. Её не видно, но он давно и прекрасно знает о ней. Между ними остаётся один лишь шаг, лишь секунда до схода снежной лавины, и Юнис снова на её пути. Возле него – район сейсмической активности, и она уже не первый год живёт у самого эпицентра. Бесстрашным не привыкать ходить по краю, ей привычен зашкаливающий пульс и дыхание на срыве в непосредственной близости от Лидера, который давно и прочно наложил своё вето на все посторонние притязания к её телу.

– Слушай, а ты правда с ними трахаешься, чтобы получить информацию?

Она лишь закатывает глаза. Урождённой бесстрашной свобода дороже жизни, и его вечная ревность ей, как удавка на шее. Его и так слишком много, на других её просто не хватит. Собственничество ей в гены не заложено, а эрудиты могут это чувство тремя простыми формулами описать, у них семейные ценности ключевой роли не играют. Отчего же Эрик такой дремучий? Какая ещё фракция прописалась в его ДНК?

Последние шаг преодолён, под его подошвами хрустит, рассыпаясь в пыль, осколок принесённого с улицы гравия. Эрик до неё не дотрагивается, сохраняя между ними считанные миллиметры, но Юнис забывает, когда в последний раз делала вдох. Его руки – переплетения корабельных канатов, жесткие как скала, хочется коснуться их, провести пальцами по дорожкам вздыбленных вен, удостовериться, что под кожей пульсирует горячая кровь, а не холод жидкого азота.

– А ты меня уже спрашивал, забыл?

Эрик своим делиться не приучен, а тогда накал достиг точки кипения. Почти сутки путаться в паутине подозрений, вариться в собственном соку на огне бурлящей ярости и прописать с размаху ей по рёбрам, себя не помня. Не вовремя выставленный блок обеспечил Юнис парой трещин, но не переломов. Тогда по мутной от обезболивающих голове набатом гремел ор на два голоса, отражаясь от графитово-серых, провонявших дезинфекцией стен лазарета. Макс на высоких нотах, брызгая слюной и близкой истерикой, убедительно провожал Эрика в бар нажраться и кого-нибудь трахнуть, а не выводить из строя его лучших людей. Но десятки неофиток и барных шлюх, прошедших через лидерскую постель оставляли после себя лишь муторный сладковатый запах женского тела, кислый привкус на языке, пустоту и раздражение. Ни имён, ни лиц, ни воспоминаний. То ли дело эта чёртова Юнис.

– Отвечай.

В дурманящих, светлых глазах закипает знакомый до боли свинец, грозясь обжечь до мяса, ноздри раздуваются, как у быка, чернильные квадраты на мощной шее повторяют путь тяжело проглоченной, горькой после абсента слюны. Юнис кажется, что если он повысит голос ещё на полтона, она рухнет навзничь. Каждый раз, как первый.

– Это ведь животные, Эрик. Один раз проявишь слабость, и придется всё стадо обслуживать. Мне тебя достаточно.

Она профессионально умеет лгать и изворачиваться, и сколько правды в сухом остатке её объяснений, он знать не может. Максу плевать на её методы, главное – результат. Эрику не плевать. За каменной маской намертво прячется звериный оскал, лишь пробитая бровь дёрнулась, не поддаваясь контролю ― надо же, додумалась с толпой изгоев сравнить!

Бесстрашная, но не бессмертная. Лидер сжимает её плечо мозолистыми тисками, не видя, сминает свежий рубец на ране, разрывает только сошедшиеся волокна мышц, ощущает под пальцами липкую теплоту крови. Юнис ни звука не произносит, только челюсти смыкает плотнее. Рано повязку сняла, хотела избежать вопросов.

– Откуда?

На широкой ладони багровые пятна, которые он прячет в сжатом кулаке, а фокус нетрезвого внимания перемещается в иное русло. Меж светлых бровей залегает глубокая складка, во взгляде мечется ртутная злоба вперемешку с тревогой. Её тело – хорошо изученная карта местности, он знает наизусть все новые и старые шрамы, синяки и кровоподтеки, и помнит, какие знаки оставил на ней лично. Юнис умеет врать, но за каждый новый след вынуждена отчитываться по полной форме.

– Задели.

– Кто?

– Изгой один… Нормально всё.

– Нормально, говоришь? Что ж тебя, моя бесстрашная, изгои режут? Мало тебя по залу гоняли, мало. Уж я бы тебя заставил.

Атмосфера пронизана искрами явной угрозы, воздух густеет, отравленный токсичным ядом, которым пропитано каждое его слово. Редкие бесстрашные снуют мимо, словно тени, обходными путями или вовсе разворачиваются назад, пусть хоть на полу её отымеет, ровно по центру многоярусного зала Ямы. Никому не хочется попадаться на глаза Лидеру, неадекватному от высокого градуса.

Эрик напоминает ей волка, готового грызть глотки за свою стаю и без жалости откусывать головы самым слабым щенкам. Тот изгой уже расплатился жизнью за то, что попортил бесстрашную, породистую шкуру, Лидер в этом не сомневается. Она бьётся насмерть, пьёт в две глотки, трахается, как в последний раз и даже не пытается накинуть на бычью, забитую чёрными квадратами шею хомут. Тем и держит, дрянь, не отпускает.

Её не волнует, кто греет его постель, пока она снуёт холодными ночами вдоль разрушенных лабиринтов Чикаго, и греет ли кто-то вообще. Потенциальные претендентки на свято место рассыпаются напуганной резко включенным светом тараканьей стаей, когда она возвращается под своды родной фракции. Лишь однажды Искренняя, вчерашняя неофитка, кинулась на неё с ножом из темноты бокового коридора. Юнис обезвредила её без особых усилий, не заострив на инциденте внимания, но слухи доползли до лидерских ушей. На следующий день Искренней во фракции не было, как не было больше желающих сбить с головы Юнис корону.

– Там много бывших Бесстрашных. Меня дрессировать не надо, своих неофитов уже до смерти загнал.

Её негромкий, вкрадчивый тон и слова, трупные язвы, лезвия по лидерскому поднебесному эго лишь поджигают запал, ещё секунда, и тушить будет нечего. Хочется схватить её за шкирку и волоком тащить наверх, трахать до изнеможения, до тупой слабости в ногах, только алая дорожка крови, медленно стекающая вдоль её высушенной до чёткого мышечного рельефа руки, врубает в захмелевшем мозгу стоп-сигнал. Она его не боится, но свято чтит субординацию и вольности позволяет лишь наедине, а ему это иногда до одурения необходимо.

– Забываешься. Марш в лазарет!

Плечо сжимает тугая повязка, но наутро от пореза не останется и следа – с приходом Эрика к власти Эрудиция стала весьма щедра на передовую медицину. В её квартире наверняка обживается плесень. Вызвать бы уборщиков, смахнут вековую пыль с куцых, полупустых полок, ведь те редкие дни и ночи, что Юнис бывает во фракции, она проводит у Лидера. Она бесшумно ступает вдоль промозглой темноты коридоров по давно выученному маршруту, будто в плен сдаётся, но под рёбрами закипает лава, прожигает насквозь до скулящей сквозняком пустоты, которую она заполняет им до краёв. Лидер никогда не принуждал её. Он умеет быть убедительным.

Урождённая Бесстрашная, всего лишь на год старше, завершила обучение на четвертом месте рейтинга и получила назначение в разведку, рыскать, словно ищейка, меж длинных лабиринтов руин Чикаго, в поисках заговоров и дивергентов. Она появлялась в Яме редко, и неофитов не запоминала, прохаживаясь поверх голов блеклым, полным усталости взглядом. Лишь однажды Макс, будучи в добром расположении духа, показал пальцем на двух перспективных переходников, прущих напролом к вершине таблицы ноздря в ноздрю. «Тот второй, малость горячный, ну ничего, направим в нужное русло». Малость. Юнис усмехнулась столь явному для проницательного Лидера преуменьшению, когда впервые взглянула Эрику в глаза. После она ощущала затылком этот безумный, отравленный ртутью взгляд, везде, где бы ни находилась.

Помеченная вожаком. Губа с порога насквозь прокушена, наутро опухнет и будет ныть, и ни у кого не возникнет сомнений, чья это печать и подпись, и чьё это право собственности. За его плечами – длинный список из поруганной чести юных бесстрашных, не посмевших пискнуть против лидерских желаний, её же он обхаживал почти год, и теперь не церемонится. Это слишком напоминает драку в партере, с перехватом инициативы по очереди, когда слишком крепкая хватка не позволяет сделать ни единого вдоха, болью напоминая Юнис ту памятную трещину в рёбрах. Она от нетерпения готова зубами выдрать из его ушей тоннели, выцарапать вдоль наколотых предплечий собственные знаки, переломав по дороге ногти, даже зная, что против этой машины не имеет ни единого шанса. Эрику иной раз хочется перебить ей за это пальцы, но вместо этого оставляет на её груди следы зубов, которые наутро расцветут фиолетовыми гематомами.

Лидер скалится по-волчьи, когда она седлает его бёдра, а за расширенным зрачком у неё почти не видно радужки. Она нарочно сбивает ритм, дразнит, насаживается глубже и за секунду до взрыва соскакивает, меняет сладкую влажность на губы, красные от грубых поцелуев, и опускается на него снова, заставляет надрывать связки, опрокидывать её на спину и задавать свой собственный, бешеный, животный ритм. Здесь нет ни капли нежности, лишь после он долго, размеренно дышит ей куда-то за ухо, щекочет дыханием шею, вдавливает её тело в жёсткий матрас, словно кузнечным прессом, грозясь размозжить её кости в пыль.

– Эрик.

Она зовёт его, будто из глубин космоса, вынуждает поднимать голову с подушки и блуждающий взгляд останавливать на ней. Алкоголь из его организма выветрился, сменившись хмелем совсем другого порядка. По её острым скулам хочется бестолково водить губами, а пальцами ощущать, как на её доверчиво подставленной шее бьётся жилка пульса. Юнис слишком остро его чувствует, насквозь, до дна, словно ведьма, сирена, на чей зов хочется лететь, сломя голову, а иной раз убить хочется, потому что у него так не выходит.

Юнис не строит из себя загадку, она обнажена и душой, и телом, как искрящийся провод без оплётки, Эрику хочется вывернуть её наизнанку, вытряхнуть, посмотреть, что за мысли вертятся в её голове за непроницаемым, пустым после их звериных соитий взглядом. Можно покинуть родную фракцию, но вытравить родную фракцию из себя невозможно – строить гипотезы и делать выводы ему природой заложено, а ей жить без оглядки привычно, ходить по краю от рождения свойственно, от того и тянет к этой мятежной так бешено и бездарно.

– Ты тяжелый.

– Я думал, в любви признаваться будешь.

Она в ответ лукаво кусает губы и упрямо молчит, Лидер ядовито ухмыляется, смотрит на неё пристально, а в стальных глазах мечутся черти. Эрик лишь сильнее сжимает её тело в объятиях, выдавливая из неё протестующий стон, требует ответа, зная, что она скажет то, что ему хочется услышать. И плевать, что искренности в ней ноль процентов, и что разведка врёт и дышит одинаково рефлекторно, иначе не выжить.

– Ты и так всё знаешь.

– Со мной и ни с кем больше, поняла?

Глухая тьма бетонных стен едва подсвечена ржавой полосой рассвета, в оконные стёкла до пола смотрят издали тёмные провали чикагских заброшенных высоток, Юнис застыла в невесомости, и мыслей в голове никаких – нечего там выворачивать. Эрик целует её грубо, жадно, намеренно и злостно задевает прокушенную губу, ставит тем самым точку. Он здесь главный, и никаких сомнений быть не может. Юнис глухо скулит, снова чует железный привкус во рту и закрывает глаза следом за щелчком входной двери. У неё заслуженный выходной, а дела фракции не терпят отлагательств. За пределы его владений она выйдет не скоро, укачанная тишиной, долгожданным одиночеством и саднящей слабостью во всём теле, пока самые безобидные неофиты подай-принеси устраивают ей люксовое «обслуживание в номере». Он вернётся поздно, и всё повторится заново, и повторятся будет по замкнутому кругу несколько дней и ночей подряд, пока колени не начнут подкашиваться и в плане операций не возникнет новый рейд.

– Только посмей мне облажаться. Пристрелю лично.

Она улыбается и уходит из-под сводов фракции, зная, что в этих словах больше заботы, чем в наркоманских присказках Дружелюбия. Для урожденной бесстрашной свобода дороже жизни, но кандалы, сковавшие ей тонкие, татуированные щиколотки, уже слишком удобно сидят.

========== 2.1 ==========

Комментарий к 2.1

Завершение этой части уже продумано досконально и скоро будет.)

Предупреждение: нецензурная лексика.

Законы фракции непреложны. Они начертаны кровью отцов-основателей и слезами павших в Великой Войне. Сомневаться означало подрывать систему, а если ты подрываешь систему, ты – дивергент и труп. Раньше Юнис не задавала себе вопросов, теперь все эти «почему», «для чего» и «зачем» терзают измученную болью голову, давят шею тугой петлёй, мешая нормально говорить и мыслить. Почему старики должны уходить из фракции? Почему нужно беспрекословно подчиняться Лидеру, даже если он редкостный выблядок? Почему чёртовы законы зачастую противоречат всем возможным нормам человеческой морали?

В Бесстрашии редко заключаются браки, редко рожают детей, но если эти два обстоятельства чудесным образом совпадают, то родители редко доживают до церемонии инициации своих отпрысков. Её отец погиб в рейде, когда ей и трёх не было. Осталась одна мать, с которой Юнис толком не виделась со дня церемонии, и которая нашла её в сумрачных лабиринтах Ямы, чтобы попрощаться.

– Я больна. Я не могу держать оружие и работать тоже не могу. Мне пора уходить.

Деми коротко кивает ей и тихо шагает прочь из бетонной коробки здания, растворяется за чёрными спинами молодых Бесстрашных, оставляя дочь беспомощно глотать отравленный пылью воздух. Взгляд беспорядочно мечется, запоминает сутулую спину, нетвёрдую, больную походку, светлые, как у неё, волосы, только с проседью и коротко стриженные, и ветхую униформу ― последний дар фракции своей Бесстрашной, отдавшей лучшие годы службе. Юнис плотно закована в стальную броню, а сердце закалено до алмазной твёрдости жизнью рядом с Лидером ― пороховой бочкой с подожжённым запалом, но защита даёт брешь и кусок встаёт костью в горле. Как мать и дочь, они слишком много упустили.

Над пространством общей столовой гремят прощальные речи Макса ― панихида по живому человеку, бесстрашные рвут глотки одобрительным воем, провожая её мать в последний путь, по которому она ушла своими ногами. За спиной Макса Эрик, на лице его штиль и вечное пренебрежение ко всему живому, Юнис хочется воткнуть в ладонь вилку, чтобы заглушить острую боль под рёбрами, заткнуть воющий сквозняк, уносящий её прочь из зала под косые взгляды тупоголовых соратников.

Разведка умеет сливаться со стенами и быть незаметной, и Юнис ― мастер своего дела, но не сегодня. Она идёт по узким коридорам на таран, пролетает по тонкой кишке моста, пола не касаясь, прикладывает головой об стену нерасторопного неофита, посмевшего путаться у неё под ногами. Мальчишка воет от боли, дрожащими руками щупает лицо, а багровое пятно размозженного хряща впиталось и впечатало на свинцово-серой стене Ямы её боль и отчаяние. Деми выбрала жизнь вне приказов и фракций вместо прыжка с поезда в пропасть, в объятия смерти напрямик, и Юнис не знает, какой путь выберет сама, когда придёт её время.

– Чего психуешь?

В тренировочном зале пусто, лишь Юнис, полуживая груша и голос Лидера, рикошетом эха бьющийся о полупустые, пропитанные потом и кровью стены. Он стоит тенью за её спиной, она чувствует, как расплавленная сталь его взгляда прожигает насквозь взмокшую майку, но смотреть в его сторону не хочет.

Идеальная стойка, идеальный удар, идеальная выдержка ― всё даёт системный сбой. Она бьет остервенело, не жалея едва замотанных костяшек, входит в клинч со снарядом и виснет на нём, расчищая забитое высоким пульсом дыхание. Горло сжимают тугие щупальца слёз, но реветь она не смеет. Не при нём.

– Ты ничего не сделал.

Зову крови не пережать глотку, двести лет слишком мало, чтобы в корне изменить человечество. Принадлежность к фракции не меняет глубинной сути – вспышки гнева Дружелюбие гасит веселящей травой, Отреченные бьют своих детей, воспитывая в них смирение, Бесстрашные приучаются к военной дисциплине раньше, чем начинают говорить, выражая протест. Память поколений врезается из подсознания в разум, и ей плевать, кто её следующая жертва – убогий изгой или разведчица с отличными характеристиками. «Всё работает, как часы, фракции – живой организм, и мы ― его клетки», ― очередная мерзкая ложь для того чтобы люди снова не попытались поубивать друг друга.

– Фракция выше крови, забыла?

Его голос обманчиво спокоен, в ровном, бархатистом тоне угадывается вкрадчивая угроза, которая едко щекочет кожу под влажным вырезом майки. Юнис знает, что ничего хорошего это не сулит, но ярость бешеной воронкой вертится ровно над её головой, засасывая и перемалывая в щепки всех и вся, что попадает в поле её действия. Даже несмотря на то, что на пути её стоит Лидер с правом личной неприкосновенности.

– Я, блять, себе на поблажки не насосала, что ли?!

– А ты не охренела? Законы для всех одинаковы!

– Даже для тебя? Неужели?

– Я нихуя ничего тебе не должен, уяснила? Не зависимо от того насколько качественно ты отсасываешь!

Она прицельно плюётся ядом, кусает от злости губы, и глаза у неё красные от ливня слёз, который она едва сдерживает. Ему хоть бы хрен, на одно её слово он всегда найдёт десяток в ответ, от него, мудака, всё как от стенки отскакивает, Юнис применяет последний аргумент, и плевать она хотела на все возможные последствия.

Юнис знает, как обезвредить неповоротливую груду мышц. Не имея преимущества в силе, она движется, как скоростная торпеда, но Лидер ей в ловкости не уступает, несмотря на внушительную мощь. Сквозь влажную плёнку соли она почти его не видит, движется наугад, таранит ему грудную клетку головой, выбивая из лёгких воздух и вынуждая отступить два шага назад. Эрик кольцом смыкает руки у неё под рёбрами, бьёт коленом под дых и отбрасывает её прочь. Её сильное тело ― тонкое переплетение сухих прутьев-мышц, беспомощно катится вдоль прорезиненного покрытия тренировочной площадки, тормозит спиной о бетонную колонну. Юнис глухо стонет и шепчет сквозь зубы проклятия.

Если бы взглядом можно было убивать, у Лидера в грудине уже зияли бы две сквозные дыры, Эрик лишь давит кривую ухмылку, глядя ей прямо в глаза с нескрываемым превосходством. Она впервые серьёзно напала на него, а раньше отмахивалась даже от шутливых спаррингов на его собственной кухне, со смехом отвечала, мол, покалечишь. Сейчас Юнис снова и снова поднимается с колен, ловко пружинит на ноги и бросается в атаку, как бешеная, чтобы в очередной раз быть отброшенной на край площадки, легко, как мелкая, надоедливая, визгливая псина.

– Дерешься как быдло подзаборное, может, и тебе к изгоям свалить?!

– Может.

Запал почти иссяк, Юнис утирает слёзы тыльной стороной ладони, глубоко дышит, ровняет дыхание. Эрик брезгливо глядит на неё сверху вниз, неспешно наворачивает круги, словно небесный хищник над будущей жертвой, придирчиво оценивает состояние своего бойца, как опытный командир, но не как любящий мужчина. Юнис иллюзиями никогда не тешилась, она не ждёт от него понимания, а ждет приговора или выговора, устало привалившись ушибленной спиной к треклятой колонне. Законы для всех одинаковы, нападение на командира карается разжалованием, изгнанием или расстрелом, она закрывает глаза и слышит, как под его берцами хрустят мелкие частички мусора, словно перемолотые кости десятков несчастных, выкинутых лидерским волевым решением за пределы фракции. И о ней он жалеть не будет.

– Отставить разводить сопли, встать и домой.

Эрик приучен анализировать факты, а не эмоции, и понять, что же за блядская причина мешает ему вменить ей заслуженное наказание, никак не выходит. Он знает, что не сможет лишить её жизни, и вышвырнуть не может тоже. Иметь её рядом, видеть, как оттеняет её сливочную кожу и светлые, выгоревшие на солнце волосы тёмное покрывало на его постели стало дурной привычкой, которую Лидер может себе позволить, как может позволить дорогой коллекционный алкоголь. Так восхищаются породистой кобылой на диких полях Дружелюбия, мечтая изловить её и запереть в своём загоне, чтобы больше никто кроме хозяина не мог ею любоваться. Почти семь лет в состоянии войны с самими собой, изломанные, забитые на дне души чувства, раковая опухоль в грудной клетке. Только ей о них неизвестно.

– Ты своих не вспоминаешь разве? Совсем?

– Не вспоминаю. Совсем. Выполнять!

Взгляд Лидера ровно на секунду сковывает льдом воспоминаний, а следом он кивком головы отправляет её прочь из зала. Способность привязываться травилась едкой кислотой злого одиночества с тех самых пор, как он себя помнил, изменяясь в извращенное, маниакальное желание обладать властью и внушать страх. Разговоры на тему своего прошлого в Эрудиции Эрик пресекал на корню, заставляя Юнис гадать, что же сподвигло его на переход.

Домой она не вернулась. Тянущее, вязкое предчувствие близкого пиздеца поднимает Эрика среди ночи. Её сторона постели пустует, а в окна смотрит мрачный Чикаго и громадная луна, слишком, до бесячки яркая. За Юнис не водилось бабских истерик, искать её, шарахаясь ночным призраком по всей фракции, и извиняться за то, что не сумел ради неё перевернуть Землю, он не собирается. Сон не идёт, на кухонном столе в чёткой последовательности разложен личный арсенал, который он перебирает, не глядя, снова и снова проверяет наточку лезвий и вычищенное до идеальности огнестрельное, пока мысли блуждают далеко за пределами комнаты. Он почти не удивляется короткой трели коммуникатора в столь позднее время.

– В пункт охраны спустись.

Макс ждёт его в полупустой комнатке, освещенной голубоватыми, холодными отсветами десятков мониторов, транслирующих изображения с камер периметра, где искаженная вогнутыми линзами тонкая фигура покидает переделы фракции, как тень, никем не замеченная. Его предложение свалить к изгоям вслед за матерью Юнис приняла более чем всерьёз.

– Она ушла. Ты знаешь, чем это грозит?

Макс озвучивает очевидное. Эрик тяжело пялится в камеру, снова и снова перематывает запись. Сил на то, чтобы разъебенить весь этот кабинет к чёртовой матери просто не остаётся, они быстро и напрочь покидают его. Уход в самоволку карается строго, назад ей дороги нет, и шанса одуматься ей не светит. Двое бесстрашных диспетчеров притихли так, что боятся дохнуть, только глазами ворочают с одного Лидера на другого. Макс не слепой, он знает, что происходит между его ближайшим замом и девкой с разведки, хотя понимать ни черта не понимает. Вся эта суета его касается в лишь той степени, в которой подобные обстоятельства влияют на боеспособность его людей, и внутреннее, выдрессированное до автоматизма чутьё подсказывает ему, что повод беспокоиться есть.

– Стереть данные, язык держать за зубами. Мне нужно время и люди. Я решу вопрос.

Эрик чеканит приказ, поднимается из-за стола, решительно шагает к выходу. На лице маска хладнокровного спокойствия с примесью ленивого равнодушия, но Макс знает его слишком хорошо, чтобы поверить в эту нарочитую демонстрацию.

– И позволь узнать, как?

– Я решу вопрос.

Дверь входит в проём с грохотом, который наверняка разнёсся эхом по всей Яме. Макс не сомневается, что Эрик решит этот вопрос, однако вопрос, сколько человек при этом пострадает, остаётся открытым.

========== 2.2 ==========

Комментарий к 2.2

Предупреждение: Насилие, нецензурная лексика.

На исходе сутки, и возможность найти её по горячим следам утекает сквозь пальцы. Среди поросших быльём руин, унизанных изгойским времянками, как грибами-сапрофитами, искать её можно вечность ― она знает их, как свои пять пальцев. Иголка в стоге сена, Эрику безмерно хочется применить самый простой способ ― сжечь к хуям весь стог и вытащить чёртову иголку магнитом, но за подобные санкции самому легко лишиться головы.

Эрик до последнего не верил, что она ушла. Просто знать, что она есть – привычка, давно ставшая неизлечимой наркозависимостью, и тревога с каждым шагом вглубь бетонных, полусгнивших руин заполняет грудную клетку до краев так, что больно дышать. Он приваливается на перекур к покрытой плесенью стене очередного убитого временем барака, когда проклятый на всех довоенных наречиях Фор вырастает перед ним тенью и сверлит насквозь своими испытующими, чёрными глазами.

– Что ты собираешься делать?

Ответ «Убить суку» навязчиво вертится на языке, но слова эти далеки от суровой реальности. Он не сделает этого. Можно обманывать себя сколько угодно, прострелить эту белобрысую голову не поднимется рука. На деле проще биться затылком о кирпичную кладку, мямлить «Не знаю» и ждать какого-то великого озарения свыше, но Лидер не может себе такого позволить.

– Ты советы мне пришёл давать? Или может мне отчитаться перед тобой?

Запас ненависти к этому грёбаному вундеркинду из Отречения, казалось, никогда не кончится, особенно сейчас, когда все нервы стоят на дыбах. Четыре страха, против его безуспешных двенадцати, решающий, проваленный бой, отказной лидерский пост с барского плеча. Вечный второй. Прописать бы этому заинтересованному в челюсть, сбить нервное напряжение об его вылощенную, смазливую рожу, да только этот самородный в долгу не останется, а сейчас не место и не время мерятся длиной эго.

– Деми больна, уйти далеко она не могла, и в подземелья им не прорваться незамеченными, значит, они в ближайшей верхней локации. Предполагаю квадраты семь и восемь. Там есть вполне крепкие здания и доступ к воде. Либо их уже нет в живых.

Добренький инструктор, любимец неофитов в своей обычной манере пропускает его подъёбы мимо ушей, однако, при всей его раздражающей правильности, в словах Фора часто бывает разумное зерно. То, что она, возможно, уже не жилец, мозг воспринимать не собирался, пока ему не предъявят мёртвое тело или с несовместимыми с нормальной жизнью увечьями, а то, что Юнис могла вовсе не прятаться, показалось не лишённым смысла.

– Ее мать меня не интересует. Увидите её ― пристрелите нахрен. Прочесать эти долбанные квадраты!

Цементные джунгли Чикаго неприветливы, любой неверный шаг грозит провалом в капкан из бетона и арматуры, заботливо прикрытый одичалой природой, а груда полусгнившей трухи внезапно может оказаться приуснувшим на тропе изгоем. Эрику тот домишко издалека не понравился, как будто обжитой какой-то, хотя рядом на милю нет ни одного гнезда афракционеров. Кажется, что-то такое Юнис об этом писала в отчётах. Ему хватает выдержки не пробежать оставшееся расстояние марш-броском, а продвигаться обдуманно и осторожно, бесконечно озираясь через прицел. Когда Эрик толкает дверь и вламывается внутрь, палец на спусковом крючке едва не дёргается от неожиданности, грозя закончить поиски фатально.

– Чего тебе?

Она стоит, упираясь копчиком в полусгнивший, захламленный стол, на груди руки сложила, будто к ней в душевую без спросу вломились, как рыба холодная, и спокойная, как чёртова скала. Юнис не думала прятаться, не рассчитывала, что её будут искать, посчитав, что изгнание, которое она сама себе со злости устроила, и есть её приговор. При виде звереющего Лидера, она делает шаг назад, но звонкая пощечина настигает её быстрее, чем она успевает среагировать.

– Чего мне? Ах, ты ж тупая сука!

Вся фракция стоит на ушах, а она в отпуск к изгоям решила съездить! Эрик не помнит, когда так беспощадно выходил из себя, словно один её вид, этой вольной, возомнившей себя свободной, птицы, подрезал в мозгу последние тормозные шланги. Он никогда намеренно не причинял ей увечий, хотя иной раз хотелось до одури, но сейчас Лидер сам себе выдаёт полный карт-бланш, иначе просто поубивает весь взвод. Накручивая на кулак волосы, он швыряет её об замшелую деревянную стену, разворачивает к себе лицом, бьет по рёбрам, под дых, разбивает губы и тонкую кожу на острых скулах, не замечая, как штурмовая перчатка на правом, бьющем кулаке становится липкой от её крови. Она прицельно отвечает ему локтем в челюсть, защищаясь на голых инстинктах, за что правый плечевой сустав, сцепленный лидерской железной хваткой, выходит с хрустом из суставной сумки. Юнис в ответ лишь сдавленно скулит и смотрит на него с ужасом, а ему каждый удар отзывается вполне ощутимой болью под рёбрами, словно вместо неё одной он наказывает обоих.