Текст книги "Персиковый мед Матильды"
Автор книги: Анна Данилова
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
4. Раушенбург
День был солнечным и теплым, воздух казался наполненным янтарной пылью, а лес, такой прежде мирный, тихий и всегда готовый поделиться своей прохладой, в ту минуту, когда Кристина Эш выходила из машины с Йоханом, показался ей мрачным, полным тайных захоронений, а сухие и блестящие хвойные иголки под ее ногами – оранжевыми от подсохшей крови.
– Я многое бы отдал, окажись все простым кошмаром, а платье Матильды мне приснилось, – прошептал Йохан, беря мать под руку и подводя ее к тропинке, ведущей в лес. – Ну что, идем?
Кристина оперлась на руку сына и двинулась вперед, с трудом передвигая непослушными ногами. Они все шли, шли, и хотя она умом понимала, что путь короткий, но почему-то он давался ей с великим трудом. Ей показалось, что они прошли уже через весь лес – настолько она утомилась, впору было сесть на землю, отдохнуть. Солнце заигрывало с ними, дробясь на яркие лучи среди розоватых стволов елей, ослепляя, исчезая и появляясь вновь, чтобы позолотить пышные зеленые ветви, согреть вошедших в лес людей своим теплом, может быть, успокоить их.
– Мама, это здесь, – вдруг напряженным, высоким, каким-то не своим голосом произнес Йохан. – Постарайся взять себя в руки.
Кристина подошла к сыну сзади, крепко схватив его за руку, встала слева от него и увидела ель, на ветвях которой висело полуистлевшее платье Матильды. Да, это точно было ее платье. Белое в розочках.
– Осенью шли дожди, потом была зима. Бедное платье! Бедная Мати! – прошептала Кристина, глотая слезы. – Что будем делать, Йохан?
– Не знаю. Я только одного никак не пойму: как могло случиться, что это платье никто прежде не заметил? Ведь Мати знали все в Раушенбурге, ее наряды примелькались… Во всяком случае, молодые девушки, знакомые Матильды, знали это платье, они не раз бывали здесь на машинах со своими дружками. Да в лесу столько пикников устраивалось! Почему никто не заметил? Тем более все отлично знают, что Мати пропала.
– Не знаю. Может, место такое глухое. Никто тут не был, да и на машине в чащу не проберешься.
– Неподалеку отсюда еще одна дорога проходит, совсем рядом, если ехать со стороны замка. Так что удивительно…
– Йохан, какая разница, видел кто-то платье или нет, главное – мы увидели. Я понимаю: с Мати стряслась беда, и все это произошло здесь. И моей дочери, – лицо Кристины застыло, по щекам покатились крупные слезы, – уже, наверное, нет в живых. Мы не можем вернуть ее к жизни. Но раз она погибла здесь, раз ее здесь… убили… В память о нашей Мати мы должны найти тело и похоронить ее как положено. А того, кто надругался над ней и убил, надо наказать.
– Значит, мы все-таки обратимся в полицию?
– Сами мы ничего не сможем.
Кристина присела и провела ладонью по прохладным, потемневшим в тени, густо рассыпанным хвойным иголкам, словно ее материнская ладонь могла почувствовать, где именно зарыто тело дочери. Но внезапно пальцы ее нащупали что-то упругое и нежное. Она разрыла верхний слой хвои и влажной земли и увидела оранжевый свежий рыжик.
– Господи, Йохан! Смотри – грибы.
Она подняла голову и увидела сына, прислонившегося к стволу ели. Лицо его было белым.
– Что с тобой, Йохан? Тебе плохо?
И тут она заметила в его руках что-то светлое.
Это была туфля Матильды. Бело-розовая, перепачканная землей. Сильно подпорченная влагой, покрытая плесенью.
– Мама! Я звоню в полицию!
– Подожди. Я думаю… – Кристина судорожно размяла пахучий рыжик и швырнула грибные комки на землю. – Главное – ничего не трогать. Вернемся домой и все обсудим. Решим, как действовать дальше.
Говоря это, она вдруг поняла, что испытывает странное чувство облегчения от того, что теперь точно знает: ее дочь где-то здесь, пусть и мертвая. Теперь не придется по ночам вздрагивать от каждого звонка или стука в дверь в ожидании, что приедут и скажут: тело вашей дочери найдено. Она сама – так уж сложилось – нашла его. И хотя бы одну эту ночь она будет спать спокойно. Кристина понимала, что это спокойствие – просто передышка, а потом начнется настоящий кошмар. И это чувство, словно где-то внутри отпустило нечто, что прежде тянуло, ныло, причиняло ей чуть ли не физическую боль, тоже несет в себе печать душевной болезни. Она ведь должна сейчас плакать и рыдать, рвать на себе волосы, зная, что стоит на земле, пропитанной кровью ее дочери. Но, с другой стороны, кто знает, как именно, точнее сказать, насколько естественно повела бы себя любая другая мать, окажись она на ее месте? Где прописаны правила для подобной ситуации? Каждый ведет себя так, как чувствует. А она ощущает одно – желание вернуться домой и хорошенько выспаться. Главное, чтобы об этом не узнал Йохан. Он не поймет ее.
– Думаешь, я должен положить туфлю туда, где она была?
– Да. И едем домой. Я должна все обдумать. Вернее, я и так знаю, что надо делать. Просто мне кажется, что мой рассудок еще не принял весь этот кошмар. И я хочу понять, насколько плохо себя чувствую. Готова ли я к тому, чтобы разворошить это дело.
Она произнесла все это – и сама изумилась тому цинизму, который, как вирус, завладел ею. Да разве можно сомневаться в том, что следует немедленно обратиться в полицию?!
– Хорошо, мама, – покорно сказал Йохан, положил туфлю на землю, даже слегка присыпал ее землей, подставил локоть, чтобы мать могла опереться на него, и они вместе, поддерживая друг друга, вышли наконец из леса.
– Как холодно, – стуча зубами, произнесла Кристина.
Дома они пили горячий кофе и говорили о Матильде.
– Да, конечно, она была сумасбродной девочкой, любила выпить, погулять. Но не убивать же ее за это! Многие замужние женщины ведут себя еще хуже, приводят в дом, в семейную спальню, любовников, пока муж на работе.
Йохан слышал это от матери уже не первый раз. Да и что ей оставалось делать, как не защищать Матильду? Особенно теперь, когда ее не стало.
– Я понимаю, нехорошо так говорить, но образ жизни Мати… Разве она не понимала, чем могут кончиться ее похождения с малознакомыми мужчинами? Она говорила, что находится в поиске, не нашла пока еще мужчину своей мечты, и если будет вести себя слишком скромно, то как же она узнает мужчину – чего он стоит? Матильда позволяла себе такое… неудивительно, что она закончила свои дни именно так. – Йохан с горечью махнул рукой и закрыл лицо, чтобы мать не увидела выступившие на его глазах слезы. – Думаешь, раз я так говорю о ней, то мне ее не жалко? Я любил Мати, и она это отлично знала. Я всегда давал ей деньги, помогал во всем, даже позволял пользоваться своим телефоном, если она, к примеру, не могла дозвониться до какого-нибудь своего ухажера. Да что теперь вспоминать…
– Мужчина ее мечты… – произнесла Кристина задумчиво и тяжело вздохнула. – Разве могла она предположить, что это ее найдут? Мертвую! Что ты думаешь о том, как она погибла?
– Во всяком случае, ее никто не насиловал. – Йохан налил себе еще кофе. – Она была не их тех, кого надо долго уговаривать. Просто попался садист, вот и все. Мало ему было удовольствий… Скотина!
Он в сердцах швырнул попавшееся под руку кухонное полотенце и застонал.
– Ладно, сынок, звони в полицию. Чувствую, не успокоюсь до тех пор, пока не найдут убийцу Мати.
Кристина приняла наконец решение.
– Ты уверена, мама? – Йохан с тревогой посмотрел на нее. Жуткая картина разрытой земли и извлеченного оттуда разложившегося тела – вот что увидел он внутренним зрением, и ему показалось даже, что в кухне дурно запахло. – Ты выдержишь?
– Я понимаю, это будет тяжело, но, если мы этого не сделаем, Мати будет приходить ко мне во сне и просить похоронить ее. Люди говорят, что такие случаи бывали. Постараюсь взять себя в руки. У меня в аптечке полно разных таблеток, есть и очень сильные. Выпью и как-нибудь переживу весь этот кошмар.
Йохан подумал, что ни он, ни мать – никто не знает, что их ждет дальше и как будут развиваться события. Но мертвая Матильда – все равно их Матильда, и ее надо похоронить. Что же касается ее убийцы, то надо все хорошенько обдумать. Хотя разве не с Фридрихом, этим сумасшедшим бродягой, ее видели незадолго до исчезновения как раз в этом лесу? Только где искать этого проходимца, если он пропал почти одновременно с Мати? Да и полицейские, услышав о том, что Фридрих был последним, с кем видели Мати, лишь отмахнутся: все знают, что у Фридриха не все в порядке с головой, он не может подолгу жить в одном месте, мотается, как перекати-поле, ему нет смысла убивать Мати. А кому вообще был смысл ее убивать? Кому она помешала?
Йохан спустился вниз, чтобы мать его не слышала, и позвонил в полицию.
– Моя фамилия Эш. Йохан Эш. В прошлом году пропала моя сестра, Матильда Эш. Да, конечно, я знаю, вы помните. Так вот. В лесу, неподалеку от замка «Зоммерберг», я случайно обнаружил платье и туфлю своей сестры…
5. Раушенбург
– Это ты сказал, что, находясь в Баварии, надо воспользоваться случаем и поехать в Дахау, – говорила оторопевшая, оглушенная всем увиденным в бывшем концентрационном лагере Катя. – Все было так хорошо, замечательно! Я понимаю, конечно, что такие вещи надо знать, время от времени следует оглядываться назад, чтобы не забывать историю, нормальный, цивилизованный человек должен относиться к этому философски. Но, по-видимому, я слабая, чрезмерно впечатлительная, и после этих жутких печей, где сжигали трупы узников, я совершенно выбита из колеи.
Они возвращались на машине, которую вел шофер замка Курт, пожилой невозмутимый немец в тирольской шапочке, судя по всему, старожил замка и уважаемый Лорой Бор человек. Конечно, он, часто возивший русских туристов, знал немного язык, в чем Катя с Сашей успели убедиться, когда он водил их по бывшим баракам концлагеря и в роли экскурсовода рассказывал и показывал им самое интересное и, значит, самое трагичное. И тем не менее Катя не могла молчать и, чуть ли не плача, делилась с мужем своими впечатлениями.
– Повсюду добротно сработанная мебель – двухъярусные кровати, какие-то полочки-шкафчики; даже лежак, на котором пороли людей, сделан на совесть, словно он должен был прослужить целую вечность. Его поверхность отполирована телами измученных евреев… Саша, может, ты и должен был все это увидеть, но только не я!
Саша молча слушал и смотрел в окно, за которым тянулись мирные поля, светило солнце, катились, обгоняя их автомобиль, дорогие лоснящиеся машины. Жизнь продолжалась. В какой-то степени он считал себя виноватым в том, что довел свою молодую жену до такого нервозного состояния. Но, с другой стороны, экскурсия по Дахау все равно рано или поздно воспримется ею как резкий контраст с ее настоящей жизнью, с той безмятежностью, которой она сейчас так дорожила и ощущение которой боялась потерять. Сказать, что этот музей – свидетельство зверства фашистов – не произвел на Сашу впечатления – не сказать ничего. Он и сам увидел и узнал многое, но одно дело – прочитать о лагерях в книгах или газетах, а другое – оказаться в этих стенах, увидеть ровные прямоугольники, посыпанные гравием: следы, место тех бараков, которые были после окончания войны стерты с лица земли – словно печати пустоты, смерти, забвения. Больше того, если в самом начале экскурсии Саша воспринимал лагерь как нечто, не имеющее никакой реальной связи с ним, с его семьей, городом, то спустя час он натолкнулся на кое-что, действительно потрясшее его. Среди экспонатов музея он увидел альбом ламинированных листов, документов – личных дел заключенных, среди которых был один человек, еврей – из его родного города. Личное дело было заполнено явно русской рукой, отличным каллиграфическим почерком, запись выполнена фиолетовыми густыми чернилами. Фамилия, имя, отчество, адрес в России, координаты близких родственников. И сверху (словно на всей биографии несчастного русского еврея) синий прямоугольничек-печать: «Передан гестапо». Этот человек жил в самом центре города, там, быть может, еще живут его родственники – дети, если они еще живы, внуки, правнуки. Все это было на самом деле, и среди узников, помимо евреев из Польши, Франции, Чехии, были и наши, русские евреи. Курт говорил, что каждый узник, отличавшийся какими-то индивидуальными способностями, будь он ювелир, портной или плотник, занимался своим ремеслом и отдавал свои силы до самого последнего вздоха этому лагерю – этому режиму, мировой бойне, всей войне, после чего истощенных, полумертвых от голода и усталости людей как отработанный материал отводили вроде бы в душ. А на самом деле – в газовые камеры. Голых людей собирали в холодном пустом помещении, после чего пускали газ. А потом другие узники укладывали пахшие газом трупы на специальные носилки и закатывали их в жерло печей. Мощные трубы долго извергали в онемевшее от такого противоестественного зверства небо черный густой дым. Подумалось, что старые деревья, окружавшие концлагерь, быть может, помнят еще тяжелый запах паленого человеческого мяса.
– Возможно, ты и права, что я зря предложил тебе эту экскурсию, – сказал Саша, беря Катю за руку. – Какая холодная… Успокойся. Все это было не с нами, это просто история. В разные времена люди допускали разные зверства. Вспомни хотя бы инквизицию. А сейчас… Думаешь, нет людей, которые сами решают, кого лишить жизни, а кого – нет? Повсюду ходят убийцы. Даже среди нас! Просто мы не знаем, что на их руках – кровь. – Он вдруг побледнел. – Знаешь, что? Давай не будем о грустном.
Катя медленно повернула голову и удивленно посмотрела на Сашу.
– Значит, и тебе тоже… не по себе? – Она осторожно провела рукой по его ладони. – А я думала, что это только у меня такая нездоровая реакция.
– Самая что ни на есть здоровая. – Он поцеловал ее. – Может, напьемся?
– Это как? – Она пожала плечами. – В баре, что ли?
– Нет, в той пивной.
– В «Красной башне»?
– Ну да. По-моему, там мило. Да и обстановка располагает к тому, чтобы напиться, забыться и снова вернуться в реальность, во все то приятное, ради чего мы, собственно говоря, и приехали сюда. Курт, пожалуйста, в «Красную башню».
Немногословный и всепонимающий Курт кивнул, и машина покатила еще быстрее в сторону Раушенбурга.
В пивную по вечерам набивалось много народу, но молодоженам повезло – освободился стол рядом с окном, тем самым, у которого они сидели впервые. Только на этот раз рубиново-зеленый витраж был подсвечен электрическими лампами. Красно-огненные тона освещения придавали заведению иллюзию негаснущего заката и мирного тепла. Хотя там и в самом деле было тепло, пахло горячим воском (на столиках стояли медные подсвечники с оплывшими горящими свечами), жареной колбасой, пивом, над головами посетителей плавал сигаретный дым. Между столиками проворно двигались раскрасневшиеся – или это мягкий свет падал на их разгоряченные лица – официантки, на их подносах сверкали прозрачные кувшины, огромные кружки с пивом, миски с тушеной капустой, колбасой, розовыми ломтями свежей ветчины.
– Хочу есть и пить… И вообще, как хорошо, что мы сюда пришли. – Катя, не глядя в меню, сказала Саше, что она хочет капусты, мяса, пива и темного, посыпанного тмином хлеба. – Не знаю, как ты им объяснишь, но как-нибудь постарайся. Вон видишь, за соседним столиком стоят тарелки. Этого хочу.
Подошла официантка, внимательно выслушала заказ, кивнула головой. Потом спросила, ткнув пальцем в меню и попав на яблочный штрудель, не хочет ли фрау что-нибудь на десерт.
– Хочет, фрау все хочет! Саша, скажи ей.
Саша сказал девушке что-то по-немецки.
– Ты в самом деле немец? А я уже успела забыть. И ты умеешь говорить по-немецки?
– На школьном уровне.
– А что ты будешь пить?
– Водку. Я попросил принести русскую водку со льдом и лимоном.
– Понятно, – и вдруг она увидела знакомое лицо в другом конце пивной. Замерла с сигаретой в руке. – Смотри! Узнаешь?
Саша повернул голову и увидел Михаэля. Он сидел за столом вместе с мужчинами, они о чем-то громко спорили, судя по всему, сын хозяйки замка был пьян и находился в том состоянии, когда уже все равно, что пить, что есть, что говорить.
– Да он почти без чувств! Смотри, встал, что-то говорит, его поддерживают, – заметил Саша.
– Да уж! Выглядит не очень-то. Вот бы увидела его мамаша, со стыда бы сгорела, – сказала Катя.
– Думаешь, она ничего не знает? Или некому ей рассказать, как проводит время ее сынок-студент? Отдыхает парень.
Им принесли еду, пиво, и Катя, забыв о Михаэле, набросилась на капусту.
– Да, можно здесь пожить хотя бы для того, чтобы перепробовать местную кухню, оценить. Правда, все такое вкусное, жирное, можно и растолстеть.
– Ешь и ни о чем таком не думай. Даже если ты будешь толстенькая, я все равно будут тебя любить, – улыбнулся Саша, с удовольствием глядя, как его молодая жена с аппетитом поглощает пищу. – А я выпью, пожалуй, за твое здоровье.
Он поднял запотевшую рюмку с ледяной водкой и чокнулся с ее огромной кружкой с не менее холодным пивом.
– За тебя, моя хорошая, – сказал он дрогнувшим голосом, и Катя, услышав эти нежные, обращенные к ней слова, почувствовала себя невероятно счастливой, защищенной. Она поняла вдруг, что теперь она не одна, у нее есть человек, с которым ничего не страшно, которому можно верить, как себе. Он действительно любит ее! Она подняла голову и попыталась посмотреть на Сашу глазами другой женщины, оценила его как-то совсем иначе – по-новому, и ей захотелось прикоснуться к нему, почувствовать тепло его кожи, поцеловать его. Поскорее бы закончился этот ужин, они вернутся в замок, в свою комнату, на их широкую кровать с такими удобными подушками и легким теплым одеялом…
Тарелки были еще полными, но есть уже не хотелось. Огромные порции были рассчитаны, вероятно, на привыкших к обильной пище мужчин. Катя, сытая и немного опьяневшая как от еды, так и от пива, попросилась, как она выразилась, «домой». Саша, расплатившись, помог ей, усталой и разомлевшей, подняться из-за стола и повел к выходу. И тут они оба заметили, как с другой стороны зала, вдоль стены, идет, пошатываясь, готовый вот-вот упасть Михаэль.
Саша задержался возле барной стойки, пропуская ничего не видящего Михаэля вперед. Он даже не посмотрел на них, не то чтобы узнал.
– Поглядим, как он доберется до дома.
– Ты же позвонил Курту, он приедет за нами, прихватим и Михаэля, – сонным голосом ответила Катя, висевшая у мужа на плече.
– Смотри, он направляется к своему «Крайслеру». Сумасшедший! Да он разобьется в пыль!
– Давай подойдем к нему, и ты объяснишь, что ему не стоит сейчас садиться за руль, скоро приедет Курт.
На улице было прохладно, на небе высыпали звезды. На стоянке рядом с пивной стояло много машин, но их хозяева еще не собирались возвращаться домой.
– Послушай, там все пьют. Насколько мне известно, здесь никто не садится за руль в таком состоянии, это запрещено, это нонсенс. Как же они будут добираться домой?
– Думаю, в любой компании есть люди, которые не пьют пива, – пожал плечами Саша, не спуская глаз с Михаэля. Тот открыл дверцу машины, но, теряя равновесие, почти упал на нее, сполз, придерживаясь руками, вниз и снова попытался подняться.
– Смотри, его никто не сопровождает, не помогает, а ведь он сидел в компании приятелей, они отлично понимали, в каком он состоянии. Почему никто не вышел ему помочь? Не остановил его? – Саша отчего-то сильно нервничал.
– Говорю же, подойди к нему и останови его. Разобьется парень. Надо потянуть время. Сейчас приедет Курт, и мы заберем его с собой.
– Да он в машину сесть не может!
И вдруг Михаэль каким-то неимоверно быстрым и ловким движением уселся наконец в машину, завел мотор и почти сразу же тронулся с места.
– Саша! – Катя словно очнулась. Сонливость исчезла. Она схватила его за рукав. – Он уехал! Саша, ты что? Ты почему не подошел к нему? Разве можно быть таким бессердечным?!
Но он не успел ответить: рядом с ними мягко притормозила машина – приехал Курт.
– Там Михаэль! – закричала взволнованная Катя. – Курт, вы слышите меня?
– Ты что так кричишь? – грубовато заметил Саша. – Он же не глухой.
Катя обиженно закусила губу. Она не понимала, почему Саша не остановил Михаэля.
– Михаэль пьян. Сильно пьян, – объяснил Саша Курту, когда они уже тронулись с места. – Как вы думаете, он поехал в замок?
– Да, – кивнул Курт. – Мы сейчас его догоним. Он часто ездит пьяным. Много штраф.
Машину Михаэля они увидели на обочине дороги, возле леса, неподалеку от замка. «Крайслер» стоял с зажженными фарами, освещавшими лес, и там же, среди елей, стоял и Михаэль, спиной к дороге.
Катя отвернулась – ей показалось, что он мочится. Подумала, что только мужчины могут позволить себе такое. Хотя – ночь, к тому же Михаэль пьян. Хорошо, что он вообще жив, не разбился.
Курт поставил свою машину рядом с «Крайслером» и позвал Михаэля. Но тот, вместо того, чтобы как-то отреагировать на его голос, стал углубляться в лес.
– Идиот, – Саша закурил, глядя на мерцающий в свете фар фрагмент леса, где растворился среди розоватых елей Михаэль.
И тут он появился снова. Только на этот раз в руках его было что-то белое, похожее на тряпку. Он прижимал это к груди и шел широкими шагами, словно отмеряя путь от леса до дороги, упорно глядя под ноги и не желая замечать стоявших рядом с его машиной людей. Не обращая внимания на окрики Курта, он сунул белую, в каких-то пятнах или узорах, тряпку в машину, сел за руль и поехал.
Курт, пожав плечами, сделал жест рукой, приглашая Катю с Сашей занять свои места.
– Он пьян.
До замка оставался примерно километр.
– Пьяным вообще везет. Все разобьются, погибнут, а какой-нибудь пьяный водитель останется жив и здоров, – ворчала Катя, раздеваясь и направляясь в ванную комнату. Саша молча курил в кресле. – Но я все равно не ожидала от тебя такого бессердечия. Ты же видел, что он пьян в дымину, неужели тебе не было его жалко? Ведь молодой еще парень! – прокричала она уже из ванной. – Я понимаю, защищать пьяных нельзя, но все равно. Не думаю, что мы бы простили себе, если бы с ним что-нибудь случилось. Саша, почему ты молчишь, не разговариваешь со мной?
Но он и на этот раз не вымолвил ни слова.
– Между прочим, Михаэль и мне не нравится. Мало того, что он пьяница и бездельник, так еще и развратный тип! – добавила Катя.
– Он что, приставал к тебе? – громко, строгим тоном вдруг спросил Саша, посмотрев в раскрытую дверь ванной.
– Нет, что ты! Ко мне он не приставал, думаю, у него имеются инструкции насчет туристов. Ну, то есть… Я хочу сказать, что с гостями замка это запрещено. Я так думаю.
Она появилась в комнате в махровом белом халате, с полотенцем на полове, розовая и окончательно проснувшаяся.
– С чего это ты решила, что он – развратный тип? – Муж посмотрел на нее холодноватым, недоверчивым взглядом. Катя даже остановилась посреди комнаты, настолько ее поразили и его взгляд, и голос.
– Ты что, Саша? Он ко мне не приставал. Нет! Но у него связь с этой русской… с Татьяной. Я сама видела, как они в ее комнате занимались… этим.
– Чем?
– Саш…
– Как ты там оказалась? – Он резко поднял голову. – Она, насколько я понимаю, живет выше нас?
– Да это вообще в другой стороне, за старинным шкафом… какая разница?! Просто я хочу сказать, что он платит ей за эти услуги, понимаешь? Как проститутке. И не думаю, что у нее вообще на родине есть семья, дети, муж. Да шлюха она, эта Таня! Вот.
– Деньги, говоришь? И ты слышала их разговор?
– Помнишь, вчера, когда ты ждал меня в баре, я пошла за свитером и задержалась? Так вот признаюсь: я следила за этой парочкой. Мне было любопытно. Сначала я услышала голоса, вернее, ее голос. Русскую речь. Понимаешь? Подошла к двери, слышу – она требует у него деньги. И немалые. Две тысячи евро!
– Две тысячи евро? Ты не ослышалась?
– Нет, у меня все в порядке со слухом…
– Но это слишком огромная сумма для того, чтобы расплачиваться со шлюхами! Что же она должна была ему сделать, чтобы он столько заплатил ей?
Он произнес это таким убийственным тоном, что Катя сразу представила себе русскую уборщицу Таню, прикованную к стене замка и подвергавшуюся пыткам.
– Саша! Не пугай меня! Думаю, он пользовался ее услугами в течение долгого времени, вот и накопилась такая сумма. Работает женщина, понимаешь? Денежки зарабатывает. Шлюха она, вот и все. Не понимаю только, почему такие нравятся мужчинам? Да, вспомнила. Она еще устроила ему сцену ревности. Сказала, что видела его в пивной с какой-то другой русской.
– Какой? – Саша бросил на нее быстрый нервный взгляд.
– А тебе-то какая разница? Она из Калининграда, кажется. Думаю, Михаэль начал ухаживать за русской, похоже, туристкой, а наша Таня была в тот момент в «Красной башне» и увидела своего любовника, развлекающегося с другой… Конечно, ей это не понравилось.
– Но если она шлюха, как ты говоришь, то ей должно быть наплевать, с кем еще спит Михаэль. Он же ей платит, а не собирается на ней женитьсся и не клянется ей в любви.
– Ладно, Саша, давай спать. Что-то мне эта тема порядком надоела.
Она разделась, легла под одеяло, закрыла глаза. Саша выключил свет, чтобы не мешать ей спать, и тоже отправился в ванную.
Она лежала на спине на чем-то гладком и твердом и откуда-то знала, что это – тот самый лежак, на котором секли узников Дахау. Лежать было неудобно, но и пошевелиться Катя тоже не могла. Кажется, она была крепко привязана к этому страшному месту и теперь, ничего не понимая, ожидала, когда к ней подойдут с плеткой. Странное, ни на что не похожее устройство из кости и дерева – она так и не поняла там, на экскурсии, когда держала эту плетку в руках, из чего же она сделана. Желтая, длинная, с янтарным отливом, она была отполирована «работой» над сотнями изувеченных, испоротых тел. Ею хлестали спины ни в чем не виноватых людей. И Катя вдруг заплакала. Надрывно, громко, в голос – ей было до смерти жаль всех этих замученных и умерщвленных людей, евреев, вся вина которых заключалась в том, что в их жилах текла кровь иудеев.
Она проснулась и поняла, что ее подушка мокрая от слез, да и по щекам все еще продолжали стекать соленые капли. А в груди словно застрял острый кол. Плечи ее судорожно подергивались, словно все еще продолжались рыдания, вызванные кошмарным сном. Что такое сон, подумалось ей, – что? И как можно там, в нереальном мире (или он все же существует, и это ее личный, наполненный подобными ужасами мир?), испытывать столь сильные чувства, так переживать и быть уверенной в том, что и ты тоже – узница Дахау, и что в тебе тоже течет концентрированная, густая, сложная по своему генетическому составу, солоноватая, как и у всех остальных людей, кровь иудеев, и что тебя сейчас высекут до крови хлесткой желтой палкой, окрашенной кровью тех, кого секли до тебя в течение долгих месяцев?
Катя провела влажными ладонями по щекам, тряхнула головой и, наконец придя немного в себя, оглянулась. Саша. Где Саша? Его не было в постели. Похоже, он и не ложился? Ей стало жарко. Что случилось? Где он? Может, до сих пор в ванной? С ним что-то случилось? Ему стало плохо?
Она вскочила с кровати и бросилась в ванную комнату. Но там никого не было. И в комнате она была совсем одна. Ничего не понимая, но испытывая странную тревогу – ощущение, которое в ее новой жизни было первым неприятным и саднящим чувством («Меня бросили?»), она накинула халат, взяла зажигалку, чтобы в случае необходимости посветить себе в темном коридоре, и вышла из комнаты.
В замке на всех этажах, оказывается, мерцал желтоватый мягкий свет. Видимо, Лора Бор допускала вероятность того, что гости могут выйти ночью из своих комнат, и, чтобы они не испугались и чувствовали себя спокойно и комфортно, был придуман это непонятно откуда льющийся свет.
– Саша! – тихо позвала Катя. Но замок спал.
Катя быстрым шагом обошла весь этаж, спустилась вниз, приблизилась к двери, ведущей в бар. Она была открыта, но там было темно и тихо. Тянуло свежестью из распахнутых в холле окон, выходящих в парк. За чугунными витыми, в форме виноградных листьев решетками роскошным, бирюзовым с золотом, фосфоресцирующим витражом светилось предрассветное небо.
Катя металась по этажам, пыталась увидеть знакомый силуэт мужа, тихо звала его и больше всего боялась, что столкнется на лестнице или где-нибудь в какой-нибудь башне с Лорой Бор. Она и сама не понимала, почему боится эту тихую женщину. Что-то холодное, излишне строгое и опасное исходило от нее. Или Кате померещелось это только сейчас, ночью, в этом спящем замке, когда все вокруг казалось источающим некую опасность?
Она уже возвращалась на свой этаж, поднималась по лестнице, когда вдруг увидела словно царапающий полумрак яркий тонкий сноп электрического света. Какой-то человек спускался с третьего этажа вниз…Он шел прямо навстречу, но, казалось, еще не заметил ее. Возле двери они почти столкнулись: Катя и Саша. Она онемела, словно забыла, как вообще говорят. Просто стояла, тупо уставившись на мужа с электрическим фонариком в руке, и просто качала головой. Не знала, как себя вести, что сказать…
– Привет, котенок, – он, слабо улыбнувшись, хотел было потрепать ее по волосам (еще недавно она любила этот жест, как любила и этого мужчину), но она увернулась. Глаза ее уже успели наполниться слезами, во взгляде застыл, как нож, злой упрек.
– Ты почему бродишь по ночам? – Саша открыл дверь и подтолкнул Катю в спину. Но она не хотела входить в комнату. Слишком тяжело ей недавно было там, так тяжело, что до сих пор она не могла восстановить дыхание, не говоря уже о бешено колотящемся сердце. – Ну же!
Он почти втолкнул ее в комнату, понимая, что через минуту-другую жену «прорвет» и ее голос разнесется по всему замку. Он понял это по ее взгляду и по той боли, которую увидел в ее глазах.
– Ты… Не смей прикасаться ко мне, слышишь?! – зашипела она, судорожно цепляясь руками за рукава его свитера. – И вообще… Я знаю, ты ходил туда… к ней! К этой русской! На тебя так подействовал мой рассказ о том, чем они занимались в ее комнате с Михаэлем, или, быть может, ты захотел увидеть это собственными глазами?! Отвечай! – вдруг взвизгнула она, понимая, что потеряла своего Сашу, своего мужа, навсегда. Такое сильное чувство утраты захлестнуло ее, что она вся сжалась. Широко раскрытыми глазами она смотрела на побледневшего Сашу и не знала, что будет дальше – как жить, кому верить…
– Успокойся! Я просто прогулялся по замку. Не спалось. Вот и все. Ну что ты себе напридумывала?
И тут она вдруг поняла, что хочет сделать, и с силой, наотмашь ударила его по щеке. Затем по второй. И сразу стало легче. Хотя и страшно. Так страшно, что она даже не осознала, что уже успела пожалеть о том, что сделала. Он просто гулял по замку, а она напридумывала черт знает что!
– Ты не должна была этого делать… – произнес Саша тихо, не сводя с нее глаз.