355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Анна Берсенева » Флиртаника всерьез » Текст книги (страница 8)
Флиртаника всерьез
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 21:19

Текст книги "Флиртаника всерьез"


Автор книги: Анна Берсенева



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 11

Он вернулся домой поздно, в темноте.

Из-за всей этой кутерьмы, в которую Глеб так неловко влип, Колька уже в который раз возвращался домой ближе к ночи. Впрочем, отчета от него никто не требовал. Если Галинка была не в отъезде, то они с дочкой ложились рано, потому что обе были жаворонками, а если она уезжала в командировку, то Надя чаще всего ночевала в соседнем доме, у Колькиных родителей. Правда, в последние полгода она уже не перебиралась на время маминого отсутствия к бабушке с дедушкой – говорила, что это не обязательно. Колька не спорил. Дочка чуть не с пеленок сама решала, что для нее обязательно, а что нет, и никогда не ошибалась.

Закрывая входную дверь, он постарался потише щелкнуть замком, на кухню прошел бесшумно и включил не верхний свет, а маленький светильник над кухонным столом. Он был голодный как волк – за весь этот суматошный и нервный день не нашлось времени даже перекусить, да и негде было. Не со следователем же обедать, ну а Глебыч никакого желания поесть не выказал.

– Пап, не кусочничай, есть суп, – вдруг услышал Колька. В этот момент, нырнув в холодильник, он на весу отрезал большой шмат вареной колбасы от целого батона. – Мы для тебя уже в тарелку налили, я сейчас в микроволновке разогрею.

Надя стояла на пороге кухни в длинной, до пят, ночной рубашке с нарисованными сонными зверюшками. У нее самой вид был совсем не сонный.

– Ложись, ложись, – сказал Колька. – Ну что ты вскочила? Как будто я сам не разогрею!

– Но не разогреваешь же, – резонно заметила она. – Садись за стол.

Колька давно уже понял, что дочка отлично разбирается в сцеплении житейских мелочей, из которых состоит быт. В отличие от него, она всегда знала, где лежат наволочки, а где кухонные полотенца, есть в доме запас сахара или он остался только в сахарнице, сколько дней не киснет молоко в мягких пакетах и сколько в твердых… У него голова начинала ныть, как больной зуб, когда он – нечасто, правда, – пытался вникнуть во что-нибудь подобное, а его маленькая дочь управлялась со всеми этими подробностями легко, как умелый капитан со своим кораблем.

Он сел за стол. Надя поставила в микроволновку глубокую керамическую миску с супом – Колька не любил тарелок, в которые с трудом помещается воробьиная порция, – вынула хлеб из прозрачного контейнера – Галинка привезла его из какой-то командировки, хлеб в нем долго не черствел, – положила его на деревянную дощечку, достала из холодильника блюдечко с заранее нарезанной зеленью… Кольке казалось, что все это она делает одновременно, хотя ни одно ее движение не выглядело поспешным.

– На второе котлеты, – сказала Надя, придвигая к нему другую тарелку, неглубокую, на которой были красиво разложены три котлеты, внушительная горка пюре и кружевная оборочка салата. А это-то все когда она успела разогреть? Просто уму непостижимо! – Папа, ты ешь, а я пока с тобой поговорю. Мне же завтра рано в школу, времени не будет.

– Излагай, – улыбнулся Колька. – А то ты у нас такая занятая, что с тобой кроме как ночью, и правда не поговоришь.

– Я хочу поехать в Германию.

– На осенних каникулах? – спросил Колька. – Они у тебя когда?

В Надиной школе учились по какой-то сложной новомодной системе, каникулы почему-то полагались не после каждой четверти, а чаще, но длились каждый раз не больше недели.

– Нет, ты не понял. Не на каникулах. Насовсем.

– Как насовсем? – Теперь Колька действительно не понял. – В каком смысле?

– В прямом. Я хочу там жить и учиться.

– Но это же потом, после школы? – оторопело спросил он.

Ну конечно, с его дочки станется завести разговор о грядущей учебе лет за десять до того, как в этом возникнет необходимость!

Надя покачала головой:

– Не после. В Кельне есть школа, в которую принимают иностранных детей. С пансионом. То есть с общежитием.

– Что-то ты путаешь. – Он тоже покачал головой, пытаясь привести в порядок взбудораженные мысли. – Ну, иностранных детей ладно, но не с десяти же лет!

– С девяти.

Она сидела, подперев руками подбородок, и смотрела на него внимательными черными глазами. Колька вдруг вспомнил, как однажды, Наде было тогда три года, какая-то старушка сказала ей в метро: «Что же ты, деточка, глазки по утрам не моешь?» – и она заплакала от обиды. Она всегда была аккуратная и умывалась по утрам без напоминаний.

И вот сейчас, глядя в дочкины глаза, он понял, что ее отъезд – дело решенное.

– А… почему ты меня про это спрашиваешь? – хрипловато проговорил он.

Вообще-то он хотел спросить, не почему, а зачем она его про это спрашивает, но не повернулся язык. Он ведь и сам прекрасно понимал, почему дочка спрашивает его о том, что они с мамой уже решили без него… Да просто потому, что делает вид, будто он есть не то, что есть – спортсмен-неудачник, без денег, без каких бы то ни было жизненных перспектив, – а настоящий мужчина, глава семьи, который, будучи главой семьи, вправе принимать важные решения… Он не был таким мужчиной ни для жены, ни для дочери, это была объективная реальность, и Надя не могла этого не понимать. И именно поэтому делала вид, что советуется с ним.

Она промолчала.

– Что мама говорит? – все-таки спросил он.

Трудно было выдерживать ее молчание.

– Мама согласна. Она уже в эту школу съездила, все посмотрела и с директором поговорила. Пап, мне там будет лучше.

И это тоже было объективной реальностью, Колька был достаточно сообразителен для того, чтобы это понимать. Конечно, ей будет лучше в предсказуемой, правильно организованной жизни, для которой она отлично приспособлена, чем в жизни непредсказуемой и неорганизованной, в которой только и умеет жить ее отец.

– И где ты школу эту откопала?

Горечь дрогнула у него в горле совсем помимо его воли.

– В Интернете. А потом по «аське» с одной девчонкой из Хорватии познакомилась, она в этой школе учится, и она мне все подробно рассказала. Пап, там правда хорошо. Там…

Что хорошего в этой немецкой школе, Колька уже не слушал. То есть уши его, конечно, слушали, но голова в этом процессе не участвовала. Горечь поднялась выше горла и заполнила всю его голову.

– Но она же платная, школа твоя, – посередине Надиной фразы вдруг спросил он. – Как же…

– Мама сказала, на это она сумеет заработать, – быстро ответила Надя.

И тут же покраснела. Она была тактичная девочка и, конечно, понимала, как неприятен для отца и собственный жалкий вопрос, и ее ответ, который вообще-то был ему известен заранее.

Ему на это не заработать никогда, можно и суммой не интересоваться.

– Ложись спать, Надюшка, – сказал он. – Я второе съем и тоже лягу.

– Ладно. – Она встала, потянулась совсем по-детски, шмыгнула носом. – Не обижайся, па. Это же не из-за вас, я же вас люблю! Просто мне этого почему-то хочется. Но в этом же нет ничего плохого, да? Никому же плохо не будет, если я туда поеду.

– Не будет. – Он постарался, чтобы его улыбка не выглядела жалкой. – Ложись, ложись.

Есть расхотелось. Колька поставил тарелку с котлетами обратно в холодильник, а пустую, из-под супа, в раковину. Он уже включил воду, чтобы ее вымыть, и только потом вспомнил про посудомоечную машину. Галинка купила ее совсем недавно, и он еще не привык к тому, что посуду теперь можно не мыть.

Жизнь, внутри которой он существовал, была устроена разумно и правильно, а теперь вот его дочь собиралась устроить ее еще разумнее, еще правильнее. В этом действительно нет ничего плохого – для него ничего плохого; для нее это не просто неплохо, а очень даже хорошо.

И почему от понимания такой простой вещи ему становится так тоскливо?

Впрочем, особо гадать о причинах тоски не приходилось. Конечно, если не врать самому себе.

Причина была только в том, что Колька не знал, для чего он нужен в этой разумно устроенной жизни. И устраивалась, и шла она без его участия, и он не мог объяснить этот странный… как его… парадокс!

У него хорошая жена, хорошая дочь, он их любит, и они любят его, в этом можно быть уверенным. Но если кто-нибудь спросит его, нужен ли он своей хорошей жене и хорошей дочери, с такой уверенностью он уже не ответит… А если его спросят, нужны ли они ему?

«Да пошли вы подальше с такими вопросами!» – зло подумал он об этих неведомых любопытствующих.

Он не понимал, когда это стало так. В первый год их с Галинкой жизни? Вроде бы нет… Когда родилась Надя? Или когда он понял, что спорта в его жизни больше не будет?

Да какая разница, когда его жизнь стала тем, чем стала! И какая разница, предполагал он это или нет, когда познакомился со своей будущей женой?..

Это было летом, и даже сейчас его залил изнутри яркий солнечный свет, как только он об этом вспомнил.

Она пришла в раздевалку сразу после награждения. Непонятно, как ей удалось проникнуть в святая святых. То есть это тогда Кольке было непонятно, а потом-то, и очень скоро, он понял, что для нее не существует преград. Она была не беспринципная, а стремительная; люди чувствовали в ней это и не вставали у нее на пути. Может, опасались, а скорее просто ленились.

Как бы там ни было, а через пять минут после награждения, сидя на лавочке в углу раздевалки, блаженно щурясь на заветный кубок, диким напряжением всех сил выигранный в городском чемпионате по многоборью, Колька неожиданно услышал:

– Привет. Поговоришь со мной?

Он чуть с лавочки не упал – откуда здесь взялась девчонка? Но, приглядевшись, решил, что падать с лавочки, пожалуй, не стоит, а если стоит, то вместе с ней. Девчонка была до того хорошенькая, что у него даже зубы свело. То есть нет, это он неправильно подумал, она была не просто хорошенькая, как десятки других девчонок, на которых он западал, а какая-то… Задорная, что ли? Она была светловолосая и черноглазая, и черные ее глаза блестели как-то по-особенному, он никогда не видел такого блеска. Она смотрела на него чуть исподлобья, а глаза все равно блестели.

– Привет, – улыбнулся Колька. – Чего ж не поговорить – без проблем! А про что?

– Про твою победу. Давно ли тренируешься, доволен ли тренером, кто твой кумир в спорте, какие соревнования тебе предстоят в ближайшее время.

– Тихо, тихо, не все сразу! – Он слегка опешил от ее деловитости. – Тебе-то все это зачем?

– Напишу про тебя. Я из газеты. Из «Комсомольской жизни».

Никакого комсомола давно уже не было и помину, но газета с комсомольским названием по-прежнему оставалась очень даже известной.

– Ого! – удивился Колька. – Там таких молодых держат?

– Там толковых держат.

– А ты толковая?

– Кто бы сомневался. Ну так как, расскажешь? Только я музыку выключу.

Музыка неслась из магнитофона. Колька всегда включал эту музыку после соревнований, она помогала плавно выходить из сильнейшего напряжения, в котором он их заканчивал.

– Чем тебе музыка не нравится? – хмыкнул он.

– Да глупая. И громкая слишком.

– У меня дома получше есть, – тут же сообщил он. – Может, пойдем послушаем? Там и… поговорим.

Каждые летние выходные родители уезжали на дачу, вернее, на огород с дощатым сарайчиком за сто километров от Москвы, и Колька использовал их отсутствие с максимальной пользой для себя.

– Да? – Глаза ее теперь не просто блестели, а смеялись, даже хохотали. – А если мне твоя музыка не понравится?

– Ну, тогда… – Колька смотрел в ее глаза, и ему казалось, что он пьет какое-то необыкновенное, с пузырьками веселящего воздуха, вино. – А тогда ты оденешься и уйдешь!

Он почему-то знал, что она не обидится на его нахальство. Она и не обиделась, а расхохоталась, и уже не глазами, а вслух.

– Ладно, Иванцов, – сказала она, отсмеявшись, – излагай про свои спортивные достижения. Музыку в филармонии послушаешь.

– А зовут тебя как? – спохватился Колька.

Она так увлекла его, так задурила ему голову этим своим необыкновенным блеском глаз, что он только сейчас догадался спросить такую простую вещь.

– Галина Иванова. Сокращенно Галинка.

Тут уж засмеялся Колька. Правда, сразу сдержал смех, потому что причина для него была глупая: он вдруг подумал, что если она будет его женой, придется добавить всего одну букву в ее фамилию. Можно даже паспорт не менять, просто аккуратно вписать эту недостающую буковку… Конечно, мысль была дурацкая. С какого перепугу он вдруг стал бы жениться в неполные двадцать лет?

Галинка в самом деле не обиделась на его музыкальное предложение, но и домой к нему все-таки не пошла. Она в две минуты выудила из него нужные сведения здесь же, в раздевалке – ей надо было написать коротенькую, в несколько строк, заметку, поэтому сведений требовалось не много, – и направилась к выходу. По дороге она нажала на кнопку магнитофона и сказала:

– Наслаждайся музыкой, Иванцов!

Мелькнула в дверях клетчатая юбочка; Галинка исчезла.

Через неделю Колька с удивлением понял, что никак не может ее забыть. Всю ее – и этот смех, и будоражащий блеск глаз, и даже юбочку. Каждая клеточка на этой юбочке словно дразнила его: «А я тебя обману! Заманю и обману, я хочу тебя обмануть!» – и больше всего ему хотелось, чтобы эта дразнилка сбылась.

Еще через неделю он позвонил в «Комсомольскую жизнь» и попросил к телефону Галину Иванову; оказалось, что она работает не в спортивном, а в информационном отделе. Конечно, она вполне могла быть где-нибудь на журналистском задании, даже в командировке, но ему очень не хотелось, чтобы это было так. Это было бы слишком грустно, а он не любил грустить.

Она оказалась на месте.

– Галинка, – сказал Колька. И вдруг понял: только от того, что он произнес ее заводное имя, ему стало так весело, как прежде бывало лишь после большой удачи на трудных соревнованиях. – Галинка, – с удовольствием повторил он, – может, музыку послушаем?

– Иванцов, – ни секунды не задумавшись, кто ей звонит, ответила она, – я сегодня про голландского фермера должна написать. Который за каким-то лядом в Подмосковье хозяйствовать перебрался. Так что мне не до твоей музыки, добраться бы в его глухомань.

– Так я тебя отвезу! – предложил он.

У отца была старая, но вполне еще ходкая «копейка», и Колька время от времени брал ее для своих нужд. Нужды эти обычно бывали связаны с девчонками, вот как сейчас.

– Я и сама доеду, – засмеялась Галинка. – Ну что, Иванцов, нечем больше меня заманивать?

– Нечем, – засмеялся в ответ Колька. – Ну так давай просто так встретимся.

– Ну так давай, – неожиданно согласилась она. – Ты не знаешь, шиповниковое мороженое бывает в природе?

– Шиповниковое? – опешил Колька. Он не любил сладкое и понятия не имел, какое бывает мороженое. – Найдем, – уверенно пообещал он. – Хоть шиповниковое, хоть… одуванчиковое.

Одуванчики золотились в траве вокруг стадиона, на котором он каждый день тренировался, и смотреть на них было так же весело, как в Галинкины глаза. А шиповниковое мороженое… Если бы для того, чтобы его добыть, понадобилось штурмом взять какой-нибудь мороженный завод, Колька сделал бы это не задумываясь.

Шиповникового мороженого он для Галинки так и не нашел; наверное, его все-таки не было в природе. Ее вообще интересовало то, чего не бывает в обыкновенной жизни, это Колька понял очень скоро. Шиповниковое мороженое, рисунки в пустыне Наска, зверек бинтуронг из семейства виверр, музыкальный инструмент терменвокс и еще многое, о чем Колька впервые услышал только от нее.

Но все это было не важно. Все это ее, конечно, интересовало, но как-то… не становилось предметом вожделения.

– Это все есть же где-то на свете, – сказала она однажды. – Значит, это можно увидеть. Я и увижу, когда очень захочу.

Это было через неделю после того, как они целый вечер разыскивали шиповниковое мороженое, а точнее, просто гуляли по городу и болтали – обо всем, ни о чем, главное, с такой легкостью, что Кольке казалось, он вот-вот оторвется от земли и взлетит. Колька по спорту знал, каких усилий стоит отрыв от земли, но когда он болтал с Галинкой и смотрел в ее глаза, то был уверен, что никаких усилий это не требует вовсе. Ни с одной девчонкой, которых у него к девятнадцати годам перебывало множество, он такого не чувствовал.

А в то утро, когда Галинка сказала, что когда-нибудь увидит все, что очень захочет увидеть на белом свете, они проснулись в его комнате от того, что солнце выискало щелочку в занавесках и защекотало им глаза яркими летними лучами. Сказала она это, правда, не сразу – проснувшись, они сразу принялись целоваться, прижимаясь друг к другу голыми, горячими после сна телами, потом повторилось то, что было вчера вечером – руки и ноги их сплелись замысловатым и очень крепким сплетением, из-за которого они стали так близки друг к другу, что даже не заметили, как слились совсем… И какое это было слияние, какое сплетение! Колька чувствовал, что все у нее внутри обнимает его и одновременно отталкивает, он отдавался ее внутреннему объятию и преодолевал отталкивание, он вскрикивал от того, что это происходит вот так, одновременно, и смеялся от того, что эта одновременность так необыкновенна… И даже то, что он оказался первым ее мужчиной, было хоть и приятно, но не так уж важно по сравнению с восторгом, который она давала ему каждым своим движением. И как она только знала, какие ее движения так хороши для него?

– А я ничего такого и не знаю! – засмеялась Галинка, когда он спросил ее об этом. – Делаю, как мне хорошо, и все. Значит, нам с тобой хорошо одно и то же.

Это Кольке понравилось. Он недавно расстался с женщиной, которая была на пять лет его старше, только потому, что во время секса она объясняла, что именно ей нравится, и предупреждала, когда будет готова испытать оргазм. Она была хорошей любовницей, но думать про ее оргазм и выполнять указания по его организации Кольке было неприятно.

А с Галинкой все было иначе. Она не обременяла его ничем, и при этом им обоим было хорошо.

Вот только встречи у них получались слишком редкие. Колькины родители еще не вышли на пенсию, поэтому ездили на дачу не так часто, как ему хотелось бы, а Галинка и вовсе жила в общежитии – она училась на журфаке МГУ, а в «Комжизни» была просто на летней практике.

И то, что при таких редких встречах она вскоре сообщила ему о беременности, привело Кольку в совершенную оторопь.

– Почему беременная? – глупо спросил он.

– Потому что ты, Иванцов, меня оплодотворил, – объяснила она. – У тебя в школе что было по биологии? Про яйцеклетку и сперматозоид проходил?

– Проходил, – мрачно сказал он. – Ну, и что теперь?

– Теперь будет происходить процесс вынашивания.

– Сдурела ты, что ли? – разозлился Колька. – Какого еще вынашивания?!

– Девятимесячного. То есть уже восьми.

Говоря эту чушь, она была совершенно спокойна. И глаза блестели как обычно, разве что с чуть большим любопытством. Ей явно было интересно то, что будет происходить в эти девять месяцев, и Колька видел по ее глазам: ей интересно то, что будет происходить с ней, вернее, в ней, а то, что будет при этом происходить с ним, ее совершенно не интересует.

– Дура! – заорал он. – Ты на что рассчитываешь?!

– На свое крепкое здоровье.

– А кормить его кто будет? Надеешься, я?

– Слушай, Иванцов, – наконец поморщилась Галинка, – если ты сейчас же не заткнешься, я уйду и больше не приду. А если заткнешься, – добавила она, – то мы с тобой немедленно полюбим друг друга еще раз, и даже, может быть, два раза подряд, если маловато покажется. И получим море удовольствия.

И такие блестящие чертики запрыгали при этом в ее глазах, что у Кольки губы пересохли, и одного раза ему, конечно, показалось маловато.

Вся следующая неделя была посвящена тому, чтобы обрисовать Галинке жуткую судьбу матери-одиночки. Колька уверял, что ни в коем случае на ней не женится, что он собирается посвятить свою жизнь спорту, а не прокорму младенца, что ей еще целых четыре года учиться, а она же так мечтала стать журналисткой, сама же ему говорила, а какая же журналистка с лялькой на руках, а… Галинка выслушивала все это с полной невозмутимостью, и Колька понимал, что причина ее невозмутимости проста: ничего этого она не боится. Не боится быть матерью-одиночкой, уверена, что сама прокормит ребенка, не собирается бросать учебу, обязательно станет журналисткой, как мечтала…

В конце этой недели он плюнул и сказал, чтобы завтра она взяла с собой на свидание паспорт, потому что они идут в загс подавать заявление.

– До чего ж ты, Иванцов, самоуверенный, – пожала плечами Галинка. – Кто тебе сказал, что я собираюсь за тебя замуж?

– Как? – растерялся Колька. – А… за кого же ты собираешься замуж?

– Пока ни за кого. Я еще молодая. Вот стану старая, тогда и выберу себе подходящего мужа.

При мысли о том, что она будет выбирать себе какого-то постороннего мужа – а Колька представил себе процесс этого выбора так ясно, как будто был не нормальным спортсменом, а каким-нибудь художником с излишками воображения, – он готов был жениться на ней даже не завтра, или когда там полагалось по загсовским правилам, а сегодня, то есть немедленно. Она нравилась ему, нравилась вся, она ему даже больше, чем просто нравилась, он хотел ее каждую минуту, если с утра он не видел ее блестящего взгляда, то к вечеру прожитый день казался ему совершенно пустым!

Поэтому страсть, с которой Колька принялся уговаривать Галинку принять его предложение, оказалась равна страсти, с которой он только что уговаривал ее сделать аборт. А ребенок… Ну, пусть рожает, если хочет. Черт ее отговорит сделать то, чего она хочет!

Она оказалась отличной женой. За все десять лет их совместной жизни Колька ни в одну минуту не пожалел о том, что женился именно на ней – ни в легкую минуту, ни в тяжелую и горькую.

Разные минуты бывали в его жизни за эти десять лет.

И вот теперь он сидел один на кухне в своей уютной, чистой квартире, и не знал, кому, для чего он нужен в этой жизни и кто нужен ему. И почему это стало так, и когда – не знал тоже.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю