Текст книги "Игры сердца"

Автор книги: Анна Берсенева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 6

Чистопрудный бульвар продувался вьюгой насквозь. Снег лежал на льду пруда неподвижными мертвыми волнами, и казалось, что пруд превратился в страшное зимнее море.

Почему зимнее море должно казаться страшным, Нелька не знала. Да она и не видела зимнего моря никогда. Но вьюга всегда нагоняла на нее тоску, а из-за того, что произошло с нею этим вечером, тоска превращалась в отчаяние.

К тому же фонари горели тускло, и от этого настроение у нее не улучшалось тоже. К тому же она замерзла и чувствовала, что нос у нее красный и из него уже капают противные прозрачные капли.

Ей в кошмарном сне не приснилось бы, что Олег может так с нею разговаривать! Даже не то что разговаривать – что он может так про нее думать.

«Ноги под мужиком расставлять…» – вспомнила она и, вспомнив, задохнулась от этих слов, как будто услышала их опять.

Значит, вот так он воспринимал то, что между ними происходило?!

Думать об этом снова и снова было невозможно. Иначе слезы начинали течь не только по щекам, но даже по подбородку, и она ненавидела себя за эти слезы.

На Чистопрудном бульваре Нелька оказалась потому, что хотела купить халву. Ну да, это был единственный внятный поступок, который пришел ей в голову. А что еще делать – так вот и бродить по улицам в темноте и вьюге, оплакивая свою горькую судьбу? Это было совсем уж противно, и она отправилась на улицу Кирова в магазин «Чай-Кофе». Покупать кофе Нелька не собиралась – где она будет его варить? – а вот халва нужна была ей срочно.

Магазин оказался закрыт. На двери под узорчатым фризом чайного домика висела гадостная табличка с надписью «Учет». Нелька чуть ногой в дверь не стукнула, да нога замерзла к тому времени так, что резкое движение ею сделать было невозможно.

«Что ж мне сегодня так не везет? – думала она, поворачивая прочь от домика, и скользя по ледяному тротуару, и чуть не падая. – И халвы даже нет!»

Она вышла на бульвар и брела теперь по аллее, и редкие прохожие обходили ее стороной, потому что, наверное, было в ее походке такое уныние, к которому никто не хотел приближаться.

Одного прохожего, впрочем, Нелька чуть с ног не сбила. Она поскользнулась на ледяной дорожке, которую слегка запорошило снегом, и полетела вперед, бестолково размахивая руками.

«Сейчас еще нос разобью для полного счастья», – мелькнуло у нее в голове.

Но от этого ее Бог миловал. Точнее, не Бог, а вот этот самый прохожий. Он шел по бульвару справа от нее – Нелька видела его краем глаза, – но когда она поскользнулась, то он сделал какой-то резкий рывок и оказался прямо перед нею. И Нелька упала ему на руки, как кукла с магазинной полки.

– Ой! – вскрикнула она. – И-и… зв-в-ни-ите…

И сама расслышала, что получился не вскрик, а какой-то невнятный писк, потому что от холода у нее застыли не только губы, но даже горло.

– Звенеть? Да ты сама звенишь, – сказал прохожий. – Как ледышка, вот-вот разобьешься.

Голос был знакомый. Нелька подняла глаза на человека, который поневоле держал ее в объятиях – не как ледышку, а скорее как безвольно обвисшую тряпичную игрушку.

– Ой… – уже чуть более внятно повторила она. – Это ты?

– А кто же? – весело сказал он. – Несомненно, я. Никто другой.

– Да… Дани-ил… – пробормотала Нелька.

На этом язык у нее примерз к губам окончательно.

– Ну? – с интересом спросил он. – Чего молчишь? Отчество забыла? Можно без отчества. Можно просто Даня и даже на «ты». – Тут он вгляделся в ее лицо, и интерес в его голосе сменился тревогой. – Неля, ты что? – с этой вот отчетливой тревогой спросил он. – Ты живая?

Нелька лишь кивнула в ответ. Для того чтобы выговорить хоть слово, ей, пожалуй, понадобилось бы предварительно окунуть голову в ведро горячей воды.

– Ну-ка пойдем, – сказал он.

И, схватив ее за руку, не просто пошел, а, Нельке показалось, полетел по аллее. Ее он тащил за собой в самом деле как тряпичную, но при такой бесцеремонной транспортировке умудрялся поддерживать так, чтобы она не падала и даже не спотыкалась.

Они пронеслись по бульвару, обогнули памятник Грибоедову, выбежали на площадь Кировских Ворот и, стремительно через нее перейдя, влетели в подъезд массивного дома на улице Кирова, неподалеку от чайного домика.

Как поднялись по лестнице, на какой этаж – этого Нелька не запомнила. Быстрый бег немного согрел ее, она словно бы оттаивать начала, и, наверное, из-за этого, как талая вода, собрались у нее в груди слезы. Пока Даня открывал дверь, обитую облезлым дерматином, слезы поднялись уже к горлу, а когда он, все так же бесцеремонно подтолкнув, впустил Нельку в темную прихожую, они заполнили ее нос, защипали в переносице, потом под веками – и хлынули наконец как из ручья!

– Нель, что случилось? – повторил он. – Что с тобой, а?

Он включил свет и попытался заглянуть ей в лицо.

– Ни… ничего… – всхлипнула она, закрывая лицо руками. И ляпнула первое, что в голову пришло: – Я… халвы хотела купить, а магазин… закры-ыт!

И тут она залилась слезами так, что в мгновенье ока от них стали мокрыми и пальцы, и ладони, прижатые к лицу.

– Что-о?… – В Данином голосе послышалось невероятное изумление. – Чего ты хотела?

– Хал… в-вы… – всхлипывая, повторила Нелька. – А маг-гази-ин…

Она махнула рукой и зарыдала уже в голос.

– Да… – проговорил Даня. – Тяжелый случай! Ну ладно, порыдай пока, я сейчас приду.

С этими словами он снова открыл дверь и вышел на лестницу. Нелька села на обувную тумбочку и со всей самоотдачей, на какую была способна, последовала Даниному совету: стала рыдать.

«Я его люблю… – билось у нее в голове. – А он… А он, значит, думает, что я просто… Я ему, значит, только для того и нужна, чтобы со мной спать… Олег меня, значит, ни капельки не любит!»

Мысли были такими же бессвязными, как всхлипы, и точно так же, как всхлипы, не приносили облегчения.

– Порыдала? – услышала она. – Ну, хватит. Вот твоя халва, успокойся.

Нелька подняла голову. Даня стоял в открытых на лестницу дверях. В руках у него был сверток из промасленной коричневой бумаги. И сверток этот благоухал так, что запах чувствовался даже сквозь слезы и сопли, которыми был заполнен Нелькин нос.

– Это халва? – спросила она.

– А ты что хотела? Хозяйственное мыло?

– Я ничего…

Она хотела сказать, что ляпнула про халву просто так, чтобы хоть что-то сказать, потому что ей горько и плохо и ничего не хочется…

И вдруг поняла, что горечь ее куда-то исчезла. То ли от запаха этого халвичьего прекрасного, то ли от насмешливого вопроса про мыло…

– Спасибо… – глядя в Данины смеющиеся глаза, пробормотала Нелька.

И с сильнейшим удивлением почувствовала, что губы ее совершают какое-то движение и что это движение – самая обыкновенная улыбка.

– Ну, ешь.

Он присел на корточки и развернул бумагу прямо у Нельки на коленях. И к такому же своему удивлению, она немедленно взяла кусок халвы – какая-то необычная это была халва, не серо-коричневая, а светло-желтая – и засунула в рот.

– А ты? – спросила Нелька, жуя и одновременно облизывая липкие пальцы.

– Да я халву терпеть не могу. Даже не понимаю, как ее можно прожевать. Приторная, в зубах вязнет… Ну, ешь давай. А я хоть чаю пока тебе согрею, а то аж скулы сводит, на халву твою глядя.

Он поднялся и ушел из прихожей в глубь квартиры, на ходу снимая куртку. Квартира была маленькая – было слышно, как он чиркает спичкой в кухне. От этого звука Нельке почему-то стало совсем хорошо, еще даже лучше, чем от сладкого вкуса халвы. Или от чего-то другого ей стало хорошо и легко?

«Да какая разница!» – подумала она почти весело.

Она опять завернула халву в бумагу, сняла сапоги, встала с обувной тумбочки, повесила пальто на вешалку. Чайник в кухне уже шумел, закипая, и надо было в самом деле выпить чаю, согреться, прежде чем идти… А куда ей идти? Думать об этом не хотелось, и она не стала об этом думать, а пошла на веселый чайниковый шум.

– Очень вкусная халва, – сказала Нелька, входя в кухню. – Спасибо, Даня. А где ты ее взял? Магазин же закрыт.

– Ну и что? – пожал он плечами. – У грузчиков заднее крыльцо всегда открыто.

– Как у таксистов? – улыбнулась Нелька.

И тут же вспомнила, как шла с Олегом за водкой по темной улице, как радостно билось ее сердце от того, что он был рядом, такой большой и надежный, и как чувствовала она его любовь, вот прямо в каждом шаге чувствовала. В каждом его шаге была тогда любовь, точно была…

– Что опять такое? – спросил Даня. – Халва не понравилась?

– Понравилась. – Нелька тряхнула головой. Еще не хватало снова разреветься! – Она кунжутная, да?

– Понятия не имею. Садись, сейчас будем чай заваривать.

Он сказал это так, словно им предстояло какое-то необыкновенное действо. Нелька хотела было сказать, что чай вообще не пьет, только кофе, но Даня достал из ящика стола яркую жестяную коробочку, похожую на китайскую шкатулку, и ей стало интересно: что это за штучка такая?

В коробочке лежали серо-зеленые шарики, сплетенные из травы.

– Это что? – с любопытством спросила Нелька.

– Чай. Китайский зеленый чай. Он интересно заваривается, сейчас сама увидишь.

Даня бросил шарик в маленький фаянсовый чайник с выщербленным носиком и залил кипятком.

– Три минуты подожди, – сказал он и улыбнулся.

– Ты чего смеешься? – спросила Нелька.

– У тебя нос от любопытства побледнел, – ответил он.

– Откуда ты знаешь, что от любопытства? – удивилась она.

– Знаю.

В том, что он действительно знает, раз говорит, Нелька не усомнилась.

Когда через три минуты Даня приподнял крышку, она в самом деле заглянула в чайник с сильнейшим любопытством. Вода в чайнике стала ярко-зеленой, и лежал в ней не шарик, а большой ежик, тоже зеленый.

– Ой! – воскликнула Нелька. – Почему он такой большой?

– А это он взрослый стал, – сказал Даня. – Взрослый чайный еж.

Тон у него был серьезный, но глаза смеялись. И, глядя в эти смеющиеся темные глаза, Нелька засмеялась тоже.

– Думаешь, я маленькая? – сказала она.

– Что ты, как можно! Ты, безусловно, взрослая. Даже взрослее, чем еж.

Ну как с ним было разговаривать? Оставалось только смеяться.

Нелька и смеялась, пока он наливал ей чай в высокую чашку без ручки.

– Пей, – сказал Даня. – Сейчас у тебя руки о чашку согреются.

Зеленый ежиковый чай оказался очень вкусным; Нелька никогда такого не пила. Она даже про халву сначала забыла, но потом вспомнила и съела ее всю, и бумагу облизала.

– Вот я дурак! – сказал Даня, глядя, как она облизывает бумагу.

– Почему? – не поняла Нелька.

– Потому что побольше надо было принести. А я спешил и не догадался, что ты сладкоежка.

– Да как ты мог об этом догадаться! – махнула рукой Нелька.

– Очень просто. Это видно.

– Правда? – удивилась она. – А по чему видно?

– По всему. Как ты смотришь, улыбаешься. Как плачешь… По всему.

Нелька не очень поняла, каким образом по смеху или плачу можно догадаться, что человек сладкоежка. Но в Даниной правоте снова не усомнилась.

Она обвела взглядом кухню. Но ничего интересного не увидела. Все здесь было очень простое, не старинное, а просто не новое – стол, табуретки, посудный шкафчик над столом. Никаких авангардистских конструкций из проволоки или, наоборот, кружевных салфеточек, расписных ложек и деревянных дощечек, по которым можно было бы судить о пристрастиях хозяев, здесь не было. В общем, ничего особенного не было.

Хотя нет – на треугольной полке в углу Нелька заметила какую-то деревяшку. Ей стало интересно, что это такое. Она встала и подошла к полке.

Деревяшка оказалась фигуркой шута. Его рука была протянута так, словно он держит в ней что-то. Но на самом деле ничего у него в руке не было.

– Никогда такого не видела… – сказала Нелька.

Эта маленькая деревянная скульптура так притягивала своей невыразимой живостью, что она глаз не могла от нее отвести.

– Правда? – Даня тоже подошел поближе и остановился у нее за спиной. – А что в ней особенного?

– Все, – сказала она.

– А что – все? Назвать ты это словами можешь? Я, понимаешь, и сам кое-что в этом чувствую, но вот что именно, не могу сказать.

– Никогда не видела, чтобы скульптура над людьми смеялась, – ответила Нелька. – А этот шут смеется. Хохочет над нами прямо. И в руке у него пустота. Дырка от бублика! Ты видишь?

– Вижу.

Нелька наконец оторвала взгляд от фигурки и обернулась. Даня улыбался – по своему обыкновению глазами. При этом он смотрел не на деревянную фигурку, а на нее.

– Это твоя? – кивнула она на фигурку.

– Нет. Один мой друг из камчатской каменной березы сделал.

– Береза из камня? – удивилась она. – Это как?

– Это вид так называется. Очень твердое дерево.

– Твой друг на Камчатке живет, да? – спросила Нелька.

Она только сейчас вспомнила, что Даня вулканолог, и это вдруг показалось ей таким удивительным… Все в нем было так просто, что невозможно было связать его ни с чем редкостным, необычным.

– Он умер год назад.

Нелька промолчала, не зная, что сказать. Ей никогда не приходилось видеть смерть так близко. Да, именно это она почувствовала сейчас – что смерть близко. Ей показалось, что это чувство возникло от соединения Даниного взгляда со смеющейся деревянной фигуркой. Все это было из одной области, все было как-то одинаково серьезно – и его взгляд, и смех, идущий изнутри каменного дерева.

Но это была странная мысль, она мелькнула и исчезла, необъясненная.

– Володя разных фигур много сделал, – сказал Даня. – Только все остальные большие очень, я их даже в квартиру внести не смог.

– А где же они?

От Даниного голоса ощущение близкой смерти исчезло так легко, что Нелька удивилась даже: неужели оно вообще было?

– В деревне. Там-то проще: дверь из косяка вынул, все, что хочешь, внес, потом дверь обратно поставил.

– Жалко… – протянула Нелька.

– Что жалко?

– Что я их не увижу.

– Почему не увидишь? – пожал плечами Даня. – Деревня в ста километрах всего. Если хочешь, поедем и посмотрим.

– Хочу! – обрадовалась Нелька. – А…

Она хотела спросить, когда можно будет поехать в эту деревню – может, прямо завтра? Но тут вспомнила, что не знает даже, что будет делать через час, и замолчала.

Заметил ли Даня ее замешательство, она не поняла.

– Прямо завтра можем поехать, – сказал он.

– Завтра, наверное, не получится… – пробормотала Нелька.

– Почему?

– Ну… Мне в институт надо! – вспомнила она.

– Ты учишься? – удивился он.

– А что, не похоже? – с вызовом спросила она.

– Не очень. Или похоже, что ты двоечница.

На вызов в ее голосе он не обратил ни малейшего внимания.

– Почему двоечница? – удивилась Нелька. – Я что, такой дурой выгляжу?

Она, конечно, сначала собиралась на него обидеться, но потом ей стало интересно, что он имеет в виду, и про обиду она забыла.

– Дурой ты не выглядишь, – спокойно объяснил Даня. – Но представить тебя сосредоточенной трудновато.

– И ничего не трудновато! – фыркнула Нелька. – У нас, между прочим, в натурном классе по четыре часа над одним рисунком приходится сидеть! И все сидят, и я сижу. А вступительный экзамен в Суриковский вообще шесть часов длился! И я его сдала!

– Не обижайся, Нель, – попросил он. – Вот же я дурак! Но я совсем не хотел тебя обидеть, честное слово. Наоборот, думал, девушке должно быть приятно…

– Что – приятно? – сердито спросила Нелька.

– Ну, что она выглядит такой… Как мимолетное виденье.

Услышать это в самом деле было приятно. Даже от постороннего человека.

– Но ты же совсем не так про меня сказал, – все-таки попеняла ему Нелька.

– Разве? Ну, значит, так подумал. – Даня улыбнулся. – Подумал и решил, что этого достаточно. Забыл, что ты же мысли читать не умеешь.

– А ты, можно подумать, умеешь!

– Конечно. Хочешь, твои прочитаю?

Из-за того, что в глазах у него плясали веселые чертики, Нелька решила, что опасаться нечего. Иначе она, конечно, не позволила бы ему читать свои мысли.

– А прочитай! – потребовала она. – Давай-давай, читай! Ну, про что я сейчас думаю?

– Ни про что особенное, – без малейшей заминки ответил он. – Ты не знаешь, куда тебе сегодня пойти ночевать. И от этого тебе тоскливо, даже страшно, может. То есть страшно-то не очень, потому что ты не из пугливых, а вот тоскливо очень. Так?

Нелька ошеломленно молчала. Ничего себе!

– А как ты дога… То есть почему ты так думаешь? – наконец выговорила она.

– По всему. Это очень видно, Нель, – сказал Даня. – Извини, но мыслей своих ты скрывать не умеешь. Ни мыслей, ни чувств.

– Ну да, наверное…

Нелька шмыгнула носом. Олеговы обидные слова, собственное отчаяние, да вдобавок еще и вьюга, от которой никуда не деться, – все это сразу вспомнилось ей так ясно, что она даже поежилась.

– И это хорошо, – сказал Даня.

– Что хорошего? – не поняла Нелька.

Она думала, что он говорит о вьюге.

– Хорошо, что не умеешь мысли скрывать, – объяснил он. – Большинство людей это умеют, а другому большинству – из тех, которые не умеют, – и скрывать-то нечего. По причине отсутствия мыслей. А переночевать ты можешь здесь. У нас две комнаты, в одной мама спит, а в другой я тебе постелю.

– Мама спит?! – ахнула Нелька. – Ой… А что ж мы тогда орем? Мы же ее разбудим!

– Не разбудим. Она засыпает тяжело и снотворное принимает, а когда уже заснет, то спит крепко.

– Да нет, ну как же я останусь? – проговорила Нелька. – Что твоя мама подумает?

Проговорила она это, впрочем, не слишком уверенно. А точнее, совсем неуверенно. А еще точнее – ей вдруг так захотелось никуда отсюда не выходить, остаться в этом тихом доме, уют которого был обшарпанный и почему-то печальный, греть ладони об остывающую чашку без ручки и смотреть на зеленого чайного ежика…

– Нель, у меня часто друзья ночуют, – сказал Даня. – Или проездом в Москве, или просто на метро опоздали. Мама привыкла.

Ему невозможно было не верить. И объяснить ему все, что угодно, было легко.

– Понимаешь, – сказала Нелька, – я, конечно, могу просто пойти домой. Таня – это моя старшая сестра, Таня, – она очень хорошая, и она даже не спросит ничего. Но я… Не могу я домой. Мне… В общем, мне просто перед Таней стыдно!

Вряд ли такое объяснение прозвучало понятно. Но, кажется, Даня вообще не ждал от нее никаких объяснений.

– Ну и не ходи, – сказал он. – Ложись и спи. А в институт тебе, кстати, завтра вряд ли надо. Воскресенье же завтра.

– Ой, а правда! – вспомнила Нелька.

– Так что прямо с утра можем поехать.

– Куда? – удивилась она.

– В деревню. Деревяшки смотреть. Или ты раздумала уже?

– Это ты считаешь, что у меня голова мимолетная, – хмыкнула Нелька. – А на самом деле и ни капельки. Конечно, поедем.

Глава 7

– Спать хочешь, Нель? Зря я тебя чуть свет поднял. Сам-то привык, а ты же поспать хотела в выходной. Не сообразил я.

– Я тоже привыкла… – клацая зубами, выговорила Нелька. – Меня… разморило просто… от тепла…

Автобус, разбитый скрипящий «ЛАЗ», в который они сели, сойдя с электрички на платформе Новопетровская, трясся на ухабах проселочной дороги так, что разморить в нем вряд ли могло, скорее все печенки могло вытрясти. Даня с Нелькой были единственными пассажирами – других желающих добраться хмурым зимним днем в деревню Чудцево не нашлось.

– Да у тебя же морская болезнь! – вглядевшись в Нелькино бледное лицо, догадался Даня. – Ну-ка, давай сюда.

Он довольно бесцеремонно притянул ее к себе и обхватил за плечи. От этого Нельку сразу перестало трясти: когда «лазик» подпрыгивал на очередном ухабе, Данина рука срабатывала как амортизатор. Вообще-то Нелька не очень понимала, как работает амортизатор, но что-то она про него слышала и предполагала, что он действует именно так.

Она положила голову Дане на плечо и закрыла глаза.

– Тошнит? – спросил он.

– Не-а. – Нелька улыбнулась, не открывая глаз. – Мне ужас как хорошо.

– Ну, спи тогда, – сказал он.

Нельке показалось, что его голос прозвучал как-то необычно, но в чем тут дело, она понять не успела, потому что и правда уснула.

И проснулась, только когда автобус наконец остановился.

Несколько секунд Нелька не могла понять, где она и что с ней. И чей слышит смех, и почему – не могла понять тоже.

– Ну и вид у тебя! – услышала она.

И сразу все встало на места, и все она сразу вспомнила.

Даня смотрел на нее с таким интересом, как будто видел впервые.

– Обыкновенный вид… – пробормотала Нелька.

– Не обыкновенный, а офонарелый, – уточнил он. – Не поймешь, где ты, да? Приехали – выходим.

«Лазик» остановился так удачно, что дверь пришлась как раз над глубокой ямой в снегу. Даня ее перепрыгнул, а Нельку ему пришлось снимать со ступенек – сама она через такую ямищу не перебралась бы.

«Уже сто раз пожалел, наверное, что меня с собой повез», – подумала она, пока Даня нес ее до утоптанного снега, на который и поставил наконец.

– Теперь пешком придется идти, – сказал он. – Да-а, Нель, устроил я тебе выходной день! Запомнишь ты это путешествие. Никаких деревяшек не захочешь.

До крайнего дома в деревне не шли, а бежали – Даня сказал, что надо бежать, чтобы не замерзнуть. Ну и просто весело им было бежать по узко протоптанной тропинке, то и дело соступая с нее и проваливаясь в глубокий снег. Они бежали и смеялись. Хорошо, что Даня дал Нельке спортивные шаровары и фуфайку, иначе как бы она теперь себя чувствовала, невозможно и представить. Вернее, даже не он все это дал, а его мама.

Когда утром Нелька вышла в кухню, Данина мама была уже там. Это Нельку смутило: она все-таки надеялась, что та поспит подольше и они не встретятся, и не придется объяснять, кто она Дане и почему здесь ночевала. Ни на один из этих вопросов Нелька не смогла бы ответить ничего внятного.

Но ни на какие вопросы ей отвечать и не пришлось.

– Доброе утро, – сказала Данина мама. – Что ты будешь кушать, деточка? Творог очень свежий. Но лучше бы тебе выпить куриного бульону. А то вы с Даней в такой холод едете, что вам надо покушать горячего.

Данина мама была совсем не похожа на своего сына – она была маленькая, старенькая и разговаривала смешно. Но ощущение легкости, совершенной непринужденности возникало после первого же ее слова, и в этом смысле они с Даней были даже не то что похожи, а просто одинаковые.

– Доброе утро, – сказала Нелька. – Нет, спасибо, бульон я не буду. Я только чаю попью. Он тоже ведь горячий, – добавила она, словно оправдываясь перед заботливой старушкой за утреннее отсутствие аппетита.

– Мама, не пичкай Нельку. – Даня появился в дверях. Вид у него был такой, словно он вовсе не ложился. Хотя ночью, когда выходила в туалет, Нелька видела, что он спит в кухне на раскладушке. – Лучше дай ей что-нибудь надеть. А то в ее платье только на бал ходить.

Платье у Нельки в самом деле не подходило для зимних прогулок. Таня вообще не разрешала его носить зимой, но теперь следить за Нелькиной одеждой было некому, и она надевала это платье в любое время года, потому что оно ей очень нравилось. Она чувствовала себя в нем Дюймовочкой, которая уже превратилась в эльфа.

Это было платье покойной мамы, его сшили в настоящем парижском модном доме, когда мама, то есть тогда еще не мама, выходила замуж за доктора Луговского, Нелькиного и Таниного будущего отца. Нелька своего отца даже увидеть не успела: она родилась через двадцать с лишним лет после той парижской свадьбы и через полгода после того, как отец пропал без вести на войне… Она и маму-то почти не помнила – та умерла, когда Нельке было три года.

В общем, все, что было связано с этим платьем, происходило так давно, что и представить это было невозможно, и к тому же совсем в другой жизни, в другом мире, которого Нелька никогда не видела и не надеялась увидеть. Мир, в котором прошла молодость родителей и детство Тани, остался во Франции, и смешно было бы рассчитывать туда попасть; Нелька и не рассчитывала.

Но мамино платье не выглядело старомодным, хотя было сшито так давно. Все оно было из синей тафты, только рукава из прозрачного голубого шифона. Когда Нелька чувствовала над своими руками этот легкий шифоновый трепет, ей казалось, что она вот-вот взлетит.

– Я тебе дам Данечкины штаны, – сказала старушка. – Он их носил в девятом классе на лыжный кружок. Нет, в восьмом классе. Ты худенькая – они тебе будут как раз. И дам его лыжную фуфайку, она хоть и старая, но тепленькая. Куда ты только тащишь девочку, Даня! – укоризненно добавила она. – На улице такой холод, что глаза, я думаю, и то мерзнут.

Лыжные штаны и фуфайка действительно пришлись Нельке впору. Это сейчас Даня был выше ее и шире в плечах, а в восьмом классе он был самым обыкновенным мальчишкой.

Только когда уже вышли из дому, Нелька сообразила, что даже не спросила, как зовут Данину маму. Впрочем, ей казалось уже, что она знает и Даню, и ее, и их квартиру, где две маленькие комнатки до потолка завалены книгами, которые не только стоят на простых дощатых полках, но и лежат на подоконниках, на стульях, на полу, – что она знает все это сто лет.

Когда наконец добрались до избы, стоящей на самом краю Чудцева, почти в чистом поле, Нелька не то что просто согрелась – у нее даже щеки раскраснелись от веселого бега. А у Дани и щеки не раскраснелись – он выглядел точно так же, как всегда. Нелька уже успела заметить эту его особенность: он всегда выглядел так, словно не зависел ни от чего внешнего, а только от себя самого. Утром он был как будто не спросонья, после бега – как будто шел не торопясь…

Избушка была занесена снегом так, что даже окна виднелись над сугробами лишь верхними резными наличниками.

– Постой здесь, – сказал Даня и шагнул с тропинки в снег.

Он обошел дом и вернулся с широкой деревянной лопатой. Времени на это ушло немало, потому что с каждым шагом Даня снова и снова проваливался в снег по пояс.

Пока он разбрасывал снег, двигаясь от избушки к калитке, Нелька стояла на тропинке у покосившейся изгороди, и ей было стыдно, что она просто стоит и ничего не делает.

Из-за мороза снег взлетал над лопатой так, словно падал с земли обратно в небо.

– Дань, давай я тоже копать буду! – крикнула Нелька.

Он не оторвался от своего занятия, и она поняла, что ответа на подобное предложение ожидать от него не приходится.

– Ну вот, – сказал он, наконец останавливаясь перед нею. – Теперь пойдем.

Его голова была запорошена снегом так, что казалось, будто она стала седая. Это было странное впечатление: невозможно было представить Даню седым – так много в нем было того, что связывается только с молодостью. Нелька протянула руку и стряхнула снег с его головы. Он бросил на нее быстрый взгляд – ей показалось, что удивленный, – и сразу отвел глаза.

– Пойдем, – повторил он. – Там тебе интересно будет.

Они прошли по свежерасчищенной дорожке. Даня отомкнул и снял с двери навесной замок. Дверь скрипнула так таинственно, как будто это был волшебный Сезам. Впрочем, Нелька уже поняла: раз Даня говорит, что будет интересно, значит, именно волшебный Сезам ее и ожидает. Хоть в чайнике с отбитым носиком, хоть в деревенской избушке.