Текст книги "Антистерва"
Автор книги: Анна Берсенева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Глава 6
Городок Будва был такой маленький, что казался игрушечным, выстроенным из спичечных коробков. Хотя все в нем было настоящее, и даже какое-то особенно настоящее, потому что старинное: стены из больших серых камней, крыши из красной балканской черепицы, тяжелые ворота из темного дерева. И колокол бенедиктинского монастыря звучал так же мощно, как звучит любой колокол – хоть Успенского собора в Кремле, хоть Нотр-Дам в Париже.
Лола раскинула руки и коснулась ладонями двух домов, стоящих по разные стороны улицы. Настоящая-то она настоящая, эта улица, но такая узкая, что кажется, широкоплечий человек пройдет по ней только боком.
Лола сошла на берег чуть больше часа назад, но ей до сих пор казалось, будто земля то и дело накреняется у нее под ногами. В последний переход, от Италии до Балканского полуострова, шли по Адриатике почти двенадцать часов – она уже усвоила, что на яхте ходят, а не плавают, – и за час, конечно, не привыкнуть было к неподвижной мостовой. К счастью, хотя бы разговоров о пагубности присутствия женщины на корабле никто не вел: яхта и была предназначена для того, чтобы на ней находились женщины и прочие излишества.
Во всяком случае, на огромной яхте Кобольда точно. От нее так и веяло богатством – даже в море, под ветром и солеными брызгами, когда роскошь дерева, мрамора, мягкой кожи и золота ее кают и салонов становилась как будто бы менее заметна. А уж в черногорском порту, где яхты в основном были небольшие и без изысков, – тем более. Да и странно было бы, если бы Роман ограничился какой-нибудь утлой лодочкой с тесной каютой и душем в качестве единственного удобства. Войдя в свою каюту неделю назад, Лола обнаружила, что ванная отделана ониксом, на полу лежит персидский ковер, а на столе стоит мейсенский сервиз. После этого, увидев, что на борту имеется также и вертолетная площадка, она уже только усмехнулась. На этой яхте было все, включая катер для катания на водных лыжах и оборудование для стрельбы по тарелочкам.
Видимо, и тридцати лет не хватило, чтобы воспоминания о тележке с мусорным баком изгладились из его памяти…
В первый же день плавания, еще на Балеарах, когда шли от Майорки к Менорке, Лола загорела, потому что весь этот день провела рядом со шкипером. Смотреть, как управляется яхта, это было совсем другое, чем слоняться по ее роскошным помещениям. С капитанского мостика яхта выглядела не шестизвездным отелем, а тем, чем она и была: могучей лодкой, которая бежит себе в живых, опасных волнах на раздутых парусах. Паруса ловили ветер высоко над головой, и Лола чувствовала, что легкие ее раздуваются от этого ветра так же, как паруса.
– Мажься кремом, – поморщился Роман, увидев ее за ужином. – Загар тебе не идет. Простит слишком.
– Хорошо, – кивнула она. – Я знаю.
Что восточным женщинам не идет загар, она поняла лет в десять. Балетная труппа театра уехала тогда на все лето на гастроли в Ленинград и Петрозаводск, а когда в октябре вернулась, все ахнули: проведя почти полгода без палящего душанбинского солнца, балерины выглядели как статуэтки из бледно-розового фарфора. Вахтер дядя Сухроб ходил за своей дочкой, примой Зухрой, с большим зонтиком и заслонял ее от солнечных лучей.
– Рустам из Москвы вернется, – восхищенно приговаривал он, – пусть увидит, какую красавицу я за него отдаю.
Поэтому во все следующие дни, тоже проведенные на капитанском мостике, Лола мазалась кремом от загара. Но вообще-то она совсем не думала о такой ерунде, как собственная внешность. Плавание захватило ее, а когда входили в Неаполитанский залив и она увидела, как солнце опускается в море, словно тяжелая капля алого огня, ей показалось даже, что жизнь полна какого-то тайного, до сих пор ей непонятного смысла и счастье возможно.
Так что обращать внимание на ониксовые ванны было бы еще более глупо, чем на стоимость королевского люкса в отеле на авеню Монтень. Даже если закатное солнце над Неаполитанским заливом было для Романа всего лишь побочным эффектом свежекупленной яхтенной роскоши, то никто ведь не мешал Лоле смотреть на все это собственным взглядом. Она и смотрела.
Тем более что на этот раз Кобольд вообще не требовал от нее участия в его жизни. Это было немного странно, потому что в Неаполе на яхте появился гость. Когда Лола увидела высокого полноватого мужчину, который представился только по имени, Борисом, ей стало не по себе. Взгляд у него был такой, что хотелось отвести глаза: безразличный и пронизывающий одновременно.
– Спросил бы я, Роман Алексеевич, во сколько тебе все это счастье обошлось, – небрежно бросил Борис, – да не хочу попасть в ловушку Перпонта Моргана.
– Это в какую ловушку? – таким же, как у гостя, тоном поинтересовался Роман.
– Спроси для начала, кто такой Перпонт Морган, – усмехнулся Борис. – Был такой командор Нью-Йоркского яхт-клуба на заре существования этой организации. И вот когда спросил его один нефтяной магнат, во что обходится содержание яхты, он ответил: «Тот, кто задает подобный вопрос, вообще не имеет права владеть яхтой».
– Придется вступить в Нью-Йоркский яхт-клуб, – ответно усмехнулся Роман. – Я же не задаю подобного вопроса.
– Ну-ну. Успехов при вступлении, – пожелал Борис. – Многие пытались.
Лола вызвала у него не больше интереса, чем яхта. Во всяком случае, он окинул ее таким же взглядом – быстрым, равнодушным и оценивающим одновременно – и больше уже не обращал на нее внимания. Впрочем, и с Кобольдом Борис держался точно так же, но тот, в отличие от Лолы, нервничал по этому поводу. Хотя Роман свою нервозность умело скрывал, Лола изучила его достаточно, чтобы заметить.
Еще она заметила, что Сеня наблюдает за гостем так, словно тот в любую минуту может подсыпать яду в стакан хозяина. И в этом тоже была странность, и было напряжение, которое она, впрочем, всего лишь отметила про себя, чтобы тут же забыть. Шкипер учил ее управлять яхтой, и по сравнению с этим нервозность Романа, снобизм его гостя и настороженность охранника значили так же мало, как загар или прическа.
Гораздо важнее было то, что к берегам Черногории яхта подошла под ее управлением. Лола представить не могла, что от чего бы то ни было ее может охватить такой восторг! Правда, на входе в бухту шкипер Никола вежливо отстранил ее от штурвала.
– Долазимо в Бококоторску бухту, – сказал он. – То сложный фиорд, нужен опыт.
Но Лола ничуть не расстроилась: бухта была так сказочно хороша, что не любоваться, открыв рот, ее причудливыми изгибами и скалистыми берегами мог только тот, кто, вроде Николы, вырос, глядя на все это.
Никола был прямым потомком первого главы Братства моряков, которое, как он объяснил Лоле, было основано в городе Которе – вот здесь, на берегу этой бухты – еще в девятом веке и существовало до сих пор. Он мог идти по сложному фарватеру с закрытыми глазами, и, будь ее воля, Лола осталась бы с ним на яхте. Но Роман сказал не терпящим возражений тоном:
– Не строй из себя морскую волчицу. Потерпишь пару дней без игрушки. Сейчас едем в Будву, потом на Святого Стефана.
И вот Лола бродила по узким будванским улочкам, и мостовая кренилась под ее ногами.
– Изучаете достопримечательности? – услышала она.
Борис появился так неожиданно, что Лоле показалось, будто он вышел прямо из стены. Но, приглядевшись, она поняла, что никакой мистики с его появлением не связано: просто на ту улочку, по которой она шла, выходила еще одна, совсем узенькая.
– Может быть, выпьем кофе? – вдруг предложил Борис.
Лола посмотрела на него с некоторым удивлением: не ожидала, что он вообще узнает ее при встрече, и тем более не ожидала, что предложит совместное кофепитие.
– Выпьем, – пожала плечами она. – Я как раз собиралась. Только я вообще-то собиралась выпить виски.
– Тогда лучше не виски, а лозовой, – ничуть не удивившись таким ее утренним планам, сказал Борис. – Это местный виноградный самогон. Ровно то же самое, что виски, уверяю вас.
Они сели за столик в летнем кафе на маленькой, как комната, площади.
– Любите путешествовать? – спросил Борис.
– Наверное. Вряд ли это любовь, но путешествовать мне в самом деле нравится.
– Интересно, что в вашем представлении любовь? – усмехнулся он.
– А почему вам это интересно?
– Потому что вас трудно заподозрить в любви. Трудно представить, что это чувство вообще вам знакомо. К Роману Алексеевичу уж точно.
– А вам не кажется, что вы лезете не в свое дело? – заметила Лола.
– А это важная составляющая моей деятельности – лезть в чужие дела. Только не все это понимают.
– И не всех это интересует, – добавила она. – Меня это не интересует совершенно.
– Попробуйте самогон, – напомнил Борис. – Я заказал еще грушевый и сливовый. Так что вы составите себе полное впечатление о нехитрых радостях Монтенегро. – И, заметив в ее взгляде недоумение, объяснил: – Так венецианцы когда-то назвали Черногорию. Да так ее, собственно, и до сих пор называют. Это же только у России с ней славянское братство, а для всего мира, на общепонятном языке, она Монтенегро – «черные горы».
Виноградная водка – лозова – действительно оказалась похожа на виски: была в ней та же самогонная отдушка. И, главное, она действовала сходным с виски образом. Лола сразу почувствовала себя как-то… отдельно от себя. Ей нравилось – точнее, ей было необходимо – это легкое самораздвоение; оно было сродни тому, что она чувствовала, когда видела похожий на себя манекен в углу своей комнаты. И от взгляда на манекен, и от глотка виски появлялось отчуждение от себя, без которого невозможно было жить так, как она жила.
– Доверительно пьете, – заметил Борис, когда Лола поставила на стол пустую рюмку.
– То есть? – не поняла она.
– То есть не стесняетесь собеседника. Ваша манера выпивать очень интимна, вы ею многое о себе сообщаете.
– И что же я вам о себе сообщила? – усмехнулась она.
Усмешка, впрочем, маскировала интерес, который вызвало у нее это его наблюдение.
– Ну, например, то, что вы женщина решительная, бесстрашная, с сильным характером. Который странным образом сочетается с абсолютной беззащитностью. Мне вот только непонятно, с какими чертами вашего сильного характера эта беззащитность связана. И я с интересом пытаюсь нащупать ваши слабые места, – невозмутимо объяснил он.
– Зачем? – спросила Лола.
Ей стало настолько не по себе от его проницательности, что даже приятный лозовый туман в ее голове мгновенно развеялся. И с чего он взял, что она беззащитная? Вот уж нет!
– Затем, что никогда не мешает знать слабые места человека, с которым собираешься общаться.
– Вы уверены, что я собираюсь с вами общаться?
– Но вот мы же с вами разговариваем уже… – Он взглянул на часы над старинной аптекой, напротив которой располагалось кафе. – Уже десять минут. Возможно, проговорим еще минут пять. А за пятнадцать минут, бывает, жизни меняются до неузнаваемости. Так что совсем нелишнее вычислить слабые места даже кратковременного собеседника.
– Не буду вам мешать, – сказала Лола, вставая. – Вычисляйте мои слабые места в одиночестве.
– До встречи на Святом Стефане, – ничуть не обидевшись и не выказав ни малейшего удивления, кивнул Борис.
Лола перешла площадь, не оглядываясь. На балконах маленьких, как игрушки из старинной коробки, домов сушилось пестрое белье. Мальчишки играли в футбол под мощными стенами собора. Она спиной чувствовала взгляд этого умного человека, и его взгляд был ей неприятен.
Глава 7
Если Будва была хоть и маленьким, но все же городом, то остров Святого Стефана, куда Роман в сопровождении Лолы, обслуги и охраны прибыл спустя час, городом вообще не выглядел. Улицы этого крошечного острова напоминали коридоры, домики были как комнаты, и только черепичные крыши над каждым доказывали их друг от друга отдельность.
– Когда-то был рыбацкий остров, – сказал Роман. – Теперь отель. Да уже, кстати, и не остров, а полуостров. Видишь, перешеек построили.
Правда, короткий перешеек, по которому они доехали до острова, заканчивался у таких массивных ворот, что, если их закрыть, Святой Стефан вполне можно было по-прежнему считать островом, таким же неприступным, как в Средние века, когда рыбаки обороняли его от пиратов.
Историю Святого Стефана Лола прочитала в проспекте, который взяла у портье.
– Стильным местом считается, – заметила она. – Софи Лорен здесь бывала, Элизабет Тейлор тоже. Написано, входит в десятку лучших мест отдыха в Европе.
Это было уже в номере – мрачноватом из-за низких потолков, но действительно стильном, как комната в замке на Луаре, где они однажды ночевали. Лола листала проспект, сидя на краю широкой, массивной кровати.
– Ничего особенного, место как место. А просвещаться будешь позже. – Роман подошел к узкому, как бойница, окну, открыл его и выглянул на затененную виноградными листьями улицу. – На эту жемчужину Адриатики у меня два дня. И я намерен провести их с пользой.
– С какой? – поинтересовалась Лола. – Осмотреть достопримечательности?
– Плевать я хотел на достопримечательности! – с неожиданной злостью бросил он. – Мне сейчас не до всякой фигни! Дела надо делать, и срочно, пока… – Тут Роман замолк, как будто кто-то остановил его, и закончил обычным своим тоном: – Вечером парадный ужин. Оденься понаряднее, здесь, кажется, так положено.
– Здесь – это где? – усмехнулась она. – На рыбацком острове?
– Здесь – это на Балканах, – в тон ей ответил Кобольд. – Положено, чтоб баба сверкала золотом-брильянтами. В знак уважения к деловому партнеру.
– А что, твой деловой партнер балканец? – удивилась она.
– Балканец. Он вообще-то не Борис, а Борислав. Родился в Москве, но сам черногорец и очень этим гордится. Родители его от Тито сбежали после войны, когда все это еще Югославия была. И мне он не партнер, а… Ну, тебя это не касается. Оденься как положено.
– Что это с тобой? Слишком ты нервничаешь, – прищурилась Лола. – Может, к деловому партнеру и в постель свою бабу укладывать положено?
– Надо будет – ляжешь, – бросил Кобольд. – Ужин в девять. Отдыхай пока.
– Мерси, – сказала она уже ему в спину.
Роман вышел из комнаты.
Настроение у нее испортилось окончательно. Конечно, вряд ли он стал бы укладывать ее в постель даже к самому нужному деловому партнеру, во всяком случае, раньше ничего подобного за ним не водилось. Но выслушивать его нервное хамство все равно было неприятно, и одеваться к ужину поэтому было неприятно вдвойне.
К тому же Лола как раз таки сомневалась, что ее перетянутый резиночкой хвостик, короткие шорты и не достающая до пупа пестрая маечка будут расценены Борисом как неуважение к нему; он не показался ей глупым, даже наоборот. Но, в конце концов, ей было все равно, во что одеваться, и выбор туалета не доставлял ни малейшего затруднения.
Она выбрала оптимальное сочетание простоты и дороговизны: платье из черного шелка в шанелевском духе и тот самый израильский бриллиантовый пояс, который Роман заказал когда-то к подобному же мероприятию. Заодно она решила обновить духи, не менее драгоценные, чем бриллианты. У изготовившего их парижского парфюмера было всего три десятка клиентов в Европе, и возможность войти в их число давалась не богатством. Кобольд получил эту возможность по чьей-то очень высокой протекции – такой же, какая помогла ему получить личное приглашение от месье Мартеля на скачки в Эйнтри.
Духи, впрочем, в самом деле были необыкновенные. Они были сделаны из грасского жасмина, в них была добавлена золотая пыль, и налиты они были в хрустальный флакон, который сам по себе являлся произведением искусства. Правда, Лола была уверена, что ни один участник вечернего мероприятия не отличит эти особенные духи от тех, что продаются в подземном переходе. Но, в общем, ей и до этого не было дела. Совершенные создания человеческих рук были для нее ценностью сами по себе, без сторонней оценки.
Ужин оказался многолюднее, чем она предполагала. И не только потому, что на нем зачем-то присутствовал охранник Семен. Кроме Бориса, Кобольда и Лолы, в самом большом доме острова-отеля, в зале со сводчатым потолком и просторной верандой, собрались еще какие-то люди. Может быть, Кобольд, как это часто бывало, не утрудился бы тем, чтобы представить их своей спутнице, но Борис сделал это сам.
– Почетные гости президента Черногории, – сказал он, подводя Лолу к трем мужчинам, которые стояли на веранде, увитой розовыми цветами бугенвилеи, переговаривались и потягивали красное вино. – Русские космонавты.
– Космонавты? – удивилась она.
– Да, – улыбнулся один из этих мужчин, кряжистый и усатый. Кажется, он представился Игорем; Лола не запомнила, кого как зовут. – А что это вы так удивились?
– Я как-то не думала, что еще бывают космонавты, – пожала плечами она. И, спохватившись, что из-за плохого настроения говорит бестактности, добавила: – Извините.
Усатый раскатисто расхохотался.
– Бывают, бывают, куда ж они денутся? – сказал он. – Вот Иван как раз космонавт, месяц назад из полета вернулся. С Международной космической станции. Его ведь по телевизору сто раз показывали, неужели не видели?
– Я мало смотрю телевизор.
Лола попыталась улыбнуться, чтобы не выглядеть совсем уж невоспитанной, но улыбаться одними губами она не умела, а настроения для настоящей улыбки не было. Да она и вообще редко улыбалась.
Правда, космонавт, кажется, ничуть не обиделся. Он посмотрел на Лолу с интересом, и интерес в его глазах отличался от того интереса, к которому она привыкла, встречаясь взглядом с посторонними мужчинами – да вот хоть и с Игорем, кстати. В черных глазах Ивана не было ни праздного любопытства, ни желания потрогать и попробовать новую красивую женщину, ни подчеркнутой, как у Бориса, проницательности. Что это за интерес, Лола не поняла, но ей и не хотелось в этом разбираться. Она лишь мельком отметила, что космонавт почему-то кажется смуглым, хотя на самом деле лицо у него обычное, как у всех; сама она загорела гораздо сильнее. А почему так кажется, Лола понять не успела.
Гостей пригласили к столу, накрытому в зале, и Борис как-то незаметно усадил ее рядом с собой. Она тут же вспомнила слова Кобольда: «Надо будет – ляжешь», – и настроение у нее испортилось окончательно. Вдобавок еще и Сеня уселся рядом с хозяином прямо напротив Лолы, сверля ее таким взглядом, словно у нее в лифчике была спрятана бомба. Хорошо, хоть стол был широкий, поэтому взгляд охранника не упирался ей в лоб. А Кобольд и вовсе не смотрел в ее сторону, беседуя с разговорчивым усатым Игорем.
«Да что это я? – рассердилась на себя Лола. – Какая мне разница, кто где сидит, кто на меня как смотрит? Пропади они пропадом все!»
Покачивалась где-то на поверхности чистой воды яхта, обступали ее причудливые берега фиорда, а она сидела тут среди чужих людей и не чувствовала в своей жизни даже того маленького, чуть теплящегося смысла, который едва ли не впервые после детства почувствовала, когда входили на закате в Неаполитанский залив и на рассвете – в Бококоторскую бухту.
– Попробуйте пршут, – услышала Лола и вздрогнула: так некстати ворвался в ее мысли голос Бориса.
Впрочем, и мысли были не такие, о которых стоило бы сожалеть.
– Пршут – это что, вино? – спросила она.
– Это копченый окорок. В горах в каждой деревне есть сушарня, коптильня то есть, в которой его делают. А вино к нему подходит «Вранац про корде». Вот это, красное.
Он налил вина в Лолин бокал; алое пятно переливчато легло на скатерть.
– «Про корде»? – переспросила она. – Сердечное вино?
– Да, кажется, латинский корень именно такой, – кивнул он. – Хорошее вино. Хотя самое лучшее, чтобы вы знали, домашнее, молодое. Называется «црмничко вино». Его тоже в горах делают и закусывают свежим инжиром. Если вы приедете в октябре одна, я вас отвезу, попробуете.
Последнюю фразу он добавил с такой невозмутимостью, как будто не было бы ничего удивительного, если бы Лола специально приехала в октябре, чтобы путешествовать с ним по горам и пить молодое вино.
– Странно, что вы сказали хотя бы «если», а не «когда», – усмехнулась она.
– Я похож на хама? – Борис приподнял бровь.
Этот эффектный жест недоумения был так же отточен, как все его жесты и слова.
– Не похожи, – согласилась Лола. – Да, я забыла, ведь вы отсюда родом, кажется?
– Не вижу связи между хамством и моим происхождением, – заметил он.
– Я не то имела в виду, – смутилась она. – Конечно, никакой связи. Я просто догадалась, что вы приглашаете меня попробовать црмничко вино потому, что хотите показать здешние достопримечательности.
– Совсем не потому, – возразил Борис. – Если я не хам, это еще не значит, что я экскурсовод. А вы сами, кстати, откуда родом?
– Из Таджикистана.
– Да? – Лоле показалось, что в его голосе мелькнул какой-то особенный интерес. – Так Кобольд, значит, в Душанбе с вами познакомился? Когда интересовался комбинатом?
– Понятия не имею, чем он интересовался, – пожала плечами она. – Мы познакомились в Москве.
– Занимательно… – пробормотал Борис. – Ладно, оставим это пока. Вы на горячее что предпочитаете, мясо или рыбу?
– Все равно.
Она заметила, что он постарался перевести разговор на другую тему. И что сделал это на редкость неуклюже, тоже заметила: предпочитает она мясо или рыбу – это могло интересовать скорее официанта, чем его.
– Здесь хорошая рыба – дорада, бранцин, зубатец. Ловят в реке Бояне, но туда она заходит из моря. Правда, и мясо неплохое – молодой ягненок.
Теперь Лола совершенно отчетливо почувствовала, что вся эта кулинарно-этнографическая беседа – нарочитая, какая-то… отвлекающая. От чего ее пытаются отвлечь, зачем, она не поняла, но почему-то ощутила тревогу. И тревога эта была тем определеннее, чем меньше поводов давал для нее выдержанный тон Бориса.
И когда она почувствовала, что его колено прикоснулось под столом к ее колену, то не возмутилась и даже не удивилась. А только поняла, что этот жест, в котором вообще-то нет ничего странного – почему бы уверенному в себе мужчине и не позаигрывать с красивой женщиной, пусть и чужой? – является частью тревоги: в нем тоже чувствовалось что-то нарочитое. Она не привлекала Бориса как женщина, она ясно это чувствовала, и его умелое прикосновение не могло ее обмануть.
Она не стала даже отодвигаться от него – просто холодно следила всем телом, чем кончится этот обман.
Дождаться какого-нибудь внятного результата ей, правда, не удалось: первая часть ужина закончилась, и все встали из-за стола. Музыканты, сидящие на веранде, заиграли громче, словно призывая к танцам. Гости, разгоряченные «сердечным вином» и всеми видами домашней фруктовой водки, тоже вышли на веранду. Сумерки сгустились мгновенно, как это всегда бывает в горах и у моря; на широких каменных перилах уже было зажжено множество свечей. Свечные огоньки даже не трепетали в неподвижном августовском воздухе.
Между подсвечниками были расставлены маленькие вазы с букетами незнакомых цветов. Лола поискала глазами Бориса: ей хотелось узнать, что это за цветы.
Он подошел к ней сразу же, как только она нашла его взглядом, хотя для этого ему пришлось прервать разговор, который он вел с одним из космонавтов, Толей. Правда, в ходе застольной беседы Лола поняла, что космонавтом, собственно, является только Иван, а остальные сопровождают его: Толя в качестве врача, Игорь – как руководитель программы его послеполетного восстановления. И в той поспешности, с какой Борис оставил гостей, которых сам же пригласил на этот ужин, Лола тоже почувствовала какую-то ей непонятную, но отчетливую тревогу.
– Какие цветы? – переспросил Борис. – А!.. Это камелии.
– Камелии! – ахнула она.
– Впервые слышу в вашем голосе интерес, – заметил Борис. – Почему?
– Просто… Просто название красивое, – уже спокойным тоном объяснила Лола. – Я в детстве читала «Даму с камелиями» и представляла, что цветы должны быть какие-то необыкновенные.
– Они здесь на всех скалах растут, как сорняки, – пожал плечами Борис. – А я и не думал, что вы такая романтичная особа!
– По-моему, в романтичности меня так же трудно заподозрить, как в любви, – не глядя на него, усмехнулась Лола. – Вы же сами, помнится, это отмечали.
Она не смотрела на него, потому что разглядывала камелии. В трепете свечного пламени они казались густо-фиолетовыми, и Лола пыталась понять, какого они на самом деле цвета, эти небывалые, похожие на мотыльков цветы, которые росли здесь, оказывается, как сорняки.
– Вот проснетесь завтра, а под вашим окном будут стоять вазы с тысячами камелий, – сказал Борис. – Неужели и тогда романтизм не взыграет?
– Миллион алых роз? – пожала плечами Лола. – Я, знаете, даже в детстве удивлялась, когда эта песня только появилась: что уж во всем этом такого впечатляющего? Обычная пошлость и показуха. А вы о ней еще и заранее предупреждаете, – добавила она.
– Я впервые встречаю такую женщину… – протянул Борис; уязвленность все же чувствовалась в его голосе. – По-моему, для Романа Алексеевича явный перебор.
– Ничего, он не обижается.
– Еще бы он обижался! Я имею в виду, такая женщина ему разве что по карману, но не… Не по масштабу.
– А по масштабу, разумеется, вам.
– Разумеется. И я со всей ответственностью заявляю: как только вы осознаете эту очевидность, я готов…
– Контракт будем подписывать? – перебила его Лола. – Или так, в устной форме решим?
– В любой форме. Я готов даже украсть вас прямо с балкона, но вам, как я понял, такие формы не нравятся.
– Мне никакие формы не нравятся.
Лола вдруг почувствовала, что ее охватывает скука.
«Страшная скука, Лолка», – вспомнила она.
И темные, как пропасти, Бинины глаза тоже вспомнила, и мороз снова, как тогда, прошел у нее по коже, хотя вечер был теплый, южный, и в воздухе нежно пахло цветами – наверное, вот этими, камелиями.
– Тогда давайте хотя бы потанцуем, – предложил Борис. – Музыка располагает.
– Но никто ведь не танцует, – сказала Лола, обводя взглядом веранду.
Никто действительно не танцевал, зато все усиленно выпивали. Даже Роман выглядел на удивление возбужденным: алые пятна горели у него на щеках, глаза блестели не обычным перламутровым непроницаемым блеском, а как-то лихорадочно. Не пьян был разве что Сеня; он смотрел на Лолу не отрываясь.
– А это потому, что вы здесь единственная женщина, – объяснил Борис. – И танцевать с вами будет самый удачливый.
И, прежде чем Лола успела что-нибудь на это ответить, он обнял ее за талию и закачался вместе с нею в такт музыке.
«Не вырываться же, – подумала она. – Ну, пусть считает себя самым удачливым».
Борис придерживал ее за талию уверенно, грудь у него была широкая, как стена, но… Но то чувство, которое у Лолы связалось с ним сразу, оставалось неизменным и сейчас, когда он сжимал ее в объятиях, – она чувствовала, что безразлична ему. В нем не было даже той единственной страсти, которая была по отношению к ней в Романе и которая была для нее единственно привлекательной в нем: жадного желания обладать ею. Когда Роман хотел ее, то хотел так, что у него сводило скулы; она это чувствовала. В этом все-таки было что-то живое, не поддающееся контролю разума. А в том, как Борис вел ее в танце, был только разум.
Но зачем, с какой неведомой целью она нужна была его разуму?
– Подумайте, Лола, – чуть наклонив голову, негромко сказал Борис ей на ухо. – Я действительно могу увезти вас прямо сейчас. Я понимаю, у вас с Кобольдом дела. Но со мной те же самые дела можно вести ничуть не хуже. Даже лучше. Вы не ошибетесь, уверяю вас.
– У меня нет с ним никаких дел. – Она попыталась отстраниться от Бориса, но его руки на ее талии вдруг сделались стальными. – У меня ни с кем нет никаких дел.
– Никогда не поверю, что такая женщина довольствуется ролью постельной принадлежности, – уже не на ухо, а обычным голосом сказал он. – И что Кобольд использует вас только для сексуальных утех, тоже не поверю. Это все равно что забивать гвозди микроскопом.
Положение было такое идиотское, что скука мгновенно сменилась у Лолы злостью. Борис держал ее крепко, вырываться было глупо, танцевать с ним – да и не танцевать ведь, а просто обниматься у всех на глазах – еще глупее… К ее счастью, на веранду вышел официант и пригласил на горячее.
– Мы вернемся к этому разговору в более подходящей обстановке, – нехотя выпуская ее из своих объятий, сказал Борис.
Не отвечая и не глядя на него, она вернулась к столу.
Лола ушла, когда вечеринка была еще не закончена. Просто выскользнула незаметно из зала, прошла по лабиринту улочек и скрылась в том доме, где они поселились с Романом. Кто-нибудь другой, пожалуй, с первого раза и не запомнил бы этого причудливого пути или не нашел бы нужный дом в темноте, но она, как однажды заметил Кобольд, ориентировалась в пространстве как кошка.
Поднявшись на второй этаж к себе в комнату, Лола упала на кровать, даже не расстегнув бриллиантовый пояс. Ей почему-то было так противно, как будто она неделю не мылась. Хотя ничего особенно противного, собственно, не произошло. Ну, предложили ей поменять одного спонсора на другого, ну сделали это, может быть, слишком прямо, без обиняков. А может быть, и не слишком прямо, а всего лишь так, как это обычно и делают, да и какие могут быть обиняки…
«Объелась я просто, – решила она. – И мяса, и рыбы. Объелась на ночь, вот дурацкие мысли в голову и лезут».
Мясо и рыба, приготовленные по-черногорски, под сачем, то есть под большой металлической полусферой, на которой лежали угли, – были необыкновенно вкусны. Лола ела их так, как обычно едят от плохого настроения конфеты или пирожные. И съела слишком много: пояс давил на живот, а желудок доставал, кажется, до самого горла.
Конечно, мрачные мысли были связаны именно с вечерним обжорством, а не с какими-то смутными и тягостными чувствами, которых она не могла даже назвать.
Она лежала без света, смотрела в потолок, на котором качались неизвестные тени, может быть, от виноградных листьев за окном, а может быть, от чего-то несуществующего или существующего за гранью доступного. Чего-то такого, что доходит до человека в виде чувств и смутных теней, только ими и доказывая свое существование.
Дверь внизу стукнула, чьи-то торопливые шаги послышались на лестнице. Лола села на кровати; тени на потолке мгновенно исчезли.
«Значит, не от листьев», – почему-то подумала она.
Но эта странная мысль улетучилась мгновенно. Дверь распахнулась, и на пороге появился Роман. У него за спиной, как широкий матрас, маячил Сеня.
– Ты здесь? – коротко, резко выговорил Кобольд.
– Да, – недоуменно ответила Лола. – А где мне быть? Я устала, – объяснила она. – И живот заболел. Поэтому ушла.
– Поэ-этому? – насмешливо протянул Роман. – И где тебе, значит, быть?.. Вот и мне интересно послушать, где ты сейчас могла бы быть. И где, может, в ближайшее время будешь!
