Текст книги "I can hear the sirens (СИ)"

Автор книги: Анна Грэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Только сейчас Эрик замечает пять пар глаз – два бездарных патрульных с последней инициации и трое не менее бездарных неофитов из нового потока. Было бы при себе огнестрельное, начал бы палить без разбора, устроив им внеплановый тест на ловкость, пока они зайцами бегают от укрытия к укрытию.

– Отбой был пятнадцать минут назад, какого хера вы все ещё здесь? – голос Лидера гремит по Яме, а бестолковые тараканы мнутся и мешкают, придумывают ответ, вместо того, чтобы, наконец, смекнуть, что сваливать надо быстро и без разговоров. ― А ну марш в казармы! Никакой дисциплины, блять.

Он сплевывает себе под ноги, взведённый до точки кипения, спрыгивает с площадки и чеканит шаг по следам Юнис за хлипкую перегородку душевых.

Внутри повышенная влажность и концентрированный запах чужого пота. С мокрых стен текут редкие капли, а на их асфальтовой серости почти незаметны чёрные узоры едкой плесени. Юнис суетится в закутке-раздевалке, снимает штаны, до того узкие, что застревают на коленках, и остаётся в одних трусиках, простых хлопковых, почти невинных, которые на её требовательном до ласк теле смотрятся слегка нелепо. Ей бы пошли кружева с прорезями, как на шлюхах из бара или ничего вовсе, только голая кожа. Эрик чувствует, что перестаёт соображать.

Она не успевает произнести ни звука, когда он в два шага преодолевает расстояние между ними и толкает её к стене. Её спина выбивает из дверцы жестяного, проржавленного шкафа с моющими средствами глухой металлический звук, потом ещё и ещё, пока он прикладывает об неё податливое тело, дорывая по шву её уже изодранную на ринге майку. Юнис невыносимо пристально смотрит ему в глаза, топит в серо-зелёном, влажном болоте, тянет ладонь к засохшей возле виска извилистой дорожке крови из надорванного прокола, но Эрик по-собачьи дёргает головой, не позволяет дотрагиваться.

Юнис бьётся лбом о жестянку, когда Лидер разворачивает её спиной, выкручивает ей руки до протестующего стона, одним движением стаскивает до талии хлопковую полоску, прикрывающую её грудь, оставляя ткань болтаться поясом на уровне талии. Кожа на её шее солёная, грудь маленькая, упругая, влажная от пота, а запах её распущенных волос к чертям выносит мозги. Она прогибается в пояснице, капризно трётся о вздыбленную ширинку, хнычет, тяжело дышит, цедит сквозь зубы ругательства:

– Слишком долго!

– Сейчас будет тебе быстро!

Кровь стучит в голове, и звуки доносятся, как сквозь вату, Эрик гремит пряжкой ремня, освобождая возбужденный до предела орган, тащит вниз, до самых колен, ткань её белья. Он знает, что его девочка давно готова, входит резко, до основания, скользит легко вдоль истекающих влагой стенок, замирает на несколько секунд, чтобы она привыкла. Но даже сейчас чертовка не даёт верховодить, начинает двигаться первая, освобождает руки, обнимает его за шею одной, второй опирается на дверцу шкафа, чтобы не биться об неё с грохотом от резких толчков.

Весь процесс едва ли занимает три минуты – прелюдия на ринге довела обоих до предела. Ему нравится видеть её лицо, когда её мышцы сокращаются в оргазме, когда она одними губами шепчет его имя, нравится, как сильно она сжимает меж бёдер его поясницу, будто не хочет оставлять между ними ни миллиметра расстояния. Наверняка, проклятая, гремучая дверца скоро с мерзким металлическим лязгом слетит с петель, Эрик замечает краем глаза пару теней – возможно, ночную охрану притащило на подозрительные звуки, но тени смываются так же быстро, как и появились. Узнать бы кто и прописать бы им за любопытство, но в башке муть, а перед глазами прикрытая ресницами топь и исцелованные губы, которые Юнис всегда закусывает перед приближением разрядки. Эрик едва держится, ощущая, как она сжимается, как вздрагивает, как кричит ему в ключицу, едва успевает вынуть и кончить ей под ноги, прямо на цементный пол.

После, под горячими струями душа, она трётся об него, как кошка, мурлычет что-то в шею, бездумно водит по лабиринтам татуировок, раз за разом заходя в тупик. Эрик тает под её редкими приступами нежности, убирает с лица мокрые волосы, огрубевшими пальцами укладывает один к другому, смотрит ей в лицо, видит и не видит её одновременно, будто всё вокруг одна сплошная смазанная картинка. Юнис на голову его ниже, обнимает за шею так крепко, что зависает над чёрным гранитным полом. Она лёгкая, Эрику совсем не сложно удерживать её на весу.

– Ненавидишь, значит? – он пытается сконцентрироваться, цепляясь за сбегающие вдоль её острых скул капли, за ясный, посветлевший взгляд, за улыбку, тёплую и лукавую, против её привычной, снисходительной ухмылки, которую хочется стереть с её лица, выкусать с кровью и болью.

– Просто убила бы, – Юнис выдыхает ему в губы, прощая ему очередной бездарный проступок, снова принимает таким, как есть, делая скидку на дрянной нрав и взрывной темперамент.

Проигравшим себя Эрик больше не считает.

========== 4.1 ==========

Комментарий к 4.1

К прослушиванию:

Member ― Edge

Она приходит поздно, навеселе, с початой бутылкой виски и двумя стаканами в руках. Эрику не спится. За окном чёрные призраки чикагских высоток, а на столе раскрытая веером книга. Сквозняк из распахнутого настежь окна колышет страницы. Он не помнит ни строчки из того, что прочёл.

Такое бывает. Просто в один момент всё становиться дерьмово.

– Тихо у тебя. Как в склепе. – Она принесла с собой запах женских вишневых сигарет и пряную химию массажного масла, по привычке громко разговаривает, будто музыку старается перекричать.

– Где была? ― Эрик топит очередной окурок в чашке с недопитым кофе, косится на янтарный блеск в её руке. Странно, от одной мысли об алкоголе тошнит.

– У Тори. На массаже. Ноги отваливаются после смены, – Юнис ставит стекло, падает в кресло, забрасывает ноги на журнальный столик. ― Тебя же не допросишься.

Он молчит. Рассматривает шипастые ветки роз, обвитые вокруг щиколоток – её первую татуировку, маленькие ухоженные стопы и ногти, покрытые глянцевым ярко-розовым, самым пошлым из всей палитры существующих цветов. Стройные. Красивые. Изученные, исцелованные. Но сейчас он не чувствует абсолютно ничего.

Юнис была трофеем, который он иногда снимал с верхней полки, чтобы стряхнуть пыль. Показательным, статусным. Дорогой хрусталь, вычурная форма. Он не помнит, когда всё зашло так далеко. Наверное, втянулся со временем.

– Знаешь, у меня профессиональная память на лица и даты, ― Юнис наливает виски на два пальца в оба стакана, с мерзким скрежетом двигает один ближе к нему. – Сегодня у нас праздник. Семь лет. Семь лет моего заточения. Вряд ли ты помнишь.

Долго. Целая вечность. Жизнь и карьера одного патрульного иной раз заканчивается раньше. Но то, как она сказала это…

Эрик поднимается на ноги, отходит к окну, вглядывается в далёкий скелет Стены. На Юнис смотреть больно ― на её красивом лице тень обречённости. Не этого он от неё хотел. С юных лет прыгать выше головы надоело до отвращения. Надоело добиваться внимания от тех, кому ты нахер не нужен.

– Ты свободна.

С души упал тяжёлый груз, теперь в груди зияет дыра, в ней хлещет сквозняк из распахнутого окна. Как-то до охуения всё оказалось просто и прозаично. Любил ли он её? Любит? Ей плевать, и ему должно быть тоже.

– Что?

– С сегодняшнего дня можешь считать себя свободной.

В тот день, когда всё началось, всё и закончится. Символично до блевоты, но залить алкоголем этот кислый привкус всё равно не хочется. В этот раз всё иначе, спокойно, никаких скандалов. По-настоящему всё, конец.

Эрик слышит за спиной лишь тяжёлый вздох, лёгкие шаги и хлопок двери. И ни слова. Юнис уходит молча, потом возвращается и забирает с собой бутылку. На столе остаются два полупустых стакана. Он со злостью толкает ногой столик, стекло бьётся в крошево.

Она была его трофеем. Эрик просто смахнул его с полки.

========== 4.2 ==========

Юнис была уверена, что Эрик вечен, как луна и звёзды над Чикаго. Она забыла, кто и как управлял фракцией до него, будто это было в другой жизни. Для неё Эрик был неуязвим и бесстрашен больше, чем всё Урождённые вместе взятые. Он не мог просто перестать быть.

Даже после всего, что произошло накануне, она продолжала ощущать спиной его пристальный взгляд, будто нож меж рёбрами. Юнис по неистребимой привычке искала знакомую фигуру среди чёрных масс Бесстрашных, но тщетно. Фракция без него вымерла, застыла в ожидании. Никаких официальных заявлений сделано не было.

Два дня назад она лично доложила старшему Лидеру о нападении изгоев. Не ошиблась ни временем, ни местом, только в масштабах – афракционеров было достаточно, чтобы ввести в Дружелюбии блокадное положение. Макс объявил срочную мобилизацию всего боевого состава. Эрик лично возглавил взвод, вызванный на подкрепление.

– Я тоже иду, ― Юнис нагнала его в коридоре, на пути к оружейной.

– Нет. Нечего тебе там светиться, ― он на неё даже не взглянул, упрямо сжал челюсти, ускорил шаг, заставляя её срываться на бег и перекрывать ему путь.

– Эрик! ― она схватила его за руку, вынуждая тормозить посреди коридора. Стальной, непробиваемый, Юнис готова была поклясться, что, наткнувшись на него в темноте, легко расшибла бы себе лоб.

Мимо призраками плыли Бесстрашные в полном вооружении, обтекая их рекой, как горную гряду. Юнис не видела никого из них, она видела лишь холод в его глазах, нарочитый, выстраданный, изломанный. Она этому холоду не верила ничуть, но от этого между ними не становилось меньше боли.

– Я сказал!

Он убрал её с дороги, переставил, сдвинул к стене, как деревянную куклу, и ушёл, теряясь за спинами бойцов. Его «Я сказал», как доказанная теорема, безусловная команда, рефлекс на подчинение без права на оспаривание. Юнис устала проклинать себя, что позволила тогда ему уйти просто так. Что не сказала, как ей жаль и как он не прав на её счёт. Ей не всё равно и никогда не было.

Слух о том, что молодой Лидер погиб при исполнении сменились на слухи о том, что его ранения смертельны, и ему осталось день-два от силы при поддержке местных светил медицины. Юнис была бы хреновым разведчиком, если б не выяснила подробности. В ближайший час она уже была в Эрудиции, обнаружив себя под дверью спецпалаты и споткнувшись о досадную преграду в виде двух рослых охранников.

Работа спасала. Привычная деятельность держала в узде, пока она методично опрашивала взводных и с риском для собственной головы копалась в коммуникаторе Макса. Юнис держалась, пока не тормознула у здания больницы, вхлам раскроив бампер о высокий бордюр. Сейчас же она была готова крушить эти белые стены и раздирать глотку в голос. Эрик не может умереть. Он не имеет права оставить фракцию. Он не имеет права оставить её. Юнис поняла это слишком поздно.

========== 4.3. ==========

Благодаря новым разработкам яйцеголовых в синем шмотье и без того не смертельная рана затягивалась быстро, но не мгновенно ― свободного времени было выше крыши, потому в пустую голову лезло всякое дерьмо. Созерцание стерильно-белого потолка палаты весьма тому способствовало.

Эрик помнил себя с трёх лет. Помнил, что с детства любил играть в солдатики, даже не представляя, насколько эти игры близки к его будущей профессиональной деятельности. Десяток жестяных фигурок – одно из редких напоминаний о довоенном прошлом, вручил ему отец перед тем, как исчезнуть за Стеной по неизвестным ему причинам. Позже мать стала запирать коробку с солдатиками на ключ, вместо них выдавая ему хитрые головоломки и приглашая домой педагогов по самым передовым методикам развития. Она старалась слепить из него гения. Гений из Эрика не получался.

В ход пошло манипулирование – мать водила у него перед носом ключом от железного ящика, где прятала его «неумные» игрушки, заставляя выполнять непосильные для детского ума задачи. Он лез из шкуры вон, чтобы завоевать её одобрение, но она лишь морщила нос, видя его результаты. Средние. У гениальной матери не мог родиться середнячок.

Солдатики за массивной сейфовой дверью манили больше. Эрик выбивался из сил, швыряясь в неё кубиком Рубика и шахматной доской по очереди, на что мать вынесла вердикт: «Посредственность. Весь в отца», посоветовав собственному сыну к шестнадцати годам выбрать другую фракцию и не позорить её.

Эрик до скрипа зубной эмали не любил себя жалеть, но иной раз накатывало. Странное ощущение, будто со стороны смотришь на всё это дерьмо. Ему было до одури жаль того мелкого пацана, которым он когда-то был. Беспомощность, одиночество, равнодушие, заоблачные требования и нервные срывы. Как только у него не поехала крыша от такого насилия над мозгами? И Юнис такая же блондинистая сука, которой отчаянно плевать. Выше головы ради неё прыгает, а она, блять, мученицу из себя строит. Какой-то замкнутый круг, где его раз за разом нагибают чёртовы бабы. Пошли они все нахер.

Эрик весьма удивляется, когда за дверьми раздаётся громкое «Отойди, а то башку сверну!», знакомым до звона нервов голосом, который, как насмешка, вылез из его подсознания вслед за воспоминаниями. Дверь распахивается настежь, и в палату влетает, пропахав носом пол, сотрудник безопасности больницы. На пороге стоит взмыленная Юнис, трёт покрасневшие костяшки на левом кулаке, её глаза полны влаги и дышит она по-собачьи через раз. Сзади мнётся второй охранник, недобиток из потока двухгодичной давности, отправленный стеречь анализы и пробирки в Эрудицию из-за весьма сомнительной профпригодности ― парень едва прошёл инициацию. Эрик отрывисто кивает ему, чтоб закрыл дверь с той стороны. Первый успел выползти самостоятельно, зажимая двумя худыми, музыкальными пальцами расквашенный нос. Слабачьё.

– Мне сказали, что ты…

Юнис кашляет, прочищает горло, зажатое скользкими щупальцами слёз, хватается ладонями за шею, пытаясь унять режущую боль в глотке. Её ощутимо трясёт, и она едва не бросается к койке, когда Эрик с усилием, но принимает сидячее положение.

– Помер? Хуй вам, не дождетесь! – он хмыкает, натягивает на лицо фирменную ухмылку аллигатора, а в глазах лёд, поломанный на кусочки. Эрик устал отмахиваться от неизгладимых впечатлений детства и юности.

Во времена неофитства на него покушались трижды. Два раза пытались сбросить в пропасть – он отбивался, в третий просто и подло задушить подушкой в казармах – тогда его спас случай, как и в этот раз. Нож прошёл по касательной. Значит не время подыхать.

– Зачем пришла? В последний путь проводить? ― он уже откровенно глумится над ней, трясущейся не то от злости на чужие длинные языки, не то от неотвратимого ужаса потери, которой не случилось. Она знает, что дожить до старости в их фракции невозможно, но от мысли, что она может пережить своего Лидера, сердце готово остановиться. Эти долгие два дня Юнис закрывала глаза и под сомкнутыми веками, в алом тумане крови видела его лицо. Бледная, безжизненная кожа, обтянувшая заострённые скулы, татуировки, въедливо-чёрные на белой шее, словно следы костлявых пальцев смерти, сухие, шершавые, как бумага руки, которые больше никогда не обнимут её. А ночами сон не шёл к ней, Юнис просто боялась закрыть глаза.

Она открыла рот, но слова застряли в пересушенном горле, а сквозняк из распахнутой с грохотом двери вымел из её головы последние мысли. На пороге стояла Джанин Метьюс собственной персоной.

– Что здесь происходит? Кто она такая?

Приказной, властный тон дробится на визг, отражаясь от стен палаты. Юнис хочется встать по стойке смирно перед этой женщиной, один вид которой выносит к чертям всё самообладание, а Эрик лишь кривится и взмахом руки просит её «убавить звук». Метьюс на этот нахальный жест лишь губы поджимает.

– Она моя. Руки убрал! – командует Эрик, видя, как к Юнис шагает один из сопровождающих Джанин. Всё ещё «Моя», несмотря на разлуку сроком чуть больше месяца, и Юнис готова безоговорочно согласиться с каждым его словом, сказанным в её сторону, лишь бы он был жив и здоров. ― Ну, здравствуй, мама.

Метьюс бросает на блондинку-Бесстрашную оценивающий взгляд, кивком головы отсылает охрану прочь из палаты. Юнис лишь молча глядит на обоих, не в силах поверить, что это возможно. Эрик никогда не говорил ей о своей семье и о причине перехода, и она, кажется, отчасти его понимает. Властную суку не терпят ни в одной из фракций – слишком многих она нагнула и слишком многие вынуждены заискивать перед ней, но устоявшийся порядок никто изменить не в силах.

– Здравствуй, Эрик. Надеюсь, тебе здесь удобно?

– Интенсивная терапия, шикарная палата, при условии, что с моим ранением справились бы и врачи Бесстрашия. Я, конечно, круто отдохнул, но зачем весь этот спектакль?

Он почти не сомневается, что его весьма эрудированная мамаша не зря раздула из этого трагедию так, что слухи о его якобы предсмертной агонии дошли до Бесстрашия и до Юнис в частности. В приступы материнской любви Эрик не верил. У неё всегда на всё свой расчёт. Ему понадобился не один год, чтобы удостовериться в этом и свыкнуться с таким положением вещей.

– Ты так и не научился вести себя по-человечески.

Джанин коротко вздыхает, закрывает глаза, моментально возвращая себе привычное хладнокровие. Эрик – единственный из живущих, кто может выбить её из колеи, единственное провальное предприятие в жизни безупречного Лидера Эрудиции.

– Твой сын стал лидером фракции силовиков, и ты решила наладить родственные связи? Весьма дальновидно.

– Жаль, что ты никогда не имел этого качества, ― Метьюс подачу умело отбивает, прохаживается вдоль палаты вперёд и назад, отряхивая с идеально выглаженной юбки невидимые пылинки. – Я хотела узнать твоё мнение.

– Я не буду ставить на своих людях эксперименты.

Юнис едва ли понимает предмет их беседы, но этот резкий тон своего Лидера она знает лучше, чем знает его Джанин Метьюс. Если он принял решение, то свернуть его с выбранного пути невозможно. Несмотря на огромную пропасть между ними, Юнис отчётливо видит в нём её стальной взгляд и упёртый нрав. Кажется, теперь ей легко сложить два и два и сопоставить факты. Не нужно быть эрудитом, чтобы это заметить, они оба слишком похожи, два Лидера двух разных фракций, родные по крови, но совершенно чужие друг другу люди.

– Хорошо, пусть так, – Джанин натянуто улыбается и косится на Юнис, старательно держит лицо, хотя внутри закипает гневом. Метьюс ненавидит, когда что-то идёт не по плану, а досадная помеха в виде нерадивого отпрыска бесит вдвойне, – но я думаю, мы еще вернемся к этому разговору. И не забывай, ты не единственный Лидер Бесстрашия.

Она разворачивается и чеканит шаг прочь из палаты, намеренно грохает каблуками, на секунду задержавшись у плеча напряжённой, как струна Юнис.

– Милая, если хоть слово выйдет за пределы этой палаты…

– Так точно, мэм, ― она произносит ответ одними губами, зная, что голос к чертям сел, вздрагивает, когда за Джанин захлопывается дверь, впуская в палату тихий шорох шагов снующих по коридорам эрудитов.

На душе остаётся скользкий осадок, липкой гадостью оседая по стенкам гортани – свидетелем этой болезненной сцены она не готова была становиться. Юнис не была близка с матерью. Деми воспитывала в ней сильного воина, не размениваясь на сентименты, но она чувствовала её молчаливую поддержку, выраженную полуулыбкой или кивком головы, а сейчас её словно бросили в ледяное озеро, и ей нещадно сводит все мышцы. Она не знала, что так бывает.

– Я даже представить не могла, что она…

– Колтер – фамилия отца. И я не особо распространялся, – Эрик сдирает с груди датчики, отбрасывает одеяло в сторону, становится босыми ногами на белоснежный, каменный пол. – Она мне не мать. Это просто женщина, которая меня родила.

– Куда ты?! ― Юнис отмирает, вскидывается, подходит ближе, снова и снова готовая подставить своё плечо. Эрик её игнорирует, опираясь рукой о стену, пробует устойчивость почвы под собой.

– Домой. Вы там уже охренели от безделья, как я посмотрю, ― он скидывает с себя больничную рубашку, хлопает ящиками в поисках привычной чёрной формы с нашивками в виде языков пламени. На месте раны длинный алый рубец с тонкими заклёпками металла по краям, на его безупречно выдрессированном теле наверняка останется новый шрам, который со временем потеряется в россыпи остальных. Страх безвозвратной потери втягивает назад свои стальные когти, оставляя в душе Юнис кровоточащий след, его не будет видно, как видны раны тела, но он будет ныть по погоде.

– Я отвезу тебя.

– Без тебя справлюсь.

– Эрик, пожалуйста, прекрати! – Юнис повышает голос, заставляя Лидера медленно поворачивать голову в её сторону. Его гнев растворяется в зелёных, мокрых глазах, а от её пальцев горит кожа под чернильными узорами татуировок. Она слишком близко, чтобы держать расшатанную вхлам броню. Эрик слишком устал злиться. – Прости меня.

Два простых слова, и Юнис выбивает землю у него из-под ног. Он не может скрыть изумления, ведь во всём, что происходит между ними, его вины не меньше половины. Эрик понимает это, но слишком горд, чтобы это признать. Для Юнис же собственная правота с этой минуты перестала иметь значение.

– За что?!

– За всё. За всё, что было.

– Я ж тебе жизнь испортил?! Разве не это ты хотела мне сказать? ― её светлая макушка щекотно касается груди, Юнис осторожничает, боится, что он её оттолкнёт, едва ощутимо трётся щекой и носом о кожу, пропитанную больничным, стерильным запахом. Эрику хочется смыть с себя эту погань, взять её в охапку, увезти отсюда, забыть, что он здесь родился. Она единственная, перед кем не надо оправдываться, и единственная, перед кем ему хочется это сделать. Незаменимая, словно под него сделанная, даже руки удобно лежат на узких изгибах тонкой талии. Зря он сравнивал её с железной ведьмой Метьюс. Юнис другая.

Она добивает его контрольным в голову:

– Кажется, я до тебя и не жила вовсе.

========== 4.4 ==========

Комментарий к 4.4

Ахтунг!

Ваниль и сахар. Может вызвать кариес в труднодоступных местах!

NC-17!

Я предупредил.)

Под одной блондинкой можно представить любую другую) https://pp.vk.me/c636020/v636020678/1a9e7/j5MTJ2tNW1U.jpg

Вдохновляшка BANKS – Waiting Game

По небу ползёт серое, предрассветное марево, изредка осыпая город мелким, похожим на туман дождём; за тонкой облачной плёнкой солнце походит на растаявший кусок сливочного масла. Полутьма рассыпана по комнате мелкими взвесями пыли, укрытая прозрачной вуалью блеклого, линялого света, крадущегося из-за тонких полосок жалюзи. Они едва шелестят от сквозняка, загулявшего в комнату из приоткрытого окна; снаружи пасмурно, внутри прохладно, но Эрик чувствует, как жар плавит ему кости, будто организм охвачен лихорадкой.

Причина его недомогания безмятежно спит лицом в подушку, раскинув руки и разметав по постели волосы; ткань лёгкой простыни, заменившей брошенное на пол одеяло, едва прикрывает узорную ложбинку крестца. На её тонкой спине играет светотень, спутанные паутиной пряди скрывают чёрное острие кинжала, выбитого почти от самого затылка до лопаток ровно по позвоночному столбу. Одно из самых чувствительных мест на теле, как и передняя часть шеи. Эрик прекрасно знает, как это больно.

Он тихо, как умеет, двигается ближе, собирает в горсть рассыпанную, светлую гриву, полностью открывая жадному взгляду тонкую, изящно украшенную шею, рассматривает сложные, ювелирные узоры на длинной рукояти кинжала, любуется. Безупречная. Тори умеет создавать шедевры.

Безоговорочно сдавшаяся, Юнис не стала менее привлекательна, скорее наоборот – тёплая, домашняя кошка взамен одичалой, которая шипит из-за угла, отстаивая свою независимость. Он дождался от неё этих чёртовых три слова, наконец, дождался, выпытал, вытрахал, надеясь, что угомонится, поставит её на полку в один ряд с безликими победами. Не вышло. Эрик слышал их не раз – восхищённым, заискивающим, откровенно лживым тоном, смаковал и выплёвывал чужие привязанности и попытки завладеть его сердцем. Юнис не делала для этого ничего, но всё же сокрушила.

Эрик никогда не отличался изяществом движений, Юнис, просыпаясь, недовольно морщит нос, тянется, пытается вслепую нащупать одеяло, чтобы натянуть на голую спину. Он не позволяет ей этого сделать, отбрасывает ткань куда попало и перехватывает её тонкую, блуждающую по постели руку, стягивая сильным, живым браслетом собственных пальцев.

– Я хоть час-то спала? – недовольно мурлычет она в ответ на его нетерпеливые прикосновения.

– Два. С тебя хватит.

Хриплый шёпот теряется где-то в основании шеи, продолжаясь быстрыми влажными поцелуями по пути чернильного рисунка до самых лопаток. Юнис достаточно выспалась за месяцы разлуки, и по рваному сну в объятиях своего Лидера уже успела истосковаться.

Грубая ладонь скользит вдоль изгибов груди и талии, накрывает плоский живот, собственнически раздвигает бёдра, дотрагиваясь до нежных, чувствительных складочек, которые наливаются кровью от неспешных, скользящих движений пальцев. Юнис плывёт на грани сна и реальности. Изредка проваливается в поверхностный сон, убаюканная непривычно нежными прикосновениями Лидера, и снова возвращается на землю, когда пальцы проникают в неё резко и глубоко, а прикусанная кожа на аккуратных, округлых плечах начинает гореть.

В пространстве комнаты слышен лишь шорох дождя и тяжелое дыхание, Юнис просыпается окончательно, когда Эрик давит её в матрас непереносимой тяжестью своего тела. Она смахивает с постели подушку, чтобы ко всем чертям в ней не задохнуться, потому что нежности заканчиваются так же неожиданно, как и начались. Эрик охватывает ладонью её горло, вынуждая поднимать голову и почти касаться затылком его плеча; ему невыносимо хочется сжать его посильнее, услышать её скулящий протест, насладиться своей долгожданной властью над ней. А она лишь обнимает за шею, заводя назад руку, тянет к себе ещё ближе, послушно открывает рот, впуская внутрь пальцы с кисловатым привкусом собственной смазки. Эрик не беспокоится, что швы разойдутся, Эрудиты весьма хорошо его подлатали, а обезболивающие с антибиотиками действуют отменно, и терять на восстановление драгоценное время бессмысленно.

Мелкая, сладкая дрожь предвкушения разрядом пробивает тело, когда Эрик раздвигает коленом её ноги шире, и мучительно медлит. Юнис готова скулить, словно течная сука, ожидая его в себе, и так каждый раз, независимо от места, времени и степени сложности их отношений. С ним никогда не будет просто, можно написать себе это на лбу, чтобы не обольщаться и не строить иллюзий, но вакцины от этой напасти с глазами цвет разломанного льда ей найти так и не удалось.

Её губы на ощупь мягкие и чуть обветренные от долгих, настойчивых поцелуев, податливые и послушные. Она берёт его пальцы глубоко в рот, обводит языком средний, имитируя минет; Эрик жалеет, что одновременно иметь её в два места невозможно физически. Он движется внутри почти болезненно, размеренно, внедряясь до упора, освобождает ей рот, заставляя её стонать в голос от нарастающего напряжения.

Юнис, вжатая в матрас грудой литых мышц и почти лишенная движений, лишь сильнее прогибается в пояснице и прижимается лопатками к влажной от пота груди, пока он одним рывком не ставит её на колени. Ладонь настойчиво клонит спину ниже, Юнис лишь беспомощно опускает голову на постель, ещё шире, ещё развязнее расставляет ноги, целиком отдаваясь его власти. Незыблемой, доминирующей, несокрушимой, которая довлеет над ней везде и всюду, перед которой только безоговорочно капитулировать без права на реванш. Коленки саднит от натяжения ткани скомканной под ней простыни, пока он трахает её сзади с липким, влажным звуком. Обостряя ощущения, Лидер касается пальцами нежных, растянутых вокруг него мышц, ощущая свои движения, двигаясь выше к самому чувствительному месту, окончательно лишая её возможности мыслить.

Разум растворяется в наркоманском трансе, Юнис чувствует его так остро, словно лезвие у горла, кровь грохочет в ушах, а звуки слышаться, словно через толщу речной воды; она вцепляется в край постели, чтобы ее не сносило вперед от грубых сильных толчков. Еще одно движение пальцев и она почти отключается. Тело содрогается спазмами, Юнис не помнит, как оказывается на спине, и теплые струи ощутимо бьют по чувствительной от ласк груди, шее, саднят истерзанную кожу на губах. Сквозь мутную пелену она лишь угадывает очертания окружающей действительности, не в силах оторвать взгляда от его расслабленных мягких губ, рельефных, напряженных мышц груди, рук, подрагивающих на последних искрах оргазма. Сжатый вокруг ствола кулак выжимает последние вязкие капли ей на живот.

Кажется, она выпила его силы до дна. Помеченная, уложенная на лопатки, а в глазах непобедимый хищный блеск, будто это она съела его с потрохами и не подавилась, а не он волок её в свою пещеру зубами за породистую шерсть. Эрик молча нависает над ней на вытянутых руках. Их беззвучный диалог похож на телепатию, Юнис тянется к нему за поцелуем, обнимает, жмётся к нему ласковой кошкой, пачкая его собственным семенем. Он подбирает с пола скомканную простыню, с неуклюжей заботой стирает с её кожи вязкие следы. Постель под ней уже липкая и влажная, остаётся только сматывать всё в узел и тащить до прачечной, но Юнис уже всё равно, она готова блаженно отключиться даже на голом полу.

Из полусонного забытья Юнис выхватывает настойчивый писк коммуникатора. Кажется, будильник. Тело легкое, голова совершенно пустая, она, не глядя, хлопает по тумбочке в поисках назойливо дребезжащей коробки по привычке, будто у себя в квартире. Эрик выходит из душа, полностью обнаженный, небрежно смахивает с тела капли воды полотенцем, и Юнис в очередной раз не может оторвать от него взгляда. Он выпутывает из её неаккуратно брошенных на кресло штанов аппарат, давит большим пальцем на кнопку выключения, и экран безвозвратно гаснет.

Юнис тянется и садится на постели, сонным взглядом осматривает разруху помещения в поисках остальных предметов одежды.

– Легла назад. У тебя выходной.

Тон приказной, не терпящий возражений. Юнис вскидывает бровь.

– Опять? Все будут болтать, что я работаю только в лидерской постели.

– А тебе не плевать, что там будут болтать? У тебя ненормируемый график, работа за пределами Стены плюс выслуга лет. Заработала.

Он подмигивает ей через зеркало, встряхивая полотенцем мокрую щетку коротко стриженых волос. Совершенный. Статуя, вытесанная из крепчайшего камня. Юнис чувствует, как тесно воздуху в грудной клетке, как тело против воли бунтует, принимая самые соблазнительные позы, будто не насытилось за ночь. И ей давно и откровенно плевать, кто и что думает про них.

– Что это ты такой добрый?

Она укладывается на край постели, словно русалка на камни, подпирает рукой голову, расправляя другой спутанные волосы. Следит неотрывно за каждым его движением – как перекатываются мышцы на спине, как тонкие дорожки воды стекают по волосам, очерчивая путь вдоль вздыбленных под кожей вен, как растягивается на нём тонкий хлопок чёрной, под цвет выбитого на шее орнамента, майки. Просто знать и чувствовать, впитывать и насыщаться им, забывая весь мрак тех дней, когда она не знала, увидит ли его ещё раз. Лишь бордовый рубец на боку заставляет её сердце пропускать удары. Он живой, хотя кажется неуязвимым.