Текст книги "Утешительная партия игры в петанк"

Автор книги: Анна Гавальда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

10

Самолет в Канаду вылетал в семь вечера, а Дранси всего в нескольких километрах от аэропорта. В обеденный перерыв он покинул офис.

«С сердцем, рвушимся из груди», красиво сказано.

Именно так и отправился в путь.

С утра ничего не ел, нервничал, волновался, словно собирался на первое свидание.

Выглядел нелепо.

И как всегда все перепутал.

Ехал ведь не на бал, а на кладбище, да и сердце, в общем-то, из груди у него не рвалось, а искалеченное болталось на перевязи.

Да, под бинтами оно все еще билось, но очень неровно. Сбиваясь с ритма, колотилось, как сумасшедшее, словно она была жива, словно бы караулила его под тисами, и первым делом, конечно же, отчитает, как следует. Смотрите-ка! Явился не запылился! Не очень-то ты спешил! И на кой черт ты принес мне эти ужасные цветы? Ладно, оставь их тут, и идем отсюда. Выдумал тоже назначать мне свидание на погосте… Ты что, совсем сбрендил?

Ну это она зря… Краем глаза посмотрел на букет. Очень даже красивые цветы…

Да в смирительной рубашке его сердце, вот оно что.

Эх, Шарль…

Знаю, знаю… Не трогайте меня…

Всего несколько километров, господа палачи…

* * *

Парижский пригород, маленькое сельское кладбище. Никаких тисов, кованые решетки, голубки в окнах склепов и плющ по стенам. Сторож, ржавый кран и цинковые лейки. Он быстро обошел территорию. Последние клиенты, у них были самые уродливые могилы, упокоились здесь в восьмидесятые годы.

В растерянности обратился к бедно одетой женщине, которая обихаживала своих покойников.

– Вы, наверное, перепутали с кладбищем в Меврёз… Теперь там хоронят… Мы-то этот участок купили давно… Да и то, знаете, пришлось еще побороться, чтобы…

– А… это далеко?

– Вы на машине?

– Да.

– Тогда, лучше всего, возвращайтесь на шоссе и езжайте прямо до «Леруа-Мерлена»,[53]53
  Сеть хозяйственных супермаркетов.


[Закрыть] а там… Представляете, где это?

– Не… не очень… – ответил Шарль, уже не знавший, куда девать букет, – но эээ… продолжайте, я найду…

– Тогда вы можете ориентироваться на «Леклер».[54]54
  Гипермаркет.


[Закрыть]

– А?

– Да, проедете мимо него, потом под железной дорогой и за свалкой направо.

Ничего себе, маршрутик…

Он поблагодарил ее и удалился, обдумывая услышанное.

Он был уничтожен еще до того, как отстегнул ремень безопасности.

Все оказалось именно так, как она сказала: после «Леруа Мерлена» и «Леклера», полигон для захоронений, примыкавший к базе местного Управления дорог. Над ним RER,[55]55
  Скоростное метро, связывающее Париж с пригородами.


[Закрыть] и грузовые самолеты в придачу.

На стоянке припаркованы мусоровозы, кусты вокруг увешаны целлофановыми пакетами, бетонный забор, заменяющий писсуар местным любителям настенной живописи.

Нет, покачал он головой, нет и нет.

Он вовсе не был чистоплюем. Просто оценка проектов застройки была частью его работы, но нет…

Мать наверняка ошиблась… Или дочь хозяйки напутала… Хозяйки… Как же, как же! Та еще была стерва… А много ли надо, чтобы затюкать молодую женщину, которая одна воспитывает сына и возвращается домой без сил, как раз, когда эта идиотка выводит гулять в сквер своих крысоловок… Ну да… Он все вспомнил… Мадам Фурдель… Одна из немногих, перед кем Анук пасовала… Квартплата… Мамаша Фурдель сдавала ей квартиру…

Абсурдность этого паркинга – последняя подлость старухи-процентщицы. Злая шутка, дурацкая ошибка, неверный адрес. Анук не могла иметь ничего общего с этим местом.

Сжав пальцами ключ зажигания, Шарль долго не решался вынуть его.

Ладно. Он все же заглянет туда.

Цветы брать не стал.

Бедные мертвецы…

Как им должно быть тяжко под грузом всей этой безвкусицы…

Мраморные плиты, отполированные до пластикового блеска, искусственные цветы, раскрытые фарфоровые книги, покрытые нарочитыми кракелюрами, отвратительные фотографии в пожелтевшем плексигласе, футбольные мячи, тузовые каре, пучеглазые щуки, дебильные эпитафии, вязкая жижа пустых сожалений. И все это – увековеченное в камне.

Позолоченная овчарка.

Спи, хозяин, я сторожу.

Скорее всего, все было не так уж ужасно и, может, в какой-то степени даже трогательно, но наш герой предпочел все это возненавидеть.

На земле яко на небеси.

В общем, типичное французское кладбище, разбитое на квадраты, словно американский город. Пронумерованные аллеи, квадратные могилы, стрелки с указателями: к душе номер В 23, к месту упокоения Н 175, в хронологической последовательности: давно остывшие – в первых рядах, те, что потеплее – в глубине, мелкий гравий, один контейнер для мусора, идущего в переработку, другой – для всякой дряни, изготовленной в Китае, и постоянный, постоянный грохот этих чертовых поездов, тревожащий их сон.

И тут в нем возмутился архитектор. Должны же существовать хоть какие-то нормативы и предписания? Должны же соблюдаться хоть какие-то правила в отношении мертвых? Хотя бы самые элементарные? Разве нельзя было предусмотреть для них хоть немного, извините, покоя?

Да… На них и на живых-то всегда плевали, распихивая их по уродским многоэтажкам, за которые они платили втридорога, беря кредиты на двадцать лет, почему же что-то должно было измениться, когда они сдохли? И во сколько им обошелся этот вечный вид на свалку?

Ладно, в конце концов, все это не его проблемы… Да, но его красавица? Если только он найдет ее здесь, на этой помойке, он…

Давай, закончи фразу. И что же ты сделаешь, придурок? Разроешь землю руками и вытащишь ее отсюда? Стряхнешь прах с ее юбки и заключишь в объятия?

Бесполезно. Он нас все равно не слышит. Мимо проносится груженая фура, полиэтиленовые пакеты взмывают в воздух и опускаются чуть дальше.

* * *

Она ездила уже не на фиате, но еще не на Соколе Миллениум Хана Соло,[56]56
  Космический корабль героического повстанца Хана Соло, героя «Звездных войн».


[Закрыть] значит, то был счастливый период маленькой красной R5, первой в ее жизни новой машины, а, значит, им было лет по десять… ну, может, одиннадцать… Получается, они уже учились в коллеже? Точно он не помнит. Анук в тот день была сама не своя. Принарядилась и совсем не смеялась. Курила одну сигарету за другой, забывала выключать дворники, ничего не понимала в историях Тото, которые они обсуждали, и повторяла через каждые пять минут, что они, мол, должны ее уважить.

Мальчишки отвечали да-да, хотя и не очень понимали, что значит уважить ее, а поскольку Тото выпил все пиво и написал в папин стакан, и…

Она везла их к своим родителям, которых не видела много лет, Шарля прихватила за компанию. Наверное, ради Алексиса. Чтобы защитить его, неспроста ведь уже заранее сама была вся на взводе, к тому же, просто чувствовала себя увереннее, когда слышала, как они хихикают и мутузят друг дружку на заднем сиденье.

– Когда приедем к бабушке, вы забудете про Тото, ладно?

– Дааа…

Это был пригород Ренна, спальный район. Шарль хорошо его запомнил. Анук искала дорогу, ехала медленно, ругалась, жаловалась, что ничего не узнает, а он тогда, как потом, в России, тридцать пять лет спустя, не мог оторвать глаз от бесконечных рядов еще совершенно новых и уже таких унылых зданий.

Ни деревьев, ни магазинов, неба не видно, только крохотные окна и захламленные балконы. Он не решался ничего сказать, но был несколько разочарован тем, что Анук как-то связана с этим местом. Ему хотелось думать, что на их улицу ее занесло однажды морским приливом… Например, в морской раковине… Как на картине, которая так нравилась его сестре Эдит.

Она привезла кучу подарков и заставила их с Алексисом заправить рубашки в брюки. Даже причесала их, когда вышли из машины, тут-то они и поняли, что уважить ее означает вести себя не так, как обычно. Насторожились, не посмели ругаться за право нажать на кнопку лифта и только смотрели, как она все бледнеет и бледнеет по мере того, как лифт поднимается на последний этаж.

У нее даже голос изменился… А когда она протянула подарки, ее мать сразу убрала их в соседнюю комнату.

– Почему они их не развернули? – спросил ее Алексис на обратной дороге.

Она ответила не сразу.

– Не знаю… Наверное, берегут к Рождеству…

Остальное Шарль помнит довольно смутно: что было очень много еды, и потом у него болел живот, что пахло как-то странно, что говорили очень громко, что все время работал телевизор, что Анук дала денег младшей сестре, которая была беременна, а еще братьям, и лекарства отцу привезла, и никто ее не поблагодарил.

Они с Алексисом решили пойти поиграть на пустыре рядом с домом и, когда он вернулся обратно один, чтобы сходить в туалет, и спросил у этой толстой тетки, которая выглядела не слишком любезной:

– Извините, мадам… А где Анук?

– Это ты о ком? – процедила та сквозь зубы.

– Эээ… ну… Анук…

– Не знаю такой.

И что-то ворча себе под нос, отвернулась к мойке. Но у Шарля действительно прихватило живот.

– Мама Алексиса…

– А! Так ты про Анник?

И до чего же злобной была ее улыбочка…

– Мою дочь зовут Анник! Никакой Анук нет! Это для маленьких парижан, таких как ты… Это когда она нас стыдится, понимаешь? Но здесь она Анник, заруби себе это на носу, парень. И что это ты так извиваешься?

Наконец появилась Анук и показала ему, где туалет. Когда он вышел оттуда, она уже собирала их вещи.

– Я не сказал им до свидания… – заволновался Алексис.

– Ничего страшного.

Она потрепала его по голове.

– Ну, принцы мои… Мотаем отсюда… Они долго боялись заговорить.

– Ты плачешь?

– Нет.

Молчание.

Потом она потерла себе нос и заговорила:

– Ну иии… Тото, значит, говорит учительнице: «Мадам, мадам, а вы знаете птицу, которая несет зеленые волосатые яйца? А учительница ему: „Прекрати, Тото, таких птиц не бывает…“, а он ей: „А откуда же тогда берутся киви?“»

И она покатилась со смеху.

Позднее, уже на шоссе, когда Алексис заснул:

– Шарль, – окликнула она.

– Да?

– Знаешь, меня теперь зовут Анук, потому что… потому что это имя мне больше нравится, оно красивее…

Он ответил не сразу, думал, как бы ответить получше.

– Понимаешь?

Она повернула зеркальце, чтобы поймать его взгляд. Увы. Так ничего и не придумал, ограничился кивком и улыбкой.

– Как живот, лучше?

– Да.

– Знаешь, – продолжала она, немного понизив голос, – у меня тоже все время болел живот, когда…

Она замолчала.

Шарль и не подозревал, что у него сохранились такие воспоминания. И откуда они только вылезли? Эти дурацкие киви, забытые в комнате подарки, стофранковые банкноты на столе и запах квартиры, вонявшей шкварками и прогорклой завистью?

Это все потому…

Потому что на могиле J 93 над датами жизни значилось:

Ле Мен Анник

«Сволочи» – вот что благоговейно произнес он над могилой.

Почти бегом вернулся к машине, открыл багажник и стал рыться в своем бардаке.

У него был баллончик аэрозольной краски. Встряхнул его, вернулся к могиле, опустился на колени, задумался, как из «н» и «и» сделать «у», потом решил все замазать и просто вернуть ей настоящее имя.

Браво! Аплодисменты! Какое мужество!

Вот он, последний долг!

Простите.

Извините.

Какая-то бабулька, пришедшая на соседнюю могилу, нахмурив брови, глядела на него осуждающе. Он закрыл баллончик и выпрямился.

– Вы родственник?

– Да, – ответил он сухо.

– Нет, просто я вас спрашиваю… – ее рот скривился, – потому что… вообще-то сторож тут есть, но…

Взгляд Шарля привел ее в замешательство. Она закончила свою нехитрую уборку и удалилась.

Судя по всему, это была мадам Морис Лемер.

У Мориса Лемера на надгробии красовалась памятная табличка от друзей-охотников с симпатичным рельефным ружьем.

Потрясающий сосед, да, Анук? Ну скажи мне… Тебе тут хорошо?

На выходе встретил того самого «вообще-то сторожа». Он был чернокожий. Ах, вот в чем дело… Этим все объясняется.

Сел в машину, понял, что его раздражает запах цветов. Вышвырнул их и посмотрел на часы.

Отлично. У него еще есть время позвонить этому ублюдку.

Его помощница несколько раз попыталась до него дозвониться. На звонки он не отвечал и, в конце концов, выключил телефон.

Так напряженно смотрел на дорогу, так судорожно сжимал руль, что в какой-то момент у него закружилась голова.

Может быть, развернуться… Наврать что-нибудь про аварию… Мол, опоздал на самолет, добавить «почти успел», а самому – не заезжая в Париж, выехать на ту самую трассу, повернуть где надо, потом, следуя указателям, найти ту самую улицу и толкнуть дверь дома номер 8.

Добраться до него.

И дать ему по морде!

Вообще-то он должен был это сделать еще двадцать лет назад… Но ничего: тем временем он поднабрал минимум килограммов десять да и злости поднакопил. Челюсть Алексиса оценит.

Ан нет. Наш малыш Рокки в своем твидовом пиджаке включил поворотник и снова встроился в левый ряд. У него обязательства. Он поедет дохнуть со скуки в одном из конференц-залов «Хаят-Парка» в Торонто, а когда вернется, его башка и портфель будут плотно забиты Advances in Building Technology[57]57
  Достижения в области строительных технологий, (англ.)


[Закрыть] что, впрочем, никак ему не поможет вернуть ни краны, ни веру.

Да… Интересно, и кем его запишут в некрологе… Архитектор, говорите?

Правда? А я уж и забыл… Забавно, все эти годы мне казалось, что я скорее раскручиваю фирму… Раскручиваю. Именно так. Как зашоренный ослик, отупело вращающий колодезный ворот.

А как же папаша Пруве с его ладонью? Растворился в пыли? А как же рисунки Альбера Лапрада, над которыми он корпел, пока его сверстники коллекционировали наклейки? А Ле Торонэ? А изящество линий великого Алваро?[58]58
  Алваро Сиза (р. 1933), знаменитый португальский архитектор. Альбер Лапрад (1883–1978), французский архитектор. Ле Торонэ – цистерцианское аббатство в Провансе, характерный образец цистерцианского зодчества XII в.


[Закрыть] все его учебные поездки, где он расплачивался лишь своими рисунками…

И всегда и везде Анук Ле Мен, ее след, ее печать – на всей этой суете, которая заменит ему карьеру, да и саму жизнь…

Потому что, да, временами ее пошатывало, да, она плевала себе в ладонь, приглаживая их вихры, да, она могла уронить все сумки, закрывая багажник, а иногда разговаривала с ними жестко, но все это не помешало ей обернуться и увидеть, в каком смятении этот мальчик, родившийся в рубашке, высоко поднять голову, подождать, пока он поравняется с ней, и заявить ему самым серьезным образом:

– Шарль… Ты ведь так хорошо рисуешь… Знаешь, когда ты вырастешь, ты должен стать архитектором… Ты должен им помешать строить такое безобразие…

И этот мальчуган, который так здорово рисовал, который стыдливо опускал глаза, когда Павлович комкал свои конверты, который обычно путешествовал бизнес-классом, который летел на бесполезную и весьма недешевую конференцию, в пятизвездочный отель Торонто, где – как было написано в программе – он сможет воспользоваться услугами Спа-салона с каскадами и стримами, а на слушаниях, прикрываясь наушниками, скорее всего, будет дрыхнуть, ибо кормить его будут до отвала, так вот этот бедолага проехал съезд ко второму терминалу и взвыл в своей жестяной банке.

Взвыл.

Задолбало его все это к такой-то матери!

Что делать, пришлось разворачиваться и заново въезжать в аэропорт.

11

– Алло.

К сожалению, это был не он и, хуже того, в трубке зазвенел детский голосок.

– Эээ… Это квартира Алексиса Ле Мена?

– Ну да… – пискнул голосок.

Шарль смутился.

– Могу я с ним поговорить?

– Папа! К телефону!

Папа?

Только этого не хватало…

И все, что он повторял про себя вот уже битый час, на парковке, на эскалаторах, в очередях, у огромных окон терминала, все: как он представится, с чего начнет, весь план атаки, вся его боль, злоба, горечь, желчь – от всего этого не осталось и следа.

– Ты… у тебя ребенок? – жалкое начало боевых действий после столь продолжительной холодной войны.

– Кто говорит? – сухо спросили его.

Черт, что ж это такое. Такого поворота наш супергерой не ожидал…

– Это ты, Шарль?

– Да.

Голос смягчился.

Увы, чересчур…

– Я ждал тебя. Долгое молчание.

– Значит, ты получил мое письмо?

Трещина ширилась. Угрожающим образом. Встал, отошел в угол, забился в него. Прислонился лбом к стене и закрыл глаза. Мир вокруг него… раскалился до бела.

Ничего страшного. Сейчас пройдет. Это усталость. Нервы.

– Эй, ты меня слушаешь?

– Да, да… Извини… Я в аэропорте…

Ему было стыдно. Просто стыдно. Он поднял голову.

– Все в порядке… Я слушаю…

– Я спросил, полу…

– Конечно. Иначе зачем бы я стал тебе звонить?

– Откуда я знаю! Может, соскучился? Решил узнать, как дела…

– Кончай.

Ну вот. Все вернулось. Стоило только вновь услышать этот сладенький голосок, который всегда у него появлялся, когда он хотел облапошить собеседника, и голова его мигом встала на место, гнев вспыхнул с новой силой.

– Ты не можешь ее там оставить…

– Что, прости?

– На этом сраном кладбище…

Алексис рассмеялся, его смех звучал отвратительно.

– Ха! Ха! Ты все такой же, как я погляжу… Прекрасный принц на белом коне, да? Как всегда безупречен, Баланда!

Потом его голос резко изменился:

– Но признайся… Ты слегка припозднился, разве не так? Лошаденка что ли подвела? Спасать уже некого, ты это понимаешь?

– Говоришь, я не могу ее там оставить, – просипел он, – но она умерла, старик! Умерла! Там или не там, скажу я тебе, ей по барабану…

Конечно, все это он понимал. Из них двоих разумным всегда был он. Рассудительным, правильным, прилежным, сдержанным, представительным, умеющим вести переговоры… Но… Не сегодня… Сегодня у него земля горела под ногами, и все, что он мог сказать в свою защиту, это снова повторить:

– Ты не можешь ее там оставить… Там все, что она всю жизнь ненавидела… Грязный пригород, ашелемы, расизм… От всего этого она бежала всю…

– Чего?… Причем здесь расизм?

– А ее сосед?

– Какой сосед?

– Тот, что похоронен рядом… Полное недоумение.

– Минуточку… Это говорит Шарль Баланда? Сын Мадо и Анри Баланда?

– Алекс, пожалуйста…

– Не, ты о чем, а? Нет, серьезно. У тебя с головой все в порядке? Ты там на своих стройках каску надевать не забываешь?

– Алло?

– Да еще рядом со свалкой…

– Я сейчас! – крикнул он в сторону, – начинайте без меня! Как ты сказал – свалка? А? Шарль?

– Да.

– Знаешь… Я должен тебе кое-что сказать, очень важное…

– Я тебя слушаю.

Он торжественно прочистил горло. Шарль зажал ладонью другое ухо.

– Когда люди умирают, они, это… они уже больше ничего не видят…

Сволочь. Приманить откровенностью и наплевать в душу. В этом был он весь. Шарль бросил трубку.

Еще не ступил на трап самолета, как почувствовал, что земля уходит из-под ног: забыл ведь его спросить о самом главном.

Подали бокал шампанского, он осушил его, запив полторы таблетки снотворного. Дурной получился коктейль, прекрасно это знал, но одной глупостью больше, одной меньше…

Уже не первую неделю он только и делал, что страдал от различных побочных эффектов, а организм все еще держался, так что… В лучшем случае – вырубится через несколько минут, в худшем – поздоровается с унитазом.

И правда, сблевать бы все это… Может, легче станет.

Выпил еще один бокал.

Когда доставал свои папки, конверт с фотографиями упал под сиденье. Отлично. Пусть там и остается. С него довольно. Да, он выставил себя на посмешище, от этого не умирают, но, может, все же пора остановиться! Стал противен самому себе: то же мне, святоша!

Давай, давай. Затопчем все это. Воспоминания, малодушие и все остальное. Дайте отдышаться!

Ослабил галстук и расстегнул воротник.

Без толку!

Забыл, что воздух в самолете нагнетенный.

Когда очнулся, плечо его пиджака было мокрым от слюны. Посмотрел на часы и усомнился в своем Лексомиле: проспал всего час с четвертью.

Семьдесят пять минут передышки… Все, на что он имел право.

На соседке была маска для сна. Включил у себя свет, согнулся в три погибели, дотянулся до конверта, улыбнулся, заметив их шикарные моряцкие татуировки на предплечьях, задумался, кто бы это им мог такие нарисовать, закрыл глаза. Ну да… Мама была права… Конечно, он… Их приятель с крашеными волосами… Стал вспоминать его лицо, имя, голос, силуэт у школьной ограды, и вернулся к началу истории. Последуем за ним и мы.

II

1

– Это тот, что в кресле 6А?

– Да…

– Что с ним?

– Кто его знает, нервный срыв, наверно… У тебя лед еще есть? – спросила стюардесса у коллеги, стоявшей по другую сторону тележки.

Где-то над океаном один из их пассажиров внезапно расстегнул ремень безопасности.

Он рыдал и закрывался ладонью.

– Are you all right?[59]59
  С вами все в порядке? (англ.).


[Закрыть] – заволновалась его соседка.

Он ее не услышал, он вообще отключился, словно его затянуло в собственную зону турбулентности, встал, переступил через ее ноги, ухватился за подголовник, шагнул за занавеску, увидел свободный ряд и рухнул на первое попавшееся кресло.

С бизнес-классом покончено.

Прилип к иллюминатору, который тут же запотел.

К нему подошел стюард.

– Вам нужен врач, мсье?

Шарль поднял голову, попытался улыбнуться, воспользовался привычной отговоркой:

– Просто устал…

Стюарда ответ удовлетворил, и он оставил пассажира в покое.

В покое? Вряд ли это слово имело к нему хоть какое-то отношение.

Когда он у него был, этот покой?

Последний раз, когда ему было лет шесть с половиной и он шел по улице Вертело со своим новым другом.

Этого его друга-одноклассника звали Ле Мен, да, да, именно так, в два слова, он только что переехал в соседний с ними дом. Шарль сразу его заприметил, потому что тот носил на шее ключ от дома.

Тогда это многое значило – если у тебя на шее болтался ключ от дома. На школьном дворе ты выглядел круто…

Алексис уже не раз приходил к нему полдничать, а сегодня пригласил к себе:

– Только шуметь низя, мама спит… – сказал Алексис, снимая обувь.

– Что?

Шарль удивился. Разве бывает, чтобы мамы спали после обеда?

– Она болеет? – спросил он тихонько.

– Нет, она медсестра, когда уходит в ночь, днем высыпается. Видишь, дверь в ее комнату закрыта… Это условный сигнал…

Все это показалось ему тогда страшно романтичным. Такая особая игра: катать машинки, не сталкивая их, перешептываться, придерживая друг друга за рукав, самим отрезать себе ломтики кекса.

Вдвоем, предоставленные сами себе, подпрыгивая от малейшего пшика лимонада…

Да, уже тогда он лишился покоя: ведь всякий раз, проходя мимо этой двери, он чувствовал, как бьется его сердце.

Едва-едва.

Будто там пряталась Спящая красавица, или какая-нибудь принцесса, смертельно уставшая, приговоренная к заточению или, быть может, заколдованная… Он крался на цыпочках, сдерживал дыхание, пробирался в комнату друга, балансируя на половицах и стараясь не оступаться.

Коридор представлялся ему подвесным мостом через пропасть с крокодилами.

Он приходил к Алексису много раз, и эта закрытая дверь всегда его завораживала.

Он даже подумывал, не умерла ли она на самом деле. Может, Алексис его обманывает… и вообще живет один и ест одни пирожные…

А может, она похожа на какую-нибудь статую из их учебника по истории?

Или накрыта дерюгой, из-под которой торчат только ее ноги?

Однако, вряд ли, потому что на кухонном столе всегда беспорядок… Чашки с недопитым кофе, наполовину заполненные кроссворды, заколка для волос с застрявшими в ней волосами, апельсиновые шкурки, разорванные конверты, крошки…

Шарль смотрел, как Алексис все это убирал, как ни в чем не бывало вытряхивал мамины пепельницы, складывал ее свитера.

В такие моменты его друг превращался в другого человека, совсем не похожего на того, которого несколько часов назад учительница отправляла в угол, и это было…

Это было странно. Даже лицо его менялось. Он весь выпрямлялся и, хмурясь, считал выкуренные сигареты.

В тот день, например, покачал головой и сказал громко, нарушая тишину:

– Фу… гадость какая.

Три окурка были утоплены в едва начатом йогурте.

– Хочешь посмотреть, – он был смущен, – у меня новый стеклянный шарик… Большущий… Он в моей комнате на ночном столике…

Шарль снял ботинки и отправился в поход.

Ого… Дверь нараспашку… По дороге туда он взгляд отвел, но на обратном пути не удержался и заглянул.

Одеяло сползло, и были видны ее плечи. И даже половина спины. Он застыл на месте. Кожа у нее была такая белая, а волосы – такие длинные…

Он должен был уйти, должен, да он и собирался уйти, но тут она открыла глаза.

Какая же она красивая… Как на картинках в катехизисе… Тихая и неподвижная, и вся словно светится.

– Эй… Привет… – сказала она, приподнимаясь и засовывая руку под голову.

– Ты Шарль, да? Он ничего не мог ей ответить, потому что увидел кончик ее… В общем, сись…

Не смог ответить и убежал.

– Ты что, уже уходишь?

– Да, – пробормотал Шарль, сражаясь с непослушным язычком ботинка, – уроки надо делать.

– Эй! – закричал Алексис, – но завтра ведь сре…[60]60
  Среда – выходной день в школе.


[Закрыть]

Дверь уже захлопнулась.