Текст книги "Игры сердца"
Автор книги: Анна Берсенева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Уже поздним вечером, стоя у двери в прихожей, Иван смущенно сказал:
– Тань… Ты извини, что я только сегодня до тебя добрался. Не обижайся, а?
– На обиженных воду возят, – усмехнулась она.
Таня не была склонна к патетическим заключениям.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
Ольхон высился над Байкалом, его лесистые склоны спускались прямо в озеро, и только у самой воды лес заканчивался сплошной скальной породой. Когда шли на резиновой лодке вдоль берегов и искали, где бы пристать, скалы настороженно поблескивали в лучах солнца. Ивану казалось, что они смотрят изучающе: что, мол, за люди, что им надо на Ольхоне?
На Ольхоне им не надо было в общем-то ничего. Правда, видеооператор Сережа рвался собирать грибы, и из-за этого никак не могли выбрать место для пристани: Сережа считал, что там, где всем нравятся живописные скалы, никаких грибов нет. Но кроме него, кажется, никто никаких практических целей перед собой не ставил. Просто погода была хорошая, и, пока аппараты работали на дне, все, кто не очень были заняты сегодня на вахте, хотели посмотреть Ольхон. График погружения «Миров» был очень плотный, и до сих пор такой возможности не выдавалось.
Собственно, Ольхон был даже не скалой в воде, а настоящим островом. И когда лодка подходила к нему, Иван на мгновенье почувствовал себя пиратом, который добрался до острова сокровищ. Хотя работали они в заливе Ольхона уже неделю и за это время вроде бы привыкли к его величественному виду.
Наконец нашли подходящую бухту, заглушили мотор, высадились, вытащили лодку на галечную отмель. Иван проверил связь – вызвал по рации баржу, которую уже не было видно вдали, – и можно было гулять часа три. Главное, успеть вернуться на баржу к подъему «Миров».
Сережа мгновенно исчез в поисках грибов. Инженер Валик тоже двинулся в глубь острова. Куда направились еще двое, Иван не видел.
Ему идти далеко не хотелось. Он прошел немного вдоль берега и стал подниматься по склону – между деревьями, между огромными муравейниками, которые то и дело под ними попадались, между скальными выступами. Грибы тоже попадались, но нечасто, и собирать их было лень. Иван понял, что сегодня чуть не впервые с тех пор, как начались погружения, оказался на твердой земле. Идти по ней было непривычно и приятно.
Байкал сиял в просветах деревьев ярко-голубой гладью, солнечными бликами. Оглядевшись, чтобы не оказаться рядом с муравейником, Иван лег на траву.
Склон был довольно крутой, поэтому он и лежа видел перед собою Байкал в причудливом росчерке древесных веток. Почему его называют священным – это было понятно даже сейчас, когда он так беззаботно и совсем не величественно сиял солнечными блестками.
– Почему грибов не ищешь, Иван? – услышал он.
Не вставая, он закинул голову назад и увидел, что сверху к нему спускается Марина Драбатущенко.
– А ты? – спросил он, садясь.
– Да что мне грибы!
Марина махнула рукой и улыбнулась.
– Ну да, тебя же грибами не удивишь.
Иван улыбнулся тоже. Он вспомнил свою практику после второго курса на Беломорской биостанции. Грибы там росли прямо на дорожках, их выходили собирать к ужину так, как в Москве выходят в магазин за кефиром.
– Да меня и Байкалом не удивишь, – сказала Марина. – Помнишь, как в Великой Салме у нас? И просторы не хуже, и острова.
Пролив Великая Салма он, конечно, помнил. Они шли по нему на вельботе, и плоские острова появлялись перед ними, и Ивану казалось, что эти острова похожи на старинные монеты, потому что они были покрыты зеленым лесом, как монеты могли бы быть покрыты зеленью времени… Марина там, правда, в его университетские годы еще не работала, но вряд ли Великая Салма разительно изменилась с тех пор.
– Хорошо там у вас на ББС! – сказал он. – Помню, прямо с лодки за час два ведра трески наловил. Одной только печенки тресковой полная сковорода получилась.
– Хорошо, – кивнула Марина.
Он помнил еще, как, открывая утром двери домика, чуть не с порога входил в море, а часа через четыре море отступало, и отлив полностью обнажал полосу литорали, и можно было часами разглядывать ее бурную жизнь: разнообразные морские существа бегали, ползали и прыгали на мокром песке, дожидаясь прилива, и точно так это было сто, и двести, и тысячу лет назад…
– Ты почему в Москву уехала? – спросил Иван. – Если не секрет, конечно.
– Конечно, не секрет, – пожала плечами Марина. – Почему все, потому и я. В Москве возможностей больше. У меня диссертация готова, защищаться надо. Ну, и вообще.
Что «вообще», Иван уточнять не стал. И так понятно было, что такой красавице, как Марина, жалко хоронить себя даже в самых живописных лесах. Наверное, замуж вышла – москвичи на ББС приезжали часто. Ну да, кажется, Мартинов что-то такое и говорил. Заодно Иван вспомнил, что Андрей говорил также о Марининой роскошной груди и ногах, и невольно окинул ее быстрым изучающим взглядом. Она поймала этот взгляд. Иван слегка смутился, а она улыбнулась – тоже слегка, но так, что смысл ее улыбки угадывался во мгновенье ока.
«Нравлюсь? – сказала ему эта краткая ее улыбка. – Наконец заметил!»
«Муж? – так же быстро подумал Иван. – Да нет, не похоже, что у нее есть муж».
И, собственно, что ему было до этого? Если женщина не словами, а всем своим существом говорит, что он ей небезразличен, его ли дело спрашивать у нее паспорт?
Он поднялся с земли. Марина сидела на поваленном дереве. Она сняла куртку, завязала ее на талии. Белая майка оттеняла ее яркий загар. Солнце освещало густые, скрученные в тяжелый узел волосы, и они сверкали в веселых лучах. Через секунду солнце скрылось за облаком, но Маринина голова все равно переливалась темным золотом. И правда, надо было глаз не иметь, чтобы до сих пор не замечать такой красоты!
«Сильно ты свою работу любишь, – усмехнулся Иван про себя. – Так заработался, прям хоть к ордену представляй!»
Как бы там ни было, а сейчас он был свободен от работы, и Марина сидела в шаге от него, и…
В ту минуту, когда Иван соображал, что бы такое ей сказать, чтобы его намерения стали для нее очевидны, но при этом он не выглядел бы в ее глазах торопливым хамом, – ожила рация, которую он прикрепил к ремню.
– Штормовое предупреждение, – услышал он голос Андрея Мартинова. – Всем вернуться на баржу. Срочно.
Иван посмотрел на озеро и сразу заметил перемену. Да это и мудрено было не заметить: водная гладь, которая пять минут назад переливалась солнечными блестками, теперь пошла серыми волнами, на гребнях которых уже показывались пенные барашки. Как же быстро это случилось! Буквально в те пять минут, когда Иван разглядывал Маринину красоту. Недолгим оказался покой священного Байкала.
«Ресничного недолговечней взмаха», – мелькнуло у него в голове.
Его поразила эта строчка, когда он впервые увидел ее в томике Мандельштама: «Вся прелесть мира ресничного недолговечней взмаха». Оля готовила лекции по переводам, сделанным русскими поэтами, а это как раз и был перевод, который Мандельштам сделал из Петрарки.
Иван пытался тогда представить: ресничный взмах – это сколько? Секунда, или десятая ее доля, или еще меньше? Представить это он так и не сумел, а строчка врезалась в память навсегда.
Но думал он об этом сейчас тоже не дольше, чем длился ресничный взмах.
– Пойдем, Марина, – сказал Иван. – Навешают нам сейчас!
Погружением-подъемом командовал сегодня Андрей Мартинов, и нетрудно было догадаться, какими словами он вспоминает сейчас любителей пеших прогулок.
Они быстро спустились по склону на отмель, дождались ребят. Спустить лодку на воду удалось не сразу – прибой не давал, и когда влезли в нее наконец и понеслись, прыгая на волнах, к барже, то все были мокрые с головы до ног. В мокрой маечке Марина выглядела совсем уж соблазнительно. Но это Иван отметил лишь мельком: все его мысли были уже на барже, где, скорее всего, начинался подъем аппаратов. Делать это в условиях шторма еще не приходилось, но понятно было, что для этого требуется общее, сложное и слаженное, усилие. Волны, даже короткие, байкальские, если они не шли в нос, а заходили с борта, раскачивали огромную баржу так, что пустой гак подъемного крана летал над палубой с опасным размахом. И понятно, каково было бы поднимать в такую качку из воды тяжелые подводные аппараты… Конечно, это надо было сделать до того, как начнется шторм.
И надо же им было отправиться на Ольхон как раз перед штормовым предупреждением!
– Кто же знал, Вань? – словно подслушав его мысли, сказал Валик. – Здесь же прогнозы – гороскоп в газете, и тот точнее. То ли дождик, то ли снег, то ли любит, то ли нет.
По рации сообщали, что «Миры» уже оторвались от грунта и начали подъем. Риск не успеть к тому времени, когда их надо будет вытаскивать из воды на баржу – а именно в этом требовалось участие всей команды, – был велик. Хотя если не переодеваться в гидрокостюмы, а сразу плыть к катеру, который ожидает «Миры» неподалеку от баржи…
– Переодеваться не будем, – сказал Иван. – И Марину с Сережей прямо на катер выгрузим.
Биолог Марина и видеооператор Сергей на вахте задействованы не были, поэтому их присутствие на резиновой лодке только мешало. Марина, кажется, хотела что-то сказать, но промолчала. Это Ивану понравилось: никаких «я хочу… а можно» – начальник сказал, она выполнила.
Резиновая лодка плясала на волнах как щепка, и все, что в обычных условиях делалось привычным образом – прицепить буксирный трос к всплывшему «Миру», чтобы катер мог подтащить аппарат к барже, точно под стрелу подъемного крана, потом прицепить его к тросу на гаке, – все это приходилось теперь делать с напряжением всех сил и, наверное, с тем ощущением, которое бывает у канатоходца. Во всяком случае, Ивану казалось, что ощущение у него, когда он все это делает, балансируя на пляшущей резиновой лодке, именно такое – как на цирковом канате.
– Все! – выдохнул он, когда оба аппарата были подняты из воды и установлены на палубе.
Снизу, из лодки, он видел, как открываются люки «Миров», как вылезает экипаж. Он и сам бывал в составе экипажа, и ему было знакомо ощущение перехода из необыкновенного подводного в обыкновенный, привычный мир, который, впрочем, в эти первые мгновенья тоже кажется необыкновенным.
Как только он вспомнил внутри себя это ощущение, ему стало радостно и усталость прошла. Только колени еще подрагивали от усилия, которое приходилось прикладывать, чтобы хоть сколько-нибудь твердо стоять на ногах в скачущей лодке.
На палубе баржи все обступили пилотов «Миров», видно было, как те рассказывают что-то, то есть не что-то, а что было интересного сегодня под водой…
– Нет, ну ты посмотри на этот Байкал! – хмыкнул Валик. – Только мы аппараты по штормовому предупреждению подняли – и пожалуйста, ни волн тебе, ничего!
Оглядевшись, Иван понял, что шторм действительно успокоился. Вернее, что грозное волнение на озере так и не сделалось штормом. И тучи уже исчезли с неба, как будто их вовсе не было, и солнце снова сияло, освещая Ольхон, по которому так и не удалось погулять – вот жаль-то как!
«И Марина, наверное, жалеет», – подумал он.
И сразу оглянулся на катер. Ее маечка белела над бортом, и волосы сверкали под солнцем так, словно на голове у нее была золотая корона. Марина помахала ему с борта рукой – было видно, что она смеется. Наверное, он выглядел смешно – мокрый насквозь, с улыбкой от уха до уха.
Его охватило то радостное предчувствие, которое он так любил. Это было предчувствие нового, неизвестного, которое он с каждым годом своей жизни ценил все больше, потому что с каждым годом все больше о жизни знал и, значит, область неизвестного для него становилась все меньше.
Он стоял на носу резиновой лодки, мокрая одежда холодила тело, и от этого он чувствовал в теле силу, а в голове ясность.
Иван помахал Марине в ответ и засмеялся тоже.
Глава 2
«Комфортно живем!» – подумал Иван, с удовольствием вытягиваясь на койке.
Каюты на барже в самом деле были оборудованы со всеми возможными удобствами, и жили в них по двое. Соседом Ивана был Андрей, но сегодня, в последнюю ночь на Байкале, укладываться спать Мартинов не торопился; его до сих пор не было в каюте. Собственно, и ночи уже осталось лишь пара часов: окончание сезона с вечера отмечали хотя и без особенных излишеств, но долго.
Волнения на ночном озере не было, баржа стояла на воде, как большой дом на равнине. Потолок чуть покачивался у Ивана над головой, но только от водки покачивался. Он даже пожалел на минуту, что вечером выпил: как-то приглушилось от этого приподнятое настроение, которое было у него весь день.
Но гулянка была уже в прошлом, а теперь можно было дрыхнуть без задних ног, что Иван и собирался делать.
Через минуту он с удивлением понял, что сна у него ни в одном глазу. Он перевернулся с правого бока на левый, потом на спину, на живот – сна не было. Как любой человек, подолгу работающий в полном напряжении сил, Иван умел засыпать мгновенно при всяком удобном случае; что такое бессонница, было ему неведомо. Потому он и удивился своему непривычному состоянию. Не идет сон! И что это значит?
Он сел на койке, покрутил головой. Хмель выходил из него довольно быстро, уже и весь почти вышел. Но что-то засело в голове как заноза, какая-то беспокоящая мысль. Значит, надо было сосредоточиться и мысль эту уловить.
Это оказалось нетрудно. Стоило Ивану прокрутить в голове все события сегодняшнего вечера, как он сразу понял, отчего не может уснуть.
Дело было в Марине.
С того дня на Ольхоне, когда Иван впервые прочитал в ее глазах веселый вызов, прошел месяц. В этот месяц они перешли из Ольхонского залива в Баргузинский – туда, где прямо из дна озера била нефть. Иван несколько раз погружался на дно, и явление это, которое до сих пор собственными глазами не наблюдал никто, потому что до прибытия на Байкал «Миров» его изучали только инструментальным способом, произвело на него необыкновенное впечатление. Было в медленно клубящихся темных подводных облаках нефти что-то марсианское, тревожное и завораживающее… Даже то, что потом ночь напролет пришлось отмывать аппараты, которые все были перемазаны нефтью, не испортило впечатления.
В общем, работы в этот месяц хватало, и в том, что его отношения с Мариной не шли дальше обычного, как со всеми, общения, не было ничего удивительного. Да и не только в работе было дело – Иван и просто не хотел развивать такого рода отношения здесь, в экспедиции. Понятно, что никто бы ему слова не сказал, да и мысленно вряд ли кто-то стал бы это как-либо оценивать. Но перемежать, а то и перебивать работу всей этой приятной игрой, переглядками-полуулыбками с предсказуемым и скорым финалом… Этого ему не хотелось. Кажется, Марина это поняла, во всяком случае, она тоже не форсировала отношения, и они общались дружески. А что взгляды то и дело возникали… некие – что ж, это лишь будоражило ожиданием будущего.
И сегодня, когда сидели на палубе баржи за прощальным ужином, Марина смотрела на него тем самым взглядом, который был самой приятной частью этой игры. И улыбка на ее губах тоже играла, и в каждом слове, обращенном к нему, была эта живая игра. Ему даже на минуту захотелось тогда, чтобы экспедиция поскорее закончилась, и они вернулись бы в Москву, и…
«Так ведь закончилась уже экспедиция! – наконец сообразил он. – Работа уже закончена, и Марина, конечно, ждала, что я… Конечно, она поняла, что я не хотел в экспедиции все это… Любая умная женщина, которая в мужском коллективе подолгу работает, это поймет, а она вот именно что умная и, конечно, поняла… Но сейчас-то работа закончена! Ну, дура-ак!»
Иван быстро встал с койки, оделся.
«Долго, интересно, Андрюха еще гулять собирается?» – подумал он.
Но подумал он это, уже выходя из каюты. Обстоятельства, при которых все произойдет, детально обдумывать не следовало. Будет как будет – разберемся.
На палубе было пусто и тихо. Баржа стояла в ночной тьме как в воде – так же, как стояла она на глади Байкала.
Но тьма все-таки была не абсолютная – на востоке уже брезжила над водой светлая полоска, еще и не полоска даже, а предвестье ее, предчувствие. И там же, на востоке, стояла у борта Марина. На фоне неба виден был только силуэт, но Иван сразу узнал ее по тяжелому узлу волос, по стройной фигуре. И поворот головы, одновременно решительный и покорный, – его было ни с чьим не спутать.
– Марина… – позвал он.
Она обернулась. Глаза его привыкли уже к темноте, и он видел выражение ее лица ясно. Не то чтобы как днем, а… Без преград, вот как.
– Я думала, ты спать пошел, – сказала она.
Она произнесла это простым, даже будничным тоном.
«Ну а как она должна была сказать? – подумал Иван. – И что сказать? Я ждала тебя всем сердцем?»
Конечно, Марина не могла бы произнести такую глупость. Да, собственно, не имело значения, что она сказала словами – ее глаза говорили больше любых слов. И этот поворот головы, эта склоненная корона… Он подошел к ней почти вплотную. Теперь ее глаза были видны ему совсем, их не надо было домысливать, они поблескивали прямо перед ним.
В глазах стояло ожидание. Маринины губы приоткрылись – совсем чуть-чуть, разомкнулись только. Иван наклонился и поцеловал ее. Сейчас он уже не чувствовал неловкости от того, что его намерения будут для нее слишком очевидны и поспешны, как тогда, на Ольхоне. Они уже поговорили друг с другом немало – по-дружески они разговаривали, по-человечески, – и никакой поспешности в их простом порыве друг к другу теперь не было. Должно было это между ними произойти, и вот происходило наконец, без спешки и без опоздания, точно вовремя.
Ее губы были так свежи, что Ивану показалось, он не целуется, а пьет чистую байкальскую воду. Он с трудом оторвался от ее губ. И не напился ими, конечно.
– Я и пошел спать. – Иван улыбался, глядя на Марину. Очень она была хороша! После поцелуя особенно. – Лег уже, а потом только сообразил, что заснуть не могу.
– Почему?
– А ты не догадываешься?
– Догадываюсь. – Она тоже улыбнулась. – И мне же, видишь, не спится.
– Пойдем?
Он взял ее за руку. Вопрос звучал в его голосе только потому, что он не хотел командовать ею, а не потому, что он ожидал ответа. Ответ был ему понятен.
Она кивнула. Полоска зари у нее за спиной стала шире, алее, словно и небо переполнялось страстью, желанием.
Когда дошли до каюты, Иван придержал Марину уже у самой двери и снова поцеловал. Она засмеялась тихо, волнующе и сказала:
– Не бойся, не передумала. Не убегу.
Мартинова по-прежнему не было. Ивану везло. Впрочем, он знал, что так и будет: сегодня была его ночь. Его и Марины.
Они довольно долго целовались уже в каюте. Видно, ей целоваться с ним нравилось так же, как ему с ней – оба даже до койки никак не могли дойти, хотя и тянуло туда очень. Но потом дошли, конечно.
Когда Иван снял с нее маечку, такую же белую, как та, из-за которой у него впервые глаза открылись на Маринину красоту – может, она поняла это тогда, потому и надела сегодня такую же маечку или даже ту самую, – когда он снял ее, то у него губы пересохли от желания. Так прекрасна была эта женщина, так совершенна ее фигура, абрис ее груди, шеи, рук…
Когда он снимал маечку, то задел, наверное, какие-нибудь шпильки, или что там у женщин бывает, и узел у Марины на голове распался, и волосы упали на плечи. Они были длинные, густые – Иван наконец понял, почему она не носит какую-нибудь более удобную для походной жизни прическу. Еще бы не хватало! От такого чуда отказываться… Он провел по ее волосам рукой – ладонь точно в воду погрузилась.
– Марина… – прошептал он. – Красота какая…
И ничего уж он больше не мог сказать, и она не могла. Они целовались как безумные, а тела их уже сплетались, сливались, становились одним общим телом.
Ноги у Марины в самом деле были длинные; сейчас это очень почувствовалось. Она не обнимала ими даже, а оплетала его, как лиана оплетает дерево. И все было жарким, горячим – и сами ноги, и между ног… Он стонал и хрипел от ее объятий, как от сильнейшего жара, как от огня, а ведь только что она казалась ему прохладной водою… Но никакого «только что» уже не было – было другое, новое, вся она была новая каждую минуту, она действительно была сплошной неизвестностью, предчувствие его не обмануло!
В первый раз все произошло очень быстро. Но не успели они даже отдохнуть толком, как их потянуло друг к другу снова, и этот второй раз был уже долгим, длинным, как летний день.
Летний день и начинался за стеклом иллюминатора. Первые утренние лучи падали Марине на лицо, на плечи, ее разметавшиеся волосы занимались от этого золотом, и это расплавленное золото у нее на плечах возбуждало Ивана не меньше, чем ее опухшие от поцелуев губы и ее глубокие, всем телом, объятья.
«Сильное дело красота», – думал он, лежа рядом с Мариной и чувствуя блаженный покой во всем теле.
Ему смешно было думать вот так, банальными словами, но что поделаешь, если эта банальность была чистой правдой? Маринина красота была так сильна и так осязаема, что приподнимала его над койкой, как мог бы приподнять какой-нибудь смерч, ураган, тайфун. Хотя ничего ураганного в Маринином поведении не было, а было в ней во всей, наоборот, много мягкого, приятного, и в постели тоже.
– Оденемся, Ваня? – сказала она. – Мартинов вот-вот придет, наверное.
То, что она догадалась и сказала об этом первая, понравилось ему, хотя сам он вообще-то и думать забыл о возможном появлении Андрея. Впрочем, он ведь еще и раньше понял, что она умна, тактична; сегодняшним его открытием на Маринин счет стала только ее страстность, да и страстность эту тоже можно было предугадать. Правда, Иван сталкивался со случаями, когда женщины, по всему обещавшие быть горячими как огонь, в постели оказывались сущими ледышками. А вот Марина подтвердила его ожидания.
– Спасибо тебе. – Он поцеловал ее ласково и в самом деле благодарно. – Ты хорошая очень. И мне с тобой было хорошо.
Марина быстро потерлась щекой о его плечо, села на койке, потом встала.
– Пойдем, Ванюша, пойдем, – сказала она. – Захочешь – все тебе еще будет.
«А то не захочу! – весело подумал он. – Дурак я, что ли, такую красоту не захотеть?»
Марина оделась быстро, но волосы закручивать в узел не стала. И когда вышли на палубу, Иван еще раз полюбовался их сияньем в утренних лучах. На воздухе, на просторе это сиянье было таким, что дух захватывало!
– Ну, иди к себе, – сказала она. – Теперь-то уснешь, а?
Она засмеялась и ушла. Иван блаженно зажмурился.
Он еле дошел обратно в каюту. Во всем теле стоял такой покой, что впору было веки придерживать руками. Иван упал на койку и уснул как каменный – не слышал даже, как завалился в каюту пьяненький Мартинов.
